|
Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого» Friedrich «Also Sprach Zarathustra» |
|
Непосредственная 1 — 10 февраля 1883 г. в Рапалло: 1-я часть; вышла в свет в июне того же года 26 июня — 6 июля 1883 г. в Рапалло: 2-я часть; вышла в свет в сентябре в том 8 — 20 января 1884 г. в Сильс-Мария: 3-я часть; вышла в свет в марте там же.
Последняя, 4-я часть была написана в Ницце в январе — феврале 1885 г. и вышла
С. Л. Франк вспоминает: «Зимой 1901-2 гг. мне случайно попала в руки книга
Произведение публикуется по изданию: Фридрих Ницше, сочинения в 2-х томах, Перевод — Ю. М. Антоновского под редакцией К. А. Свасьяна. |
|
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРЕДИСЛОВИЕ 1 Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою «Великое светило! К чему свелось бы твоё счастье, если б не было у тебя тех, В течение десяти лет подымалось ты к моей пещере: ты пресытилось бы своим
Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя преизбыток твой и
Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много
Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы
Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый вечер, окунаясь в Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют это люди, к которым
Так благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из неё и Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать — Так начался закат Заратустры. 2 Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. «Мне не чужд этот странник: несколько лет тому назад проходил он здесь.
Тогда нёс ты свой прах на гору; неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения. Не Заратустра преобразился, ребёнком стал Заратустра, Заратустра проснулся: чего Как на море, жил ты в одиночестве, и море носило тебя. Увы! ты хочешь выйти Заратустра отвечал: «Я люблю людей». «Разве не потому, — сказал святой, — ушёл и я в лес и пустыню? Разве не Теперь люблю я Бога: людей не люблю я. Человек для меня слишком несовершенен.
Заратустра отвечал: «Что говорил я о любви! Я несу людям дар». «Не давай им ничего, — сказал святой. — Лучше сними с них что-нибудь и неси И если ты хочешь им дать, дай им не больше милостыни и ещё заставь их просить «Нет, — отвечал Заратустра, — я не даю милостыни. Для этого я недостаточно
Святой стал смеяться над Заратустрой и так говорил: «Тогда постарайся, чтобы
Наши шаги по улицам звучат для них слишком одиноко. И если они ночью, в своих Не ходи же к людям и оставайся в лесу! Иди лучше к зверям! Почему не хочешь «А что делает святой в лесу?» — спросил Заратустра.
Святой отвечал: «Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю песни, я смеюсь,
Пением, плачем, смехом и бормотанием славлю я Бога, моего Бога. Но скажи, что Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: «Что мог бы я дать
Но когда Заратустра остался один, говорил он так в сердце своём: «Возможно ли 3 Придя в ближайший город, лежавший за лесом, Заратустра нашёл там Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И
Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас ещё осталось от червя,
Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке! Сверхчеловек — смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем,
Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и вместе с ним умерли Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тогда не было ничего выше, чем
О, эта душа сама была ещё тощей, отвратительной и голодной; и жестокость была Но и теперь ещё, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Поистине, человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он — это море, где может потонуть ваше
В чём то самое высокое, что можете вы пережить? Это — час великого презрения.
Час, когда вы говорите: «В чём моё счастье! Оно — бедность и грязь и жалкое Час, когда вы говорите: «В чём мой разум! Добивается ли он знания, как лев Час, когда вы говорите: «В чём моя добродетель! Она ещё не заставила меня Час, когда вы говорите: «В чём моя справедливость! Я не вижу, чтобы был я Час, когда вы говорите: «В чём моя жалость! Разве жалость — не крест, к
Говорили ли вы уже так? Восклицали ли вы уже так? Ах, если бы я уже слышал Не ваш грех — ваше самодовольство вопиет к небу; ничтожество ваших грехов Но где же та молния, что лизнёт вас своим языком? Где то безумие, что надо бы Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он — эта молния, он — это безумие! — Пока Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы: «Мы слышали уже 4 Заратустра же глядел на народ и удивлялся. Потом он так говорил: Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — канат над
Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращённый назад, опасны
В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только
Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по
Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по
Я люблю тех, кто не ищет за звёздами основания, чтобы погибнуть и сделаться
Я люблю того, кто живёт для познания и кто хочет познавать для того, чтобы
Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека
Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели
Я люблю того, кто не бережёт для себя ни капли духа, но хочет всецело быть
Я люблю того, кто из своей добродетели делает своё тяготение и свою напасть:
Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель
Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздаёт
Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает ему на счастье, и
Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда
Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и искупляет людей прошлого: ибо
Я люблю того, кто карает своего Бога, так как он любит своего Бога: ибо он
Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто может погибнуть при
Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя, и все
Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: так голова его есть
Я люблю всех тех, кто являются тяжёлыми каплями, падающими одна за другой из
Смотрите, я провозвестник молнии и тяжёлая капля из тучи; но эта молния 5 Произнесши эти слова, Заратустра снова посмотрел на народ и
Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они слушать глазами? У них есть нечто, чем гордятся они. Но как называют они то, что делает их
Поэтому не любят они слышать о себе слово «презрение». Буду же говорить я к
Буду же говорить я им о самом презренном существе, а это и есть последний
И так говорил Заратустра к народу: Настало время, чтобы человек поставил себе цель свою. Настало время, чтобы
Его почва ещё достаточно богата для этого. Но эта почва будет когда-нибудь
Горе! Приближается время, когда человек не пустит более стрелы тоски своей Я говорю вам: нужно носить в себе ещё хаос, чтобы быть в состоянии родить
Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды. Горе!
Смотрите! Я показываю вам последнего человека. «Что такое любовь? Что такое творение? Устремление? Что такое звезда?» — так
Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий всё «Счастье найдено нами», — говорят последние люди, и моргают.
Они покинули страны, где было холодно жить: ибо им необходимо тепло. Также
Захворать или быть недоверчивым считается у них грехом: ибо ходят они От времени до времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше
Они ещё трудятся, ибо труд — развлечение. Но они заботятся, чтобы развлечение
Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотно. И кто
Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто «Прежде весь мир был сумасшедший», — говорят самые умные из них, и моргают.
Все умны и знают всё, что было; так что можно смеяться без конца. Они ещё
У них есть своё удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но «Счастье найдено нами», — говорят последние люди, и моргают.
Здесь окончилась первая речь Заратустры, называемая также «Предисловием», ибо «Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей.
Очевидно, я слишком долго жил на горе, слишком часто слушал ручьи и деревья:
Непреклонна душа моя и светла, как горы в час дополуденный. Но они думают,
И вот они смотрят на меня и смеются, и, смеясь, они ещё ненавидят меня. Лёд в 6 Но тут случилось нечто, что сделало уста всех немыми и взор
Но Заратустра оставался на месте, и прямо возле него упало тело, изодранное и «Клянусь честью, друг, — отвечал Заратустра, — не существует ничего, о чём ты Человек посмотрел на него с недоверием. «Если ты говоришь правду, — сказал «Не совсем так, — сказал Заратустра, — ты из опасности сделал себе ремесло, а
На эти слова Заратустры умирающий ничего не ответил; он только пошевелил
7 Тем временем наступил вечер, и базарная площадь скрылась во «Поистине, прекрасный улов был сегодня у Заратустры. Он не поймал человека,
Жутко человеческое существование и к тому же всегда лишено смысла: скоморох
Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния из
Но я ещё далёк от них, и моя мысль не говорит их мыслям. Для людей я ещё
Темна ночь, темны пути Заратустры. Идём, холодный, недвижный товарищ! Я несу 8 Сказав это в сердце своём, Заратустра взял труп себе на спину и пустился
У ворот города повстречались ему могильщики; они факелом посветили ему в
Заратустра не сказал на это ни слова и шёл своей дорогой. Он шёл два часа по «Голод нападает на меня, как разбойник, — сказал Заратустра. — В лесах и
Удивительные капризы у моего голода. Часто наступает он у меня только после И с этими слонами Заратустра постучался в дверь дома. Появился старик; он нёс «Живой и мёртвый, — отвечал Заратустра. — Дайте мне поесть и попить; днём я
Старик ушёл, но тотчас вернулся и предложил Заратустре хлеб и вино. «Здесь После этого Заратустра шёл ещё два часа, доверяясь дороге и свету звёзд: ибо 9 Долго спал Заратустра, и не только утренняя заря, но и час «Свет низошёл на меня: мне нужны спутники, и притом живые, — не мёртвые
Мне нужны живые спутники, которые следуют за мною, потому что хотят следовать
Свет низошёл на меня: не к народу должен говорить Заратустра, а к спутникам! Сманить многих из стада — для этого пришёл я. Негодовать будет на меня народ
У пастухов, говорю я, но они называют себя добрыми и праведными. У пастухов,
Посмотри на добрых и праведных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто
Посмотри на правоверных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает
Спутников ищет созидающий, а не трупов, а также не стад и не верующих.
Спутников ищет созидающий и тех, кто собирал бы жатву вместе с ним: ибо всё
Спутников ищет созидающий и тех, кто умеет точить свои серпы. Разрушителями
Созидающих вместе с ним ищет Заратустра, собирающих жатву и празднующих И ты, мой первый спутник, оставайся с благом! Хорошо схоронил я тебя в дупле
Но я расстаюсь с тобою, ибо время прошло. От зари до зари осенила меня новая
Ни пастухом, ни могильщиком не должен я быть. Никогда больше не буду я
К созидающим, к пожинающим, к торжествующим хочу я присоединиться: радугу
Одиноким буду я петь свою песню и тем, кто одиночествует вдвоём; и у кого
Я стремлюсь к своей цели, я иду своей дорогой; через медлительных и нерадивых
10 Так говорил Заратустра в сердце своём, а солнце стало уже на «Это мои звери!» — сказал Заратустра и возрадовался в сердце своём. «Самое гордое животное, какое есть под солнцем, и животное самое умное, какое
Они хотят знать, жив ли ещё Заратустра. И поистине, жив ли я ещё? Опаснее оказалось быть среди людей, чем среди зверей, опасными путями ходит Сказав это, Заратустра вспомнил слова святого в лесу, вздохнул и говорил так «Если б я мог стать мудрее! Если б я мог стать мудрым вполне, как змея моя! Но невозможного хочу я; попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моим И если когда-нибудь мой ум покинет меня — ах, он любит улетать! — пусть тогда — Так начался закат Заратустры. |
|
РЕЧИ О трёх
Три превращения духа называю я вам: как дух становится
Много трудного существует для духа, для духа сильного и выносливого, который
Что есть тяжесть? — вопрошает выносливый дух, становится, как верблюд, на
Что есть трудное? — так вопрошает выносливый дух; скажите, герои, чтобы взял
Не значит ли это: унизиться, чтобы заставить страдать своё высокомерие? Или это значит: бежать от нашего дела, когда оно празднует свою победу? Или это значит: питаться желудями и травой познания и ради истины терпеть Или это значит: больным быть и отослать утешителей и заключить дружбу с Или это значит: опуститься в грязную воду, если это вода истины, и не гнать от Или это значит: тех любить, кто нас презирает, и простирать руку привидению, Всё самое трудное берёт на себя выносливый дух: подобно навьюченному
Но в самой уединённой пустыне совершается второе превращение: здесь львом
Своего последнего господина ищет он себе здесь: врагом хочет он стать ему, и
Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет более называть господином и
Чешуйчатый зверь «ты должен», искрясь золотыми искрами, лежит ему на дороге,
Тысячелетние ценности блестят на этих чешуях, и так говорит сильнейший из «Все ценности уже созданы, и каждая созданная ценность — это я. Поистине, «я
Братья мои, к чему нужен лев в человеческом духе? Чему не удовлетворяет Создавать новые ценности — этого не может ещё лев; но создать себе свободу
Завоевать себе свободу и священное Нет даже перед долгом — для этого, братья
Завоевать себе право для новых ценностей — это самое страшное завоевание для
Как свою святыню, любил он когда-то «ты должен»; теперь ему надо видеть даже
Но скажите, братья мои, что может сделать ребёнок, чего не мог бы даже лев? Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо,
Да, для игры созидания, братья мои, нужно святое слово утверждения: своей
Три превращения духа назвал я вам: как дух стал верблюдом, львом верблюд и, Так говорил Заратустра. В тот раз остановился он в городе, названном: Пёстрая О Заратустре Честь и стыд перед сном! Это первое! И избегайте встречи с теми, кто плохо Стыдлив и вор в присутствии сна: потихоньку крадётся он в ночи. Но нет стыда
Уметь спать — не пустяшное дело: чтобы хорошо спать, надо бодрствовать в
Десять раз должен ты днём преодолеть самого себя: это даст хорошую усталость,
Десять раз должен ты мириться с самим собою: ибо преодоление есть обида, и
Десять истин должен найти ты в течение дня: иначе ты будешь и ночью искать
Десять раз должен ты смеяться в течение дня и быть весёлым: иначе будет тебя
Немногие знают это; но надо обладать всеми добродетелями, чтобы спать хорошо. Не позволил ли я себе пожелать рабыни ближнего моего? Всё это мешало бы
И даже при существовании всех добродетелей надо ещё понимать одно: уметь
Чтобы не ссорились между собой эти милые бабёнки! И на твоей спине, Живи в мире с Богом и соседом: этого требует хороший сон. И живи также в мире
Чти начальство и повинуйся ему, даже хромому начальству! Этого требует хороший Тот, по-моему, лучший пастух, кто пасёт своих овец на тучных лугах: этого
Я не хочу ни больших почестей, ни больших сокровищ: то и другое раздражает
Малочисленное общество для меня предпочтительнее, чем злое; но и оно должно
Мне также очень нравятся нищие духом: они способствуют сну. Блаженны они,
Так проходит день у добродетельного. Но когда наступает ночь, я остерегаюсь, Но я размышляю, что я сделал и о чём думал в течение дня. Пережёвывая, И каковы были те десять примирений, десять истин и десять смехов, которыми При таком обсуждении и взвешивании сорока мыслей на меня сразу нападает сон,
Сон колотит меня по глазам — и они тяжелеют. Сон касается уст моих, и они
Поистине, тихими шагами приходит он ко мне, лучший из воров, и похищает у
Но недолго стою я так: затем я уже лежу. — Слушая эти речи мудреца, Заратустра смеялся в сердце своём: ибо свет низошёл Глупцом кажется мне этот мудрец со своими сорока мыслями; но я верю, что
Счастлив уже и тот, кто живёт вблизи этого мудреца! Такой сон заразителен;
Чары живут в самой его кафедре. И не напрасно сидели юноши перед
Его мудрость гласит: так бодрствовать, чтобы сон был спокойный. И поистине,
Теперь я понимаю ясно, чего некогда искали прежде всего, когда искали Для всех этих прославленных мудрецов кафедры мудрость была сном без
И теперь ещё встречаются люди, похожие на этого проповедника добродетели, не
Блаженны сонливые: ибо скоро станут они клевать носом. — Так говорил Заратустра. О
Однажды и Заратустра устремил мечту свою по ту сторону человека,
Сном показался тогда мне мир и поэтическим творением Бога: разноцветным дымом
Добро и зло, и радость и страдание, и я и ты — всё показалось мне
Опьяняющей радостью служит для страдающего — отвратить взор от страдания
Этот мир, вечно несовершенный, отражение вечного противоречия и несовершенный
Итак, однажды устремил и я свою мечту по ту сторону человека, подобно всем Ах, братья мои, этот Бог, которого я создал, был человеческим творением и Человеком был он, и притом лишь бедной частью человека и моего Я: из Что же случилось, братья мои? Я преодолел себя, страдающего, я отнёс свой Теперь это было бы для меня страданием и мукой для выздоровевшего — верить в
Страданием и бессилием созданы все потусторонние миры, и тем коротким
Усталость, желающая одним скачком, скачком смерти, достигнуть конца, бедная
Верьте мне, братья мои! Тело, отчаявшееся в теле, ощупывало пальцами
Верьте мне, братья мои! Тело, отчаявшееся в земле, слышало, как вещало чрево
И тогда захотело оно пробиться головою сквозь последние стены, и не только
Но «другой мир» вполне сокрыт от человека, этот обесчеловеченный,
Поистине, трудно доказать всякое бытие и трудно заставить его вещать. Скажите Да, это Я и его противоречие и путаница говорит самым правдивым
И это самое правдивое бытие — Я — говорит о теле и стремится к телу,
Всё правдивее научается оно говорить, это Я; и чем больше оно
Новой гордости научило меня моё Я, которой учу я людей: не прятать Новой воле учу я людей: идти той дорогой, которой слепо шёл человек, и Больными и умирающими были те, кто презирали тело и землю и изобрели небо и Своей нищеты хотели они избежать, а звёзды были для них слишком далеки. Тогда Эти неблагодарные — они грезили, что отреклись от своего тела и от этой
Снисходителен Заратустра к больным. Поистине, он не сердится на их способы Не сердится Заратустра и на выздоравливающего, когда он с нежностью взирает
Много больного народу встречалось всегда среди тех, кто предаётся грёзам и
Они смотрят всегда назад, в тёмные времена: тогда поистине мечта и вера были
Слишком хорошо знаю я этих богоподобных: они хотят, чтобы в них верили и
Поистине, не в потусторонние миры и искупительные капли крови, но в тело
Но болезненной вещью является оно для них — и они охотно вышли бы из кожи
Лучше слушайтесь, братья мои, голоса здорового тела: это — более правдивый и
Более правдиво и чище говорит здоровое тело, совершенное и прямоугольное; и Так говорил Заратустра. О
К презирающим тело хочу я сказать моё слово. Не переучиваться и «Я тело и душа» — так говорит ребёнок. И почему не говорить, как дети? Но пробудившийся, знающий, говорит: я — тело, только тело, и ничто больше; а
Тело — это большой разум, множество с одним сознанием, война и мир, стадо и
Орудием твоего тела является также твой маленький разум, брат мой; ты Я говоришь ты и гордишься этим словом. Но больше его — во что не
Что чувствует чувство и что познает ум — никогда не имеет в себе своей цели.
Орудием и игрушкой являются чувство и ум: за ними лежит ещё Само. Само
Само всегда прислушивается и ищет: оно сравнивает, подчиняет, завоёвывает,
За твоими мыслями и чувствами, брат мой, стоит более могущественный
Больше разума в твоём теле, чем в твоей высшей мудрости. И кто знает, к чему Твоё Само смеётся над твоим Я и его гордыми скачками. «Что мне эти
Само говорит к Я: «Здесь ощущай боль!» И вот оно страдает и думает о
Само говорит к Я: «Здесь чувствуй радость!» И вот оно радуется и
К презирающим тело хочу я сказать слово. То, что презирают они, не оставляют Созидающее Само создало себе призор и презрение, оно создало себе радость и
Даже в своём безумии и презрении вы, презирающие тело, вы служите своему
Оно уже не в силах делать то, чего оно хочет больше всего, — созидать дальше
Но теперь это для него слишком поздно — и вот ваше Само хочет погибнуть, вы,
Ваше Само хочет погибнуть, и потому вы стали презирающими тело! Ибо вы уже
И потому вы негодуете на жизнь и землю. Бессознательная зависть светится в
Я не следую вашим путём, вы, презирающие тело! Для меня вы не мост, ведущий к Так говорил Заратустра. О Брат мой, если есть у тебя добродетель и она твоя добродетель,
Конечно, ты хочешь называть её по имени и ласкать её: ты хочешь подёргать её
И смотри! Теперь ты обладаешь её именем сообща с народом, и сам ты с твоей Лучше было бы тебе сказать: «нет слова, нет названия тому, что составляет
Пусть твоя добродетель будет слишком высока, чтобы доверить её имени: и если
Говори, лепеча: «Это моё добро, каким я люблю его, каким оно всецело
Не потому я хочу его, чтобы было оно божественным законом, и не потому я хочу
Только земную добродетель люблю я: в ней мало мудрости и всего меньше разума
Но эта птица свила у меня гнездо себе, поэтому я люблю и прижимаю её к сердцу
Так должен ты лепетать и хвалить свою добродетель.
Некогда были у тебя страсти, и ты называл их злыми. А теперь у тебя только
Ты положил свою высшую цель в эти страсти: и вот они стали твоей добродетелью
И если б ты был из рода вспыльчивых, или из рода сластолюбцев, или изуверов, Всё-таки в конце концов твои страсти обратились бы в добродетели и все твои
Некогда были дикие псы в погребах твоих, но в конце концов обратились они в
Из своих ядов сварил ты себе бальзам свой; ты доил корову — скорбь свою, —
И отныне ничего злого не вырастает из тебя, кроме зла, которое вырастает из
Брат мой, если ты счастлив, то у тебя одна добродетель, и не более:
Почтенно иметь много добродетелей, но это тяжёлая участь, и многие шли в
Брат мой, зло ли война и битвы? Однако это зло необходимо, необходимы и зависть,
Посмотри, как каждая из твоих добродетелей жаждет высшего: она хочет всего
Ревнива каждая добродетель в отношении другой, а ревность — ужасная вещь.
Кого окружает пламя ревности, тот обращает наконец, подобно скорпиону,
Ах, брат мой, разве ты никогда ещё не видел, как добродетель клевещет на себя Человек есть нечто, что должно превзойти; и оттого должен ты любить свои
Так говорил Заратустра. О
Вы не хотите убивать, вы, судьи и жертвоприносители, пока «Моё Я есть нечто, что должно превзойти: моё Я служит для меня
То, что он сам осудил себя, было его высшим мгновением; не допускайте, чтобы Нет спасения для того, кто так страдает от себя самого, — кроме быстрой
Ваше убийство, судьи, должно быть жалостью, а не мщением. И, убивая, блюдите, Недостаточно примириться с тем, кого вы убиваете. Ваша печаль да будет «Враг» должны вы говорить, а не «злодей»; «больной» должны вы говорить, а не
И ты, красный судья, если бы ты громко сказал всё, что ты совершил уже в Но одно — мысль, другое — дело, третье — образ дела. Между ними не вращается
Образ сделал этого бледного человека бледным. На высоте своего дела был он,
Всегда смотрел он на себя как на свершителя одного свершения. Безумием
Черта околдовывает курицу; чертовщина, которой он отдался, околдовывает его
Слушайте вы, судьи! Другое безумие существует ещё — это безумие перед Так говорит красный судья: «но ради чего убил этот преступник? Он хотел
Но я говорю вам: душа его хотела крови, а не грабежа — он жаждал счастья Но его бедный разум не понял этого безумия и убедил его. «Что толку в крови! И он послушался своего бедного разума: как свинец, легла на него его речь — и
И теперь опять свинец его вины лежит на нём, и опять его бедный разум стал
Если бы только он мог тряхнуть головою, его бремя скатилось бы вниз; но кто Что такое этот человек? Куча болезней, через дух проникающих в мир: там ищут
Что такое этот человек? Клубок диких змей, которые редко вместе бывают
Взгляните на это бедное тело! Что оно выстрадало и чего страстно желало, вот
Кто теперь становится больным, на того нападает зло, которое теперь считается
Некогда были злом сомнение и воля к самому себе. Тогда становился больной
Но это не вмещается в ваши уши: это вредит вашим добрым, говорите вы мне. Но Многое в ваших добрых вызывает во мне отвращение, и поистине не их зло. Я Поистине, я хотел бы, чтобы их безумие называлось истиной, или верностью, или
Я — перила моста на стремительном потоке: держись за меня, кто может за меня
Так говорил Заратустра. О
Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей
Не легко понять чужую кровь: я ненавижу читающих бездельников.
Кто знает читателя, тот ничего не делает для читателя. Ещё одно столетие
То, что каждый имеет право учиться читать, портит надолго не только писание,
Некогда дух был Богом, потом стал человеком, а ныне становится он даже
Кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали
В горах кратчайший путь — с вершины на вершину; но для этого надо иметь
Воздух разрежённый и чистый, опасность близкая и дух, полный радостной злобы,
Я хочу, чтобы вокруг меня были кобольды, ибо мужествен я. Мужество гонит призраки,
Я не чувствую больше вместе с вами: эта туча, что я вижу под собой, эта
Вы смотрите вверх, когда вы стремитесь подняться. А я смотрю вниз, ибо я
Кто из вас может одновременно смеяться и быть высоко? Кто поднимается на высочайшие горы, тот смеётся над всякой трагедией сцены и
Беззаботными, насмешливыми, сильными — такими хочет нас мудрость: она
Вы говорите мне: «жизнь тяжело нести». Но к чему была бы вам ваша гордость Жизнь тяжело нести; но не притворяйтесь же такими нежными! Мы все прекрасные
Что у нас общего с розовой почкой, которая дрожит, ибо капля росы лежит у неё Правда, мы любим жизнь, но не потому, что к жизни, а потому, что к любви мы
В любви всегда есть немного безумия. Но и в безумии всегда есть немного
И даже мне, расположенному к жизни, кажется, что мотыльки и мыльные пузыри и
Зреть, как порхают они, эти лёгкие вздорные ломкие бойкие душеньки — вот что
Я бы поверил только в такого Бога, который умел бы танцевать.
И когда я увидел своего демона, я нашёл его серьёзным, веским, глубоким и
Убивают не гневом, а смехом. Вставайте, помогите нам убить дух тяжести! Я научился ходить; с тех пор я позволяю себе бегать. Я научился летать; с тех
Теперь я лёгок, теперь я летаю, теперь я вижу себя под собой, теперь Бог
Так говорил Заратустра. О дереве
Заратустра заметил, что один юноша избегает его. И вот однажды «Если б я захотел потрясти это дерево своими руками, я бы не смог этого
Но ветер, невидимый нами, терзает и гнёт его, куда он хочет. Невидимые руки
Тогда юноша встал в смущении и сказал: «Я слышу Заратустру, я только что «Чего же ты пугаешься? С человеком происходит то же, что и с деревом.
Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, «Да, ко злу! — воскликнул юноша. — Как же возможно, что ты открыл мою душу?» Заратустра засмеялся и сказал: «Есть души, которых никогда не откроют, разве «Да, ко злу! — воскликнул юноша ещё раз.
Ты сказал истину, Заратустра. Я не верю больше в себя самого, с тех пор как Я меняюсь слишком быстро: моё сегодня опровергает моё вчера. Я часто
Когда я наверху, я нахожу себя всегда одиноким. Никто не говорит со мною, Моё презрение и моя тоска растут одновременно; чем выше поднимаюсь я, тем Как стыжусь я своего восхождения и спотыкания! Как потешаюсь я над своим Тут юноша умолк. А Заратустра посмотрел на дерево, у которого они стояли, и «Это дерево стоит одиноко здесь, на горе, оно выросло высоко над человеком и
И если бы оно захотело говорить, не нашлось бы никого, кто бы мог понять его:
Теперь ждёт оно и ждёт, — чего же ждёт оно? Оно находится слишком близко к Когда Заратустра сказал это, юноша воскликнул в сильном волнении: «Да,
И когда они вместе прошли немного, Заратустра начал так говорить; — Разрывается сердце моё. Больше, чем твои слова, твой взор говорит мне об
Ты ещё не свободен, ты ищешь ещё свободы. Бодрствующим сделало тебя твоё
В свободную высь стремишься ты, звёзд жаждет твоя душа. Но твои дурные
Твои дикие псы хотят на свободу; они лают от радости в своём погребе, пока
По-моему, ты ещё заключённый в тюрьме, мечтающий о свободе; ах, мудрой
Очиститься должен ещё освободившийся дух. В нём ещё много от тюрьмы и от
Да, я знаю твою опасность. Но моей любовью и надеждой заклинаю я тебя: не Ты ещё чувствуешь себя благородным, и благородным чувствуют тебя также и
Даже для добрых стоит благородный поперёк дороги; и даже когда они называют
Новое хочет создать благородный, новую добродетель. Старого хочет добрый и
Но не в том опасность для благородного, что он станет добрым, а в том, что он
Ax, я знал благородных, потерявших свою высшую надежду. И теперь клеветали
Теперь жили они, наглые, среди мимолётных удовольствий, и едва ли цели их простирались «Дух — тоже сладострастие» — так говорили они. Тогда разбились крылья у духа
Некогда мечтали они стать героями — теперь они сластолюбцы. Печаль и страх
Но моей любовью и надеждой заклинаю я тебя: не отметай героя в своей душе! Так говорил Заратустра. О
Есть проповедники смерти; и земля полна теми, кому нужно
Земля полна лишними, жизнь испорчена чрезмерным множеством людей. О, если б «Жёлтые» или «чёрные» — так называют проповедников смерти. Но я хочу показать
Вот они ужасные, что носят в себе хищного зверя и не имеют другого выбора,
Они ещё не стали людьми, эти ужасные; пусть же проповедуют они отвращение к Вот — чахоточные душою: едва родились они, как уже начинают умирать и жаждут
Они охотно желали бы быть мёртвыми, и мы должны одобрить их волю! Будем же Повстречается ли им больной, или старик, или труп, и тотчас говорят они: Но только они опровергнуты и их глаза, видящие только одно лицо в
Погруженные в глубокое уныние и алчные до маленьких случайностей, приносящих
Или же: они хватаются за сласти и смеются при этом своему ребячеству; они
Их мудрость гласит: «Глупец тот, кто остаётся жить, и мы настолько же глупы. «Жизнь есть только страдание» — так говорят другие и не лгут; так И да гласит правило вашей добродетели: «ты должен убить самого себя! Ты «Сладострастие есть грех — так говорят проповедующие смерть, — дайте нам идти «Трудно рожать, — говорят другие, — к чему ещё рожать? Рождаются лишь несчастные!» «Нам нужна жалость, — так говорят третьи. — Возьмите, что есть у меня! Если б они были совсем сострадательные, они отбили бы у своих ближних охоту к
Но они хотят освободиться от жизни; что им за дело, что они ещё крепче И даже вы, для которых жизнь есть суровый труд и беспокойство, — разве вы не Все вы, для которых дорог суровый труд и всё быстрое, новое, неизвестное, —
Если бы вы больше верили в жизнь, вы бы меньше отдавались мгновению. Но чтобы Всюду раздаётся голос тех, кто проповедует смерть; и земля полна теми, кому
Или «вечную жизнь» — мне всё равно, — если только они не замедлят отправиться Так говорил Заратустра. О войне
Мы не хотим пощады от наших лучших врагов, а также от тех, кого Братья мои по войне! Я люблю вас до глубины души; теперь и прежде я был вашим Я знаю о ненависти и зависти вашего сердца. Вы недостаточно велики, чтобы не И если вы не можете быть подвижниками познания, то будьте по крайней мере его
Я вижу множество солдат: как хотел бы я видеть много воинов! «Мундиром» Будьте такими, чей взор всегда ищет врага — своего врага. И у
Своего врага ищите вы, свою войну ведите вы, войну за свои мысли! И если ваша Любите мир как средство к новым войнам. И притом короткий мир — больше, чем
Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Можно молчать и сидеть смирно, только когда есть стрелы и лук; иначе болтают Вы говорите, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам, что благо
Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему. Не ваша
Что хорошо? спрашиваете вы. Хорошо быть храбрым. Предоставьте маленьким
Вас называют бессердечными — но ваше сердце неподдельно, и я люблю
Вы безобразны? Ну, что ж, братья мои! Окутайте себя возвышенным, этой мантией И когда ваша душа становится большой, она становится высокомерной; и в вашей
В злобе встречается высокомерный со слабым. Но они не понимают друг друга. Я
Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы ненавидели, а не такие,
Восстание — это доблесть раба. Вашей доблестью да будет повиновение! Само Для хорошего воина «ты должен» звучит приятнее, чем «я хочу». И всё, что вы
Ваша любовь к жизни да будет любовью к вашей высшей надежде — а этой высшей Но ваша высшая мысль должна быть вам приказана мною — и она гласит: человек
Итак, живите своей жизнью повиновения и войны! Что пользы в долгой жизни! Я не щажу вас, я люблю вас всем сердцем, братья по войне! — Так говорил Заратустра. О новом
Кое-где существуют ещё народы и стада, но не у нас, братья мои;
Государство? Что это такое? Итак, слушайте меня, ибо теперь я скажу вам своё
Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжёт
Это — ложь! Созидателями были те, кто создали народы и дали им веру и любовь;
Разрушители — это те, кто ставит ловушки для многих и называет их
Где ещё существует народ, не понимает он государства и ненавидит его, как
Это знамение даю я вам: каждый народ говорит на своём языке о добре и зле —
Но государство лжёт на всех языках о добре и зле: и что оно говорит, оно лжёт
Всё в нём поддельно: крадеными зубами кусает оно, зубастое. Поддельна даже
Смешение языков в добре и зле: это знамение даю я вам как знамение Рождается слишком много людей: для лишних изобретено государство! Смотрите, как оно их привлекает к себе, это многое множество! Как оно их «На земле нет ничего больше меня: я упорядочивающий перст Божий» — так рычит Ах, даже вам, великие души, нашёптывает оно свою мрачную ложь! Ах, оно Да, даже вас угадывает оно, вы, победители старого Бога! Вы устали в борьбе, Героев и честных людей хотел бы он уставить вокруг себя, новый кумир! Оно Всё готов дать вам, если вы поклонитесь ему, новый кумир: так
Приманить хочет он вас, вы, многое множество! И вот изобретена была адская Да, изобретена была смерть для многих, но она прославляет самое себя как Государством зову я, где все вместе пьют яд, хорошие и дурные; государством,
Посмотрите же на этих лишних людей! Они крадут произведения изобретателей и Посмотрите же на этих лишних людей! Они всегда больны, они выблёвывают свою желчь
Посмотрите же на этих лишних людей! Богатства приобретают они и делаются от Посмотрите, как лезут они, эти проворные обезьяны! Они лезут друг на друга и
Все они хотят достичь трона: безумие их в том — будто счастье восседало бы на
По-моему, все они безумцы, карабкающиеся обезьяны и находящиеся в бреду.
Братья мои, разве хотите вы задохнуться в чаду их пастей и вожделений! Скорее Избегайте же дурного запаха! Сторонитесь идолопоклонства лишних людей! Избегайте же дурного запаха! Сторонитесь дыма этих человеческих жертв! Свободною стоит для великих душ и теперь ещё земля. Свободных много ещё мест
Ещё свободной стоит для великих душ свободная жизнь. Поистине, кто обладает Там, где кончается государство, и начинается человек, не являющийся лишним:
Туда, где кончается государство, — туда смотрите, братья мои! Разве вы Так говорил Заратустра. О
Беги, мой друг, в своё уединение! Я вижу, ты оглушён шумом
С достоинством умеют лес и скалы хранить молчание вместе с тобою. Опять
Где кончается уединение, там начинается базар; и где начинается базар,
В мире самые лучшие вещи ничего ещё не стоят, если никто не представляет их;
Плохо понимает народ великое, т. е. творящее. Но любит он всех представителей
Вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир — незримо вращается он. Но
У комедианта есть дух, но мало совести духа. Всегда верит он в то, чем он Завтра у него новая вера, а послезавтра — ещё более новая. Чувства его
Опрокинуть — называется у него: доказать. Сделать сумасшедшим — называется у
Истину, проскальзывающую только в тонкие уши, называет он ложью и ничем. Базар полон праздничными скоморохами — и народ хвалится своими великими
Но минута настойчиво торопит их: оттого и они торопят тебя. И от тебя хотят Не завидуй этим безусловным, настойчиво торопящим, ты, любитель истины!
От этих стремительных удались в безопасность: лишь на базаре нападают с Медленно течёт жизнь всех глубоких родников: долго должны они ждать, прежде
В сторону от базара и славы уходит всё великое: в стороне от базара и славы
Беги, мой друг, в своё уединение: я вижу тебя искусанным ядовитыми мухами. Беги в своё уединение! Ты жил слишком близко к маленьким, жалким людям. Беги
Не поднимай руки против них! Они — бесчисленны, и не твоё назначение быть
Бесчисленны эти маленькие, жалкие люди; и не одному уже гордому зданию
Ты не камень, но ты стал уже впалым от множества капель. Ты будешь ещё
Усталым вижу я тебя от ядовитых мух, исцарапанным в кровь вижу я тебя в
Крови твоей хотели бы они при всей невинности, крови жаждут их бескровные
Но ты глубокий, ты страдаешь слишком глубоко даже от малых ран; и прежде чем
Ты кажешься мне слишком гордым, чтобы убивать этих лакомок. Но берегись, Они жужжат вокруг тебя со своей похвалой: навязчивость — их похвала. Они
Они льстят тебе, как богу или дьяволу; они визжат перед тобою, как перед
Также бывают они часто любезны с тобою. Но это всегда было хитростью Они много думают о тебе своей узкой душою — подозрительным кажешься ты им
Они наказывают тебя за все твои добродетели. Они вполне прощают тебе только —
Потому что ты кроток и справедлив, ты говоришь: «Невиновны они в своём
Даже когда ты снисходителен к ним, они всё-таки чувствуют, что ты презираешь
Твоя гордость без слов всегда противоречит их вкусу; они громко радуются,
То, что мы узнаём в человеке, воспламеняем мы в нём. Остерегайся же маленьких Перед тобою чувствуют они себя маленькими, и их низость тлеет и разгорается
Разве ты не замечал, как часто умолкали они, когда ты подходил к ним, и как Да, мой друг, укором совести являешься ты для своих ближних: ибо они
Твои ближние будут всегда ядовитыми мухами; то, что есть в тебе великого, —
Беги, мой друг, в своё уединение, туда, где веет суровый, свежий воздух! Не Так говорил Заратустра. О
Я люблю лес. В городах трудно жить: там слишком много похотливых
Не лучше ли попасть в руки убийцы, чем в мечты похотливой женщины? И посмотрите на этих мужчин: их глаза говорят — они не знают ничего лучшего
Грязь на дне их души; и горе, если у грязи их есть ещё дух! О, если бы вы совершенны были, по крайней мере как звери! Но зверям
Разве я советую вам убивать свои чувства? Я советую вам невинность чувств.
Разве целомудрие я советую вам? У иных целомудрие есть добродетель, но у
Они, быть может, воздерживаются — но сука-чувственность проглядывает с
Даже до высот их добродетели и вплоть до сурового духа их следует за ними это
И как ловко умеет сука-чувственность молить о куске духа, когда ей отказывают Вы любите трагедии и всё, что раздирает сердце? Но я отношусь недоверчиво к
У вас слишком жестокие глаза, и вы похотливо смотрите на страдающих. Не И это знамение даю я вам: многие желавшие изгнать своего дьявола сами вошли
Кому тягостно целомудрие, тому надо его отсоветовать: чтобы не сделалось оно
Разве я говорю о грязных вещах? По-моему, это не есть ещё худшее.
Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но
Поистине, есть целомудренные до глубины души: они более кротки сердцем, они
Они смеются также и над целомудрием и спрашивают: «Что такое целомудрие? Целомудрие не есть ли безумие? Но это безумие пришло к нам, а не мы к нему.
Мы предложили этому гостю приют и сердце: теперь он живёт у нас — пусть Так говорил Заратустра. О друге
«Всегда быть одному слишком много для меня» — так думает Я и меня всегда слишком усердствуют в разговоре; как вынести Всегда для отшельника друг является третьим: третий — это пробка, мешающая
Ах, существует слишком много бездонных глубин для всех отшельников! Поэтому
Наша вера в других выдаёт, где мы охотно хотели бы верить в самих себя. Наша
И часто с помощью любви хотят лишь перескочить через зависть. Часто нападают «Будь хотя бы моим врагом!» — так говорит истинное почитание, которое не
Если ты хочешь иметь друга, ты должен вести войну за него; а чтобы вести
Ты должен в своём друге уважать ещё врага. Разве ты можешь близко подойти к В своём друге ты должен иметь своего лучшего врага. Ты должен быть к нему
Ты не хочешь перед другом своим носить одежды? Для твоего друга должно быть Кто не скрывает себя, возмущает этим других: так много имеете вы оснований Ты не можешь для своего друга достаточно хорошо нарядиться: ибо ты должен
Видел ли ты своего друга спящим, чтобы знать, как он выглядит? Что такое лицо
Видел ли ты своего друга спящим? Испугался ли ты, что так выглядит твой друг?
Мастером в угадывании и молчании должен быть друг: не всего следует тебе
Пусть будет твоё сострадание угадыванием: ты должен сперва узнать, хочет ли
Пусть будет сострадание к другу сокрыто под твёрдой корой, на ней должен ты
Являешься ли ты чистым воздухом, и одиночеством, и хлебом, и лекарством для
Не раб ли ты? Тогда ты не можешь быть другом. Не тиран ли ты? Тогда ты не
Слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран. Поэтому женщина не способна
В любви женщины есть несправедливость и слепота ко всему, чего она не любит.
Ещё не способна женщина к дружбе: женщины всё ещё кошки и птицы. Или, в
Ещё не способна женщина к дружбе. Но скажите мне вы, мужчины, кто же среди О мужчины, ваша бедность и ваша скупость души! Сколько даёте вы другу,
Существует товарищество; пусть будет и дружба! Так говорил Заратустра. О
Много стран видел Заратустра и много народов — так открыл он
Ни один народ не мог бы жить, не сделав сперва оценки: если хочет он
Многое, что у одного народа называлось добром, у другого называлось
Никогда один сосед не понимал другого: всегда удивлялась душа его безумству и
Скрижаль добра висит над каждым народом. Взгляни, это скрижаль преодолений
Похвально то, что кажется ему трудным; всё неизбежное и трудное называет он
Всё способствующее тому, что он господствует, побеждает и блестит на страх и
Поистине, брат мой, если узнал ты потребность народа, и страну, и небо, и «Всегда ты должен быть первым и стоять впереди других; никого не должна «Говорить правду и хорошо владеть луком и стрелою» казалось в одно и то же «Чтить отца и матерь и до глубины души служить воле их» — эту скрижаль «Соблюдать верность и ради верности полагать честь и кровь даже на дурные и
Поистине, люди дали себе всё добро и всё зло своё. Поистине, они не заимствовали
Человек сперва вкладывал ценности в вещи, чтобы сохранить себя, — он создал
Оценивать — значит созидать: слушайте, вы, созидающие! Оценивать — это
Через оценку впервые является ценность; и без оценки был бы пуст орех бытия. Перемена ценностей — это перемена созидающих. Постоянно уничтожает тот, кто
Созидающими были сперва народы и лишь позднее отдельные личности; поистине,
Народы некогда наносили на себя скрижаль добра. Любовь, желающая господствовать,
Тяга к стаду старше происхождением, чем тяга к Я; и покуда чистая
Поистине, лукавое Я, лишённое любви, ищущее своей пользы в пользе
Любящие были всегда и созидающими, они создали добро и зло. Огонь любви и
Много стран видел Заратустра и много народов; большей власти не нашёл Заратустра
Поистине, чудовищем является власть этих похвал и этой хулы. Скажите, братья, Тысяча целей существовала до сих пор, ибо существовала тысяча народов.
Но скажите же мне, братья мои: если человечеству недостаёт ещё цели, то, быть Так говорил Заратустра. О любви
Вы жмётесь к ближнему, и для этого есть у вас прекрасные слова.
Вы бежите к ближнему от самих себя и хотели бы из этого сделать себе добродетель; Ты старше, чем Я; Ты признано священным, но ещё не Я:
Разве я советую вам любовь к ближнему? Скорее я советую вам бежать от Выше любви к ближнему стоит любовь к дальнему и будущему; выше ещё, чем
Этот призрак, витающий перед тобою, брат мой, прекраснее тебя; почему же не
Вы не выносите самих себя и недостаточно себя любите; и вот вы хотели бы
Я хотел бы, чтобы все ближние и соседи их стали для вас невыносимы; тогда вы
Вы приглашаете свидетеля, когда хотите хвалить себя; и когда вы склонили его
Лжёт не только тот, кто говорит вопреки своему знанию, но ещё больше тот, кто
Так говорит глупец: «Общение с людьми портит характер, особенно когда нет
Один идёт к ближнему, потому что он ищет себя, а другой — потому что он хотел
Дальние оплачивают вашу любовь к ближнему; и если вы соберётесь впятером,
Я не люблю ваших празднеств; слишком много лицедеев находил я там, и даже
Не о ближнем учу я вас, но о друге. Пусть друг будет для вас праздником земли
Я учу вас о друге и переполненном сердце его. Но надо уметь быть губкою, если
Я учу вас о друге, в котором мир предстоит завершённым, как чаша добра, — о
И как мир развернулся для него, так опять он свёртывается вместе с ним,
Будущее и самое дальнее пусть будет причиною твоего сегодня: в своём друге ты
Братья мои, не любовь к ближнему советую я вам — я советую вам любовь к
Так говорил Заратустра. О пути
Ты хочешь, брат мой, идти в уединение? Ты хочешь искать дороги к «Кто ищет, легко сам теряется. Всякое уединение есть грех» — так говорит
Голос стада будет звучать ещё и в тебе! И когда ты скажешь: «у меня уже не одна
Смотри, само это страдание породила ещё единая совесть: и последнее
Но ты хочешь следовать голосу своей печали, который есть путь к самому себе? Являешь ли ты собой новую силу и новое право? Начальное движение? Ах, так много вожделеющих о высоте! Так много видишь судорог честолюбия! Ах, как много есть великих мыслей, от которых проку не более, чем от воздуходувки:
Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не
Из тех ли ты, что имеют право сбросить ярмо с себя? Таких не мало,
Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен Можешь ли ты дать себе своё добро и своё зло и навесить на себя свою волю, Ужасно быть лицом к лицу с судьёю и мстителем собственного закона. Так бывает
Сегодня ещё страдаешь ты от множества, ты, одинокий: сегодня ещё есть у тебя
Но когда-нибудь ты устанешь от одиночества, когда-нибудь гордость твоя Когда-нибудь ты не увидишь более своей высоты, а твоё низменное будет слишком Есть чувства, которые грозят убить одинокого; если это им не удаётся, они Знаешь ли ты, брат мой, уже слово «презрение»? И муку твоей справедливости — Ты принуждаешь многих переменить о тебе мнение — это ставят они тебе в
Ты стал выше их; но чем выше ты подымаешься, тем меньшим кажешься ты в глазах «Каким образом хотели вы быть ко мне справедливыми! — должен ты говорить. — Я
Несправедливость и грязь бросают они вослед одинокому; но, брат мой, если И остерегайся добрых и праведных! Они любят распинать тех, кто изобретает для
Остерегайся также святой простоты! Всё для неё нечестиво, что не просто; она
И остерегайся также приступов своей любви! Слишком скоро протягивает одинокий
Иному ты должен подать не руку, а только лапу — и я хочу, чтобы у твоей лапы
Но самым опасным врагом, которого ты можешь встретить, будешь всегда ты сам;
Одинокий, ты идёшь дорогою к самому себе! И твоя дорога идёт впереди тебя Ты будешь сам для себя и еретиком, и колдуном, и прорицателем, и глупцом, и
Надо, чтобы ты сжёг себя в своём собственном пламени: как же мог бы ты Одинокий, ты идёшь путём созидающего: Бога хочешь ты себе создать из своих Одинокий, ты идёшь путём любящего: самого себя любишь ты и потому презираешь
Созидать хочет любящий, ибо он презирает! Что знает о любви тот, кто не Со своей любовью и своим созиданием иди в своё уединение, брат мой, и только
С моими слезами иди в своё уединение, брат мой. Я люблю того, кто хочет Так говорил Заратустра. О
«Отчего крадёшься ты так робко в сумерках, о Заратустра? И что Не сокровище ли, подаренное тебе? Или новорождённое дитя твоё? Или теперь ты — Поистине, брат мой! — отвечал Заратустра. — Это — сокровище, подаренное
Но она беспокойна, как малое дитя; и если бы я не зажимал ей рта, она кричала
Когда сегодня я шёл один своею дорогой, в час, когда солнце садится, мне «О многом уже говорил Заратустра даже нам, женщинам, но никогда не говорил он
И я возразил ей: «О женщине надо говорить только мужчинам». «И мне также ты можешь говорить о женщине, — сказала она, — я достаточно
И я внял просьбе старушки и так говорил ей: Всё в женщине — загадка, и всё в женщине имеет одну разгадку: она называется
Мужчина для женщины средство; целью бывает всегда ребёнок. Но что же женщина Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому хочет он
Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина — для отдохновения воина;
Слишком сладких плодов не любит воин. Поэтому любит он женщину; в самой
Лучше мужчины понимает женщина детей, но мужчина больше ребёнок, чем женщина.
В настоящем мужчине сокрыто дитя, которое хочет играть. Ну-ка, женщины, Пусть женщина будет игрушкой, чистой и лучистой, как алмаз, сияющей
Пусть луч звезды сияет в вашей любви! Пусть вашей надеждой будет: «о, если бы Пусть в вашей любви будет храбрость! Своею любовью должны вы наступать на
Пусть в вашей любви будет ваша честь! Вообще женщина мало понимает в чести.
Пусть мужчина боится женщины, когда она любит: ибо она приносит любую жертву
Пусть мужчина боится женщины, когда она ненавидит: ибо мужчина в глубине души
Кого ненавидит женщина больше всего? — Так говорило железо магниту: «я
Счастье мужчины называется: я хочу. Счастье женщины называется: он хочет. «Смотри, теперь только стал мир совершенен!» — так думает каждая женщина,
И повиноваться должна женщина, и найти глубину к своей поверхности.
Но душа мужчины глубока, её бурный поток шумит в подземных пещерах; женщина Тогда возразила мне старушка: «Много любезного сказал Заратустра, и особенно
Странно, Заратустра знает мало женщин, и, однако, он прав относительно их. Не А теперь в благодарность прими маленькую истину! Я достаточно стара для неё! Заверни её хорошенько и зажми ей рот: иначе она будет кричать во всё горло, «Дай мне, женщина, твою маленькую истину!» — сказал я. И так говорила «Ты идёшь к женщинам? Не забудь плётку!» — Так говорил Заратустра. Об
Однажды Заратустра заснул под смоковницей, ибо было жарко, и
Когда Заратустра однажды рассказал это ученикам своим, они спросили: «В чём — Разрушителем морали называют меня добрые и праведные: мой рассказ
Если есть враг у вас, не платите ему за зло добром: ибо это пристыдило бы
И лучше сердитесь, но не стыдите! И когда проклинают вас, мне не нравится, И если случилась с вами большая несправедливость, скорей сделайте пять малых
Разве вы уже знали это? Разделённая с другими несправедливость есть уже Маленькое мщение более человечно, чем отсутствие всякой мести. И если
Благороднее считать себя неправым, чем оказаться правым, особенно если ты
Я не люблю вашей холодной справедливости; во взоре ваших судей видится мне
Скажите, где находится справедливость, которая есть любовь с ясновидящими Найдите же мне любовь, которая несёт не только всякое наказание, но и всякую Найдите же мне справедливость, которая оправдывает всякого, кроме того, кто Хотите ли вы слышать ещё и это? У того, кто хочет быть совсем справедливым,
Но как мог бы я быть совсем справедливым! Как мог бы я каждому воздать своё!
Наконец, братья мои, остерегайтесь быть несправедливыми к отшельникам! Как На глубокий родник похож отшельник. Легко бросить камень в него; но если упал Остерегайтесь обидеть отшельника! Но если вы это сделали, то уж и убейте его! Так говорил Заратустра. О
Есть у меня вопрос к тебе, брат мой; точно некий лот, бросаю я
Ты молод и желаешь ребёнка и брака. Но я спрашиваю тебя: настолько ли ты Победитель ли ты, преодолел ли ты себя самого, повелитель ли чувств, господин
Или в твоём желании говорят зверь и потребность? Или одиночество? Или разлад Я хочу, чтобы твоя победа и твоя свобода страстно желали ребёнка. Живые
Дальше себя должен ты строить. Но сперва ты должен сам быть построен
Не только вширь должен ты расти, но и ввысь! Да поможет тебе в этом сад Высшее тело должен ты создать, начальное движение, самокатящееся колесо —
Брак — так называю я волю двух создать одного, который больше создавших его.
Да будет это смыслом и правдой твоего брака. Но то, что называют браком Ах, эта бедность души вдвоём! Ах, эта грязь души вдвоём! Ах, это жалкое Браком называют они всё это; и они говорят, будто браки их заключены на небе.
Ну что ж, я не хочу этого неба лишних людей! Нет, не надо мне их, этих Пусть подальше останется от меня Бог, который, прихрамывая, идёт Не смейтесь над этими браками! У какого ребёнка нет оснований плакать из-за Достойным казался мне этот человек и созревшим для смысла земли; но когда я
Да, я хотел бы, чтобы земля дрожала в судорогах, когда святой сочетается с
Один вышел, как герой, искать истины, а в конце добыл он себе маленькую
Другой был требователен в общении и разборчив в выборе. Но одним разом
Третий искал служанки с добродетелями ангела. Но одним разом стал он
Осторожными находил я всех покупателей, и у всех у них были хитрые глаза. Но
Много коротких безумств — это называется у вас любовью. И ваш брак, как одна
Ваша любовь к жене и любовь жены к мужу — ах, если бы могла она быть жалостью
И даже ваша лучшая любовь есть только восторженный символ и болезненный пыл.
Когда-нибудь вы должны будете любить дальше себя! Начните же учиться
Горечь содержится в чаше даже лучшей любви: так возбуждает она тоску по Жажду в созидающем, стрелу и тоску по сверхчеловеку — скажи, брат мой, такова Священны для меня такая воля и такой брак. — Так говорил Заратустра. О
Многие умирают слишком поздно, а некоторые — слишком рано. Ещё Умри вовремя — так учит Заратустра.
Конечно, кто никогда не жил вовремя, как мог бы он умереть вовремя? Ему бы
Но даже лишние люди важничают ещё своею смертью, и даже самый пустой орех
Серьёзно относятся все к смерти; но смерть не есть ещё праздник. Ещё не
Совершенную смерть показываю я вам; она для живущих становится жалом и
Своею смертью умирает совершивший свой путь, умирает победоносно, окружённый
Следовало бы научиться умирать; и не должно быть праздника там, где такой Так умереть — лучше всего; а второе — умереть в борьбе и растратить великую
Но как борющемуся, так и победителю одинаково ненавистна ваша смерть, которая
Свою смерть хвалю я вам, свободную смерть, которая приходит ко мне, потому
И когда же захочу я? — У кою есть цель и наследник, тот хочет смерти вовремя
Из глубокого уважения к цели и наследнику не повесит он сухих венков в
Поистине, не хочу я походить на тех, кто сучит верёвку: они тянут свои нити в
Иные становятся для своих истин и побед слишком стары; беззубый рот не имеет
И каждый желающий славы должен уметь вовремя проститься с почестью и знать
Надо перестать позволять себя есть, когда находят тебя особенно вкусным, —
Есть, конечно, кислые яблоки, участь которых — ждать до последнего дня осени;
У одних сперва стареет сердце, у других — ум. Иные бывают стариками в юности;
Иному не удаётся жизнь: ядовитый червь гложет ему сердце. Пусть же
Иной не бывает никогда сладким: он гниёт ещё летом. Одна трусость удерживает
Живут слишком многие, и слишком долго висят они на своих сучьях. Пусть же О, если бы пришли проповедники скорой смерти! Они были бы настоящей
Ах, вы проповедуете терпение ко всему земному? Но это земное слишком долго Поистине, слишком рано умер тот иудей, которого чтут проповедники медленной
Он знал только слёзы и скорбь иудея, вместе с ненавистью добрых и праведных —
Зачем не остался он в пустыне и вдали от добрых и праведных! Быть может, он
Верьте мне, братья мои! Он умер слишком рано; он сам отрёкся бы от своего Но незрелым был он ещё. Незрело любит юноша, и незрело ненавидит он человека
Но зрелый муж больше ребёнок, чем юноша, и меньше скорби в нём: лучше понимает
Свободный к смерти и свободный в смерти, он говорит священное Нет, когда нет
Да не будет ваша смерть хулою на человека и землю, друзья мои: этого прошу я
В вашей смерти должны ещё гореть ваш дух и ваша добродетель, как вечерняя
Так хочу я сам умереть, чтобы вы, друзья, ради меня ещё больше любили землю;
Поистине, была цель у Заратустры, он бросил свой мяч; теперь будьте вы,
Больше всего люблю я смотреть на вас, друзья мои, когда вы бросаете золотой Так говорил Заратустра. О
1 Когда Заратустра простился с городом, который любило сердце его — Скажите же мне: как достигло золото высшей ценности? Тем, что оно
Только как символ высшей добродетели достигло золото высшей ценности. Как
Необыкновенна и бесполезна высшая добродетель, блестяща и кротка она в своём
Поистине, я угадываю вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей Ваша жажда в том, чтобы самим стать жертвою и даянием; потому вы и жаждете
Ненасытно стремится ваша душа к сокровищам и всему драгоценному, ибо
Вы принуждаете все вещи приблизиться к вам и войти в вас, чтобы обратно
Поистине, в грабителя всех ценностей должна обратиться такая дарящая любовь; Есть другое себялюбие, чересчур бедное и голодающее, которое всегда хочет
Воровским глазом смотрит оно на всё блестящее; алчностью голода измеряет оно
Болезнь и невидимое вырождение говорят в этой алчности; о чахлом теле говорит
Скажите мне, братья мои: что считается у нас худым и наихудшим? Не есть ли
Вверх идёт наш путь, от рода к другому роду, более высокому. Но ужасом
Вверх летит наше чувство: ибо оно есть символ нашего тела, символ возвышения.
Так проходит тело через историю, становящееся и борющееся.
А дух — что он для тела? Глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок.
Символы все — имена добра и зла: они ничего не выражают, они только
Будьте внимательны, братья мои, к каждому часу, когда ваш дух хочет говорить Тогда возвысилось ваше тело и воскресло; своей отрадою увлекает оно дух, так
Когда ваше сердце бьётся широко и полно, как бурный поток, который есть благо
Когда вы возвысились над похвалою и порицанием и ваша воля, как воля
Когда вы презираете удобство и мягкое ложе и можете ложиться недостаточно
Когда вы хотите единой воли и эта обходимость всех нужд называется у вас
Поистине, она есть новое добро и новое зло! Поистине, это — новое глубокое Властью является эта новая добродетель; господствующей мыслью является она и 2 Здесь Заратустра умолк на минуту и с любовью смотрел на своих — Оставайтесь верны земле, братья мои, со всей властью вашей добродетели!
Не позволяйте вашей добродетели улетать от земного и биться крыльями о вечные Приводите, как я, улетевшую добродетель обратно к земле, — да, обратно к телу Сотни раз улетали и заблуждались до сих пор дух и добродетель. Ах, в вашем
Сотни раз делали попытку и заблуждались до сих пор как дух, так и Не только разум тысячелетий — также безумие их прорывается в нас. Опасно быть
Ещё боремся мы шаг за шагом с исполином случаем, и над всем человечеством
Да послужат ваш дух и ваша добродетель, братья мои, смыслу земли: ценность Познавая, очищается тело; делая попытку к познанию, оно возвышается; для
Врач, исцелись сам, и ты исцелишь также и своего больного. Было бы лучшей
Есть тысячи троп, по которым ещё никогда не ходили, тысячи здоровий и скрытых
Бодрствуйте и прислушивайтесь, вы, одинокие! Неслышными взмахами крыл веют из
Вы, сегодня ещё одинокие, вы, живущие вдали, вы будете некогда народом: от
Поистине, местом выздоровления должна ещё стать земля! И уже веет вокруг неё 3 Сказав эти слова, Заратустра умолк, как тот, кто не сказал ещё — Ученики мои, теперь ухожу я один! Уходите теперь и вы, и тоже одни! Так
Поистине, я советую вам: уходите от меня и защищайтесь от Заратустры! А ещё
Человек познания должен не только любить своих врагов, но уметь ненавидеть
Плохо отплачивает тот учителю, кто навсегда остаётся только учеником. И Вы уважаете меня; но что будет, если когда-нибудь падёт уважение ваше? Вы говорите, что верите в Заратустру? Но что толку в Заратустре! Вы — Вы ещё не искали себя, когда нашли меня. Так поступают все верующие;
Теперь я велю вам потерять меня и найти себя; и только когда вы все
Поистине, другими глазами, братья мои, я буду тогда искать утерянных мною;
И некогда вы должны будете ещё стать моими друзьями и детьми единой надежды;
Великий полдень — когда человек стоит посреди своего пути между животным и
И тогда заходящий сам благословит себя за то, что был он переходящий; и «Умерли все боги; теперь мы хотим, чтобы жил сверхчеловек» — такова Так говорил Заратустра. |
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
|
—
Поистине, другими глазами, братья мои, я буду тогда искать утерянных мною;
|
Заратустра,
о дарящей добродетели
|
Ребёнок с зеркалом
После
Так проходили у одинокого месяцы и годы; но мудрость его росла и причиняла
Но в одно утро проснулся он ещё задолго до зари, долго припоминал что-то, «Что же так напугало меня во сне, что я проснулся? Разве не ребёнок подходил «О Заратустра, — сказал мне ребёнок, — посмотри на себя в зеркале!» Посмотрев в зеркало, я вскрикнул, и сердце моё содрогнулось: ибо не себя
Поистине, слишком хорошо понимаю я знамение снов и предостережение их: моё учение Мои враги стали сильны и исказили образ моего учения, так что мои
Утеряны для меня мои друзья; настал мой час искать утерянных мною!» С этими словами Заратустра вскочил с ложа, но не как испуганный, ищущий
Что же случилось со мной, звери мои? — сказал Заратустра. — Разве я не Безумно моё счастье, и, безумное, будет оно говорить; слишком оно ещё юно — Я ранен своим счастьем, все страдающие должны быть моими врачами! К моим друзьям могу я вновь спуститься, а также к моим врагам! Заратустра
Моя нетерпеливая любовь изливается через край в бурных потоках, бежит с высот
Слишком долго тосковал я и смотрел вдаль. Слишком долго принадлежал я одиночеству
Я всецело сделался устами и шумом ручья, ниспадающего с высоких скал; вниз, в
И пусть низринется поток моей любви туда, где нет пути! Как не найти потоку в Правда, есть озеро во мне, отшельническое, себе довлеющее; но поток моей Новыми путями иду я, новая речь приходит ко мне; устал я, подобно всем
Слишком медленно течёт для меня всякая речь — в твою колесницу я прыгаю, Как крик и как ликование, хочу я мчаться по дальним морям, пока не найду я И мои враги между ними! Как люблю я теперь каждого, к кому могу я говорить!
И когда я хочу сесть на своего самого дикого коня, моё копьё помогает мне Копьё, что бросаю я в моих врагов! Как благодарю я моих врагов, что я могу Слишком велико было напряжение моей тучи; среди хохота молний хочу я градом
Грозно будет тогда вздыматься моя грудь; грозно, по горам взбушует буря её —
Поистине, как буря, грядёт моё счастье и моя свобода! Но мои враги должны
Даже вы, друзья мои, испугаетесь моей дикой мудрости и, быть может, убежите
Ах, если бы сумел я пастушеской свирелью обратно привлечь вас! Ах, если бы Моя дикая мудрость зачала на одиноких горах; на жёстких камнях родила она
Теперь, безумная, бегает она по суровой пустыне и ищет, всё ищет мягкого На мягкий дёрн ваших сердец, друзья мои! — на вашу любовь хотела бы она Так говорил Заратустра. |
|
На блаженных Плоды
Так, подобно плодам смоковницы, падают к вам эти наставления, друзья мои;
Посмотрите, какое обилие вокруг нас! И среди этого преизбытка хорошо смотреть
Некогда говорили: Бог, — когда смотрели на дальние моря; но теперь учил я вас
Бог есть предположение, но я хочу, чтобы ваше предположение простиралось не
Могли бы вы создать Бога? — Так не говорите же мне о всяких богах! Но
Быть может, не вы сами, братья мои! Но вы могли бы пересоздать себя в отцов и Бог есть предположение; но я хочу, чтобы ваше предположение было ограничено
Могли бы вы мыслить Бога? — Но пусть это означает для вас волю к И то, что называли вы миром, должно сперва быть создано вами: ваш разум, ваш И как могли бы вы выносить жизнь без этой надежды, вы, познающие? Вы не
Но я хочу совсем открыть вам своё сердце, друзья мои: если бы
Правда, я сделал этот вывод; но теперь он выводит меня.
Бог есть предположение; но кто испил бы всю муку этого предположения и не Бог есть мысль, которая делает всё прямое кривым и всё, что стоит, Мыслить подобное — это вихрь и вертячка для костей человеческих и тошнота для
Злым и враждебным человеку называю я всё это учение о едином, полном, Всё непреходящее есть только символ! И поэты слишком много лгут. — Но о времени и становлении должны говорить лучшие символы: хвалой должны они Созидать — это великое избавление от страдания и облегчение жизни. Но чтобы
Да, много горького умирания должно быть в вашей жизни, вы, созидающие. Так
Чтобы сам созидающий стал новорожденным, — для этого должен он хотеть быть
Поистине, через сотни душ шёл я своею дорогою, через сотни колыбелей и
Но так хочет моя созидающая воля, моя судьба. Или, говоря вам откровеннее:
Всё чувствующее страдает во мне и находится в темнице; но моя воля всегда
Воля освобождает: таково истинное учение о воле и свободе — ему учит вас
Не хотеть больше, не ценить больше и не созидать больше! ах, пусть эта Даже в познании чувствую я только радость рождения и радость становления моей
Прочь от Бога и богов тянула меня эта воля; и что осталось бы созидать, если Но всегда к человеку влечёт меня сызнова пламенная воля моя к созиданию; так
Ах, люди, в камне дремлет для меня образ, образ моих образов! Ах, он должен Теперь дико устремляется мой молот на свою тюрьму. От камня летят куски; Завершить хочу я этот образ: ибо тень подошла ко мне — самая молчаливая, Красота сверхчеловека приблизилась ко мне, как тень. Ах, братья мои! Что мне Так говорил Заратустра. |
|
О сострадательных Друзья Но было бы лучше так сказать: «Познающий ходит среди людей, как среди
Но сам человек называется у познающего: зверь, имеющий красные щёки.
Откуда у него это имя? Не потому ли, что слишком часто должен был он О, друзья мои! Так говорит познающий: стыд, стыд, стыд — вот история И потому благородный предписывает себе не стыдить других: стыд предписывает
Поистине, не люблю я сострадательных, блаженных в своём сострадании: слишком
Если должен я быть сострадательным, всё-таки не хочу я называться им; и если я
Я люблю скрывать своё лицо и убегаю, прежде чем узнан я; так советую я делать Пусть моя судьба ведёт меня дорогою тех, кто, как вы, всегда свободны от Поистине, я делал и то и другое для всех, кто страдает; но мне казалось
С тех пор как существуют люди, человек слишком мало радовался; лишь это, И когда мы научимся лучше радоваться, тогда мы тем лучше разучимся причинять
Поэтому умываю я руку, помогавшую страдающему, поэтому вытираю я также и
Ибо когда я видел страдающего страдающим, я стыдился его из-за стыда его; и
Большие одолжения порождают не благодарных, а мстительных; и если маленькое «Будьте чопорны, когда принимаете что-нибудь! Вознаграждайте дарящего самим
Но я из тех, кто дарит: я люблю дарить как друг — друзьям. Но пусть чужие и
Но нищих надо бы совсем уничтожить! Поистине, сердишься, что даёшь им, и
И заодно с ними грешников и угрызения совести! Верьте мне, друзья мои:
Но хуже всего мелкие мысли. Поистине, лучше уж совершить злое, чем подумать Хотя вы говорите: «Радость мелкой злобы бережёт нас от крупного злого дела»,
Злое дело похоже на нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает, — оно говорит «Гляди, я — болезнь» — так говорит злое дело; в этом откровенность его.
Но мелкая мысль похожа на грибок: он и ползёт, и прячется, и нигде не хочет
Но тому, кто одержим чёртом, я так говорю на ухо: «Лучше, чтобы ты вырастил Ах, братья мои! О каждом знают слишком много! И многие делаются для нас
Трудно жить с людьми, ибо так трудно хранить молчание.
И не к тому, кто противен нам, бываем мы больше всего несправедливы, а к
Но если есть у тебя страдающий друг, то будь для страдания его местом
И если друг делает тебе что-нибудь дурное, говори ему: «Я прощаю тебе, что ты Так говорит всякая великая любовь: она преодолевает даже прощение и жалость.
Надо сдерживать своё сердце; стоит только распустить его, и как быстро каждый Ах, где в мире совершалось больше безумия, как не среди сострадательных? И Горе всем любящим, у которых нет более высокой вершины, чем сострадание их! Так говорил однажды мне дьявол: «Даже у Бога есть свой ад — это любовь его к
И недавно я слышал, как говорил он такие слова: «Бог мёртв; из-за сострадания Итак, я предостерегаю вас от сострадания: оттуда приближается к людям Запомните также и эти слова: всякая великая любовь выше всего своего «Себя самого приношу я в жертву любви своей и ближнего своего, подобно
Но все созидающие тверды.
Так говорил Заратустра. |
|
О священниках И «Вот — священники; и хотя они также мои враги, но вы проходите мимо них Также и между ними есть герои; многие из них слишком страдали; поэтому они
Они — злые враги: нет ничего мстительнее смирения их. И легко оскверняется
Но моя кровь родственна их крови, и я хочу, чтобы моя кровь была почтена в их И когда прошли они мимо, напала скорбь на Заратустру; но недолго боролся он Жаль мне этих священников. Они мне противны; но для меня они ещё наименьшее
Я страдаю и страдал с ними: для меня они — пленники и клеймёные. Тот, кого В оковы ложных ценностей и слов безумия! Ах, если бы кто избавил их от их К острову думали они некогда пристать, когда море бросало их во все стороны; Ложные ценности и слова безумия — это худшие чудовища для смертных, — долго
Но наконец она пробуждается, выслеживает, пожирает и проглатывает всё, что
О, посмотрите же на эти жилища, что построили себе эти священники! Церквами
О, этот поддельный свет, этот спёртый воздух! Здесь душа не смеет взлететь на Ибо так велит их вера: «На коленях взбирайтесь по лестнице, вы, грешники!» Поистине, предпочитаю я видеть бесстыдного, чем перекошенные глаза стыда и Кто же создал себе эти пещеры и лестницы покаяния? Не были ли ими те, кто И только тогда, когда ясное небо опять проглянет сквозь разрушенные крыши на
Они называли Богом, что противоречило им и причиняло страдание; и поистине, И не иначе умели они любить своего Бога, как распяв человека! Как трупы, думали они жить; в чёрные одежды облекли они свой труп; и даже из
И кто живёт вблизи их, живёт вблизи чёрных прудов, откуда жаба, в сладкой
Лучшие песни должны бы они мне петь, чтобы научился я верить их избавителю: Нагими хотел бы я видеть их: ибо только красота должна проповедовать Поистине, сами их избавители не исходили из свободы и седьмого неба свободы! Из дыр состоял дух этих избавителей; и в каждую дыру поместили они своё
В их сострадании утонул их дух, и, когда они вздувались от сострадания, на
Гневно, с криком гнали они своё стадо по своей тропинке, как будто к будущему У этих пастырей был маленький ум и обширная душа; но, братья мои, какими Знаками крови писали они на пути, по которому они шли, и их безумие учило,
Но кровь — самый худший свидетель истины; кровь отравляет самое чистое учение
А если кто и идёт на огонь из-за своего учения — что же это доказывает! Душное сердце и холодная голова — где они встречаются, там возникает ураган,
Поистине, были люди более великие и более высокие по рождению, чем те, кого И ещё от более великих, чем были все избавители, должны вы, братья мои, Никогда ещё не было сверхчеловека! Нагими видел я обоих, самого большого и
Ещё слишком похожи они друг на друга. Поистине, даже самого великого из них Так говорил Заратустра. |
|
О добродетельных Громом
Но голос красоты говорит тихо: он вкрадывается только в самые чуткие души.
Тихо вздрагивал и смеялся сегодня мой гербовый щит: это священный смех и
Над вами, вы, добродетельные, смеялась сегодня моя красота. И до меня Вы ещё хотите, чтобы вам заплатили, вы, добродетельные! Хотите получить плату И теперь негодуете вы на меня, ибо учу я, что нет воздаятеля? И поистине, я
Ах, вот моё горе: в основу вещей коварно волгали награду и наказание — и даже Но, подобно клыку вепря, должно моё слово бороздить основу вашей души; плугом
Всё сокровенное вашей основы должно выйти на свет; и когда вы будете лежать
Ибо вот ваша истина: вы слишком чистоплотны для грязи таких слов, как
Вы любите вашу добродетель, как мать любит своё дитя; но когда же слыхано Ваша добродетель — это самое дорогое ваше Само. В вас есть жажда кольца;
И каждое дело вашей добродетели похоже на гаснущую звезду: её свет всегда Так и свет вашей добродетели находится ещё в пути, даже когда дело свершено
Пусть ваша добродетель будет вашим Само, а не чем-то посторонним, кожей, Но есть, конечно, и такие, для которых добродетель представляется корчей под Есть и другие, называющие добродетелью ленивое состояние своих пороков; и
Есть и такие, которых тянет вниз: их демоны тянут их. Но чем ниже они
Ах, и такой крик достигал ваших ушей, вы, добродетельные: «Что не я, Есть и такие, что с трудом двигаются и скрипят, как телеги, везущие камни в Есть и такие, что подобны часам с ежедневным заводом; они делают свой тик-так
Поистине, они забавляют меня: где бы я ни находил такие часы, я завожу их Другие гордятся своей горстью справедливости и во имя её совершают
Ах, как дурно звучит слово «добродетель» в их устах! И когда они говорят: «Мы Своею добродетелью хотят они выцарапать глаза своим врагам; и они возносятся
Но опять есть и такие, что сидят в своём болоте и так говорят из тростника:
Мы никого не кусаем и избегаем тех, кто хочет укусить; и во всём мы держимся
Опять-таки есть и такие, что любят жесты и думают: добродетель — это род
Их колени всегда преклоняются, а их руки восхваляют добродетель, но сердце их
Но есть и такие, что считают за добродетель сказать: «Добродетель
И многие, кто не могут видеть высокого в людях, называют добродетелью, когда
Одни хотят поучаться и стать на путь истинный и называют его добродетелью; а
И таким образом, почти все верят, что участвуют в добродетели; и все хотят по
Но не для того пришёл Заратустра, чтобы сказать всем этим лжецам и глупцам: Но чтобы устали вы, друзья мои, от старых слов, которым научились вы от Чтобы устали от слов «награда», «возмездие», «наказание», «месть в Чтобы устали говорить: «Такой-то поступок хорош, ибо он бескорыстен».
Ах, друзья мои! Пусть ваше Само отразится в поступке, как мать Поистине, я отнял у вас сотню слов и самые дорогие погремушки вашей добродетели;
Они играли у моря — вдруг пришла волна и смыла у них в пучину их игрушку:
Но та же волна должна принести им новые игрушки и рассыпать перед ними новые Так будут они утешены; и подобно им, и вы, друзья мои, получите своё утешение Так говорил Заратустра. |
|
О людском отребье Жизнь
Всё чистое люблю я; но я не могу видеть морд с оскаленными зубами и жажду
Они бросали свой взор в глубь родника; и вот мне светится из родника их
Священную воду отравили они своею похотью; и когда они свои грязные сны
Негодует пламя, когда они свои отсыревшие сердца кладут на огонь; сам дух
Приторным и гнилым становится плод в их руках: взор их подтачивает корень и
И многие, кто отвернулись от жизни, отвернулись только от отребья: они не
И многие, кто уходили в пустыню и вместе с хищными зверями терпели жажду, не
И многие приходившие опустошением и градом на все хлебные поля хотели только
И знать, что для самой жизни нужны вражда и смерть и кресты мучеников, — это Но некогда я спрашивал и почти давился своим вопросом: как? неужели для жизни Нужны отравленные источники, зловонные огни, грязные сны и черви в хлебе Не моя ненависть, а моё отвращение пожирало жадно мою жизнь! Ах, я часто И от господствующих отвернулся я, когда увидел, что они теперь называют Среди народов жил я, иноязычный, заткнув уши, чтобы их язык барышничества и
И, зажав нос, шёл я, негодующий, через все вчера и сегодня: поистине, дурно Как калека, ставший глухим, слепым и немым, так жил я долго, чтобы не жить
С трудом, осторожно поднимался мои дух по лестнице; крохи радости были
Что же случилось со мной? Как избавился я от отвращения? Кто омолодил мой Разве не само моё отвращение создало мне крылья и силы, угадавшие источник? О, я нашёл его, братья мои! Здесь, на самой выси, бьёт для меня родник Слишком стремительно течёшь ты для меня, источник радости! И часто опустошаешь И мне надо ещё научиться более скромно приближаться к тебе: ещё слишком Моё сердце, где горит моё лето, короткое, знойное, грустное и чрезмерно Миновала медлительная печаль моей весны! Миновала злоба моих снежных хлопьев Летом в самой выси, с холодными источниками и блаженной тишиной — о, придите, Ибо это — наша высь и наша родина: слишком высоко и круто живём мы
Бросьте же, друзья, свой чистый взор в родник моей радости! Разве помутится
На дереве будущего вьём мы своё гнездо; орлы должны в своих клювах приносить Поистине, не ту пищу, которую могли бы вкушать и нечистые! Им казалось бы, Поистине, мы не готовим здесь жилища для нечистых! Ледяной пещерой было бы
И, подобно могучим ветрам, хотим мы жить над ними, соседи орлам, соседи
И, подобно ветру, хочу я когда-нибудь ещё подуть среди них и своим духом
Поистине, могучий ветер Заратустра для всех низин; и такой совет даёт он Так говорил Заратустра. |
|
О тарантулах Взгляни,
Вот идёт он добровольно: здравствуй, тарантул! Чёрным сидит на твоей спине
Мщение сидит в твоей душе: куда ты укусишь, там вырастает чёрный струп; Так говорю я вам в символе, вы, проповедники равенства, заставляющие Но я выведу ваши притоны на свет; поэтому и смеюсь я вам в лицо своим смехом
Поэтому и рву я вашу сеть, чтобы ярость ваша выманила вас из вашей пещеры лжи Ибо, да будет человек избавлен от мести — вот для меня мост, ведущий к
Но другого, конечно, хотят тарантулы. «По-нашему, справедливость будет именно «Мщению и позору хотим мы предать всех, кто не подобен нам» — так клянутся
И ещё: «Воля к равенству — вот что должно стать отныне именем для Проповедники равенства! Бессильное безумие тирана вопиет в вас о «равенстве»: Истосковавшийся мрак, скрытая зависть, быть может, мрак и зависть ваших отцов
То, о чём молчал отец, начинает говорить в сыне; и часто находил я в сыне
На вдохновенных похожи они; но не сердце вдохновляет их — а месть. И если они
Их зависть приводит их даже на путь мыслителей; и в том отличительная черта
В каждой жалобе их звучит мщение, в каждой похвале их есть желание причинить
Но я советую вам, друзья мои: не доверяйте никому, в ком сильно стремление Это — народ плохого сорта и происхождения; на их лицах виден палач и ищейка.
Не доверяйте всем тем, кто много говорят о своей справедливости! Поистине, их
И если они сами себя называют «добрыми и праведными», не забывайте, что им Друзья мои, я не хочу, чтобы меня смешивали или ставили наравне с ними.
Есть такие, что проповедуют моё учение о жизни — и в то же время они
Они говорят в пользу жизни, эти ядовитые пауки, хотя они сидят в своих
Этим они хотят причинять страдание всем, у кого теперь власть: ибо у этих
Будь иначе, и тарантулы учили бы иначе: ибо они некогда были худшими
Я не хочу, чтобы меня смешивали или ставили наравне с этими проповедниками
И они не должны быть равны! Чем была бы моя любовь к сверхчеловеку, если бы я Пусть по тысяче мостов и тропинок стремятся они к будущему и пусть между ними Изобретателями образов и призраков должны они стать во время вражды своей, и Добрый и злой, богатый и бедный, высокий и низкий, и все имена ценностей: всё Ввысь хочет она воздвигаться с помощью столбов и ступеней, сама жизнь: И так как ей нужна высота, то ей нужны ступени и противоречия ступеней и
И посмотрите, друзья мои! Здесь, где пещера тарантула, высятся развалины Поистине, тот, кто некогда здесь, в камне, воздвигал свои мысли вверх, знал о Что даже в красоте есть борьба, и неравенство, и война, и власть, и
Как божественно преломляются здесь, в борьбе, своды и дуги; как светом и Так же уверенно и прекрасно будем врагами и мы, друзья мои! Божественно Горе! Тут укусил меня самого тарантул, мой старый враг! Божественно уверенно «Должны быть наказание и справедливость — так думает он, — ведь недаром же Да, он отомстил за себя! И, горе! теперь мщением заставит он кружиться и мою Но чтобы не стал я кружиться, друзья мои, привяжите меня покрепче к Поистине, не вихрь и не смерч Заратустра; а если он и танцор, то никак не Так говорил Заратустра. |
|
О прославленных Народу
И потому только выносили ваше неверие, что оно было остроумным окольным путём
Но кто же ненавистен народу, как волк собакам, — свободный ум, враг цепей,
Выгнать его из его убежища — это называлось всегда у народа «чувством «Истина существует: ибо существует народ! Горе, горе ищущему!» — так велось
Своему народу хотели вы дать оправдание в его поклонении; это называли вы И ваше сердце всегда говорило себе: «Из народа вышел я, оттуда же низошёл на
Упрямые и смышлёные, как ослы, вы всегда были ходатаями за народ.
И многие властители, желавшие ладить с народом, впрягали впереди своих коней
А теперь, прославленные мудрецы, хотелось бы мне, чтобы вы наконец совсем Пёструю шкуру хищного зверя и космы исследующего, ищущею и завоевывающего! Ах, чтобы научился я верить в вашу «правдивость», вам надо сперва отказаться
Правдивым называю я того, кто идёт в пустыни, где нет богов, и разбивает своё
На жёлтом песке, палимый солнцем, украдкой смотрит он с жадностью на богатые
Но его жажда не может заставить его сделаться похожим на этих довольных: ибо,
Быть голодным, сильным, одиноким и безбожным — так хочет воля льва.
Быть свободным от счастья рабов, избавленных от богов и поклонения им,
В пустыне жили исконно правдивые, свободные умы, как господа пустыни; но в
Ибо всегда тянут они, как ослы, — телегу народа! За это не сержусь я на них; но слугами остаются они для меня и людьми
И часто бывали они хорошими слугами, достойными награды. Ибо так говорит «Дух и добродетель твоего господина должны расти благодаря тому, что ты И поистине, вы, прославленные мудрецы, вы, слуги народа! Вы сами росли вместе Но народом остаётесь вы для меня даже в своих добродетелях, близоруким Дух есть жизнь, которая сама врезается в жизнь: своим собственным страданием И счастье духа в том, чтобы помазанным быть и освящённым быть слезами на И слепота слепого, и его искание ощупью свидетельствуют о силе солнца, на С помощью гор должен учиться строить познающий! Мало того, что дух Вы знаете только искры духа — но вы не видите наковальни, каковой является Поистине, вы не знаете гордости духа! Но ещё менее перенесли бы вы скромность И никогда ещё не могли вы ввергнуть свой дух в заснеженную яму: вы
Но во всём обходитесь вы, по-моему, слишком запросто с духом; и из мудрости
Вы не орлы — оттого и не испытывали вы счастья в испуге духа. И кто не птица,
Вы кажетесь мне тёплыми; но холодом веет от всякого глубокого познания.
Вот стоите вы, чтимые, строгие, с прямыми спинами, вы, прославленные мудрецы!
Видели ли вы когда-нибудь парус на море, округлённый, надутый ветром и Подобно парусу, дрожащему от бури духа, проходит по морю моя мудрость — моя Но вы, слуги народа, вы, прославленные мудрецы, — как могли бы вы идти Так говорил Заратустра. |
|
Ночная песнь Ночь:
Ночь: теперь только пробуждаются все песни влюблённых. И моя душа тоже песнь
Что-то неутолённое, неутолимое есть во мне; оно хочет говорить. Жажда любви
Я — свет; ах, если бы быть мне ночью! Но в том и одиночество моё, что опоясан
Ах, если бы быть мне тёмным и ночным! Как упивался бы я сосцами света! И даже вас благословлял бы я, вы, звёздочки, мерцающие, как светящиеся
Но я живу в своём собственном свете, я вновь поглощаю пламя, что исходит из
Я не знаю счастья берущего; и часто мечтал я о том, что красть должно быть
В том моя бедность, что моя рука никогда не отдыхает от дарения; в том моя
О горе всех, кто дарит! О затмение моего солнца! О алкание желаний! О ярый Они берут у меня; но затрагиваю ли я их душу? Целая пропасть лежит между
Голод вырастает из моей красоты; причинить страдание хотел бы я тем, кому я
Отдёрнуть руку, когда другая рука уже протягивается к ней; медлить, как
Такое мщение измышляет мой избыток; такое коварство рождается из моего
Моё счастье дарить замерло в дарении, моя добродетель устала от себя самой и Кто постоянно дарит, тому грозит опасность потерять стыд; кто постоянно
Мои глаза не делаются уже влажными перед стыдом просящих; моя рука слишком
Куда же девались слёзы из моих глаз и пушок из моего сердца? О одиночество Много солнц вращается в пустом пространстве; всему, что темно, говорят они
О, в этом и есть вражда света ко всему светящемуся: безжалостно проходит он
Несправедливое в глубине сердца ко всему светящемуся, равнодушное к другим
Как буря, несутся солнца своими путями, в этом — движение их. Своей
О, это вы, тёмные ночи, создаёте теплоту из всего светящегося! О, только вы Ах, лёд вокруг меня, моя рука обжигается об лёд! Ах, жажда во мне, которая Ночь: ах, зачем я должен быть светом! И жаждою тьмы! И одиночеством! Ночь: теперь рвётся, как родник, моё желание — желание говорить.
Ночь: теперь говорят громче все бьющие ключи. И душа моя тоже бьющий ключ.
Ночь: теперь пробуждаются все песни влюблённых. И моя душа тоже песнь Так пел Заратустра. |
|
Танцевальная песнь Однажды «Не бросайте пляски, вы, милые девушки! К вам подошёл не зануда со злым
Ходатай Бога я перед дьяволом, а он — дух тяжести. Как бы мог я, вы, Правда, я — лес, полный мрака от тёмных деревьев, — но кто не испугается
И маленького бога найдёт он, любезного девушкам: у колодца лежит он тихо, с
Поистине, среди бела дня уснул он, ленивец! Не гонялся ли он слишком много за Не сердитесь на меня, прекрасные плясуньи, если я слегка накажу маленького И со слезами на глазах пусть просит он у вас о пляске; а я спою песнь к его Песнь пляски и насмешки над духом тяжести, моим величайшим и самым могучим И вот песня, которую пел Заратустра, в то время как Купидон и девушки вместе _____________________________ В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь! И мне показалось, что я погружаюсь
Но ты вытащила меня золотою удочкой; насмешливо смеялась ты, когда я тебя «Так говорят все рыбы, — отвечала ты, — чего не постигают они, то и
Но я только изменчива и дика, и во всём я женщина, и притом недобродетельная: Хотя я называюсь у вас, мужчин, «глубиною» или «верностью», «вечностью»,
Но вы, мужчины, одаряете нас всегда собственными добродетелями — ах, вы, Так смеялась она, невероятная; но никогда не верю я ей и смеху её, когда она
И когда я с глазу на глаз говорил со своей дикой мудростью, она сказала мне с Чуть было зло не ответил я ей и не сказал правды ей, рассерженной; и нельзя
Так обстоит дело между нами тремя. От всего сердца люблю я только жизнь — и Но если я люблю мудрость и часто слишком люблю её, то потому, что она очень У ней её глаза, её смех и даже её золотая удочка — чем же я виноват, что они И когда однажды жизнь спросила меня: что такое мудрость? — я с жаром ответил: Её алчут и не насыщаются, смотрят сквозь покровы и ловят сетью.
Красива ли она? Почем я знаю! Но и самые старые карпы ещё идут на приманки
Изменчива она и упряма; часто я видел, как кусала она себе губы и путала
Быть может, она зла и лукава, и во всём она женщина; но когда она дурно
И когда я сказал это жизни, она зло улыбнулась и закрыла глаза. «О ком же И если даже ты прав, можно ли говорить это мне прямо в лицо! Но теперь Ах, ты опять раскрыла глаза свои, о жизнь возлюбленная! И мне показалось, что
_____________________________ Так пел Заратустра. Но когда пляска кончилась и девушки ушли, он сделался «Солнце давно уже село, — сказал он наконец, — луг стал сырым, от лесов веет
Что-то неведомое окружает меня и задумчиво смотрит. Как! Ты жив ещё, Почему? Зачем? Для чего? Куда? Где? Как? Разве не безумие — жить ещё? — Ах, друзья мои, это вечер вопрошает во мне. Простите мне мою печаль! Вечер настал: простите мне, что вечер настал!» Так говорил Заратустра.
|
|
Надгробная песнь «Там
Так решив в сердце, ехал я по морю. — О вы, лики и видения моей юности! О блики любви, божественные миги! Как
От вас, мои дорогие мертвецы, нисходит на меня сладкое благоухание,
И всё-таки я самый богатый и самый завидуемый — я самый одинокий! Ибо вы были Я всё ещё наследие и земля любви вашей, цветущий, в память о вас, пёстрыми, Ах, мы были созданы оставаться вблизи друг друга, вы, милые, нездешние Да, вы были созданы для верности, подобно мне, и для нежных вечностей; должен
Поистине, слишком быстро умерли вы для меня, вы, беглецы. Но не бежали вы от
Чтобы меня убить, душили вас, вы, певчие птицы моих надежд! Да, в нас, И она попала! Ибо вы были всегда самыми близкими моему сердцу, вы были всё, чем В самое уязвимое, чем я владел, пустили они стрелу: то были вы, чья кожа Но так скажу я своим врагам: что значит всякое человекоубийство в сравнении с Больше зла сделали вы мне, чем всякое человекоубийство: невозвратное взяли вы
Разве вы не убивали ликов и самых дорогих чудес моей юности! Товарищей моих
Это проклятие вам, мои враги! Не вы ли укоротили мою вечность, подобно звуку, Так говорила в добрый час когда-то моя чистота: «божественными должны быть
Тогда напали вы на меня с грязными призраками; ах, куда же девался теперь тот «Все дни должны быть для меня священны» — так говорила когда-то мудрость моей Но тогда украли вы, враги, у меня мои ночи и продали их за бессонную муку; Когда-то искал я по птицам счастливых примет; тогда пустили вы мне на дорогу Когда-то дал я обет отрешиться от всякого отвращения — тогда превратили вы Как слепец, шёл я когда-то блаженными путями — тогда набросали вы грязи на
И когда я совершал самое трудное для меня и праздновал победу своих
Поистине, вы всегда поступали так: вы отравляли мне мой лучший мёд и старания
К щедрости моей посылали вы всегда самых наглых нищих; вокруг моего
И если приносил я в жертву, что было у меня самого священного, тотчас
И однажды хотел я плясать, как никогда ещё не плясал: выше всех небес хотел я
И теперь он запел заунывную, мрачную песню; ах, он трубил мне в уши, как Убийственный певец, орудие злобы, ты виновен менее всех! Уже стоял я готовым Только в пляске умею я говорить символами о самых высоких вещах — и теперь Неизречённой и неразрешённой осталась во мне высшая надежда! И умерли все Как только перенёс я это? Как избыл и превозмог я эти раны? Как воскресла моя Да, есть во мне нечто неранимое, незахоронимое, взрывающее скалы: моей
Своей поступью хочет идти моими стопами моя закадычная воля; её чувство
Неуязвима во мне только моя пята. Ты жива ещё и верна себе, самая терпеливая! В тебе живёт ещё всё неразрешённое моей юности; и как жизнь и юность, сидишь
Да, ты ещё для меня разрушительница всех могил; здравствуй же, моя воля! И Так пел Заратустра. |
|
О самопреодолении «Волею Волею к мыслимости всего сущего — так называю я вашу волю! Всё сущее хотите вы сделать сперва мыслимым: ибо вы сомневаетесь с
Но оно должно подчиняться и покоряться вам! Так водит ваша воля. Гладким
В этом вся ваша воля, вы, мудрейшие, как воля к власти, и даже когда вы
Создать хотите вы ещё мир, перед которым вы могли бы преклонить колена, —
Но немудрые, народ, — они подобны реке, по которой плывёт челнок, — и в
Вашу волю и ваши ценности спустили вы на реку становления; старая воля к
То были вы, мудрейшие, кто посадил таких гостей в этот челнок и дал им блеск Дальше несёт теперь река ваш челнок: она должна его нести. Что за Не река является вашей опасностью и концом вашего добра и зла, вы, мудрейшие,
Но чтобы поняли вы моё слово о добре и зле, я скажу вам ещё своё слово о
Всё живое проследил я, я прошёл великими и малыми путями, чтобы познать его
Стогранным зеркалом ловил я взор жизни, когда уста её молчали, — дабы её взор
Но где бы ни находил я живое, везде слышал я и речь о послушании. Всё живое
И вот второе: тому повелевают, кто не может повиноваться самому себе. Таково
Но вот третье, что я слышал: повелевать труднее, чем повиноваться. И не потому Попыткой и дерзновением казалось мне всякое повелевание, и, повелевая,
И даже когда он повелевает самому себе — он должен ещё искупить своё
Но как же происходит это? — так спрашивал я себя. Что побуждает всё живое Слушайте же моё слово, вы, мудрейшие. Удостоверьтесь серьёзно, проник ли я в Везде, где находил я живое, находил я и волю к власти; и даже в воле
Чтобы сильнейшему служил более слабый — к этому побуждает его воля его,
И как меньший отдаёт себя большему, чтобы тот радовался и власть имел над
В том и жертва великого, чтобы было в нём дерзновение, и опасность, и игра в
А где есть жертва, и служение, и взоры любви, там есть и воля быть
И вот какую тайну поведала мне сама жизнь. «Смотри, — говорила она, — я всегда Конечно, вы называете это волей к творению или стремлением к цели, к высшему, Лучше погибну я, чем отрекусь от этого; и поистине, где есть закат и опадение Мне надо быть борьбою, и становлением, и целью, и противоречием целей; ах, Что бы ни создавала я и как бы ни любила я созданное — скоро должна я стать
И даже ты, познающий, ты только тропа и след моей воли: поистине, моя воля к Конечно, не попал в истину тот, кто запустил в неё словом о «воле к Ибо то, чего нет, не может хотеть; а что существует, как могло бы оно ещё Только там, где есть жизнь, есть и воля; но это не воля к жизни, но — так учу Многое ценится живущим выше, чем сама жизнь; но и в самой оценке говорит — Так учила меня некогда жизнь, и отсюда разрешаю я, вы, мудрейшие, также и
Поистине, я говорю вам: добра и зла, которые были бы непреходящими, — не
При помощи ваших ценностей и слов о добре и зле совершаете вы насилие, вы,
Но ещё большее насилие и новое преодоление растёт из ваших ценностей: об них
И кто должен быть творцом в добре и зле, поистине, тот должен быть сперва
Так принадлежит высшее зло к высшему благу; а это благо есть творческое. — Будем же говорить только о нём, вы, мудрейшие, хотя и это дурно. Но молчание
И пусть разобьётся всё, что может разбиться об наши истины! Сколько домов Так говорил Заратустра. |
|
О возвышенных Спокойна Непоколебима моя глубина; но она блестит от плавающих загадок и хохотов.
Одного возвышенного видел я сегодня, торжественного, кающегося духом; о, как С выпяченной грудью, похожий на тех, кто вбирает в себя дыхание, — так стоял
Увешанный безобразными истинами, своей охотничьей добычей, и богатый
Ещё не научился он смеху и красоте. Мрачным возвратился этот охотник из леса
С битвы, где бился с дикими зверями, вернулся домой он; и сквозь серьёзность Как тигр, всё ещё стоит он, готовый прыгнуть; но я не люблю этих напряжённых
И вы говорите мне, друзья, что о вкусах и привкусах не спорят? Но ведь вся Вкус: это одновременно и вес, и весы, и весовщик; и горе всему живущему, если Если бы этот возвышенный утомился своею возвышенностью, — только тогда
И только когда он отвратится сам от себя, перепрыгнет он через свою
Слишком долго сидел он в тени, щёки побледнели у кающегося духом; почти умер
Презрение ещё в его взоре, и отвращение таится на его устах. Хотя отдыхает он
Он должен был бы работать, как вол; и его счастье должно бы разить землёю, а
Белым волом хотел бы я его видеть, идущим, фыркая и мыча, впереди плуга, — и Темно ещё его лицо; тень руки пробегает по нему. Затемнён ещё взор его глаз.
Самое дело его есть ещё тень на нём: рука затемняет того, кто трудится, не
Как люблю я в нём выю вола; но теперь хочу я ещё видеть взор ангела.
И от воли своей героя должен он отучиться: вознесённым должен он быть для Он победил чудовище, он разгадал загадки; но он должен ещё победить своих
Ещё не научилось его познание улыбаться и жить без зависти; ещё не стих поток
Поистине, не в сытости должно смолкнуть и утонуть его желание, а в красоте!
Закинув руку за голову — так должен был бы отдыхать герой, так должен был бы
Но именно для героя красота есть самая трудная вещь. Недостижима
Немного больше, немного меньше: именно это значит здесь много; это значит
Стоять с расслабленными мускулами и распряжённой волей — это и есть самое Когда власть становится милостивой и нисходит в видимое — красотой называю я
И ни от кого не требую я так красоты, как от тебя, могущественный; твоя
На всякое зло считаю я тебя способным; поэтому я и требую от тебя добра.
Поистине, я смеялся часто над слабыми, которые мнят себя добрыми, потому что
К столпу добродетели должен ты стремиться: чем выше он подымается, тем
Да, возвышенный, когда-нибудь должен ты быть прекрасным и держать зеркало
Тогда твоя душа будет содрогаться от божественных вожделений — и поклонение Это и есть тайна души: только когда герой покинул её, приближается к ней, в Так говорил Заратустра. |
|
О стране культуры Слишком
И, оглянувшись кругом, я увидел, что время было моим единственным
Тогда бежал я назад домой — и спешил всё быстрее; так пришёл я к вам, вы,
Впервые посмотрел я на вас как следует и с добрыми желаниями; поистине, с
Но что случилось со мной? Как ни было мне страшно, — я должен был Я всё смеялся и смеялся, тогда как ноги мои и сердце дрожали: «ба, да тут
С лицами, обмазанными пятьюдесятью кляксами, — так сидели вы, к моему удивлению, И с пятьюдесятью зеркалами вокруг себя, которые льстили и подражали игре Поистине, вы не могли бы носить лучшей маски, вы, современники, чем ваши Исписанные знаками прошлого, а поверх этих знаков замалеванные новыми И если даже быть испытующим утробы, кто поверил бы, что есть у вас утробы! Из
Все века и народы пёстро выглядывают из-под ваших покровов; все обычаи и все
Если бы кто освободил вас от ваших покрывал, мантий, красок и жестов, —
Поистине, я сам испуганная птица, однажды увидевшая вас нагими и без красок;
Ибо скорее хотел бы я быть подёнщиком в подземном мире и служить теням В том и горечь моей утробы, что ни нагими, ни одетыми не выношу я вас, вы, Всё, что есть удушливого в будущем и что некогда пугало улетевших птиц,
Ибо так говорите вы: «Мы всецело действительность, и притом без веры и Но как могли бы вы верить, вы, размалёванные! — вы, образа всего, во Вы — ходячее опровержение самой веры и раскромсание всяких мыслей. Неправдоподобные Все времена пустословят друг против друга в ваших умах; но сны и пустословие Бесплодны вы; потому и недостаёт вам веры. Но кто должен был созидать, Вы — полуоткрытые ворота, у которых ждут могильщики. И вот ваша
Ах, вот стоите вы предо мной с торчащими рёбрами! И многие из вас хорошо
И они говорили: «Кажется, Бог, пока спал я, что-то отнял у меня? Поистине, Удивительна скудость рёбер моих!» — так говорили уже многие из людей
Да, смех вызываете вы во мне, вы, современники! И в особенности когда вы И горе мне, если бы не мог я смеяться над вашим удивлением и должен был Но я хочу отнестись к вам легче, ибо нечто тяжёлое должен нести я; и Поистине, не станет же она от того тяжелее! И не от вас, вы, современники, Ах, куда же ещё подняться мне с моей тоской! Со всех гор высматриваю я страны
Но родины не нашёл я нигде: тревожно мне во всех городах и рвусь я прочь из
Чужды мне и смешны современники; к ним ещё недавно влекло меня сердце; и
Так что люблю я ещё только страну детей моих, неоткрытую, лежащую в
Своими детьми хочу я искупить то, что я сын своих отцов; и всем будущим — это Так говорил Заратустра. |
|
О непорочном Когда
Но он обманул меня своей беременностью; и скорее ещё я поверю, что месяц —
Конечно, мало похож на мужчину этот застенчивый полуночник. Поистине, с
Ибо полон он похоти и ревности, этот монах в месяце, падок он до земли и всех
Нет, я не люблю его, этого кота на крышах! Противны мне все, кто Набожно и молча бродит он по звёздным коврам; но я не люблю мужских ног,
Праведна поступь любого правдивца; но кошка ходит по земле, крадучись. Взгляни, Это сравнение прилагаю я к вам, чувствительные лицемеры, к вам, ищущим Вы также любите землю и земное — я хорошо разгадал нас! — но стыд в вашей В презрении к земному убеждён ваш дух, но не ваше нутро; а оно И теперь стыдится ваш дух, что он угождает вашему нутру, и крадётся путями «Для меня было бы высшим счастьем — так говорит себе ваш пролгавшийся дух, — Быть счастливым в созерцании, с умершей волею, без приступов и алчности Для меня было бы лучшей долею — так соблазняет самого себя соблазнённый, —
И я называю непорочным познание всех вещей, когда я ничего не хочу от О вы, чувствительные лицемеры, вы, сластолюбцы! Вам недостаёт невинности в Поистине, не как созидающие, производящие и радующиеся становлению любите вы Где есть невинность? Там, где есть воля к зачатию. И кто хочет созидать
Где есть красота? Там, где я должен хотеть всею волею; где хочу я
Любить и погибнуть — это согласуется от вечности. Хотеть любви — это значит Но вот же хочет ваше скопческое косоглазие называться «созерцанием»! А к чему Но в том проклятие ваше, вы, незапятнанные, вы, ищущие чистого познания, что И поистине, ваши уста полны благородных слов; и мы должны верить, что и Но мои слова — слова невзрачные, презрительные и простые; и я люблю
Всё-таки я могу сказать истину им — лицемерам! Да, мои рыбьи косточки, Дурной запах всегда вокруг вас и ваших пиршеств: ибо ваши похотливые мысли, Рискните же сперва поверить самим себе — себе и своему нутру! Кто не верит
Личиною Бога прикрылись вы перед самими собой, вы, «чистые»: в личине Бога
Поистине, вы обманываете, вы, «созерцающие»! Даже Заратустра был некогда обманут
Душу Бога мечтал я некогда видеть играющей в ваших играх, вы, ищущие чистого Нечисть змеиную, и дурной запах скрывала от меня даль, и что хитрость ящерицы
Но я подошёл к вам ближе: тогда наступил для меня день — и теперь Взгляните на него! Застигнутый, бледный стоит он — пред утренней зарёю! Ибо оно уже близко, огненное светило, — его любовь приближается к Смотрите же на него, как оно нетерпеливо подымается над морем! Разве вы не Морем хочет упиться оно и впивать глубину его к себе на высоту — и тысячью
Ибо оно хочет, чтобы солнце целовало его и упивалось им; оно хочет Поистине, подобно солнцу, люблю я жизнь и все глубокие моря.
И для меня в том познание, чтобы всё глубокое поднялось — на мою Так говорил Заратустра. |
|
Об учёных Пока
И, сказав это, она чванливо и гордо отошла в сторону. Ребёнок рассказал мне
Люблю я лежать здесь, где играют дети, вдоль развалившейся стены, среди
Я всё ещё учёный для детей, а также для чертополоха и красного мака. Невинны
Но для овец я уже перестал быть учёным: так хочет моя судьба — да будет она Ибо истина в том, что ушёл я из дома учёных, и ещё захлопнул дверь за собою.
Слишком долго сидела моя душа голодной за их столом; не научился я, подобно
Простор люблю я и воздух над свежей землёй; лучше буду спать я на воловьих
Я слишком горяч и сгораю от собственных мыслей; часто захватывает у меня
Но они прохлаждаются в прохладной тени: они хотят во всём быть только
Подобно тем, кто стоит на улице и глазеет на проходящих, так ждут и они и
Если дотронуться до них руками, от них невольно поднимается пыль, как от Когда выдают они себя за мудрых, меня знобит от мелких изречений и истин их; Ловки они, и искусные пальцы у них — что моё своеобразие при многообразии их! Они хорошие часовые механизмы; нужно только правильно заводить их! Тогда
Подобно мельницам, работают они и стучат: только подбрасывай им свои зёрна! —
Они зорко следят за пальцами друг друга и не слишком доверяют один другому.
Я видел, как они всегда с осторожностью приготовляют яд; и всегда надевали
Также в поддельные кости умеют они играть; и я заставал их играющими с таким
Мы чужды друг другу, и их добродетели противны мне ещё более, чем лукавства и
И когда я жил у них, я жил над ними. Оттого и невзлюбили они меня.
Они и слышать не хотят, чтобы кто-нибудь ходил над их головами; и потому
Так заглушали они шум от моих шагов; и хуже всего слушали меня до сих пор
Все ошибки и слабости людей нагромождали они между собою и мной: «чёрным
И всё-таки хожу я со своими мыслями над головами их; и даже если бы я
Ибо люди не равны — так говорит справедливость. И чего я хочу, они Так говорил Заратустра. |
|
О поэтах «С «Это слышал я уже однажды от тебя, — отвечал ученик, — и тогда ты прибавил «Почему? — повторил Заратустра. — Ты спрашиваешь, почему? Но я не принадлежу
Разве переживания мои начались со вчерашнего дня? Давно уже пережил я
Мне пришлось бы быть бочкой памяти, если бы хотел я хранить все основания
Уже и это слишком много для меня — самому хранить свои мнения; и много птиц
И среди них нахожу я и залётного зверька в моей голубятне, он мне чужой и
Но что же сказал тебе однажды Заратустра? Что поэты слишком много лгут? — Но
Веришь ли ты, что сказал он здесь правду? Почему веришь ты этому?» Ученик отвечал: «Я верю в Заратустру». Но Заратустра покачал головой и
Вера не делает меня блаженными — сказал он, — особенно вера в меня.
Но положим, что кто-нибудь совершенно серьёзно сказал бы, что поэты слишком
Мы знаем слишком мало и дурно учимся, поэтому и должны мы лгать.
И кто же из нас, поэтов, не разбавлял бы своего вина? Многие ядовитые смеси
И так как мы мало знаем, то нам от души нравятся нищие духом, особенно если
И даже падки мы к тому, о чём старые бабёнки рассказывают себе по вечерам.
И как будто существует особый, тайный доступ к знанию, скрытый для
Все поэты верят, что если кто-нибудь, лёжа в траве или в уединённой роще,
И когда находят на поэтов приливы нежности, они всегда думают, что сама И что она подкрадывается к их ушам, чтобы нашёптывать им таинственные, Ах, есть так много вещей между небом и землёй, мечтать о которых позволяли И особенно выше неба: ибо все боги суть сравнения и хитросплетения Поистине, нас влечёт всегда вверх — в царство облаков: на них сажаем мы своих Ибо достаточно легки они для этих седалищ! — все эти боги и сверхчеловеки.
Ах, как устал я от всего недостижимого, что непременно хочет быть событием! Пока Заратустра так говорил, сердился на него ученик его, но молчал. Молчал и
Я — от сегодня и от прежде, — сказал он затем, — но есть во мне нечто, что от
Я устал от поэтов, древних и новых: поверхностны для меня они все и
Они недостаточно вдумались в глубину; потому и не опускалось чувство их до
Немного похоти и немного скуки — таковы ещё лучшие мысли их.
Дуновением и бегом призраков кажутся мне все звуки их арф; что знали они до Они для меня недостаточно опрятны: все они мутят свою воду, чтобы глубокой
И они любят выдавать себя за примирителей; но посредниками и смесителями
Ах, я закидывал свою сеть в их моря, желая наловить хороших рыб, но постоянно
Так алчущему давало море камень. И сами они могли бы вполне произойти из
Несомненно, попадаются перлы у них; тем более похожи сами они на твёрдые
У моря научились они тщеславию его: не есть ли море павлин из павлинов? Даже перед самым безобразным из всех буйволов распускает оно свой хвост, и
Тупо смотрит буйвол, в своей душе близкий к песку, ещё более близкий к тине,
Что ему красота, и море, и убранство павлина! Это сравнение привожу я поэтам.
Поистине, самый дух их — павлин из павлинов и море тщеславия! Зрителей требует дух поэта — хотя бы были то буйволы! Но я устал от этого духа; и я предвижу время, когда он устанет от самого
Я видел уже поэтов изменившимися и направившими взоры на самих себя.
Я видел приближение кающихся духом: они выросли из них. — Так говорил Заратустра. |
|
О великих событиях Есть
В ту пору, как Заратустра пребывал на блаженных островах, случилось, что «Смотрите, — сказал старый кормчий, — это Заратустра отправляется в ад!» В то же самое время, как эти корабельщики пристали к огненному острову,
Так возникло смятение, а через три дня к этому смятению присоединился ещё
И вот рассказ о беседе Заратустры с огненным псом.
Земля, сказал он, имеет оболочку; и эта оболочка поражена болезнями. Одна из
А другая из этих болезней называется «огненный пёс»: о нём люди много
Чтобы изведать эту тайну, перешёл я море — и я увидел истину нагою, поистине!
Теперь я знаю, что это за огненный пёс; а также все бесы извержения и «Выходи, огненный пёс, из своей бездны! — кричал я. — И сознайся, как глубока Ты пьёшь обильно у моря: это видно по соли твоего красноречия! Поистине, для Самое большее, я считаю тебя чревовещателем земли; и всякий раз, когда я
Вы умеете рычать и засыпать пеплом. Вы большие хвастуны и вдосталь изучили
Где вы, там непременно должна быть поблизости тина и много губчатого, «Свобода» вопите вы все особенно охотно; но я разучился верить в «великие
И поверь мне, друг мой, адский шум! Величайшие события — это не наши самые
Не вокруг изобретателей нового шума — вокруг изобретателей новых ценностей
И сознайся только! Мало оказывалось всегда совершившегося, когда твой шум и И вот что скажу я ещё разрушителям колонн. Несомненно, это величайшее безумие
В грязи вашего презрения лежала колонна; но таков закон её, что для неё из
Теперь в божественном ореоле восстаёт она, ещё более обольстительная в своём Такой совет даю я царям, и церквам, и всему одряхлевшему от лет и от Так говорил я перед огненным псом; но он ворчливо прервал меня и спросил: «Церковь? — отвечал я. — Это род государства, и притом самый лживый. Но Как и ты сам, государство есть пёс лицемерия; как и ты, любит оно говорить
Ибо оно хочет непременно быть самым важным зверем на земле, государство; и в
И как только сказал я это, огненный пёс, как бешеный, стал извиваться от
Наконец он умолк, и уменьшилось его пыхтение; но как только он умолк, сказал «Ты сердиться, огненный пёс, — значит, я прав относительно тебя! И чтобы оставался я правым, послушай о другом огненном псе: он говорит
Дыхание его из золота и золотого дождя: так хочет сердце его. Что ему до Смех выпархивает из него, как пёстрые тучки; противны ему твоё бурчанье, твоё Но золото и смех — берёт он из сердца земли, ибо, чтобы знал ты наконец, — сердце
Когда услышал это огненный пёс, он не выдержал, чтобы дослушать меня. Так рассказывал Заратустра. Но ученики его едва слушали его: так велико было «Что мне думать об этом! — сказал Заратустра. — Разве я призрак? Но вероятно, это была моя тень. Вы, должно быть, кое-что уже слышали о Несомненно одно: нужно, чтобы я держал её крепче, — иначе она ещё испортит
И снова Заратустра качал головой и дивился. «Что мне думать об этом!» — «Почему же кричал призрак: «пора! Давно пора!» Почему же — давно пора?» Так говорил Заратустра. |
|
Прорицатель «—
Объявилось учение, и рядом с ним семенила вера в него: «Всё пусто, всё равно, И эхо вторило со всех холмов: «Всё пусто, всё равно, всё уже было!» Правда, собрали мы жатву; но почему же сгнили и почернели наши плоды? Что Напрасен был всякий труд, в отраву обратилось наше вино, дурной глаз спалил
Все мы иссохли; и если бы огонь упал на нас, мы бы рассыпались, как пепел, —
Все источники иссякли, и даже море отступило назад. Земля хочет треснуть, но «Ах, есть ли ещё море, где бы можно было утонуть»: так раздаётся наша жалоба
Поистине, мы уже слишком устали, чтобы умереть; и мы ещё бодрствуем и Так говорящим слышал Заратустра одного прорицателя; и его предсказания
Поистине, — сказал он своим ученикам, — ещё немного, и наступят эти долгие Чтобы не потух он среди этой печали! Для дальних миров он должен быть светом Так опечаленный в сердце ходил Заратустра; и три дня не принимал он ни пищи,
Вот речь, которую сказал Заратустра, когда проснулся; голос его доходил до «Послушайте сон, который я видел, вы, друзья, и помогите мне отгадать его Всё ещё загадка для меня этот сон; его смысл скрыт в нём и пленён и не витает
Я отрешился от всякой жизни, так снилось мне. Я сделался ночным и могильным
Там охранял я гробы её; мрачные своды были полны трофеями побед её. Из
Запах запылённой вечности вдыхал я; в удушье и пыли поникла моя душа. И кто Свет полуночи был всегда вокруг меня, одиночество на корточках сидело рядом с
Ключи носил я с собой, самые заржавленные из всех ключей; и я умел отворять
Подобно зловещему карканью, пробегали звуки по длинным ходам, когда
Но было ещё ужаснее и ещё сильнее сжималось моё сердце, когда всё замолкало,
Так медленно тянулось время, если время ещё существовало: почём знаю я это!
Трижды ударили в ворота, как громом, трижды зазвучали и заревели своды в Альпа! — кричал я, — кто несёт свой прах на гору? Альпа! альпа! Кто несёт И я нажимал ключ и напирал на ворота, стараясь отворить их. Но они не
Тогда бушующий ветер распахнул створы их: свистя, крича, разрезая воздух,
И среди шума, свиста и пронзительного воя раскололся гроб, и из него раздался
И тысяча гримас детей, ангелов, сов, глупцов и бабочек величиной с ребёнка
Страшно испугался я и упал наземь. И я закричал от ужаса, как никогда не
Но собственный крик разбудил меня — и я пришёл в себя». — Так рассказывал Заратустра свой сон и потом умолк: ибо он не знал ещё «Сама твоя жизнь объясняет нам сон этот, о Заратустра! Не ты ли сам этот ветер, с пронзительным свистом распахивающий ворота в замке Не ты ли сам этот гроб, наполненный многоцветной злобою и ангельскими Поистине, подобно детскому смеху на тысячу ладов, входит Заратустра во все
Пугать и опрокидывать будешь ты их своим смехом; обморок и пробуждение
И даже когда наступят долгие сумерки и усталость смертельная, ты не Новые звёзды и новое великолепие ночи показал ты нам; поистине, самый смех
Отныне детский смех всегда будет бить ключом из гробов; отныне всегда будет
Поистине, самих врагов своих видел ты во сне — это был твой самый Но как ты проснулся от них и пришёл в себя, так и они должны проснуться от Так говорил ученик; и все остальные теснились к Заратустре, хватали руки его «Ну что ж, это придёт в своё время; но позаботьтесь, ученики мои, чтобы был у Прорицатель же должен есть и пить рядом со мною: и поистине, я покажу ему ещё Так говорил Заратустра. И он долго смотрел в лицо ученику, объяснившему сон, |
|
Об избавлении Однажды, «Посмотри, Заратустра! Даже народ учится у тебя и приобретает веру в твоё Но Заратустра так возразил говорившему: «Когда снимают у горбатого горб его, Но с тех пор как живу я среди людей, для меня это ещё наименьшее зло, что
Я вижу и видел худшее и много столь отвратительного, что не обо всём хотелось
И когда я шёл из своего уединения и впервые проходил по этому мосту, я не
Сказав так горбатому и тем, для кого он был рупором и ходатаем, Заратустра Поистине, друзья мои, я хожу среди людей, как среди обломков и отдельных Самое ужасное для взора моего — это видеть человека раскромсанным и
И если переносится мой взор от настоящего к прошлому, всюду находит он то же Настоящее и прошлое на земле — ах! друзья мои, это и есть самое невыносимое для
Провидец, хотящий, созидающий, само будущее и мост к будущему — и ах, как бы
И вы также часто спрашивали себя: «Кто для нас Заратустра? Как должны мы
Есть ли он обещающий? Или исполняющий? Завоёвывающий? Или наследующий? Осень? Поэт ли он? Говорит ли он истину? Освободитель? Или укротитель? Добрый? Или Я хожу среди людей, как среди обломков будущего, — того будущего, что вижу я.
И в том моё творчество и стремление, чтобы собрать и соединить воедино всё,
И как мог бы я быть человеком, если бы человек не был также поэтом, Спасти тех, кто миновали, и преобразовать всякое «было» в «так хотел я» — Воля — так называется освободитель и вестник радости; так учил я вас, друзья «Хотеть» освобождает — но как называется то, что и освободителя заковывает «Было» — так называется скрежет зубовный и сокровенное горе воли. Бессильная
Обратно не может воля хотеть; что не может она победить время и остановить «Хотеть» освобождает; чего только ни придумывает сама воля, чтобы Ах, безумцем становится каждый пленник! Безумством освобождает себя и
Что время не бежит назад, — в этом гнев её; «было» — так называется камень,
И вот катит она камни от гнева и досады и мстит тому, кто не чувствует,
Так стала воля, освободительница, причинять страдание: и на всём, что может
Это, и только это, есть само мщение: отвращение воли ко времени и к
Поистине, великая глупость живёт в нашей воле, и проклятием стало всему Дух мщения: друзья мои, он был до сих пор лучшей мыслью людей; и где «Наказание» — именно так называет само себя мщение: с помощью лживого слова
И так как в самом хотящем есть страдание, что не может он обратно хотеть, — И вот туча за тучей собралися над духом — пока наконец безумие не стало И самой справедливостью является тот закон времени, чтобы оно пожирало своих
Нравственно всё распределено по праву и наказанию. Ах, где же избавление от
Может ли существовать избавление, если существует вечное право? Ах, недвижим
Никакое деяние не может быть уничтожено: как могло бы оно быть несделанным Пока наконец воля не избавится от себя самой и не станет отрицанием воли, — Прочь вёл я вас от этих басен, когда учил вас: «Воля есть созидательница».
Всякое «было» есть обломок, загадка, ужасная случайность, пока созидающая — Пока созидающая воля не добавит: «Но так хочу я! Так захочу я!» Но говорила ли она уже так? И когда это случается? Распряжена ли уже воля от Стала ли уже воля избавительницей себя самой и вестницей радости? Забыла ли И кто научил её примирению со временем и высшему, чем всякое примирение? Высшего, чем всякое примирение, должна хотеть воля, которая есть воля к — Но на этом месте речи Заратустра вдруг остановился и стал походить на «Трудно жить с людьми, ибо трудно хранить молчание. Особенно для болтливого».
Так говорил Заратустра. Но горбатый прислушивался к разговору и закрыл при «Почему Заратустра говорит с нами иначе, чем со своими учениками?» Заратустра отвечал: «Что ж тут удивительного! С горбатыми надо говорить «Хорошо, — сказал горбатый, — а ученикам надо разбалтывать тайны.
Но почему говорит Заратустра иначе к своим ученикам, чем к самому себе?»
|
|
О человеческой Не Склон, где взор стремительно падает вниз, а рука тянется вверх. Тогда
Ах, друзья, угадываете ли вы и двойную волю моего сердца? В том склон для меня и опасность, что взор мой устремляется в высоту, За человека цепляется воля моя, цепями связываю я себя с человеком, ибо
И потому живу я слепым среди людей; как будто не знаю я их, чтобы моя
Я не знаю вас, люди: эта тьма и это утешение часто окружают меня.
Я сижу у проезжих ворот, доступный для каждого плута, и спрашиваю: кто хочет Моя первая человеческая мудрость в том, что я позволяю себя обманывать, чтобы
Ах, если бы я был настороже от человека, — как бы мог человек быть тогда Таково уж провидение над моею судьбой, что без предвидения должен я быть.
И кто среди людей не хочет умереть от жажды, должен научиться пить из всех
И часто так говорил я себе в утешение: «Ну, подымайся, старое сердце! Моя вторая человеческая мудрость в том, что больше щажу я тщеславных,
Не есть ли оскорблённое тщеславие мать всех трагедий? Но где оскорблена
Чтобы приятно было смотреть на жизнь, надо, чтобы её игра хорошо была
Хорошими актёрами находил я всех тщеславных: они играют и хотят, чтобы все
Они исполняют себя, они выдумывают себя; вблизи их люблю я смотреть на жизнь
Потому и щажу я тщеславных, что они врачи моей тоски и привязывают меня к
И потом: кто измерит в тщеславном всю глубину его скромности! Я люблю его, и
У вас хочет он научиться своей вере в себя; он питается вашими взглядами, он
Даже вашей лжи верит он, если вы лжёте во хвалу ему, — ибо в глубине вздыхает И если истинная добродетель та, что не знает о себе самой, — то и тщеславный Моя третья человеческая мудрость в том, что ваша боязливость не делает для
Я счастлив при виде чудес, порождаемых знойным солнцем: при виде тигра, пальм
Так и среди людей есть прекрасный приплод знойного солнца, и у злых есть
И как мудрейшие среди вас не казались мне такими уж мудрыми, так нашёл я и
И часто спрашивал я, качая головой: к чему ещё гремите вы, гремучие змеи? Поистине, даже для зла есть ещё будущее! И самый знойный юг не открыт ещё для
Сколь многое называют теперь худшей злобою, что имеет всего двенадцать футов
Чтобы сверхчеловек не был лишён своего дракона, сверх-дракона, достойного Из ваших диких кошек должны вырасти сперва тигры, из ваших ядовитых жаб — И поистине, вы, добрые и праведные! В вас есть много смешного и особенно ваш Так чужда ваша душа всего великого, что вам сверхчеловек был бы страшен И вы, мудрые и знающие, вы бежали бы от солнечного зноя той мудрости, в
Вы, высшие люди, каких встречал мой взор! в том сомнение моё в вас и тайный Ах, устал я от этих высших и лучших: с «высоты» их потянуло меня выше, дальше Ужас напал на меня, когда увидел я нагими этих лучших людей; тогда выросли у
В далёкое будущее, в более южные страны, о каких не мечтал ещё ни один Но переодетыми хочу видеть я вас, о братья и ближние мои, и
И переодетым хочу я сам сидеть среди вас — чтобы не узнавать вас и Так говорил Заратустра. |
|
Самый тихий час Что Да, ещё один раз должен Заратустра вернуться в своё уединение: но неохотно Что случилось со мною? Кто обязывает меня к этому? — Ах, этого хочет мой Вчера вечером говорил ко мне мой самый тихий час — вот имя ужасного
И случилось это так — ибо я должен сказать вам всё, чтобы ваше сердце не Знаете ли вы испуг засыпающего? — До пальцев своих ног пугается он, ибо почва уходит из-под ног его и
Это говорю я вам для сравнения. Вчера, в самый тихий час, почва ушла из-под
Стрелка подвинулась, часы моей жизни перевели дух, — никогда ещё не было
Тогда заговорила беззвучно тишина ко мне: «Ты знаешь это, Заратустра?» И я вскрикнул от страха при этом шёпоте, и кровь отхлынула от моего лица, —
Тогда во второй раз сказала она мне беззвучно: «Ты знаешь это, Заратустра, но И я отвечал наконец, подобно упрямцу: «Да, я знаю это, но не хочу говорить об Тогда опять сказала она мне беззвучно: «Ты не хочешь, Заратустра? И я плакал и дрожал, как ребёнок, и наконец сказал: «Ах, я хотел бы, но разве Тогда опять сказала она мне беззвучно: «Что тебе за дело, что случится с И я отвечал: «Ах, разве это моё слово? Кто я такой? Я жду более
Тогда опять сказала она мне беззвучно: «Что тебе за дело, что случится с И я отвечал: «Чего только не вынесла шкура моей кротости! У подножия своей
Тогда опять сказала она мне беззвучно: «О Заратустра, кто должен двигать И я отвечал: «Ещё моё слово не двигало горами, и что я говорил, не достигало
Тогда опять сказала она мне беззвучно: «Что знаешь ты об этом! Роса И я отвечал: «Они смеялись надо мной, когда нашёл я свой собственный путь и
И так говорили они мне: ты потерял путь, а теперь ты отучиваешься даже Тогда опять сказала она мне беззвучно: «Что тебе до насмешек их! Ты тот, кто Разве ты не знаешь, кто наиболее нужен всем? Кто приказывает великое.
Совершить великое трудно; но ещё труднее приказать великое.
Самое непростительное в тебе: у тебя есть власть, и ты не хочешь
И я отвечал: «Мне недостаёт голоса льва, чтобы приказывать».
Тогда, словно шёпотом, сказала она мне: «Самые тихие слова — те, что приносят
О Заратустра, ты должен идти, как тень того, что должно наступить: так будешь
И я отвечал: «Мне мешает стыд».
Тогда опять сказала она мне беззвучно: «Ты должен ещё стать ребёнком, чтобы
Гордыня юноши тяготеет ещё на тебе, поздно помолодел ты, — но кто хочет
И я решался долго и дрожал. Наконец сказал я то же, что и в первый раз: «Я не
Тогда раздался смех вокруг меня. Ах, смех этот разрывал мне внутренности и И в последний раз сказала она мне: «О Заратустра, плоды твои созрели, но ты И оттого надо тебе опять уединиться; ибо ты должен ещё дозреть». — И опять раздался смех, удалявшийся от меня, — тогда наступила вокруг меня — Теперь слышали вы всё, и почему я должен вернуться в своё уединение. Ничего
И всё это слышали вы от меня, всегда самого молчаливого из всех людей, — и я Ах, друзья мои! Я мог бы ещё многое сказать вам, я мог бы ещё многое дать Но когда Заратустра произнёс эти слова, им овладела великая скорбь и близость |
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
|
Вы
Кто из вас может одновременно смеяться и быть высоко? Кто поднимается на высочайшие горы, тот смеётся над всякой трагедией сцены и
|
Заратустра,
о чтении и письме
|
Странник
Была
Я, странник и скиталец по горам, говорил он в своём сердце, — я не люблю
И какова бы ни была моя судьба, то, что придётся мне пережить, — всегда будет
Прошло то время, когда на моём пути могли ещё становиться случайности; и что могло
Моё Само только возвращается ко мне, оно наконец приходит домой; возвращаются
И ещё одно знаю я: я стою теперь перед последней вершиной своей и перед тем, Но тому, кто подобен мне, не избежать этого часа — часа, который говорит ему: Ты идёшь своим путём величия: что доселе называлось твоей величайшей Ты идёшь своим путём величия: теперь лучшей поддержкой тебе должно быть Ты идёшь своим путём величия: здесь никто не может красться по твоим следам!
И если у тебя не будет больше ни одной лестницы, ты должен будешь научиться На свою собственную голову и выше через своё собственное сердце! Теперь всё
Кто всегда очень берёг себя, под конец хворает от чрезмерной осторожности. Чтобы видеть многое, надо научиться не смотреть на себя: эта
И если кто ищет познания назойливым оком, как увидит он в вещах больше, чем Но ты, о Заратустра, ты хотел видеть основу и подоснову всех вещей; и потому Да! Смотреть вниз на самого себя и даже на свои звёзды — лишь это назвал бы я Так говорил Заратустра с собою, поднимаясь на гору и утешая своё сердце
Я узнаю свою судьбу, сказал он наконец с грустью. Ну что ж! Я готов. Началось
Ах, это чёрное, печальное море подо мною! Ах, это тяжёлое, ночное Я стою перед самой высокой своею горой и перед самым долгим своим — глубже погрузиться в страдание, чем когда-либо поднимался я, до самой
Откуда берутся высочайшие горы? — так спрашивал я однажды. Тогда узнал я, что
Об этом свидетельствуют породы их и склоны вершин их. Из самого низкого Так говорил Заратустра на вершине горы, где было холодно; но когда он достиг
Теперь ещё всё спит, говорил он, спит также и море. Чуждое, сонное смотрит
Но ею тёплое дыхание чувствую я. И я чувствую также, что оно грезит. В грёзах
Чу! Как оно стонет от тяжких воспоминаний! Или от недобрых предчувствий! Ах, я разделяю твою печаль, тёмное чудовище, и из-за тебя досадую я на себя
Ах, почему нет в моей руке достаточной силы! Поистине, охотно избавил бы я И пока Заратустра так говорил, смеялся он с тоскою и горечью над самим собой. Ах, ты, любвеобильный глупец Заратустра, безмерно блаженный в своём доверии!
Ты хотел приласкать всех чудовищ. Тёплое дыхание, немного мягкой шерсти на Любовь есть опасность для самого одинокого; любовь ко всему, если Так говорил Заратустра и опять засмеялся: но тут он вспомнил о своих |
|
О призраке и 1 Когда — Вам, смелым искателям, испытателям и всем, кто когда-либо плавал под вам, опьянённым загадками, любителям сумерек, чья душа привлекается звуками — ибо вы не хотите нащупывать нить трусливой рукой и, где можете вы угадать, вам одним расскажу я загадку, которую видел я, — призрак, представший
Мрачный шёл я недавно среди мертвенно-бледных сумерек, — мрачный и суровый,
Тропинка, капризно извивавшаяся между камнями, злобная, одинокая, не желавшая
Безмолвно ступая среди насмешливого грохота камней, стирая в прах камень, о
Вверх: наперекор духу, увлекавшему меня вниз, в пропасть, — духу тяжести,
Вверх: хотя он сидел на мне, полукарлик, полукрот; хромой, делая хромым и «О Заратустра, — насмешливо отчеканил он, — ты камень мудрости! Как высоко О Заратустра, ты камень мудрости, ты камень, пущенный пращою, ты сокрушитель Приговорённый к самому себе и к побиению себя камнями: о Заратустра, как Карлик умолк; и это длилось долго. Его молчание давило меня; и поистине, Я поднимался, я поднимался, я грезил, я думал, — но всё давило меня. Я Но есть во мне нечто, что называю я мужеством: оно до сих пор убивало во мне Мужество — лучшее смертоносное оружие, — мужество нападающее: ибо в
Человек же самое мужественное животное: этим победил он всех животных.
Мужество побеждает даже головокружение на краю пропасти; а где же человек не Мужество — лучшее смертоносное оружие: мужество убивает даже сострадание.
Мужество — лучшее смертоносное оружие, — мужество нападающее: оно забивает Но в этих словах громко звучит победная музыка. Имеющий уши да слышит. 2 «Стой, Тут случилось то, что облегчило меня: назойливый карлик спрыгнул с моих плеч! «Взгляни на эти ворота, карлик! — продолжал я. — У них два лица. Две дороги
Этот длинный путь позади — он тянется целую вечность. А этот длинный путь
Эти пути противоречат один другому, они сталкиваются лбами, — и именно здесь,
Но если кто-нибудь по ним пошёл бы дальше — и дальше всё и дальше, — то «Всё прямое лжёт, — презрительно пробормотал карлик. — Всякая истина крива, «Дух тяжести, — проговорил я с гневом, — не притворяйся, что это так легко! Взгляни, — продолжал я, — на это Мгновенье! От этих врат Мгновенья уходит
Не должно ли было всё, что может идти, уже однажды пройти этот путь? И если всё уже было — что думаешь ты, карлик, об этом Мгновенье? Не должны ли И не связаны ли все вещи так прочно, что это Мгновенье влечёт за собою всё Ибо всё, что может идти, — не должно ли оно ещё раз пройти — И этот медлительный паук, ползущий при лунном свете, и этот самый лунный — и не должны ли мы вернуться и пройти этот другой путь впереди нас, этот Так говорил я, и говорил всё тише: ибо я страшился своих собственных мыслей и
Не слышал ли я уже когда-то этот вой собаки? Моя мысль устремилась в прошлое. — тогда слышал я собаку, которая так выла. И я видел её, ощетинившуюся, с — и мне было жаль её. Над домом только что взошёл, в мёртвом молчании, полный — тогда собаку обуял страх: ибо собаки верят в воров и призраков. И когда я
Куда же девался карлик? И ворота? И паук? И наши перешёптывания? Было ли это Но здесь же лежал человек! И собака с ощетинившейся шерстью прыгала и И поистине, ничего подобного тому, что увидел я, никогда я не видел. Я увидел
Видел ли я когда-нибудь столько отвращения и смертельного ужаса на одном лице?
Моя рука рванула змею, рванула: напрасно! она не вырвала змеи из глотки. Откуси ей голову!» — так кричал из меня мой ужас, моя ненависть, моё Вы, смельчаки, окружающие меня! Вы, искатели, испытатели и все, кто плавает Разгадайте же мне загадку, которую я видел тогда, растолкуйте же мне призрак, Ибо это был призрак и предвидение: что видел я тогда в символе? И кто Кто этот пастух, которому заползла в глотку змея? Кто этот — И пастух откусил, как советовал ему крик мой; откусил голову змеи! Далеко Ни пастуха, ни человека более — предо мной стоял преображённый, О братья мои, я слышал смех, который не был смехом человека, — и теперь
Желание этого смеха пожирает меня: о, как вынесу я ещё жизнь? И как вынес бы Так говорил Заратустра. |
|
О блаженстве против С — Опять я один и хочу им быть, один с ясным небом и свободным морем; и снова
В послеполуденное время обрёл я некогда впервые своих друзей, также в
Ибо частички счастья, блуждающие ещё между небом и землёй, ищут пристанища
О послеполуденное время моей жизни! Однажды спустилось также и моё
О послеполуденное время моей жизни! Чего не отдал бы я, чтобы иметь одно: Последователей искал некогда созидающий и детей своей надежды — и вот
Так и я нахожусь среди своего дела, идя к своим детям и возвращаясь от них:
Ибо от всего сердца любят только своё дитя и своё дело; и где есть великая
Ещё цветут мои дети своей первой весною; стоя близко друг к другу, вместе
И поистине! Где такие деревья стоят близко друг к другу, там находятся Но когда-нибудь я вырою их и рассажу каждое отдельно: чтобы научилось оно
Суковатым и изогнутым, с гибкой твёрдостью должно стоять оно у моря, живым
Там, где бури низвергаются в море и хобот гор пьёт воду, там должно стоять
Испытано и познано должно быть оно, чтобы знать, моего ли оно рода и — чтобы стать некогда моим последователем и созидающим и празднующим вместе с
И ради него и подобных ему должен я довершить самого себя, поэтому
И поистине, настало время мне уходить; и тень странника, и поздняя пора, и Ветер проникал в замочную скважину и говорил: «Иди!» Дверь лукаво Но я лежал, прикованный любовью к своим детям: желание любви наложило на меня
Желать — это уже значит для меня: потерять себя. У меня есть вы, мои дети!
Но солнце моей любви пылало надо мной, в собственном соку варился Заратустра,
Я уже жаждал мороза и зимы. «О, если бы мороз и зима заставили меня снова
Моё прошлое вскрыло свои могилы, проснулось много страдания, заживо
Так всё кричало мне знаками: «Пора!» Но я — не слушал; пока наконец не
О бездонная мысль, ты — моя мысль! Когда же найду я силу слышать, как До самой гортани стучит моё сердце, когда я слышу, как ты роешь! Даже твоё Никогда ещё не решался я вызвать тебя наружу: довольно того уже, что
Твоя тяжесть всегда была для меня уже достаточно ужасной; но когда-нибудь я И когда я преодолею это в себе, тогда преодолею я ещё и нечто большее; и победа А до тех пор я блуждаю ещё по неведомым морям; случай льстит мне и ласкает
Ещё не наступил час моей последней борьбы — или он только что настаёт? О послеполуденное время моей жизни! О счастье, предвестник вечера! О пристань Поистине, я не доверяю вашей коварной прелести! Я похож на влюблённого,
Как он, ревнивец, отталкивает от себя возлюбленную, оставаясь нежным даже в
Прочь от меня, блаженный час! С тобой пришло ко мне блаженство против воли! Прочь от меня, блаженный час! Лучше ищи себе пристанища там — у моих детей! Уже наступает вечер: солнце садится. Удалилось моё счастье! — Так говорил Заратустра. И он ждал своего несчастья всю ночь — но ждал |
|
Перед восходом О
Броситься в твою высоту — в этом моя глубина! Укрыться в твоей чистоте Бога скрывает красота его — так и ты скрываешь свои звёзды. Ты безмолвствуешь
Безмолвно над бушующим морем поднялось ты сегодня, твоя любовь и твоя
В том, что пришло ты ко мне, прекрасное, скрытое в своей красоте, что О, неужели не угадал бы я всей стыдливости твоей души! Перед восходом
Мы друзья с тобою изначала: у нас едины скорбь, и страх, и дно; даже солнце у
Мы не говорим друг с другом, ибо знаем слишком многое: мы безмолвствуем, мы
Не свет ли ты моего пламени? Не живёт ли в тебе душа — сестричка моего Вместе учились мы всему; вместе учились мы подниматься над собою к себе самим
И если блуждал я один, — чего алкала душа моя по ночам и на тропинках И все мои странствования и восхождения на горы — разве не были они лишь И кого ненавидел я более, как не ползущие облака и всё, что пятнает тебя? И Ползущие облака ненавижу я, этих крадущихся хищных кошек: они отнимают у тебя Мы ненавидим ползущие облака, этих посредников и смесителей — этих
Лучше буду я сидеть в бочке под закрытым небом или в бездне без неба, чем И часто хотелось мне их скрепить зубчатыми золотыми проволоками молний, чтобы гневно барабанить, ибо они крадут у меня твоё Да и Аминь, ты, небо чистое Ибо легче мне переносить шум, и гром, и проклятие непогоды, чем это
И «кто не может благословлять, должен научиться проклинать!» — это
Но я благословляю и утверждаю, если только ты окружаешь меня, ты, чистое!
Я стал благословляющим и утверждающим: я долго боролся и был борцом, чтобы
И вот моё благословение: над каждою вещью быть её собственным небом, её Ибо все вещи крещены у родника вечности и по ту сторону добра и зла; а добро
Поистине, это благословение, а не хула, когда я учу: «над всеми вещами стоит «Случай» — это самая древняя аристократия мира, её возвратил я всем вещам, я
Эту свободу и эту безоблачность неба поставил я, как лазурный колокол, над
Это дерзновение и это безумие поставил я на место той воли, когда я учил: Хотя немного разума, семя мудрости рассеяно от звезды до звезды, эта Немного мудрости ещё возможно; но эту блаженную уверенность находил я во всех
О небо надо мною, ты, чистое! Высокое! Теперь для меня в том твоя чистота, — что ты место танцев для божественных случаев, что ты божественный стол для Но ты краснеешь? Не сказал ли я того, чего нельзя высказывать? Не произнёс ли Или покраснело ты от стыда, что находимся мы вдвоём? — Не приказываешь ли ты Мир так глубок, как день помыслить бы не смог. Не всё дерзает говорить перед О небо надо мною, ты, стыдливое! Пылающее! О ты, моё счастье перед восходом Так говорил Заратустра. |
|
Об умаляющей 1 Спустившись «Что означают дома эти? Поистине, не великая душа построила их по своему Не глупый ли ребёнок вынул их из своего ящика с игрушками? Пусть бы другой А эти комнаты и каморки: могут ли люди выходить из них и входить туда? И Заратустра остановился и задумался. Наконец он сказал с грустью: «Всё Повсюду вижу я низкие ворота: кто подобен мне, может ещё пройти в них, О, когда же вернусь я на мою родину, где я не должен более нагибаться — не
В тот же день сказал он речь свою об умаляющей добродетели. 2 Я
Они огрызаются на меня, ибо я говорю им: маленьким людям нужны маленькие Я похож здесь на петуха в чужом птичнике, которого клюют даже куры; но оттого
Я вежлив с ними, как со всякой маленькой неприятностью; быть колючим по
Все они говорят обо мне, сидя вечером у очага, — они говорят обо мне, но Вот новая тишина, которой я научился: их шум вокруг меня накидывает покрывало
Они шумят между собой: «Что несёт нам эта тёмная туча? берегитесь, чтобы не И недавно одна женщина отдёрнула своего ребёнка, тянувшегося ко мне. «Унесите
Они кашляют, когда я говорю: они думают, что кашель — возражение против «У нас ещё нет времени для Заратустры» — так возражают они; но что толку во И даже когда они восхваляют меня — разве мог бы заснуть я на славе их?
И вот чему научился я у них: тот, кто хвалит, делает вид, будто воздаёт он Спросите у моей ноги, нравится ли ей их манера хвалить и привлекать к себе!
Они пробуют хвалить мне маленькую добродетель и привлечь меня к ней; в
Я хожу среди этих людей и дивлюсь: они измельчали и всё ещё мельчают — Они ведь и в добродетели скромны, ибо они ищут довольства. А с довольством
Правда, и они учатся шагать по-своему и шагать вперёд; но я называю это ковылянием.
И многие из них идут вперёд и смотрят при этом назад, вытянув шею: я охотно
Ноги и глаза не должны ни лгать, ни изобличать друг друга во лжи. Но много
Некоторые из них обнаруживают свою волю, но большинство лишь служит чужой
Есть между ними актёры бессознательные и актёры против воли, — искренние
Качества мужа здесь редки; поэтому их женщины становятся мужчинами. Ибо
И вот худшее лицемерие, что встретил я у них: даже те, кто повелевают, «Я служу, ты служишь, мы служим» — так молится здесь лицемерие Ах, даже в их лицемерие залетело любопытство моего взора; и я хорошо угадал
Сколько вижу я доброты, столько и слабости. Сколько справедливости и
Все они круглы, аккуратны и благосклонны друг к другу, как круглы, аккуратны
Скромно обнять маленькое счастье — это называют они «смирением»! и при этом
В сущности в своей простоте они желают лишь одного: чтобы никто не причинял
Но это трусость — хотя бы и называлась она «добродетелью». — И когда этим маленьким людям случается говорить грубо — я слышу в
Хитры они, и у добродетелей их хитрые пальцы. Но им недостаёт кулаков, их
Добродетелью считают они всё, что делает скромным и ручным; так превратили «Мы поставили наш стул посередине, — так говорит мне ухмылка их, —
Но это — посредственность; хотя бы и называлась она умеренностью. 3 Я
Они удивляются, что я не пришёл обличать их похоти и пороки; но поистине, я Они удивляются, что я не желаю оттачивать и накачивать их ум; как будто им И когда я кричу: «Кляните всех трусливых демонов в вас, которые желали бы
И особенно кричат об этом их проповедники смирения — да, именно им люблю я Проповедники смирения! Всюду, где есть слабость, болезнь и струпья, они
Ну что ж! Вот моя проповедь для их ушей: я — Заратустра, безбожник, Я — Заратустра, безбожник: где найду я подобных себе? Подобны мне все, кто
Я — Заратустра, безбожник: я варю каждый случай в моём котле. И только
И поистине, многие случаи повелительно приближались ко мне; но ещё более — умоляя, чтобы дал я им пристанище и оказал им сердечный приём, и льстиво Но что говорю я там, где нет ни у кого моих ушей! И так стану я — Вы все мельчаете, вы, маленькие люди! Вы распадаетесь на крошки, вы, — от множества ваших маленьких добродетелей, от множества ваших мелких Вы слишком щадите, слишком уступаете: такова почва, на которой произрастаете Даже то, чего вы не исполняете, помогает ткать ткань всего человеческого
И когда вы берёте, вы как бы крадёте, вы, маленькие добродетельные люди; но и «Даётся» — таково учение смирения. Но я говорю вам, вы, любители довольства: берётся Ах, если бы вы сбросили с себя всякое полухотение и решительно отдались Ах, если бы вы поняли мои слова: «Делайте, пожалуй, всё, что вы хотите, — но Любите, пожалуй, своего ближнего, как себя, — но прежде всего будьте такими, — любят великой любовью, любят великим презрением!» Так говорит Заратустра, Но что говорю я там, где нет ни у кого моих ушей! Здесь ещё целым
Свой собственный провозвестник я среди этих людей, свой собственный крик
Но приближается их час! Приближается также и мой! Час от часу становятся они И скоро будут они стоять, подобно сухой степной траве, и поистине, О благословенный час молнии! О тайна перед полуднем! — в блуждающие огни — возвещать будут они некогда огненными языками: он приближается, он близок, великий Так говорил Заратустра. |
|
На горе Елеонской Зима,
Я уважаю её, эту злую гостью, но охотно оставляю её сидеть одну. Охотно С тёплыми ногами, с тёплыми мыслями бегу я туда, где стихает ветер, — в
Так смеюсь я над моей суровою гостьей и благодарен ей ещё за то, что она
Ибо она не любит, когда поёт комар или даже целых два; она делает улицу
Она суровая гостья, — но я чту её и не молюсь, подобно неженкам, пузатому
Лучше немного пощёлкать зубами, чем молиться идолам! — так хочет род мой. И
Кого я люблю, того люблю я больше зимою, чем летом; лучше и смелее смеюсь я
Поистине, смело даже тогда, когда я заползаю в постель: тогда смеётся
Разве я — ползаю? Никогда в жизни не ползал я перед сильными; и если лгал я
Скромная постель греет меня больше, чем роскошная, ибо я ревнив к своей
Злобою начинаю я каждый день, я смеюсь над зимою холодной ванною — за это
Также люблю я её щекотать маленькой восковой свечкой — чтобы она наконец
Особенно злым бываю я утром — в ранний час, когда звенит ведро у колодца и С нетерпением жду я, чтобы взошло наконец ясное небо, зимнее снежнобородое — молчаливое зимнее небо, часто умалчивающее даже о своём солнце! Не у него ли научился я долгому, светлому молчанию? Или оно научилось ему у Тысячекратно происхождение всех хороших вещей: все хорошие весёлые вещи Хорошая, весёлая вещь также долгое молчание, и хорошо также смотреть, подобно — скрывать, подобно ему, своё солнце и свою непреклонную волю-солнце; Моя самая любимая злоба и искусство в том, чтобы моё молчание научилось не
Гремя словами и игральными костями, дурачу я тех, кто торжественно ждёт, — от
Чтобы никто не мог видеть основы и последней воли моей, — для этого изобрёл я
Многих умных встречал я: они закрывали покрывалом своё лицо и мутили свою
Но именно к ним обращались более умные из среды недоверчивых и грызущих Но умы светлые, смелые и прозрачные — они, по-моему, наиболее умные из всех
Ты, снежнобородое молчаливое зимнее небо, ты, круглоглазая лунь надо мною! О И разве не должен я прятаться, как проглотивший золото, — чтобы не Разве не должен я пользоваться ходулями, чтобы не заметили моих Эти удушливые, тепличные, изношенные, отцветшие, истосковавшиеся души — как могла Поэтому я показываю им только зиму и лёд на моих вершинах — и не Они слышат только свист моих зимних бурь — и не слышат, что ношусь я и по
Они сожалеют также о моих нечаянностях и случайностях — но моё слово Как могли бы они вынести моё счастье, если бы я не наложил несчастий, — если бы сам я не питал жалости к их состраданию: к состраданию этих Если бы сам я не вздыхал и не дрожал пред ними от холода и не одевался В том мудрая блажь и благостыня моей души, что не прячет она своей
Для одного одиночество есть бегство больного; для другого одиночество есть
Пусть слышат они, как дрожу и вздыхаю я от зимней стужи, все эти
Пусть они жалеют меня и вздыхают вместе со мною о моём ознобе: «от льда
А я тем временем бегаю всюду с тёплыми ногами на моей горе Елеонской; в Так пел Заратустра. |
|
О прохождении мимо Так, «О Заратустра, здесь большой город; тебе здесь нечего искать, а потерять ты
К чему захотел ты вязнуть в этой грязи? Пожалей свои ноги! Плюнь лучше на Здесь ад для мыслей отшельника: здесь великие мысли кипятятся заживо и
Здесь разлагаются все великие чувства: здесь может только громыхать Разве ты не слышишь запаха бойни и харчевни духа? Разве не стоит над этим Разве не видишь ты, что души висят здесь, точно обвисшие, грязные лохмотья? — Разве не слышишь ты, что дух превратился здесь в игру слов? Отвратительные Они гонят друг друга и не знают куда? Они распаляют друг друга и не знают
Они холодны и ищут себе тепла в спиртном; они разгорячены и ищут прохлады у
Все похоти и пороки здесь у себя дома; но существуют здесь также и Много услужливой добродетели с пальцами-писаками и с твёрдым седалищем и
Существует здесь также много благочестия, много лизоблюдов и льстивых
Ибо «сверху» сыплются звёзды и милостивые плевки; вверх тянется каждая
У месяца есть свой двор и при дворе — свои придурки; но на всё, что исходит «Я служу, ты служишь, мы служим» — так молится властелину всякая услужливая Но месяц вращается ещё вокруг всего земного: так вращается и властелин вокруг
Бог воинств не есть бог золотых слитков; властелин предполагает, а торгаш — Во имя всего, что есть в тебе светлого, сильного и доброго, о Заратустра! Здесь течёт кровь гниловатая и тепловатая и пенится по всем венам; плюнь на Плюнь на город подавленных душ и впалых грудей, язвительных глаз и липких — на город нахалов, бесстыдников, писак, пискляк, растравленных тщеславцев — — где всё скисшее, сгнившее, смачное, мрачное, слащавое, прыщавое, коварное — плюнь на большой город и вернись назад!» — Но здесь прервал Заратустра беснующегося шута и зажал ему рот. «Перестань наконец! — воскликнул Заратустра. — Мне давно уже противны твоя Зачем же так долго жил ты в болоте, что сам должен был сделаться лягушкой и Не течёт ли теперь у тебя самого в жилах гнилая, пенистая, болотная кровь, Почему не ушёл ты в лес? Или не пахал землю? Разве море не полно зелёными Я презираю твоё презрение, и, если ты предостерегал меня, — почему же не Из одной только любви воспарит полёт презрения моего и предостерегающая птица Тебя называют моей обезьяной, ты, беснующийся шут; но я называю тебя своей
Что же заставило тебя впервые хрюкать? То, что никто достаточно не льстил — чтобы иметь основание вдоволь мстить! Ибо месть, ты, тщеславный шут, Но твоё шутовское слово вредит мне даже там, где ты прав! И если бы Так говорил Заратустра; и он посмотрел на большой город, вздохнул и долго Мне противен также этот большой город, а не только этот шут. И здесь и там Горе этому большому городу! — И мне хотелось бы уже видеть огненный столб, в Ибо такие огненные столбы должны предшествовать великому полдню. Но всему
Но такое поучение даю я тебе, шут, на прощание: где нельзя уже любить, там Так говорил Заратустра и прошёл мимо шута и большого города. |
|
Об отступниках 1 Ах, Все эти юные сердца уже состарились — и даже не состарились! только устали,
Ещё недавно видел я их спозаранку выбегающими на смелых ногах; но их ноги Поистине, многие из них когда-то поднимали свои ноги, как танцоры, их манил
Вокруг света и свободы когда-то порхали они, как мотыльки и юные поэты!
Не потому ли поникло сердце их, что, как кит, поглотило меня одиночество? — Ах! Всегда было мало таких, чьё сердце надолго сохраняет терпеливость и
Остальные — это всегда большинство, вседневность, излишек, многое множество —
Кто подобен мне, тому встретятся на пути переживания, подобные моим, — так
Его вторыми товарищами — те, кто назовут себя верующими в него: живая
Но к этим верующим не должен привязывать своего сердца тот, кто подобен мне Если бы могли они быть иными, они и хотели бы иначе. Всё Оставь их лететь и падать, о Заратустра, и не жалуйся! Лучше подуй на них — подуй на эти листья, о Заратустра, чтобы всё увядшее скорей улетело 2 «Мы
Им смотрю я в глаза, — им говорю я в лицо и в румянец их щёк: вы те, что Но это позор — молиться! Не для всех, а для тебя, и для меня, и для тех, у Ты знаешь хорошо: твой малодушный демон, сидящий в тебе, охотно складывающий Но потому и принадлежишь ты к роду боящихся света, к тем, кому свет не И поистине, ты хорошо выбрал час: ибо теперь вновь начинают вылетать ночные
Я слышу и чую: настал их час для охоты и торжественных шествий, не для дикой — для охоты на чувствительных ханжей: все мышеловки для сердец теперь опять
Не сидела ли она, спрятавшись вместе с другой ночной бабочкой? Ибо всюду чую
Они сидят по целым вечерам друг у друга и говорят: «Будем опять как малые
Или они смотрят долгими вечерами на хитрого, подстерегающего Или они сидят целыми днями с удочками у болота и оттого мнят себя глубокими, Или они с благочестивой радостью учатся играть на гуслях у песнопевца,
Или они поучаются страху у полусумасшедшего учёного, ожидающего в тёмных Или прислушиваются к старому бурчащему-урчащему бродяге-дудочнику, который
А иные из них сделались даже ночными сторожами: они научились теперь трубить
Пять слов из старья слышал я вчера ночью у садовой стены: они исходили от «Для отца он недостаточно заботится о своих детях: человеческие отцы делают «Он слишком стар! Он уже совсем перестал заботиться о своих детях» — так «Разве у него есть дети? Никто не может этого доказать, если он сам не «Доказал? Как будто он когда-нибудь что-нибудь доказывал! «Да! да! Вера делает его блаженным, вера в него. Такова привычка старых — Так говорили между собой два старых ночных сторожа и пугала света и затем
У меня же сердце надрывалось со смеху, оно хотело вырваться и не знало, куда?
Поистине, я умру оттого — что задохнусь со смеху, глядя на пьяных ослов и
Разве не прошло давным-давно время для всех подобных сомнений? Кто Уже давным-давно пришёл конец старым богам, — и поистине, у них был хороший, Они не «засумерились» до смерти, — об этом, конечно, лгут! Напротив: однажды Это случилось, когда самое безбожное слово было произнесено одним богом — И все боги смеялись тогда, качаясь на своих тронах, и восклицали: «Разве не в Имеющий уши да слышит. — Так говорил Заратустра в городе, который любил он и который прозывался:
|
|
Возвращение О, Теперь пригрози мне только пальцем, как грозит мать, теперь улыбнись мне, как — кто, расставаясь, кричал: слишком долго сидел я в одиночестве я разучился О Заратустра, всё знаю я: и то, что в толпе ты был более покинутым, Одно дело — покинутость, другое — одиночество: этому — научился ты — диким и чужим, даже когда они любят тебя: ибо прежде всего хотят они, чтобы Здесь же ты на родине и у себя дома; здесь можешь ты всё высказывать и
Сюда приходят все вещи, ластясь к твоей речи и льстя тебе: ибо они хотят скакать
Прямо и напрямик вправе ты говорить здесь ко всем вещам: и поистине, как Но иное дело — покинутость. Ибо помнишь ли ты, о Заратустра? Когда твоя птица — когда ты говорил: пусть ведут меня мои звери! Опаснее быть среди людей, чем И помнишь ли ты ещё, о Заратустра? Когда ты сидел на своём острове, среди — пока, наконец, ты не сидел один, жаждущий, среди пьяных и не жаловался по И помнишь ли ты ещё, о Заратустра? Когда приблизился твой самый тихий час и — когда он отравил тебе всё твоё ожидание и молчание и привёл в уныние твоё О, одиночество! Ты, отчизна моя, одиночество! Как блаженно и нежно говорит Мы не спрашиваем друг друга, мы не жалуемся друг другу, мы открыто идём
Ибо открыто у тебя и светло: и даже часы бегут здесь более лёгкими шагами. В
Здесь раскрываются мне слова и ларчики слов всякого бытия: здесь всякое бытие
Но там внизу — всякая речь напрасна! Там забыть и пройти мимо — лучшая Кто хотел бы всё понять у людей, должен был бы ко всему прикоснуться. Но для
Я не хочу уже вдыхать дыхания их; ах, зачем я так долго жил среди шума и О блаженная тишина вокруг меня! О чистый запах вокруг меня! О, как вдыхает Но там внизу — всё говорит, там всё пропускается мимо ушей. Там хоть в Всё у них говорит, никто не умеет уже понимать. Всё падает в воду, ничто уже
Всё у них говорит, но ничто не удаётся и не приходит к концу. Всё кудахчет, Всё у них говорит, всё заболтано. И что вчера ещё было слишком твёрдым для
Всё у них говорит, всё разглашается. И что некогда называлось тайной и
О ты, странное человеческое существо! Ты — шум на тёмных улицах! Теперь В пощаде и жалости лежала всегда моя величайшая опасность; а всякое
С затаёнными истинами, с рукою дурня и с одураченным сердцем, богатый
Переодетым сидел я среди них, готовый не узнавать себя, чтобы только Перестают знать людей, когда живут среди них: слишком много напускного во И когда они не узнавали меня — я, глупец, щадил их за это больше, чем себя:
Искусанный ядовитыми мухами, изрытый, подобно камню, бесчисленными каплями Особенно тех, кто называли себя «добрыми», находил я самыми ядовитыми мухами: Кто живёт среди добрых, того учит сострадание лгать. Сострадание делает
Скрывать себя самого и своё богатство — этому научился я там внизу: — что в отношении каждого я видел и чуял, сколько было ему достаточно Их надутые мудрецы: я называл их мудрыми, а не надутыми, — так научился я
Могильщики выкапывают болезни себе. Под старым хламом покоятся дурные
Блаженными ноздрями вдыхаю я опять свободу гор! Наконец мой нос избавился от Защекоченная свежим воздухом, как от шипучих вин, чихает моя душа, — Так говорил Заратустра. |
|
О трояком зле 1 Во
О, слишком рано утренняя заря подошла ко мне: пылающая, она разбудила меня,
Измеримым для того, у кого есть время, весомым для хорошего весовщика, Мой сон, смелый плаватель, полукорабль, полушквал, молчаливый, как мотылёк, Не внушила ли ему это тайно моя мудрость, смеющаяся, бодрствующая мудрость
Как уверенно смотрел мой сон на этот конечный мир, без жажды нового, без — как будто наливное яблоко просилось в мою руку, спелое золотое яблоко с — как будто дерево кивало мне, с широкими ветвями, крепкое волею, согнутое — как будто красивые руки несли навстречу мне ларец — ларец, открытый для — не настолько загадкой, чтобы спугнуть человеческую любовь, не настолько Как благодарю я свой утренний сон, что сегодня на заре взвесил я мир! И пусть днём поступлю я подобно ему, и пусть его лучшее послужит мне Кто учил благословлять, тот учил и проклинать: какие же в мире три наиболее Сладострастие, властолюбие, себялюбие: они были до сих пор наиболее
Ну что ж! Здесь моя скала, а там море: оно подкатывается ко мне,
Ну что ж! Здесь хочу я держать весы над бушующим морем; и свидетеля выберу я, По какому мосту идёт к будущему настоящее? Какое принуждение принуждает Теперь весы в равновесии и неподвижны: три тяжёлых вопроса я бросил на них, 2 Сладострастие:
Сладострастие: для отребья медленный огонь, на котором сгорает оно; для
Сладострастие: для свободных сердец нечто невинное и свободное, счастье сада
Сладострастие: только для увядшего сладкий яд, но для тех, у кого воля льва,
Сладострастие: великий символ счастья для более высокого счастья и наивысшей — многому, что более чуждо друг другу, чем мужчина и женщина, — и кто же Сладострастие: однако я хочу изгородить свои мысли и даже свои слова — чтобы Властолюбие; пылающий бич для самых твёрдых сердец, жестокая пытка, которую
Властолюбие: злая узда, наложенная на самые тщеславные народы; пересмешник
Властолюбие: землетрясение, сламывающее и взламывающее всё гнилое и пустое
Властолюбие: пред взором его человек пресмыкается, гнётся, раболепствует и Властолюбие: грозный учитель великого презрения, которое городам и царствам Властолюбие: оно же заманчиво поднимается к чистым и одиноким и вверх к
Властолюбие: но кто назовёт его любием, когда высокое стремится вниз к Чтобы одинокая вершина уединялась не навеки и не довольствовалась сама собой; О, кто бы нашёл настоящее имя, чтобы окрестить и возвести в добродетель такую
И тогда случилось — и поистине, случилось в первый раз! — что его слово — из могучей души, которой принадлежит высокое тело, красивое, победоносное и — гибкое, убеждающее тело, танцор, символом и вытяжкой которого служит душа,
Своими словами о добре и зле огораживает себя такая саморадость, как
Прочь от себя гонит она всё трусливое; она говорит: дурное — значит,
Она презирает и всякую унылую мудрость: ибо, поистине, существует также Она не любит боязливой недоверчивости и тех, кто требует клятв вместо взоров
Ещё ниже ценит она слишком услужливого, кто тотчас, как собака, ложится на
Ненавистен и мерзок ей тот, кто никогда не хочет защищаться, кто проглатывает
Раболепствует ли кто пред богами и стопами их, пред людьми и глупыми мнениями Дурно: так называет оно всё приниженное и приниженно-рабское, глаза моргающие
И лже-мудрость: так называет оно всё, над чем мудрствуют рабы, старики и Лже-мудрецы, однако, — это всё жрецы, все уставшие от мира и те, чья душа И это должно было быть добродетелью и называться добродетелью, чтобы Но для всех для них приближается теперь день, перемена, меч судьи, великий И кто называет Я здоровым и священным, а себялюбие — блаженным, тот, Так говорил Заратустра. |
|
О духе тяжести 1 Уста Моя рука — рука дурня: горе всем столам и стенам и всему, что может дать Моя нога — чёртово копыто; ею семеню я рысцой чрез камень и пенёк, в поле
Мой желудок — должно быть, желудок орла? Ибо он любит больше всего мясо
Вскормленный скудной, невинною пищей, готовый и страстно желающий летать и И особенно потому, что враждебен я духу тяжести, в этом также природа птицы; Об этом я мог бы спеть песню — и хочу её спеть: хотя я один в пустом
Есть, конечно, другие певцы, у которых только полный дом делает гортань их
2 Кто
Птица страус бежит быстрее, чем самая быстрая лошадь, но и она ещё тяжело
Тяжёлой кажется ему земля и жизнь; так хочет дух тяжести! Но кто хочет
Конечно, не любовью больных и лихорадочных: ибо у них и собственная любовь Надо научиться любить себя самого — так учу я — любовью цельной и здоровой:
Такое скитание называется «любовью к ближнему»: с помощью этого слова до сих
И поистине, это вовсе не заповедь на сегодня и на завтра — научиться
Ибо для собственника всё собственное бывает всегда глубоко зарытым; и из всех
Почти с колыбели дают уже нам в наследство тяжёлые слова и тяжёлые ценности:
И кроме того, позволяют малым детям приходить к себе, чтобы вовремя запретить
А мы — мы доверчиво тащим, что дают нам в приданое, на грубых плечах по Но только человеку тяжело нести себя! Это потому, что тащит он слишком много
Особенно человек сильный и выносливый, способный к глубокому почитанию: И поистине! Даже многое собственное тяжело нести! Многое внутри — так что благородная скорлупа с благородными украшениями должна заступиться И опять во многом можно ошибиться в человеке, ибо иная скорлупа бывает ничтожной Женщины знают это, самые лакомые; немного тучнее, немного худее — о, как Трудно открыть человека, а себя самого всего труднее; часто лжёт дух о душе.
Но тот открыл себя самого, кто говорит: это моё добро и моё
Поистине, не люблю я тех, у кого всякая вещь называется хорошей и этот мир
Вседовольство, умеющее находить всё вкусным, — это не лучший вкус! Я уважаю
Но всё жевать и переваривать — это настоящая порода свиньи! Постоянно Густая жёлтая и яркая алая краски: их требует мой вкус, — примешивающий кровь
Одни влюблены в мумии, другие — в призраки; и те и другие одинаково враждебны
И там не хочу я жить и обитать, где каждый плюёт и плюётся: таков мой
Но ещё противнее мне все прихлебатели; и самое противное животное, какое
Несчастными называю я всех, у кого один только выбор: сделаться лютым зверем
Несчастными называю я также и тех, кто всегда должен быть на страже, —
Поистине, я также основательно научился быть на страже, — но только на страже
Ибо в том моё учение: кто хочет научиться летать, должен сперва научиться По верёвочной лестнице научился я влезать во многие окна, проворно влезал я — гореть малым огнём на высоких мачтах: хотя малым огнём, но большим Многими путями и способами дошёл я до моей истины: не по одной
И всегда неохотно спрашивал я о дорогах — это всегда было противно моему
Испытывать и вопрошать было всем моим хождением — и поистине, даже отвечать — ни хороший, ни дурной, но мой вкус, которого я не стыжусь и не «Это — теперь мой путь, — а где же ваш?» — так отвечал я тем, кто Так говорил Заратустра. |
|
О старых и новых 1 — — час моего нисхождения, захождения: ибо ещё один раз хочу я пойти к людям.
Его жду я теперь: ибо сперва должны мне предшествовать знамения, что мой
А пока говорю я сам с собою, как тот, у кого есть время. Никто не
2 —
Старой утомительной вещью мнилась им всякая речь о добродетели, и, кто хотел
Эту сонливость встряхнул я, когда стал учить: никто не знает ещё, что — Но созидающий — это тот, кто создаёт цель для человека и даёт земле её
И я велел им опрокинуть старые кафедры и всё, на чем только восседало это
Над их мрачными мудрецами велел я смеяться им и над теми, кто когда-либо, как
На краю их большой улицы гробниц сидел я вместе с падалью и ястребами — и я
Поистине, подобно проповедникам покаяния и безумцам, изрёк я свой гнев на всё
Моё стремление к мудрости так кричало и смеялось во мне, поистине, она
И часто уносило оно меня вдаль, в высоту, среди смеха; тогда летел я, — туда, в далёкое будущее, которого не видала ещё ни одна мечта, на юг более — так говорю я в символах и, подобно поэтам, запинаюсь и бормочу: и поистине, Туда, где всякое становление мнилось мне божественной пляской и шалостью, а — как вечное бегство многих богов от себя самих и опять новое искание себя, Где всякое время мнилось мне блаженной насмешкой над мгновениями, где Где снова нашёл я своего старого демона и заклятого врага, духа тяжести, и Разве не должны существовать вещи, над которыми можно было бы 3 — — что человек есть мост, а не цель; что он радуется своему полдню и вечеру слово Заратустры о великом полдне, и что ещё навесил я на человека как на
Поистине, я дал им увидеть даже новые звёзды и новые ночи; и над тучами и
Я научил их всем моим думам и всем чаяниям моим: собрать — как поэт, отгадчик и избавитель от случая, я научил их быть созидателями
Спасти прошлое в человеке и преобразовать всё, что «было», пока воля не Это назвал я им избавлением, одно лишь это учил я их называть избавлением. — Теперь я жду своего избавления, — чтобы пойти к ним в последний раз.
Ибо ещё один раз пойду я к людям: среди них хочу я умереть, и, У солнца научился я этому, когда закатывается оно, богатейшее светило: золото — так что даже беднейший рыбак гребёт золотым веслом! Ибо это видел я Подобно солнцу хочет закатиться и Заратустра: теперь сидит он здесь и ждёт; 4 — Так гласит моя великая любовь к самым дальним: не щади своего ближнего.
Существует много путей и способов преодоления — ищи их сам! Но только
Преодолей самого себя даже в своём ближнем: и право, которое ты можешь Что делаешь ты, этого никто не может возместить тебе. Знай, не существует
Кто не может повелевать себе, должен повиноваться. Иные же могут 5 —
Кто из толпы, тот хочет жить даром; мы же другие, кому дана жизнь, — мы И поистине, благородна та речь, которая гласит: «что обещает нам Не надо искать наслаждений там, где нет места для наслажденья. И — не надо желать Ибо наслаждение и невинность — самые стыдливые вещи: они не хотят, чтобы
6 —
Мы все истекаем кровью на тайных жертвенниках, мы все горим и жаримся в честь
Наше лучшее ещё молодо; оно раздражает старое нёбо. Наше мясо нежно, наша В нас самих живёт ещё он, старый идольский жрец, он жарит наше лучшее Но так хочет этого наш род; и я люблю тех, кто не ищет сберечь себя.
7 —
О, эти добрые! — Добрые люди никогда не говорят правды; для духа быть
Они уступают, эти добрые, они покоряются, их сердце вторит, их разум Всё, что у добрых зовётся злым, должно соединиться, чтобы родилась единая Отчаянное дерзновение, долгое недоверие, жестокое отрицание, пресыщение, Рядом с нечистой совестью росло до сих пор всё знание! 8 —
Даже увальни будут противоречить ему. «Как? — скажут увальни, — всё течёт? «Над рекою всё крепко, все ценности вещей, мосты, понятия, все «добро» А когда приходит суровая зима, укротительница рек, — тогда и насмешники «В основе всё спокойно» — это истинное учение зимы, удобное для бесплодного «В основе всё спокойно» — но против этого говорит ветер в оттепель! Ветер в оттепель — это бык, но не пашущий, а бешеный бык, разрушитель, О братья мои, не всё ли течёт теперь? Не все ли перила и мосты «Горе нам! Благо нам! Тёплый ветер подул!» — так проповедуйте, братья мои, по 9 Есть
Некогда верили в прорицателей и звездочётов; и потому верили: Затем опять стали не доверять всем прорицателям и звездочётам; и потому О братья мои, о звёздах и о будущем до сих пор только мечтали, но не знали 10 «Ты
Но я спрашиваю вас: когда на свете было больше разбойников и убийц, как не Разве в самой жизни нет — грабежа и убийства? И считать эти слова священными, Или это не было проповедью смерти — считать священным то, что противоречило и 11 Мне — отдано на произвол милости, духа и безумия каждого из поколений, которое Может прийти великий тиран, лукавый изверг, который своей милостью и своей
Но вот другая опасность и моё другое сожаление: память тех, кто из толпы, не
И так всё прошлое отдано на произвол: ибо может когда-нибудь случиться, что
Поэтому, о братья мои, нужна новая знать, противница всего, что есть
Ибо нужно много благородных, и разнородных благородных, чтобы составилась 12 О — поистине, не в ту знать, что могли бы купить вы, как торгаши, золотом
Не то, откуда вы идёте, пусть составит отныне вашу честь, а то, куда вы Поистине, не то, что служили вы князю — что значат теперь князья! — или что Не то, что ваш род при дворах сделался придворным и вы научились, пёстрые, — Ибо уменье стоять есть заслуга у придворных; и все придворные верят, Также и не то, что дух, которого они называют святым, вёл ваших предков в — И поистине, куда бы не вёл этот «святой дух» своих рыцарей, всегда бежали впереди О братья мои, не назад должна смотреть ваша знать, а вперёд! Страну детей ваших должны вы любить: эта любовь да будет вашей новой Своими детьми должны вы искупить то, что вы дети своих отцов: всё 13 «К Эта старая болтовня всё ещё слывёт за «мудрость»; за то, что стара она Дети могли так говорить: они боятся огня, ибо он обжёг их! Много
И кто всегда «молотит солому», какое право имеет он хулить молотьбу! Таким Они садятся за стол и ничего не приносят с собой, даже здорового голода; и Но хорошо есть и хорошо пить, о братья мои, это, поистине, не суетное 14 «Для Поэтому исступлённые и святоши, у которых даже сердце поникло, проповедуют:
Ибо все они не чисты духом; особенно те, кто не находят ни покоя, ни отдыха, Им говорю я в лицо, хотя это и звучит не любезно: мир тем похож на Существует в мире много грязи — и лишь настолько это верно! Но оттого сам мир Есть мудрость в том, что многое в мире дурно пахнет, — но само отвращение Даже в лучшем есть и нечто отвратительное; и даже лучший человек есть нечто, О братья мои, много мудрости в том, что много грязи есть в мире! 15 Я «Предоставь миру быть миром! Не поднимай против него даже мизинца!» «Пусть, кто хочет, душит и колет людей и сдирает с них кожу — не поднимай «А свой собственный разум — ты должен сам задушить его: ибо это разум мира — Разбейте, разбейте, о братья мои, эти старые скрижали благочестивых! 16 «Кто «Мудрость утомляет, ничто — не вознаграждается; ты не должен желать!» — эту
Разбейте, о братья мои, разбейте и эту новую скрижаль! Утомлённые Ибо они дурно учились, и далеко не лучшему, и всему слишком рано и всему — ибо испорченный желудок есть их дух: он советует смерть! Ибо, Жизнь есть родник радости; но в ком говорит испорченный желудок, отец скорби,
Познавать — это радость для того, в ком воля льва! Но кто утомился,
И так бывает всегда с людьми слабыми: они теряются на своих путях. И наконец Им приятно слышать, когда проповедуют: «Ничто не вознаграждается! Вы
О братья мои, как дуновение свежего ветра приходит Заратустра ко всем Даже сквозь стены проникает моё свободное дыхание, входит в тюрьмы и «Хотеть» освобождает: ибо хотеть значит созидать, — так учу я. И только И даже учиться должны вы сперва у меня научиться, хорошо научиться! — 17 Челн Никто из вас не хочет вступить в челн смерти! Как же хотите вы тогда быть утомлёнными Утомлённые миром! Вы даже ещё не отрешились от земли! Похотливыми находил я Недаром отвисла у вас губа: маленькое земное желание ещё сидит на ней! А в На земле есть много хороших изобретений, из них одни полезны, другие приятны;
И многие изобретения настолько хороши, что являются, как грудь женщины, —
А вы, уставшие от мира и ленивые! Вас надо высечь розгами! Ударами розги надо
Ибо — если вы не больные и не отжившие твари, от которых устала земля, то вы Не надо желать быть врачом неизлечимых — так учит Заратустра, — поэтому вы Но надо больше мужества для того, чтобы положить конец, чем чтобы
18 О Посмотрите на этого томящегося жаждой! Только одна пядь ещё отделяет его от От усталости зевает он на путь, на землю, на цель и на себя самого: ни одного И вот солнце палит его, и собаки лижут его пот; но он лежит здесь в своём — на расстоянии пяди от своей цели томиться жаждой! И, поистине, вам придётся Но ещё лучше, оставьте его лежать там, где он лёг, чтобы пришёл к нему
Оставьте его лежать, пока он сам не проснётся, — пока он сам не откажется от Только, братья мои, отгоните от него собак, ленивых проныр и весь шумящий — весь шумящий сброд людей «культурных», который лакомится — потом героев! —
19 Я Но куда бы ни захотели вы подняться со мной, о братья мои, — смотрите, чтобы Паразит — это червь, пресмыкающийся и гибкий, желающий разжиреть в больных,
И в том его искусство, что в восходящих душах он угадывает, где они
Где сильный бывает слаб, а благородный слишком кроток, — там строит он своё
Какой род всего сущего самый высший и какой самый низший? Паразит — самый
Ибо душа, имеющая очень длинную лестницу и могущая опуститься очень низко, — — душа самая обширная, которая далеко может бегать, блуждать и метаться в — душа сущая, которая погружается в становление; имущая, которая хочет — убегающая от себя самой и широкими кругами себя догоняющая; душа самая — наиболее себя любящая, в которой все вещи находят своё течение и своё 20 О Всё, что от сегодня, — падает и распадается; кто захотел бы удержать его! Но Знакомо ли вам наслаждение скатывать камни в отвесную глубину? — Эти нынешние Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои! Пример! Делайте по И кого вы не научите летать, того научите — быстрее падать! —
21 Я И часто бывает больше храбрости в том, чтобы удержаться и пройти мимо — и Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы ненавидели, а не такие,
Для более достойного врага должны вы беречь себя, о друзья мои; поэтому — особенно мимо многочисленного отребья, кричащего вам в уши о народе и
Сохраняйте свои глаза чистыми от их «за» и «против»! Там много справедливого,
Заглянуть и рубить — это дело одной минуты: поэтому уходите в леса и вложите Идите своими дорогами! И предоставьте народу и народам идти своими! — Пусть царствует торгаш там, где всё, что ещё блестит, — есть золото торгаша!
Смотрите же, как эти народы теперь сами подражают торгашам: они подбирают Они подстерегают друг друга, они высматривают что-нибудь друг у друга, — это Ибо, братья мои, лучшее должно господствовать, лучшее и хочет 22 Если Они хищные звери: в их слове «работать» — слышится ещё и грабить, в их слове Так должны они стать лучшими хищными зверями, более хитрыми, более умными,
У всех зверей человек уже ограбил добродетели их; поэтому из всех зверей
Только ещё птицы выше его. И если бы человек научился ещё и летать, увы! — куда 23 Я
И пусть будет потерян для нас тот день, когда ни разу не плясали мы! И 24 Заключение И лучше ещё осквернить брак, чем изогнуть брак, изолгать брак! — говорила мне Плохих супругов находил я всегда самыми мстительными: они мстят целому миру
Поэтому я хочу, чтобы честные говорили друг другу: «мы любим друг друга; посмотрим, — «Дайте нам срок и недолгий союз, чтобы видели мы, годимся ли мы для долгого Так советую я всем честным; и чем была бы любовь моя к сверхчеловеку и ко Расти не только вширь, но и ввысь — о братья мои, да поможет вам сад 25 Кто О братья мои, ещё недолго, и возникнут новые народы, и новые родники
Ибо землетрясение — засыпает много колодцев и создаёт много томящихся жаждою;
Землетрясение открывает новые родники. При сотрясении старых народов
И кто тогда восклицает: «Смотри, здесь единый родник для многих жаждущих, единое
Кто умеет повелевать, кто должен повиноваться — это испытуется там! Человеческое общество: это попытка, так учу я, — долгое искание; но оно ищет — попытка, о братья мои! Но не «договор»! Разбейте, разбейте это слово 26 О — не в тех ли, кто говорит и в сердце чувствует: «Мы знаем уже, что хорошо и И какой бы вред ни нанесли злые, — вред добрых — самый вредный вред! И какой был вред ни нанесли клеветники на мир, — вред добрых — самый вредный
О братья мои, в сердце добрых и праведных воззрел некогда тот, кто тогда
Самые добрые и праведные не должны были понять его; их дух в плену у их
Но вот истина: добрые должны быть фарисеями, — им нет другого выбора! Добрые должны распинать того, кто находит себе свою собственную Вторым же, кто открыл страну их, страну, сердце и землю добрых и праведных, — Созидающего ненавидят они больше всего: того, кто разбивает скрижали и
Ибо добрые — не могут созидать: они всегда начало конца — — они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они Добрые — были всегда началом конца. 27 О В ком же лежит наибольшая опасность для всего человеческого будущего? Не в Разбейте, разбейте добрых и праведных! — О братья мои, поняли ли вы 28 Вы О братья мои, когда я велел вам разбить добрых и скрижали добрых, — тогда
И теперь только наступает для него великий страх, великая осмотрительность,
Обманчивые берега и ложную безопасность указали вам добрые; во лжи добрых
Но кто открыл землю «человек», открыл также и землю «человеческое будущее». Ходите прямо вовремя, о братья мои, учитесь ходить прямо! Море бушует; многие
Море бушует: все в море. Ну что ж! вперёд! вы, старые сердца моряков! Что вам до родины! Туда стремится корабль наш, где страна детей
29 «Зачем Зачем так мягки? О братья мои, так спрашиваю я вас: разве вы — не мои братья? Зачем так мягки, так покорны и уступчивы? Зачем так много отрицания, А если вы не хотите быть роковыми и непреклонными, — как можете вы А если ваша твёрдость не хочет сверкать и резать и рассекать, — как можете вы Все созидающие именно тверды. И блаженством должно казаться вам налагать вашу — блаженством писать на воле тысячелетий, как на бронзе, — твёрже, чем
Эту новую скрижаль, о братья мои, даю я вам: станьте тверды! —
30 О Ты жребий души моей, который называю я судьбою! Ты во мне! Надо мною! И последнее величие своё, о воля моя, сохрани для конца, — чтобы была ты Ах, чей глаз не темнел в этих опьяняющих сумерках! Ах, чья нога не Да буду я готов и зрел в великий полдень: готов и зрел, как раскалённая — готов для себя самого и для самой сокровенной воли своей: как лук, пламенеющий — как звезда, готовая и зрелая в полдне своём, пылающая, пронзённая, — как само солнце и неумолимая воля его, готовая к уничтожению в победе! О воля, избеганье всех бед, ты неизбежность моя! Сохрани меня для единой Так говорил Заратустра. |
|
Выздоравливающий 1 Однажды Вставай, бездонная мысль, выходи из глубины моей! Я петух твой и утренние Расторгни узы слуха твоего: слушай! Ибо я хочу слышать тебя! Вставай! Сотри сон, а также всякую близорукость, всякое ослепление с глаз своих!
И когда ты проснёшься, ты навеки останешься бодрствующей. Не таков я, Ты шевелишься, потягиваешься и хрипишь? Вставай! Вставай! Не хрипеть — Я, Заратустра, заступник жизни, заступник страдания, заступник круга, — тебя Благо мне! Ты идёшь — я слышу тебя! Бездна моя говорит, свою последнюю Благо мне! Иди! Дай руку — ха! пусти! Ха, ха — отвращение! отвращение! 2 Но
Наконец, после семи дней, поднялся Заратустра на своём ложе, взял в руку «О Заратустра, — сказали они, — вот уже семь дней, как лежишь ты с закрытыми Выйди из пещеры своей: мир ожидает тебя, как сад. Ветер играет тяжёлым
Все вещи тоскуют по тебе, почему ты семь дней оставался один, — выйди из Разве новое познание снизошло к тебе, горькое, тяжёлое? Подобно закисшему — О звери мои, — отвечал Заратустра, — продолжайте болтать и позвольте мне
Как приятно, что есть слова и звуки: не есть ли слова и звуки радуга и У каждой души особый мир; для каждой души всякая другая душа — потусторонний
Только между самым сходным призрак бывает всего обманчивее: ибо через
Для меня — как существовало бы что-нибудь вне меня? Нет ничего вне нас! Но Имена и звуки не затем ли даны вещам, чтобы человек освежался вещами?
Как приятна всякая речь и всякая ложь звуков! Благодаря звукам танцует наша «О Заратустра, — сказали на это звери, — для тех, кто думает, как мы, все
Всё идёт, всё возвращается; вечно вращается колесо бытия. Всё умирает, всё
Всё погибает, всё вновь устрояется; вечно строится тот же дом бытия. Всё
В каждый миг начинается бытие; вокруг каждого «здесь» катится «там». Центр — О вы, проказники и шарманки! — отвечал Заратустра и снова улыбнулся. — Как — и как то чудовище заползло мне в глотку и душило меня! Но я откусил ему
А вы — вы уже сделали из этого уличную песенку? А я лежу здесь, ещё не И вы смотрели на всё это? О звери мои, разве и вы жестоки? Неужели вы
Во время трагедий, боя быков и распятий он до сих пор лучше всего чувствовал
Когда большой человек кричит: мигом подбегает к нему маленький; и язык висит
Маленький человек, особенно поэт, — с каким жаром обвиняет он жизнь на Это обвинители жизни: их побеждает жизнь в одно мгновение. «Ты любишь меня? —
Человек для себя самого самое жестокое животное; и во всём, что зовётся А я сам — не хочу ли я быть обвинителем человека? Ах, звери мои, только — что всё самое злое есть его наилучшая сила и самый твёрдый камень Не за то был я пригвождён к древу мучений, что я знаю, что человек «Ах, его самое злое так ничтожно! Ах, его самое лучшее так ничтожно!» Великое отвращение к человеку — оно душило меня и заползло мне в
Долгие сумерки тянулись предо мною, смертельно усталая, пьяная до смерти «Вечно возвращается человек, от которого устал ты, маленький человек» — так
В пещеру превратилась для меня человеческая земля, её грудь ввалилась, всё
Мои вздохи сидели на всех человеческих могилах и не могли встать; мои вздохи — «Ах, человек вечно возвращается! Маленький человек вечно возвращается!» Нагими видел я некогда обоих, самого большого и самого маленького человека: Слишком мал самый большой! — Это было отвращение моё к человеку! А вечное Ах, отвращение! отвращение! отвращение! — Так говорил Заратустра, вздыхая и «Перестань говорить, о выздоравливающий! — так отвечали ему звери его. —
Иди к розам, к пчёлам и стаям голубей! В особенности же к певчим птицам, Ибо пение свойственно выздоравливающим; здоровый же пусть говорит. И если — О вы, проказники и шарманки, замолчите же! — отвечал Заратустра и смеялся Надо, чтобы снова я пел, — это утешение и это выздоровление — «Перестань говорить, — отвечали ему во второй раз звери его, — лучше, о Ибо видишь, о Заратустра! Для твоих новых песен нужна новая лира.
Пой и шуми, о Заратустра, врачуй новыми песнями свою душу: чтобы ты мог нести Ибо твои звери хорошо знают, о Заратустра, кто ты и кем должен ты стать; Ты должен первым возвестить это учение, — и как же этой великой судьбе Смотри, мы знаем, чему ты учишь: что все вещи вечно возвращаются и мы сами
Ты учишь, что существует великий год становления, чудовищно великий год: он — так что все эти годы похожи сами на себя, в большом и малом, — так что и мы
И если бы ты захотел умереть теперь, о Заратустра, — смотри, мы знаем также,
Ты стал бы говорить бестрепетно, вздохнув несколько раз от блаженства: ибо «Теперь я умираю и исчезаю, — сказал бы ты, — и через мгновение я буду ничем.
Но связь причинности, в которую вплетён я, опять возвратится, — она опять
Я снова возвращусь с этим солнцем, с этой землёю, с этим орлом, с этой змеёю — я буду вечно возвращаться к той же самой жизни, в большом и малом, чтобы — чтобы повторять слово о великом полдне земли и человека, чтобы опять
Я сказал своё слово, я разбиваюсь о своё слово: так хочет моя вечная судьба,— Час настал, когда умирающий благословляет самого себя. Так — кончается Сказав это, звери умолкли и ждали, чтобы Заратустра ответил что-нибудь им; но |
|
О великом томлении О
О душа моя, я избавил тебя от всех закоулков, я отвратил от тебя пыль, пауков
О душа моя, я смыл с тебя маленький стыд и добродетель закоулков и убедил
Бурею, называемой «духом», подул я на твоё волнующееся море; все тучи прогнал
О душа моя, я дал тебе право говорить Нет, как буря, и говорить Да, как
О душа моя, я возвратил тебе свободу над созданным и несозданным — и кому О душа моя, я учил тебя презрению, но не тому, что приходит, как червоточина,
О душа моя, я учил тебя так убеждать, чтобы ты самые основания притягивала к
О душа моя, я снял с тебя всякое послушание, коленопреклонение и раболепство;
О душа моя, я дал тебе новые имена и разноцветные игрушки, я назвал тебя
О душа моя, твоей почве дал я испить всю мудрость, все новые вина и даже все
О душа моя, всякое солнце изливал я на тебя, и всякую ночь, и всякое
О душа моя, обильна и тяжела ты теперь, как виноградная лоза со вздутыми — стеснённая и придавленная своим счастьем, в ожидании избытка и стыдясь ещё
О душа моя, не существует теперь нигде другой души, более любящей, более О душа моя, я дал тебе всё, и руки мои опустели из-за тебя — а теперь! Теперь — должен ли благодарить дающий, что берущий брал у него? Дарить — не есть ли О душа моя, я понимаю улыбку твоей тоски: твоё чрезмерное богатство само Твой избыток бросает взоры на шумящее море и ищет, и ждёт; тоска от И поистине, о душа моя! Кто бы мог смотреть на твою улыбку и не обливаться
Твоя доброта, и чрезмерная доброта, не хочет жаловаться и плакать: и «Разве всякий плач не есть жалоба? И всякая жалоба не есть обвинение?» Так — в потоках слёз изливать всё своё страдание от избытка своего и от тоски Но если не хочешь ты плакать и выплакать свою пурпурную тоску, то ты должна петь, — петь бурным голосом, пока не стихнут все моря, чтобы прислушаться к твоему — пока по тихим, тоскующим морям не поплывёт челнок, золотое чудо, вокруг — и много животных, больших и малых, и всё, что имеет лёгкие удивительные — туда, к золотому чуду, к вольному челноку и хозяину его; но это — — твой великий избавитель, о душа моя, безымянный — только будущие песни — уже пылаешь ты и грезишь, уже пьёшь ты жадно из всех глубоких, звонких О душа моя, теперь я дал тебе всё и даже последнее своё, и руки мои опустели За то, что я велел тебе петь, скажи же, скажи: кто из нас должен Так говорил Заратустра. |
|
Другая танцевальная 1 «В — челн золотой, как в зерцале, мерцал там на водах ночных, точно качалка, На стопу мою, падкую к танцу, ты метнула свой взор, свой качально улыбчивый, Только дважды коснулась ручонками ты погремушки своей — и уже закачалась нога Пятки мои покидали уже землю, замер я на носках, тебе внемля: ведь уши К тебе прыгнул я — ты отпрянула вмиг; и лизнули меня на лету зашипевшие От тебя я отпрыгнул назад и от змей твоих прикасаний; ты стояла уже,
Глазами розня, учишь меня ты стезям криведным; на стезях криведных учится Я люблю тебя дальней, ты вблизи мне пуще неволи; твоё бегство манит меня, Ты, чей холод, как зуд, чьё презренье — искус, чей уход, точно жгут, чья — ты ль не была ненавистна всегда, ты, вязальщица, повивальщица, Куда же ты тащишь меня, неугомонка и невиданка? И вновь избегаешь меня, Я в танце несусь за тобою, я с ритмом твоим неизбытно един. Где же ты? Здесь пещеры и дебри — мы же заблудимся вместе! Стой! Да потише! Не видишь ли Ты сова! Ты летучая мышь! Ты охоча меня дразнить? Где мы, где? У собак,
Зубки белые скалишь прелестно на меня ты без слов, и сверлят меня злючие Что за пляс одурелый, точно буян; я охотник — решай, кто мне ты: ловчий пёс Ну, злая прыгунья, ко мне! Да живее, мигом! Ну-ка вверх! И барьер! Горе мне! О, взгляни, я лежу, ты, спесивица, и молю о милости! Мне бы с тобою бродить — по тропинке любви сквозь кусты пятнастые, немые! Или там вдоль озера: в нём Ты устала? Взгляни, вон овцы, и в воздухе завечерело: ну разве не сладко Ты валишься с ног? Я тебя понесу, опусти только руки! И если ты хочешь пить, — О, что за чертовка, плутовка, так ловко исчезла змеёю-скользянкой! Куда? Но Я, право, устал изрядно пастушить твоих ягнят! До сих пор, о ведьма, я пел Будешь плясать и ахать плётке моей вслед! Я не забыл-таки плётку? — Нет!»
2 Так «О Заратустра! Не щёлкай так страшно своей плёткой! Ты ведь знаешь: шум
Мы с тобою оба — сущие недобродеи и незлодеи. По ту сторону добра и зла И если мы и не любим друг друга от чистого сердца, — то гоже ли злиться на И что я лажу с тобою, и часто слишком лажу, ты знаешь это: и всё оттого, что Если бы мудрость твоя сбежала однажды от тебя, ах! тогда мигом сбежала бы от
Тут жизнь задумчиво оглянулась вокруг и тихо сказала: «О Заратустра, ты мне Ты любишь меня вовсе не так сильно, как говоришь; я знаю, ты думаешь о том,
Есть старый тяжёлый-тяжёлый колокол-ревун: он ревёт по ночам до самой твоей — когда ты слышишь, как колокол этот бьёт полночь, тогда между первым и — ты думаешь о том, о Заратустра, я знаю это, что ты хочешь скоро покинуть «Да, — отвечал я робко, — но ты знаешь также —» И я сказал ей нечто на ухо, «Ты знаешь это, о Заратустра? Этого не знает никто…» И мы стояли лицом к лицу и глядели на зелёный луг, на который как раз набегал Так говорил Заратустра. 3 Раз! О, внемли, друг! Два! Что полночь тихо скажет вдруг? Три! «Глубокий сон сморил меня, — Четыре! Из сна теперь очнулась я: Пять! Мир — так глубок, Шесть! Как день помыслить бы не смог. Семь! Мир — это скорбь до всех глубин, — Восемь! Но радость глубже бьёт ключом! Девять! Скорбь шепчет: сгинь! Десять! А радость рвётся в отчий дом, — Одиннадцать! В свой кровный, вековечный дом!» Двенадцать! |
|
Семь печатей (или: пение о Да и Аминь) 1 Если — носится между прошедшим и будущим, как тяжёлая туча, — враждебный удушливым готовый к молнии в тёмной груди и к лучу искупительного света, чреватый — но блажен, кто так чреват! И поистине, кто должен некогда зажечь свет О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец — к Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме Ибо я люблю тебя, о Вечность! 2 Если Если насмешка моя некогда сметала, как сор, истлевшие слова и я приходил, как Если некогда сидел я, ликуя, на месте, где были погребены старые боги, ибо даже церкви и могилы Бога люблю я, когда небо смотрит ясным оком сквозь О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец — к Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме Ибо я люблю тебя, о Вечность! 3 Если Если некогда смеялся я смехом созидающей молнии, за которой, гремя, но с Если некогда за столом богов на земле играл я в кости с богами, так что земля ибо земля есть стол богов, дрожащий от новых творческих слов и от шума О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец — к Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме Ибо я люблю тебя, о Вечность! 4 Если Если некогда рука моя подливала самое дальнее к самому близкому, и огонь к Если и сам я крупица той искупительной соли, которая заставляет все вещи О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец — к Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме Ибо я люблю тебя, о Вечность! 5 Если Если есть во мне та радость искателя, что гонит корабль к ещё не открытому, Если некогда восклицало ликование моё: «берег исчез — теперь спали с меня — беспредельность шумит вокруг меня, где-то вдали блестит мне пространство и О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец — к Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме Ибо я люблю тебя, о Вечность! 6 Если Если злоба моя — смеющаяся злоба, живущая под кустами роз и под изгородью из — ибо в смехе всё злое собрано вместе, но признано священным и оправдано И если в том альфа и омега моя, чтобы всё тяжёлое стало лёгким, всякое тело — О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец — к Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме Ибо я люблю тебя, о Вечность! 7 Если Если я плавал, играя, в глубокой светлой дали, и прилетала птица-мудрость — ибо так говорит птица-мудрость: «Знай, нет ни верха, ни низа! Бросайся — разве все слова не созданы для тех, кто запечатлён тяжестью? Не лгут ли все О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец — к Никогда ещё не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме Ибо я люблю тебя, о Вечность! |
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ
|
Ах, Горе всем любящим, у которых нет более высокой вершины, чем сострадание их! Так говорил однажды мне дьявол: «Даже у Бога есть свой ад — это любовь его к
И недавно я слышал, как говорил он такие слова: «Бог мёртв; из-за сострадания
|
Так говорил Заратустра
|
Жертва медовая
— «О Заратустра, — сказали они, — не высматриваешь ли ты счастья своего?» —
Тогда звери продолжали задумчиво ходить вокруг него и затем снова
Но когда Заратустра был на вершине, отослал он домой зверей, провожавших его, Я
Что говорил я о жертвах! Я расточаю, что дарится мне, я расточитель с тысячью И когда я хотел мёду, хотел я лишь приманки и сладкой патоки и отвара, — лучшей приманки, в какой нуждаются охотники и рыболовы. Ибо если мир похож — на море, полное разноцветных рыб и раков, из-за которого сами боги пожелали Особенно человеческий мир, человеческое море — в него закидываю я Разверзнись и выбрось мне твоих рыб и сверкающих раков! Своей лучшей — само счастье своё закидываю я во все страны, на восток, на юг и на запад,
Пока они, закусив острые скрытые крючки мои, не будут вынуждены подняться на
Ибо таков я от начала и до глубины, притягивающий, привлекающий, Пусть же люди поднимаются вверх ко мне: ибо жду я ещё знамения, что
Поэтому жду я здесь, хитрый и насмешливый, на высоких горах, не будучи ни
Ибо судьба моя даёт мне время: не забыла ли она меня? Или сидит она за И поистине, я благодарен вечной судьбе моей, что она не гонит, не давит меня
Ловил ли когда-нибудь человек рыб на высоких горах? И пусть даже будет — гневно надутым от ожидания, как завывание священной бури, несущейся с гор, Не потому, чтобы я сердился на этих негодующих: они хороши лишь для того, чтобы Но я и судьба моя — мы не говорим к «сегодня», мы не говорим также к
Кто же должен некогда прийти и не может не прийти? Наш великий Хазар, наше
Далека ли ещё эта «даль»? что мне до этого! Она оттого не пошатнётся — обеими — на вечной основе, на твёрдом вековом камне, на этой самой высокой, самой Здесь смейся, смейся, моя светлая, здоровая злоба! С высоких гор бросай вниз И что во всех морях принадлежит мне, что моё и для меня во всех вещах,
Дальше, дальше, удочка моя! Опускайся глубже, приманка счастья моего! Источай Смотри вдаль, глаз мой! О, как много морей вокруг меня, сколько зажигающихся |
|
Крик о помощи На
Прорицатель, почувствовавший, что произошло в душе Заратустры, провёл рукою «Милости просим, предсказатель великой усталости, — сказал Заратустра, — ты «Роковой провозвестник, — сказал наконец Заратустра, — это крик о помощи, — «Состраданием! — отвечал прорицатель от полноты сердца и поднял обе И едва произнесены были эти слова, как вторично раздался крик, более Но Заратустра молчал, смущённый и потрясённый; наконец он спросил, как некто «Но ты ведь знаешь его, — с раздражением отвечал прорицатель, — зачем же ты «Высший человек? — воскликнул Заратустра, объятый ужасом. — Чего хочет он?
Но прорицатель не отвечал на испуг Заратустры, а продолжал прислушиваться к «О Заратустра, — начал он печальным голосом, — ты стоишь не так, как тот,
И если бы даже ты и захотел плясать предо мною и проделывать прыжки свои во Напрасно поднимался бы на эту вершину тот, кто искал бы его здесь: он
Счастье — разве можно найти счастье, у этих заживо погребённых и отшельников! Но всё одинаково, не стоит ничего делать, тщетны все поиски, не существует Так вздыхал прорицатель; но при последнем вздохе его сделался Заратустра Перестань журчать об этом, ты, дождевое облако перед полуднем! Разве я Теперь я встряхнусь и убегу от тебя, чтобы просохнуть: этому ты не должен
Что же касается твоего высшего человека — ну, что ж! я мигом поищу его в этих
Он в моих владениях — здесь не должно случиться с ним несчастья! И
С этими словами Заратустра хотел уйти. Тогда сказал прорицатель: «О Я знаю: ты хочешь отделаться от меня! С большим удовольствием побежишь ты в Но поможет ли это тебе? Вечером всё-таки я буду у тебя; в твоей собственной «Пусть будет так! — крикнул Заратустра, уходя. — И что есть моего в пещере Если же ты найдёшь в ней ещё и мёд, ну что ж! полижи его, ты, ворчливый — веселы и довольны, что день этот кончился! И ты сам должен будешь плясать
Ты не веришь этому? Ты качаешь головой? Ну что ж! Ступай! Старый медведь! Но
Так говорил Заратустра. |
|
Беседа с королями 1 Заратустра Тогда оба короля остановились, улыбнулись, посмотрели в ту сторону, откуда
Король слева пожал плечами и ответил: «Это, должно быть, козопас. Или «Добрые нравы? — с негодованием и горечью возразил другой король. — Кого же Поистине, уж лучше жить среди отшельников и козопасов, чем среди нашей — хотя бы она и называла себя «аристократией». Но в ней всё лживо и гнило,
Я предпочитаю ей во всех смыслах здорового крестьянина — грубого, хитрого,
Крестьянин сегодня лучше всех других; и крестьянский тип должен бы быть
Толпа — это всякая всячина: в ней всё перемешано, и святой, и негодяй, и
Добрые нравы! Всё у нас лживо и гнило. Никто уже не умеет благоговеть: этого
Отвращение душит меня, что мы, короли, сами стали поддельными, что мы Мы не первые — надо, чтобы мы казались первыми: мы устали и
От отребья отстранились мы, от всех этих горлодёров и пишущих навозных мух, — тьфу, среди отребья казаться первыми! Ах, отвращение! отвращение! «Твоя старая болезнь возвращается к тебе, — сказал тут король слева, —
И тотчас же вышел Заратустра из убежища своего, откуда он с напряжённым «Кто Вас слушает, и слушает охотно, Вы, короли, тот называется Заратустра.
Я — Заратустра, который однажды сказал: «Что толку ещё в королях!» Простите, Но здесь моё царство и моё господство — чего могли бы Вы искать в моём
Когда короли услыхали это, они ударили себя в грудь и сказали в один голос: Мечом этого слова рассекаешь ты густейший мрак нашего сердца. Ты открыл нашу — человека, который выше нас, — хотя мы и короли. Ему ведём мы этого осла.
Нет более тяжкого несчастья во всех человеческих судьбах, как если сильные
И когда они бывают даже последними и более скотами, чем людьми, — тогда «Что слышал я только что? — отвечал Заратустра. — Какая мудрость у королей! Я — то будут, быть может, рифмы, которые едва ли придутся по ушам каждого. Я (Но тут случилось, что и осёл также заговорил: но он сказал отчётливо и со Однажды — в первый год по Рождестве Христа — Сивилла пьяная (не от вина) сказала: «О, горе, горе, как всё низко пало! Какая всюду нищета! Стал Рим большим публичным домом, Пал Цезарь до скота, еврей стал — Богом!»
2 Короли Ибо враги твои показывали нам образ твой в своём зеркале: там являлся ты в
Но разве это помогло! Ты продолжал проникать в уши и сердца наши своими Мы должны его слышать, его, который учит: «любите мир как средство к Никто не произносил ещё таких воинственных слов: «Что хорошо? Хорошо быть
О Заратустра, кровь наших отцов заволновалась при этих словах в нашем теле:
Когда мечи скрещивались с мечами, подобно змеям с красными пятнами, тогда
Как они вздыхали, отцы наши, когда они видели на стене совсем светлые, Пока короли говорили с жаром, мечтая о счастье отцов своих, напало на
Пещере моей будет оказана честь, если короли будут сидеть в ней и ждать: но, Так что ж! Где же учатся сегодня лучше ждать, как не при дворах? И вся Так говорил Заратустра. |
|
Пиявка И «Прости, — сказал он человеку, на которого наступил и который с яростью
Как путник, мечтающий о далёких вещах, нечаянно на пустынной улице — как оба они вскакивают и бросаются друг на друга, подобно смертельным
И однако! И однако — немногого недоставало, чтобы они приласкали друг друга, «Кто бы ты ни был, — ответил, всё ещё в гневе, человек, на которого наступил Смотри, разве я собака?» — и при этих словах тот, кто сидел, поднялся и «Но что с тобой! — воскликнул испуганный Заратустра, ибо он увидел кровь, Обливавшийся кровью улыбнулся, всё ещё продолжая сердиться. «Что тебе за «Ты заблуждаешься, — сказал Заратустра с состраданием и удержал его, — ты
Называй меня, впрочем, как хочешь, — я тот, кем я должен быть. Сам же себя
Ну что ж! Там вверху идёт дорога к пещере Заратустры, она не далека, — не Пришлось тебе плохо, несчастный, в этой жизни: сперва укусило тебя животное, Но, услыхав имя Заратустры, задетый преобразился. «Что со мной! — воскликнул Ради пиявки лежал я здесь, на краю этого болота, как рыболов, и уже была моя О счастье! О чудо! Да будет благословен самый день, привлекший меня в это болото! Так говорил тот, на кого наступил Заратустра; и Заратустра радовался словам «Я совестливый духом, — отвечал вопрошаемый, — и в вопросах духа
Лучше ничего не знать, чем знать многое наполовину! Лучше быть глупцом на — что до того, велика ли она или мала? Называется ли она болотом или небом? — пяди основания: на нём можно стоять. В истинной совестливости знания нет «Так ты, быть может, познающий пиявку? — спросил Заратустра. — И ты «О Заратустра, — отвечал тот, на кого наступил Заратустра, — было бы Но если что знаю я прекрасно и досконально, так это мозг пиявки — это мой И это также мир! — Но прости, если здесь говорит моя гордость, ибо здесь нет
Сколько уже времени исследую я эту единственную вещь, мозг пиявки, чтобы — ради этого отбросил я всё остальное, ради этого стал я равнодушен ко всему
Совестливость духа моего требует от меня, чтобы знал я что-нибудь одно
Где кончается честность моя, я слеп и хочу быть слепым. Но где я хочу знать,
Как сказал ты однажды, о Заратустра: «Дух есть жизнь, которая сама — «Как доказывает очевидность», — перебил Заратустра; ибо кровь всё ещё текла «О странный малый, сколь многому учит меня эта очевидность, именно сам ты! И, Ну что ж! Расстанемся здесь! Но мне очень хотелось бы опять встретиться с Мне хотелось бы также полечить тело твоё, на которое наступил ногой
Так говорил Заратустра. |
|
Чародей 1 Но Кто в силах отогреть меня, кто ещё любит? Горячие мне руки протяните И пламя рдеющих углей для сердца дайте.
Лежу бессильно я, от страха цепенея, Как перед смертию, когда уж ноги стынут, Дрожа в припадках злой, неведомой болезни И трепеща под острыми концами Твоих холодных, леденящих стрел.
За мной охотишься ты, мысли дух, Окутанный, ужасный, безымянный — Охотник из-за туч! — Как молниею, поражён я глазом, Насмешливо из темноты смотрящим! И так лежу я, извиваясь, Согбенный, скрюченный, замученный свирепо Мученьями, что на меня наслал ты, Безжалостный охотник, Неведомый мне бог! —
Рази же глубже, Ещё раз попади в меня и сердце Разбей и проколи! Но для чего ж теперь Тупыми стрелами меня терзать? Зачем опять ты смотришь на меня, Ненасытимый муками людскими, Молниеносным и злорадным бога взглядом? Да, убивать не хочешь ты, А только мучить, мучить хочешь! Зачем тебе, зачем моё мученье, Злорадный незнакомый бог? Я вижу, да! В полночный час подкрался ты ко мне.
Скажи ж, чего ты хочешь? Меня теснишь и давишь ты, И, право, чересчур уж близко! Ты слушаешь дыхание моё, Подслушиваешь сердца ты биенье, — Да ты ревнуешь! Но к кому ж ревнуешь? Прочь, прочь! Куда — Пробраться затеваешь ты? Ты в сердце самое проникнуть хочешь, В заветнейшие помыслы проникнуть! Бесстыдный ты, чужой мне, вор! Что хочешь выкрасть ты себе на долю И что подслушать хочется тебе? Что хочешь выпытать ты от меня, мучитель? Божественный палач! Или я должен, как собака, Валяться пред тобой, хвостом виляя И отдаваясь вне себя от страсти, Тебе в любви виляньем признаваться? Напрасно трудишься, Рази сильней! Какой укол ужасный! Нет, не ищейка я тебе — твоя добыча.
Безжалостный охотник, Я пленник гордый твой, За облаками скрывшийся разбойник! Скажи мне наконец, чего, Чего, грабитель, от меня ты хочешь? Как? Выкупа? Какого же и сколько? Потребуй много — так твердит мне гордость, — И кратко говори — другой её совет. Так вот как? Да? Меня? Меня ты хочешь? Меня всецело, и всего? А! — так зачем же Ты мучаешь меня, глупец, при этом? Зачем терзаешь душу униженьем?.. — Дай мне любви, кому меня согреть? Горячую мне руку протяни И пламя рдеющих углей для сердца дай мне, Мне одинокому в своём уединенье, — Что ко врагам и седмиричный лёд, К врагам стремиться научает.
Ты сам отдайся мне.
Необоримый враг, — Сам — мне! Прочь! улетел! — Умчался прочь — Единственный товарищ мой и враг, Великий враг И чуждый мне опять Божественный палач. Нет! Возвратись ко мне И с пытками твоими, Мои все слёзы льются за тобой, И для тебя вдруг загорелся снова Огонь последний на сердце моём.
Вернись, вернись ко мне, мой бог, — моё страданье, И счастие последнее моё!.. 2 — Я отогрею тебе ноги, злой чародей, я хорошо умею поджаривать таких, как ты!» — «Оставь, — сказал старик и вскочил с земли, — не бей больше, о Заратустра! В этом искусство моё; тебя самого хотел я испытать, подвергая тебя этому Но и ты также — дал мне о себе немалое свидетельство: ты суров, ты, «Не льсти, — отвечал Заратустра, всё ещё возбуждённый и мрачно смотря на Ты павлин из павлинов, ты море тщеславия, что разыгрывал ты предо «В кающегося духом, — сказал старик, — его представлял я; ты — поэта и чародея, обратившего наконец дух свой против себя самого,
И сознайся: нужно было много времени, о Заратустра, прежде чем ты заметил — я слышал, как ты горько жаловался: «его слишком мало любили, слишком мало «Ты, пожалуй, обманывал и более хитрых, чем я, — сказал Заратустра сурово. —
Но ты — должен обманывать: настолько я знаю тебя! Слова твои всегда Злой фальшивомонетчик, разве мог бы ты поступать иначе! Даже болезнь свою
Точно так же румянил ты предо мною ложь свою, когда говорил: «Всё это была только Я хорошо угадываю тебя: ты стал чародеем для всех, но для себя не осталось у Ты пожинал отвращение как единственную истину свою. Нет ни одного правдивого «Но кто же ты! — воскликнул тут старый чародей надменным голосом, — кто смеет «О Заратустра, я устал, противны мне искусства мои, я не велик, для Великого человека хотел я представлять и убедил в этом многих; но эта ложь
О Заратустра, всё ложь во мне; но что я разбиваюсь — это правда во «Это делает тебе честь, — сказал Заратустра мрачно и смотря в сторону, —
Злой, старый чародей, это твоё лучшее и самое честное, и я чту в тебе
За это чту я тебя, как кающегося духом: даже если только на один миг,
Но скажи, чего ищешь ты здесь в лесах и на скалах моих? И если для меня — в чём искушал ты меня?» Так говорил Заратустра, и глаза его сверкали. Старый чародей помолчал
О Заратустра, я ищу кого-нибудь правдивого, простого, справедливого, — «Ну что ж! Туда вверх идёт дорога, там находится пещера Заратустры. В ней
И спроси совета у зверей моих, у орла моего и у змеи моей: пусть помогут они
Правда, я сам — я не видел ещё великого человека. Для великого груб ещё
Многих встречал я уже, которые тянулись и надувались, а народ кричал: «Вот
В конце концов лопается лягушка, которая слишком долго надувалась: и воздух Это сегодня принадлежит толпе: кто там знает ещё, что велико и что
Ты ищешь великих людей, ты, странный глупец? Кто научил тебя искать Так говорил Заратустра, утешенный в сердце своём, и пошёл, смеясь, своей |
|
В отставке Немного Как! Едва избег я одного чародея, — и вот другой чернокнижник опять — какой-нибудь колдун со сложенными руками, какой-нибудь мрачный чудотворец Но чёрт никогда не бывает там, где он был бы на месте: всегда приходит он Так бранился Заратустра с нетерпением в сердце своём и думал, как бы, не «Кто бы ты ни был, ты, странник, — сказал он, — помоги заблудившемуся, Этот мир здесь мне чужд и далёк, даже слыхал я рычание диких зверей; а того,
Я искал последнего благочестивого человека, святого и отшельника, который «О чём же знает сегодня весь мир? — спросил Заратустра. — Не о том ли, «Ты говоришь, — отвечал опечаленный старик. — А я служил этому старому Богу
Теперь же я в отставке, без господина, и всё-таки я не свободен, нет у меня
Для того и поднялся я на эти горы, чтобы наконец опять устроить себе
Но теперь умер и он, самый благочестивый человек, тот святой в лесу, который
Его самого не нашёл я уже, когда я нашёл его хижину — и двух волков в ней,
Неужели я пришёл напрасно в эти леса и горы? Тогда решилось сердце моё искать Так говорил старик и окинул острым взглядом того, кто стоял пред ним; «Посмотри, досточтимый, — сказал он потом, — какая прекрасная и длинная рука!
Это — я, безбожный Заратустра, который говорит: кто безбожнее меня, чтобы мог Так говорил Заратустра и пронизывал своим взором мысли и задние мысли старого «Кто его любил и им владел больше всего, тот теперь и утратил его больше — посмотри, не сам ли я из нас двоих теперь более безбожник? Но кто бы мог «Ты служил ему до конца, — спросил Заратустра задумчиво, после глубокого — что он видел, как человек висел на кресте, и не вынес этого, так что Но старый папа ничего не ответил, а посмотрел робко в сторону страдальческим, «Оставь его, — сказал Заратустра после долгого размышления, продолжая Оставь его, он умер. И хотя тебе делает честь, что ты о мёртвом говоришь «Говоря с глазу на полуглаз, — сказал, повеселев, старый папа (ибо он был
Моя любовь служила ему долгие годы, моя воля следовала во всём его воле. Но
Это был скрытный Бог, полный таинственности. Поистине, даже к сыну своему шёл
Кто его прославляет как Бога любви, тот недостаточно высокого мнения о самой
Когда он был молод, этот Бог с востока, тогда был он жесток и мстителен и
Но наконец он состарился, стал мягким и сострадательным, более похожим на
Так сидел он, поблекший, в своём углу на печке, и сокрушался о своих слабых «Ты старый папа, — прервал тут Заратустра, — видел ли ты это своими
Ну что ж! Так или иначе — он умер! Он был не по вкусу моим ушам и глазам,
Я люблю всё, что ясно смотрит и правдиво говорит. Но он — ты ведь знаешь это,
Его часто и совсем нельзя было понять. Как же сердился он на нас, этот И если вина была в наших ушах, почему дал он нам уши, которые его плохо Слишком многое не удавалось ему, этому горшечнику, не доучившемуся до конца!
Существует и в благочестии хороший вкус; он говорит наконец: «Прочь с таким
«Что
Разве не само твоё благочестие не дозволяет тебе более верить в Бога? И твоя Посмотри, что осталось тебе? У тебя есть глаза, руки и уста, которые от
Вблизи тебя, хотя ты и хочешь быть самым безбожным, я предчувствую тайное
Позволь мне быть твоим гостем, о Заратустра, на одну только ночь! Нигде на «Аминь! Да будет так! — сказал Заратустра с великим удивлением. — Туда вверх
Поистине, я сам охотно проводил бы тебя туда, досточтимый, ибо я люблю всех
В моём царстве ни с кем не должно быть несчастья; пещера моя — хорошая
Но кто снимет с плеч твою печаль? Для этого я слишком слаб. Поистине,
Ибо этот старый Бог не жив более: он основательно умер».
Так говорил Заратустра. |
|
Самый безобразный — Долго придётся пережёвывать мне слова их, как хорошие хлебные зёрна; и зубам Но когда дорога опять обогнула скалу, сразу изменился ландшафт, и Заратустра
Но Заратустра погрузился в мрачные воспоминания, ибо ему казалось, что «Заратустра! Заратустра! Разгадай загадку мою! Говори, говори! Что такое месть Я предостерегаю тебя, здесь скользкий лёд! Смотри, смотри, как бы гордость Ты считаешь себя мудрым, ты, гордый Заратустра! Так разгадай же загадку, ты, щелкун — Но когда Заратустра услыхал слова эти, как думаете вы, что случилось с «Я отлично узнаю тебя, — сказал он голосом, звучавшим, как медь, — ты
Ты не вынес того, кто видел тебя, — кто всегда и насквозь видел Так говорил Заратустра и хотел идти, но невыразимый схватил его за край — останься! Не проходи мимо! Я угадал, какой топор сразил тебя: хвала тебе, о Ты угадал, я знаю это, каково тому, кто его убил, — убийце Бога. Останься!
К кому же стремился я, как не к тебе? Останься, сядь! Но не смотри на меня! Они преследуют меня — теперь ты последнее убежище моё. Не ненавистью Разве успех не был доселе на стороне хорошо преследуемых? И кто хорошо — от их сострадания бегу я и прибегаю к тебе. О Заратустра, защити меня, ты — ты угадал, каково тому, кто убил его. Останься! И если ты хочешь
Ты сердишься, что я так долго уже заикаюсь и спотыкаюсь? Что я даю уже советы — у которого самые большие и тяжёлые ноги. Где я шёл, там дорога
Но по тому, как ты прошёл молча мимо меня, как ты покраснел, я это видел, — я
Всякий другой бросил бы мне милостыню свою, сострадание своё, взором и речью. — для этого я слишком богат, богат великим, ужасным, самым безобразным С трудом ушёл я из толпы сострадательных, — чтобы найти единственного, — будь оно божеским, будь оно человеческим состраданием — оно перечит стыду.
Но сострадание называется сегодня у всех маленьких людей самой добродетелью —
Поверх всех их смотрю я, как смотрит собака поверх спин овец, копошащихся в
Как цапля, закинув голову, с презрением смотрит поверх мелководных прудов, —
Давно уже дано им право, этим маленьким людям, — так что дана им
И «истиной» называется сегодня то, о чём говорил проповедник, сам вышедший из
Этот нескромный давно уже сделал маленьких людей горделивыми — он, учивший
Отвечал ли кто нескромному учтивее? — Но ты, о Заратустра, прошёл мимо него и Ты предостерегал от его заблуждения, ты первый предостерегал от сострадания —
Ты стыдишься стыда великих страданий; и поистине, когда ты говоришь: «От сострадания — когда ты учишь: «Все созидающие тверды, всякая великая любовь выше их Но и ты сам — остерегайся ты сам своего сострадания! Ибо многие Я предостерегаю тебя и против меня. Ты разгадал мою лучшую, мою худшую
Но он — должен был умереть: он видел глазами, которые всё видели, — он
Его сострадание не знало стыда: он проникал в мои самые грязные закоулки.
Он видел всегда меня: такому свидетелю хотел я отомстить — или самому
Бог, который всё видел, не исключая и человека, — этот Бог должен был Так «Ты, невыразимый, — сказал он, — ты предостерёг меня от своего пути. В
Моя пещера велика и глубока, и много закоулков в ней; там находит самый
И поблизости есть сотни расщелин и сотни убежищ для животных пресмыкающихся,
Ты, изгнанный, сам себя изгнавший, ты не хочешь жить среди людей и
И прежде всего разговаривай с моими животными! Самое гордое животное и самое Так говорил Заратустра и пошёл своей дорогою, ещё задумчивее и ещё медленнее, «Как беден, однако, человек! — думал он в сердце своём. — Как безобразен, как Мне говорят, что человек любит себя самого, — ах, как велико должно быть это И этот столько же любил себя, сколько презирал себя, — по-моему, он великий
Никого ещё не встречал я, кто бы глубже презирал себя, — а это и есть Я люблю великих презирающих. Но человек есть нечто, что должно превзойти». —
|
|
Добровольный нищий Когда «Что со мной? — спросил он себя. — Что-то тёплое и живое подкрепляет меня,
Уже я не так одинок, неведомые спутники и братья бродят вокруг меня, их
Осматриваясь кругом и ища утешителей в одиночестве своём, он увидел коров,
Когда же Заратустра подошёл совсем близко к ним, услыхал он отчётливо
Тогда Заратустра стремительно бросился на возвышение и разогнал коров, ибо он «Чего я здесь ищу? — отвечал он. — Того же самого, чего ищешь и ты,
Ему хотел я научиться у этих коров. Ибо, знаешь ли, половину утра говорю я к Если мы не вернёмся назад и не будем как коровы, мы не войдём в Царство
И поистине, если бы человек приобрёл целый мир и не научился одному — — от великой скорби своей; но она называется сегодня отвращением. А у
Так Это человек, свободный от отвращения, это сам Заратустра, победитель великого
И, говоря так, он с глазами, полными слёз, поцеловал руку тому, кому он «Не говори обо мне, ты, странный, милый человек! — сказал Заратустра, — который устыдился богатства своего и богатых и бежал к самым бедным, чтобы «Но они не приняли меня, — сказал добровольный нищий, — ты хороню знаешь это. «Там научился ты, — прервал Заратустра говорившего, — насколько труднее уметь «Особенно в наши дни, — отвечал добровольный нищий, — особенно теперь, когда
Ибо, ты знаешь, настал час великого восстания черни и рабов, восстания Теперь возмущает низших всякое благодеяние и подачка; и те, кто слишком Кто сегодня, подобно пузатой бутылке, сочится сквозь слишком узкое горлышко,
Похотливая алчность, желчная зависть, подавленная мстительность, надмевание «А почему же оно не у богатых?» — спросил испытующе Заратустра, отгоняя «К чему испытуешь ты меня? — отвечал он. — Ты сам знаешь это лучше меня. Что — к каторжникам богатства, извлекающим выгоды свои из всякого мусора, с — к этой раззолоченной, лживой черни, предки которой были воришками, или Чернь сверху, чернь снизу! Что значит сегодня «бедный» и «богатый»! Эту
Так говорил миролюбивый проповедник, а сам тяжело пыхтел и потел при своих «Ты совершаешь над собою насилие, ты, нагорный проповедник, употребляя такие
И, как мне кажется, даже желудок твой: ему противны всякий гнев и
Скорее кажешься ты мне любителем растительной пищи и собирателем трав и «Ты угадал, — отвечал добровольный нищий с облегчённым сердцем. — Я люблю мёд — а также что требует много времени и над чем трудятся целые дни рты кротких
Но дальше всех ушли в этом эти коровы: они изобрели пережёвывание и лежание «Ну что ж! — сказал Заратустра. — Тебе бы следовало увидеть и моих
Смотри, там дорога ведёт к пещере моей: будь гостем её этой ночью. И поговори — пока я сам не вернусь. А теперь меня поспешно отзывает от тебя крик о А теперь простись поскорее со своими коровами, странный милый человек! как бы — «За исключением одного, которого я люблю ещё больше, — отвечал добровольный «Прочь уходи от меня! ты низкий льстец! — закричал Заратустра со злобою. — «Прочь, прочь от меня!» — закричал он ещё раз и замахнулся своей палкой на |
|
Тень Но Поистине, это становится слишком много для меня; эти горы кишат людьми,
Моя тень зовёт меня? Что мне до тени моей! Пусть бежит себе за мною! я —
Так говорил Заратустра в сердце своём и бежал дальше. Но тот, кто был позади «Как! — говорил он. — Разве самые смешные вещи с давних пор не случались с Поистине, безумие моё сильно выросло в горах! И вот теперь слышу я, как шесть Но разве Заратустра имеет право бояться какой-нибудь тени? И наконец, мне
Так говорил Заратустра, смеясь глазами и всем нутром своим; он остановился и «Кто ты? — спросил Заратустра грубо. — Что делаешь ты здесь? И почему «Прости меня, — отвечала тень, — что это я; и если я тебе не нравлюсь, ну что
Я — странник, который уже много ходил по пятам твоим; вечно в дороге, но без
Как? Неужели должна я всегда быть в пути? Увлекаемой и гонимой каждым ветром? На всякой поверхности побывала я уже; как усталая пыль, спала я на зеркалах и
Но за тобой, о Заратустра, я следовала и преследовала тебя дольше всего, и,
С тобой обошла я самые далёкие, самые холодные миры, как призрак, который
Вместе с тобою стремилась я ко всему запретному, самому дурному и дальнему: и
Вместе с тобою разбила я всё, что когда-либо чтило сердце моё, все
Вместе с тобою разучилась я вере в слова, ценности и великие имена. Когда «Нет истины, всё позволено» — так убеждала я себя. В самые холодные воды Ах, куда девалось всё доброе, и весь стыд, и вся вера в добрых! Ах, куда Слишком часто, поистине, следовала я по пятам за истиной: и она давала мне
Слишком многое прояснилось для меня: теперь оно уже не касается меня. Уже «Жить, как мне нравится, или вовсе не жить» — так хочу я, так хочет даже Есть ли ещё у меня — цель? Пристань, куда бежит парус мой? Попутный ветер? Ах, только тот, кто знает, куда он едет, знает также,
Что ещё осталось мне? Усталое, дерзкое сердце; беспокойная воля; крылья
А это искание своего дома: о Заратустра, ты ведь знаешь, это искание «Где — дом мой?» Я спрашиваю о нём, ищу и искала его и нигде не нашла.
Так И не малая опасность грозит тебе, ты, вольнодумец и странник! Плохой день был Таким беспокойным, как ты, может наконец даже тюрьма показаться блаженством.
Берегись, чтобы тебя наконец не уловила в сети какая-нибудь узкая вера,
Ты утратила цель; увы, как прошутишь и как утешишь ты эту утрату? Вместе с Бедный, блуждающий мечтатель, уставший мотылёк! не хочешь ли ты на этот вечер Эта дорога ведёт к пещере моей. А теперь я скорее убегу от тебя. Уже ложится
Я побегу один, чтобы опять стало светло вокруг меня. К тому же я ещё долго Так говорил Заратустра. |
|
В полдень —
Так и сделал Заратустра; и лишь только он лёг на землю, среди таинственной «Тише! Тише! Не стал ли мир совершенен? Что же, однако, происходит со мной? Как лёгкий ветерок невидимо танцует по гладкому морю, лёгкий, как перышко,
Глаз не смыкает он мне, душу оставляет он бодрствовать. Лёгок он, поистине!
Он убеждает меня, я не знаю, как? он дотрагивается внутри меня ласкающей — какой она становится длинной и усталой, моя странная душа! Неужели вечер Долго потягивается она, — всё больше и больше! она лежит тихо, странная душа — Как корабль, зашедший в самую тихую пристань свою, — теперь опирается он на Когда такой корабль пристаёт к берегу, жмётся к нему — тогда достаточно,
Как такой усталый корабль в тихой пристани, так отдыхаю и я теперь близко к
О счастье! О счастье! Не хочешь ли ты запеть, о душа моя? Ты лежишь в траве.
Берегись! Жаркий полдень спит на нивах. Не пой! Тише! Мир совершенен.
Не пой, ты, полевая птичка, о душа моя! Не шепчи даже! Смотри — кругом — старую, потемневшую каплю золотого счастья, золотого вина? Счастье — «Для счастья, как мало надо для счастья!» — так говорил я когда-то и считал
Ибо всё самое малое, самое тихое, самое лёгкое, шорох ящерицы, дуновение, — Что случилось со мною: слушай! Не улетело ли время? Не падаю ли я? Не упал — Что происходит со мною? Тише! Меня кольнуло — о, горе! — в сердце? В самое — Как? Не стал ли мир сейчас совершенен? Круглым и зрелым? О золотой круглый Теперь вы выспались, долго ли спали вы? Половину вечности? Ну, вставай (Но тут он снова заснул, а душа его противилась, защищалась и опять легла) — «Вставай, — говорил Заратустра, — ты, маленькая воровка, тунеядка! Как? Всё Кто же ты, о душа моя!» (и тут испугался он, ибо солнечный луч упал с неба на «О небо надо мной, — сказал он, вздыхая, и сел, — ты глядишь на меня? Ты Когда выпьешь ты эту каплю росы, упавшую на всё земное, — когда выпьешь ты — когда, о родник вечности! ты, радостная, ужасающая полуденная бездна! когда Так говорил Заратустра и поднялся с ложа своего у дерева, как бы после |
|
Приветствие Лишь
Тогда Заратустра бросился к пещере своей, и вот какое зрелище ожидало его
На всё это смотрел Заратустра с великим удивлением; затем разглядел он «Вы, отчаявшиеся! Вы, странные люди! Это ваш крик о помощи слышал я? И — в моей собственной пещере сидит он, высший человек! Но чему удивляюсь я! Не Однако мне кажется, что вы не годитесь для совместного общества, вы, — некто, который опять заставит вас смеяться, добрый, весёлый шутник, танцор, Но простите мне, вы, отчаявшиеся, что я обращаюсь к вам с такой ничтожной — вы сами и вид ваш, простите меня! Ибо всякий, кто смотрит на отчаявшегося,
Мне самому придали вы эту силу — драгоценный дар, мои высокие гости!
Здесь царство моё и владения мои: но всё моё на этот вечер и эту ночь должно В моём доме, у очага моего никто не должен отчаиваться, в моих владениях Второе же — мой мизинец. И если он у вас, возьмите и всю руку, ну что Так говорил Заратустра и смеялся, полный любви и злобы. После этого «По тому, о Заратустра, как ты предложил нам руку и привет свой, узнаём мы в — но кто сумел бы, как ты, унизиться с такой гордостью? Это — ободряет
Чтобы видеть только это, мы охотно поднялись бы на более высокие горы, чем
И вот, уже прекратился всякий крик наш о помощи. Уже открыты мысли и сердца
Ничего, о Заратустра, не растёт на земле более радостного, как высокая, сильная
С пинией сравниваю я, о Заратустра, всякого, кто вырастает подобно тебе: — простирающий крепкие зелёные ветви за пределы господства своего, — ещё мощнее отвечающий, повелевающий, победоносный; о, кто бы ни поднялся на Под деревом твоим, о Заратустра, оживляется и печальный и неудачник, при виде
И, поистине, на гору твою и к дереву твоему обращены сегодня многие взоры; И все, кому ты некогда по каплям вливал в уши песню свою и мёд свой; все, кто «Жив ли ещё Заратустра? Не стоит больше жить, всё равно, всё тщетно, — или мы «Почему не приходит тот, кто так давно возвестил о себе? — так вопрошают Теперь случается, что само одиночество истлело и распадается, подобно могиле,
Теперь волны поднимаются всё выше и выше вокруг горы твоей, о Заратустра. И
И то, что мы, отчаявшиеся, теперь пришли в пещеру твою и уже свободны от — ибо он сам находится на пути к тебе, последний остаток Бога среди людей, а — все, что не хотят жить, если только не научатся снова надеяться — Так говорил король справа и схватил руку Заратустры, чтобы поцеловать её; но «Гости мои, вы, высшие люди, я хочу говорить с вами по-немецки и ясно. Не вас («По-немецки и ясно? Боже упаси! — сказал тут король слева в сторону; Но он хочет сказать «по-немецки и грубо» — ну что ж! По нынешним временам это Пусть, поистине, вы будете, вместе взятые, высшими людьми; но для меня — вы
Для меня это значит: для неумолимого, что молчит во мне, но не всегда будет
Ибо кто сам ходит на больных и слабых ногах, подобно вам, тот хочет прежде
Но ни рук моих, ни ног моих не щажу я, я не щажу своих воинов: как же С вами погубил бы я всякую победу. И многие из вас упали бы, услыхав громкий
Также вы для меня недостаточно прекрасны и недостаточно благородны. Я
Ваши плечи давит много тяжестей, много воспоминаний; много злых карликов
И пусть вы высоки и более высокого рода: многое в вас криво и безобразно. Нет
Вы только мост: пусть высшие перейдут через вас! Вы означаете ступени; не Быть может, из семени вашего некогда вырастет настоящий сын и совершенный
Не вас жду я здесь, в этих горах, не с вами спущусь я вниз в последний раз. — не люди великой тоски, великого отвращения, великого пресыщения и не — Нет! нет! трижды нет! Других жду я здесь, в этих горах, и без них не — высших, более сильных, победоносных, более весёлых, таких, у которых О желанные гости мои, вы, странные люди, — неужели вы ещё ничего не слыхали о Говорите же мне о садах моих, о блаженных островах моих, о новом прекрасном Об этом даре прошу я у любви вашей, чтобы говорили вы мне о детях моих. Ими — чего ни отдал бы я, чтобы иметь лишь одно: этих детей, эти Так говорил Заратустра и внезапно прервал речь свою: ибо им овладела тоска |
|
Тайная вечеря На Одно бывает необходимее другого, так говоришь ты сам: ну что ж, одно для меня
Кстати: разве не пригласил ты меня на трапезу? И здесь находятся Кроме того, все мы уже слишком много говорили о замерзании, утоплении, (Так говорил прорицатель; но, когда звери Заратустры услыхали слова эти, они «Включая сюда и страх умереть от жажды, — продолжал прорицатель. — И хотя я Не всякий, как Заратустра, пьёт от рожденья одну только воду. Вода не годится При этом удобном случае, пока прорицатель просил вина, удалось и королю «Хлеба? — возразил Заратустра, смеясь. — Как раз хлеба и не бывает у — пусть скорее заколют их и приправят шалфеем: так люблю я. Также нет
Мы скоро устроим знатный пир. Но кто хочет в нём участвовать, должен также
Это предложение пришлось всем по сердцу; только добровольный нищий был против «Слушайте-ка этого чревоугодника Заратустру! — сказал он шутливо. — Для того Теперь понимаю я, чему он некогда нас учил, говоря: «Хвала малой бедности!», «Будь весел, как я, — отвечал Заратустра. — Оставайся при своих привычках, Я — закон только для моих, а не закон для всех. Но кто принадлежит мне, — находить удовольствие в войнах и пиршествах, а не быть букой и
Лучшее принадлежит моим и мне; и если не дают нам его, мы сами его берём: Так говорил Заратустра; но король справа заметил: «Странно! Слыханы ли И, поистине, весьма редко встречается мудрец, который был бы умён и вдобавок
Так говорил король справа и удивлялся; осёл же злорадно прибавил к его речи |
|
О высшем человеке 1 Когда
И когда я говорил ко всем, я ни к кому не говорил. Но к вечеру канатные
Но с новым утром пришла ко мне и новая истина — тогда научился я говорить: «Что Вы, высшие люди, этому научитесь у меня: на базаре не верит никто в высших «Вы, высшие люди, — так моргает толпа, — не существует высших людей, мы все Перед Богом! — Но теперь умер этот Бог. Но перед толпою мы не хотим быть 2 Перед
С тех пор как лежит он в могиле, вы впервые воскресли. Только теперь Поняли ли вы это слово, о братья мои? Вы испугались: встревожилось сердце Ну что ж! вперёд! высшие люди! Только теперь гора человеческого будущего 3 Самые К сверхчеловеку лежит сердце моё, он для меня первое и единственное, —
О братья мои, если что я могу любить в человеке, так это только то, что он
Ваша ненависть, о высшие люди, пробуждает во мне надежду. Ибо великие
Ваше отчаяние достойно великого уважения. Ибо вы не научились подчиняться, вы
Ибо теперь маленькие люди стали господами: они все проповедуют покорность,
Всё женское, всё рабское, и особенно вся чернь: это хочет теперь стать Они неустанно спрашивают: «как лучше, дольше и приятнее сохраниться
Этих господ сегодняшнего дня превзойдите мне, о братья мои, — этих маленьких Превзойдите мне, о высшие люди, маленькие добродетели, маленькое И лучше уж отчаивайтесь, но не сдавайтесь. И поистине, я люблю вас за то, что 4 Есть У холодных душ, у мулов, у слепых и у пьяных нет того, что называю я
Кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватает бездну когтями орла 5 «Человек «Человек должен становиться всё лучше и злее» — так учу я. Самое злое
Могло быть благом для проповедника маленьких людей, что страдал и нёс он
Но всё это сказано не для длинных ушей. Не всякое слово годится ко всякому 6 О Или что хочу я отныне удобнее уложить вас спать, страдающих? Или указать вам, Нет! Нет! Трижды нет! Всё больше все лучшие из рода вашего должны гибнуть, — — только этим путём вырастает человек до той высоты, где молния порождает и На немногое, на долгое, на дальнее направлена мысль моя и тоска моя — что мне По-моему, вы ещё недостаточно страдаете! Ибо вы страдаете собой, вы ещё не
7 Мне
Моя мудрость собирается уже давно, подобно туче, она становится всё спокойнее Для этих людей сегодняшнего дня не хочу я быть светом, ни называться 8 Вы
Особенно когда они хотят великих вещей! Ибо они возбуждают недоверие к — пока наконец они не изолгутся, косые, снаружи окрашенные, но внутри
Будьте тут особенно осторожны, о высшие люди! Ибо нет для меня сегодня ничего
Не принадлежит ли это «сегодня» толпе? Но толпа не знает, что велико, что 9 Будьте
Чему толпа научилась верить без оснований, кто мог бы у неё это опровергнуть На базаре убеждают жестами. Но основания делают толпу недоверчивой.
И если когда-нибудь истина достигала там торжества, то спрашивайте себя с Остерегайтесь также учёных! Они ненавидят вас: ибо они бесплодны! У них
Они кичатся тем, что они не лгут: но неспособность ко лжи далеко ещё не есть Отсутствие лихорадки далеко ещё не есть познание. Застывшим умам не верю я. 10 Если Но ты сел на коня? Ты быстро мчишься теперь вверх к своей цели? Ну что ж, мой Когда ты будешь у цели своей, когда ты спрыгнешь с коня своего, — именно на высоте 11 Вы,
Не позволяйте вводить себя в заблуждение! Кто же ближний ваш? И если Разучитесь же этому «для» вы, созидающие: ибо ваша добродетель требует, чтобы «Для ближнего» — это добродетель только маленьких людей: у них говорят: «один В эгоизме вашем, вы, созидающие, есть осторожность и предусмотрительность
В ребёнке вашем вся ваша любовь, в нём же и вся ваша добродетель! Ваше дело, 12 Вы,
Спросите у женщин: родят не потому, что это доставляет удовольствие. Боль
Вы, созидающие, и в вас есть много нечистого. Это потому, что вы должны быть
Новорожденный: о, как много новой грязи появилось с ним на свет! 13 Не Ходите по стонам, по которым уже ходила добродетель отцов ваших! Как могли бы Но кто хочет быть первенцем, пусть смотрит, как бы не сделаться ему Что было бы, если бы потребовал от себя целомудрия тот, чьи отцы посещали Это было бы безумием! Для него, поистине, будет уже много, если будет он
И если бы основывал он монастыри и писал над дверью: «дорога к святому», — я Он основал для себя самого смирительный дом и убежище, — на здоровье! Но я не
В уединении растёт то, что каждый вносит в него, даже внутренняя скотина.
Существовало ли до сих пор на земле что-нибудь более грязное, чем 14 Оробевшими,
Но что ж из этого, вы, играющие в кости! Вы не научились играть и смеяться, И если вам не удалось великое, значит ли это, что вы сами — не удались? И 15 Чем Будьте бодры, что из этого! Сколь многое ещё возможно! Учитесь смеяться над Что ж удивительного, что вы не удались или что удались наполовину, вы, Всё, что есть в человеке самого далёкого, самого глубокого, звездоподобная Что ж удивительного, если иной котёл разбивается! Учитесь смеяться над собой, И, поистине, сколь многое удалось уже! Как богата эта земля маленькими, Окружайте себя маленькими, хорошими, совершенными вещами, о высшие люди! Их 16 Что Разве не нашёл он на земле никаких оснований для смеха? Значит, искал он плохо. Дитя находит здесь основания для смеха.
Он — недостаточно любил: иначе он полюбил бы и нас, смеющихся? Но он
Надо ли тотчас проклинать, где не любишь? Это — кажется мне дурным вкусом. Но
И он сам недостаточно любил; иначе он меньше сердился бы, что не любят его.
Сторонитесь всех этих безусловных! Это бедный, больной род, род толпы — они
Сторонитесь всех этих безусловных! У них тяжёлая поступь и тяжёлые сердца — 17 Кривым
Походка обнаруживает, идёт ли кто уже по пути своему, — смотрите, как
И, поистине, статуей не сделался я, ещё не стою я неподвижным, тупым и
И хотя есть на земле трясина и густая печаль, — но у кого лёгкие ноги, тот
Возносите сердца ваши, братья мои, выше, всё выше! И не забывайте также и 18 Этот
Заратустра танцор, Заратустра лёгкий, машущий крыльями, готовый лететь, Заратустра вещий словом, Заратустра вещий смехом, не нетерпеливый, не 19 Возносите Существуют и в счастье тяжеловесные звери, есть неуклюжие от рожденья. Они
Но лучше быть дурашливым от счастья, чем дурашливым от несчастья, лучше неуклюже — даже у худшей вещи есть хорошие ноги для танцев: так учитесь же вы сами, о Разучитесь же скорби и всякой печали толпы! О, какими печальными кажутся мне 20 Подражайте
Хвала доброму неукротимому духу, который даёт крылья ослам, который доит — который есть враг всем чертополошным и взбалмошным головам, всем увядшим Который ненавидит чахлых псов из толпы и всякое неудачное мрачное отродье; О высшие люди, ваше худшее в том, что все вы не научились танцевать, как Сколь многое ещё возможно! Так научитесь же смеяться поверх самих Этот венец смеющегося, этот венец из роз, — вам, братья мои, кидаю я этот |
|
Песнь тоски 1 Когда «О чистый запах, — воскликнул он, — о блаженная тишина, меня окружающие! Но Скажите мне, звери мои: эти высшие люди все вместе — быть может, они пахнут — И Заратустра повторил ещё раз: «Я люблю вас, звери мои!» Орёл же и змея 2 Но И вот уже, о высшие люди, — позвольте и мне, подобно ему, пощекотать вас этим — который до глубины души противник этого Заратустры, — простите это ему!
Всем вам, какое бы почитание ни воздавали вы себе на словах, будете ли вы — всем вам, страдающим подобно мне великим отвращением, для которых
Я знаю вас, о высшие люди, я знаю его, — я знаю также этого демона, которого — похожим на новый удивительный маскарад, в котором находит удовольствие мой Но он уже овладевает мною и угнетает меня, этот дух тоски, этот демон — шире раскройте глаза! — ему хочется прийти нагим, мужчиной или День отзвучал, для всех вещей наступает теперь вечер, даже для лучших вещей; Так говорил старый чародей, лукаво оглянулся и схватил свою арфу. 3 Когда яснеет воздух и на землю, Как утешение, роса нисходит Стопой невидимой, неслышанной и нежной, Как всё несущее успокоенья сладость, — Ты вспоминаешь ли, горячая душа, — Какою жаждою томилась ты когда-то По ниспадающим с небес слезам-росинкам, Усталая в изнеможенье жалком, Под злыми взглядами спускавшегося солнца, Спешившего тропинкой пожелтевшей Злорадно ослеплявшими лучами Между дерев, черневших вкруг меня.
Ты истины жених? так тешились они.
Нет, ты поэт, и только.
Ты хищный, лживый, ползающий зверь, Который должен лгать, Под маской хитрой жертву карауля, Сам маска для себя И сам себе добыча.
И это истины жених? О нет! Лишь скоморох, поэт, и только! Хитро болтающий под маскою затейной, Ты, рыскающий вкруг, карабкаясь, всползаешь — По ложным из нагромождённых слов мостам, По лживым радугам среди небес обманных. Лишь скоморох, поэт, и только! И это — истины жених? О нет! Ты не стоишь холодный, неподвижный, Как образ божества, спокойный, Как изваяние его пред храмом, Как врат Господних страж…
Ты добродетельной устойчивости враг, Не в храмах дома ты, а в дикой чаще, Ты полн упрямого, кошачьего стремленья, Рад выпрыгнуть в окно под всякий случай И лесу девственному рад кричать приветно, Что в чаще непролазной ты носился.
Средь пёстрых хищников в косматых шкурах, Греховной красоты здоровья полный, — Что, сладострастно ноздри раздувая, Насмешливый в блаженстве кровожадном, Ты хищничал и крался полный лжи. Порой орлу подобно с высоты, Уставив в глубину недвижный взгляд, В своё владенье, в пропасть смотришь долго, Как, вглубь стремясь, она всё ниже, вниз Змеится кольцами, спускаясь внутрь — И вдруг Затем В падении отвесном Полёт, как меч, направив, В ягнят ударил ты, Стремительно бросаясь с хищным жаром Терзать ягнят Со злобой против всех овечьих душ И яростно кипя на всё, что смотрит Овцеподобно, ягнеоко и курчаво, С приветной тупостью ягнят молочных. Вот так Пантеры свойств, орлиных качеств Исполнены поэта ощущенья, Они твои под тысячью личин. Твои, поэт и скоморох! Ведь это ты, признавший в человеке Так безразлично Бога и овцу, И божество терзая в человеке, В нём также и овцу терзаешь ты, Терзаешь, радуясь. Твоё блаженство в этом, Блаженство злой пантеры и орла, Блаженство скомороха и поэта. Когда яснеет воздух и луна Серпом зеленоватым между тучек, Среди полос пурпурных вдруг мелькнувши, Прокрадётся, завистливо, как враг, Дневного света враг, — Она всё ближе, ближе подступает, Подрезывая тайно, постепенно Ковры из роз, гирляндами висящих, Пока цветы с головкой побледневшей Не опрокинутся в ночную тьму. Так я упал когда-то с высоты, Где в сновиденьях правды я носился — Весь полный ощущений дня и света, Упал я навзничь в тьму вечерней тени, Испепелённый правдою одною И жаждущий единой этой правды. — Ты помнишь ли ещё, горячая душа, Как мы тогда томились этой жаждой, Томились тем, что ты в изгнанье вечном От всякой правды далеко, Лишь скоморох, поэт, и только. |
|
О науке Так Лживый и утончённый, ты соблазняешь к неведомым страстям и к неведомым Горе всем свободным умам, которые не остерегаются таких чародеев! Они — ты старый, мрачный демон, в жалобе твоей слышится манящая свирель, ты похож Так говорил совестливый; старый же чародей оглядывался вокруг, наслаждаясь
Так поступают все эти высшие люди. Но ты, должно быть, мало понял из песни «Ты хвалишь меня, — возразил совестливый, — отделяя меня от себя; ну что ж! о свободные души, куда девалась свобода ваша! Вы кажетесь мне похожими на В вас, о высшие люди, ещё много есть из того, что чародей называет своим злым
И, поистине, мы достаточно говорили и думали вместе, прежде чем Заратустра
И мы ищем различного даже здесь, наверху, вы и я. Ибо я ищу побольше устойчивости, — теперь, когда всё колеблется, когда вся земля дрожит. Но когда я вижу глаза — побольше трепета, побольше опасности, побольше землетрясения. Вы хотите, — вы хотите самой трудной, самой опасной жизни, внушающей мне
И не те, что выводят вас из опасности, нравятся вам больше всего, а
Ибо страх — наследственное, основное чувство человека; страхом объясняется
Ибо страх перед дикими животными — этот страх дольше всего воспитывается в
Этот долгий, старый страх, ставший наконец тонким и одухотворённым, — нынче,
Так говорил совестливый; но Заратустра, который только что вернулся в пещеру
Ибо страх — исключение для нас. Но мужество, дух приключений, любовь к
Самым диким, самым мужественным животным позавидовал он и отнял у них все Это мужество, ставшее наконец духовничьим, духовным, это мужество «Заратустрой!» — крикнули в один голос все собравшиеся и громко И разве я сам не предостерегал вас от него, когда говорил, что он обманщик, Особенно когда он показывается нагим. Но разве я ответствен за козни его! Ну что ж! Будем опять добрыми и весёлыми! И хотя Заратустра смотрит уже — но прежде чем наступит ночь, научится он снова меня любить и хвалить, он не Он — любит врагов своих; это искусство понимает он лучше всех, кого Так говорил старый чародей, и высшие люди согласились с ним; так что |
|
Среди дочерей 1 «Не
Уже лучшим образом угостил нас этот старый чародей всем худшим, что было у
Эти короли, кажется мне, ещё делают перед нами хорошую мину: ибо этому — скверная игра ползущих облаков, влажной тоски, заволоченного неба, — скверная игра нашего плача и крика о помощи — останься у нас, Заратустра! Ты напитал нас крепкой пищею мужей и подкрепляющими изречениями — не допускай Ты один делаешь окружающий тебя воздух крепким и чистым! Находил ли я И однако, много стран видел я, нос мой научился различать и оценивать разный Кроме, — кроме, — о, прости мне одно старое воспоминание! Прости мне одну
Ибо и у них был такой же хороший, чистый воздух Востока; там был я всего Тогда любил я этих девушек Востока и другие царства с лазоревыми небесами,
Вы не поверите, как чинно сидели они, когда не танцевали, глубокие, но без пёстрые и чуждые, поистине! но без туч: загадки, которые легко разгадывались,
Так говорил странник, называвший себя тенью Заратустры, и, прежде чем 2 Пустыня — Ха! Торжественно! Достойное начало! Торжественно, по-африкански, да! Достойно даже льва Иль обезьяны — ревуна морали; Но ведь совсем ничто для вас, Прелестные мои подруги.
А между тем сидеть у ваших ног Мне, европейцу, у подножья пальм На долю счастье выпало. Села. Да, это удивительно: сижу я Почти в самой пустыне, и, однако, По-прежнему далёкий от неё И опустыненный в Ничто.
Сказать яснее: проглотил меня Оазис маленький, Который, вдруг зевнув, Мне ротик свой открыл навстречу, И в эти тонко пахнущие губки Попал я вдруг и там пропал, Ворвался, проскочил, и вот я среди вас, Подруги мои милые. Села. Да слава, слава оному киту, Коль так же хорошо в нём было гостю! Ведь ясен вам, не правда ли, вполне Намек учёный мой? Да здравствует вовек китово чрево, Когда оно таким же милым было Оазисом-брюшком, как мой приют; Но это мне сомнительно, конечно, Ведь прибыл к вам я из Европы, Что недоверчивей всех старых жёнок в мире.
Пусть сам Господь исправит то! Аминь. Переслащённый, словно финик смуглый, И вожделений золотистых полн, как он, Я с вами здесь в оазисе-малютке, — Как он, томлюсь по девичьей мордашке, По зубкам-грызунам, по белоснежным, Как девушки, и острым и холодным; По ним-то именно сердца тоскуют Всех распалённых фиников. Села. Как этот южный плод, и сам Похожий на него сверх меры, Лежу я здесь, летучим роем Жучков крылатых окружённый, И вкруг меня в игривой пляске рея, Мелькают также крохотные ваши, Язвительно затейливые ваши Причуды и желаньица…
Вы, окружившие меня облавой молчаливой, Чего-то чающие и немые, Вы кошки-девушки, Зулейка и Дуду. Осфинксовали вы меня кругом (Чтоб много чувств вместить в едино слово — Грех против языка прости мне, Боже), — И я сижу, вдыхая здесь — Чистейший воздух, райский воздух, право, Прозрачно лёгкий в золотых полосках.
Нет, никогда ещё с луны на землю Не ниспадал такой хороший воздух, Ни по случайности, ни по капризу, О чём нам пели древние поэты.
Но это мне сомнительно, конечно, Ведь прибыл к вам я из Европы, Что недоверчивей всех старых жёнок в мире, Пусть сам Господь исправит то! Аминь. Чистейший этот воздух поглощая Ноздрями-кубками, раскрытыми широко, Без будущего, без воспоминаний, Сижу я здесь, прелестные подруги, И всё смотрю, смотрю на эту пальму, Которая, подобно танцовщице, Так изгибается и ластится, качаясь…
Что, заглядевшись, станешь делать то же Подобно танцовщице, долго-долго, Опасно долго, на одной лишь ножке Она стояла до того, что, право, будто О той другой и вовсе позабыла.
По крайней мере, тщетно я старался Сокрывшуюся прелесть разглядеть, Обоих близнецов единства прелесть, — Конечно, именно вторую ножку, В священной близости изящных и воздушных Блестящей юбочки порхающих зубцов.
И если мне, прекрасные подруги, Готовы верить вы охотно — прелесть эту Она утратила.
Уж нет её! Утраченная ножка Навек потеряна, как жалко милой ножки! Где, одинокая, она грустит в разлуке, Покинутая, где она тоскует? Быть может, в ужасе пред белокурым Чудовищем со львиной гривой или, Быть может, уж обглодана до кости Она, увы, изъедена! Села. О, да не плачьте же, не смейте плакать Вы, нежные сердца! В беломолочной груди, словно финик, Сердечко ваше, кошелёк-мешочек Со сладким корешком.
Зулейка, будь мужчиною, довольно! Бодрей, бодрее, бледная Дуду, Не плачь же больше! — — Иль, может быть, Уместней здесь иное средство, сердце, Способное легко унять — скрепить? Как назидательное изреченье, к слову — Или воззвания торжественный призыв? Да, да, зову тебя, Достоинство, на сцену, Честь европейца! Ты добродетелью надутый мех, Шипи, свисти и дуй ещё, Ха! Ещё раз прореви Морали рёвом, Рыкая львом пред дочерьми пустыни, Морали львом! Ведь, милые мои!..
Вой добродетели в Европе заглушает Весь жар души, всю страстность европейца И европейца волчий аппетит.
И вот я перед вами, европеец, И не могу, о Господи, иначе.
Да будет так! Аминь. Пустыня |
|
Пробуждение 1 После «Куда же девалось теперь несчастье их? — спросил он и уже сам вздохнул с — хотя, к сожалению, не разучились ещё вообще кричать». И Заратустра заткнул «Они веселы, — продолжал он, — и кто знает? быть может, на счёт хозяина их; и
Ну что ж! Они старые люди: они выздоравливают по-своему, они смеются
Этот день — победа: он удаляется уже, он бежит, дух тяжести, мой
И кончиться хочет он! Уже настаёт вечер: по морю скачет он, добрый Небо ясное смотрит, мир покоится глубоко: о все вы, странные люди, пришедшие
Так «Они идут на улочку, приманка моя действует, и от них отступает враг их, дух Моя пища мужей действует, мои изречения сочные и сильные — и, поистине, я не
Новые надежды забились в руках и ногах их, сердце их потягивается. Они
Такая пища, конечно, не для детей и не для томных женщин, молодых и старых. Отвращение отступает от этих высших людей: ну что ж! Это — моя победа.
Они открывают сердца свои, хорошее время возвращается к ним, они празднуют и Это считаю я за лучший признак: они становятся благодарными. Ещё
Они — выздоравливающие!» Так говорил Заратустра радостно в сердце 2 Но «Что тут происходит? Что делают они?» — спрашивал он себя и подкрался ко «Все они опять стали набожны, они молятся, они безумцы!» — Аминь! — Осёл же кричал на это И-А.
Он несёт тяготу нашу, он принял образ раба, он кроток сердцем и никогда не — Осёл же кричал на это И-А.
Он не говорит; только миру, им созданному, он вечно говорит Да: так — Осёл же кричал на это И-А.
Незаметным проходит он через мир. В серый цвет тела своего закутывает он — Осёл же кричал на это И-А.
Какая скрытая мудрость в том, что он носит длинные уши и говорит всегда Да и — Осёл же кричал на это И-А.
Ты идёшь прямыми и кривыми путями, и беспокоит тебя мало, что нам, людям, — Осёл же кричал на это И-А.
И вот ты не отталкиваешь от себя никого, ни нищих, ни королей. Детей — Осёл же кричал на это И-А.
Ты любишь ослиц и свежие смоквы, ты неразборчив на пищу. Чертополох радует — Осёл же кричал на это И-А. |
|
Праздник осла 1 Но всякий подумал бы, что вы с вашей новой верою стали худшими из богохульников И ты сам, ты, старый папа, как миришься ты с самим собою, что в таком образе «О Заратустра, — отвечал папа, — прости мне, но в вопросах Бога я
Лучше молиться Богу в этом образе, чем без всякого образа. Поразмысли об этом
Тот, кто говорил «Бог есть дух», — тот делал до сих пор на земле величайший Моё старое сердце бьётся и трепещет от того, что ещё есть на земле чему — «И ты, — сказал Заратустра страннику и тени, — ты называешь и мнишь себя Худшим, поистине, занимаешься ты здесь делом, чем у своих скверных, смуглых «Довольно скверно, — отвечал странник и тень, — ты прав; но что же делать!
Самый безобразный человек виноват во всём: он опять воскресил его. И хотя он — «И ты, — сказал Заратустра, — ты, злой старый чародей, что наделал ты! Кто То, что ты делал, было глупостью; как мог ты, хитрый, делать такую глупость!» «О Заратустра, — отвечал хитрый чародей, — ты прав, это была глупость, — она — «И даже ты, — сказал Заратустра совестливому духом, — подумай же и приложи «Есть нечто, — отвечал совестливый духом и приложил палец к носу, — есть
Быть может, я не имею права верить в Бога; но несомненно, что Бог в этом
Бог должен быть вечным, по свидетельству самых благочестивых: у кого так
И у кого слишком много духа, тот может сам заразиться глупостью и безумством. Ты сам — поистине — даже ты мог бы от избытка мудрости сделаться ослом.
Не идёт ли и совершенный мудрец охотно по самым кривым путям? Как доказывает — «И ты сам наконец, — сказал Заратустра и обратился к самому безобразному Ты кажешься мне преображённым, твой взор горит, плащ возвышенного облекает Правду ли говорят они, что ты опять воскресил его? И к чему? Разве он не был Ты сам кажешься мне воскрешенным — что делал ты? что ниспровергал ты? «О Заратустра, — отвечал самый безобразный человек, — ты — плут! Жив ли он ещё, или воскрес, или окончательно умер, — кто из нас двоих
Одно только знаю я — от тебя самого однажды научился я этому, о Заратустра: «Убивают не гневом, а смехом» — так говорил ты однажды. О Заратустра, ты,
2 Но «О, все вы хитрые проныры и скоморохи! Что притворяетесь и скрываетесь вы Как трепетало сердце каждого из нас от радости и злобы, что вы наконец опять — что вы наконец опять поступали, как поступают дети, именно молились, Но теперь предоставьте мне эту детскую комнату, мою собственную Конечно: если не будете вы как дети, то не войдёте вы в это Небесное «Но мы и не хотим вовсе войти в Небесное Царство: мужами стали мы — и
И ещё раз начал говорить Заратустра: «О мои новые друзья, — говорил он, — вы, — с тех пор как стали вы опять весёлыми! Поистине, вы все расцвели: мне — какая-нибудь маленькая смелая чепуха, какое-нибудь богослужение и праздник осла,
Не забывайте этой ночи и этого праздника осла, вы, высшие люди! Это И если будете вы вновь праздновать этот праздник осла, делайте это из любви к Так говорил Заратустра. |
|
Песнь опьянения 1 Но И тогда случилось то, что было самого изумительного в тот долгий изумительный «Вы все, друзья мои, что теперь у вас на сердце? — спросил самый безобразный
И засвидетельствовать столь многое — это для меня ещё недостаточно. Стоит «Так это была жизнь? — скажу я смерти. — Ну что ж! Ещё раз!» Друзья мои, что теперь у вас на сердце? Не скажете ли вы смерти, подобно мне: Так говорил самый безобразный человек; но было уже близко к полуночи. И как
2 Заратустра между прошедшим и будущим, как тяжёлая туча». Но мало-помалу, пока высшие И тотчас водворилась тишина и тайна вокруг него; а из глубины медленно — Идём! Идём! Идём! Начнём теперь странствовать! Час настал! Начнём 3 Полночь — с такой же таинственностью, с таким же ужасом, с такой же сердечностью, с — уже отсчитавший болезненные удары сердца ваших отцов, — ах! ах! как она Тише! Тише! Слышится многое, что не смеет днём говорить о себе; но теперь, — теперь говорится оно, теперь слышится, теперь крадётся оно в ночные — разве не слышишь ты, с какой таинственностью, с каким ужасом, с какой О, внемли, друг! 4 Горе Ах! Ах! Пёс воет, луна сияет. Я предпочитаю умереть, умереть, чем сказать
Вот я уже умер. Свершилось. Паук, зачем ткёшь ты паутину вокруг меня? Ты — час, когда знобит меня и я мёрзну, час, который спрашивает, неустанно — кому быть господином земли? Кто скажет: так должны вы течь, вы, — час приближается: о человек, о высший человек, внемли! эта речь для тонких 5 Меня Месяц холоден, ветер молчит. Ах! Ах! Летали ли вы уже достаточно высоко? Вы
О добрые плясуны, теперь всякая радость миновала: вино прокисло, все кубки
Вы летали недостаточно высоко — теперь заговорили могилы: «Спасите же О высшие люди, спасите же могилы, воскресите трупы! Ах, почему гложет ещё — колокол глухо звучит, сердце ещё хрипит, червь ещё гложет, червь сердца. 6 Сладкозвучная Ты, старый колокол, ты, сладкозвучная лира! Все скорби разрывали сердце тебе, — зрелой, подобно золотой осени и полдню, подобно моему сердцу отшельника, — — теперь хочет он умереть, умереть от счастья. О высшие люди, чувствуете ли — благоухание, запах вечности, запах золотистого вина, потемневшего и — от опьянелого счастья смерти, от счастья полуночи, которое поёт: мир — так 7 Оставь Моя кожа слишком чиста для твоих рук. Оставь меня, ты, глупый, бестолковый, Самые чистые должны быть господами земли, самые непознанные, самые сильные,
О день, ты ощупью идёшь за мной? Ты протягиваешь руки за моим счастьем? Для О мир, ты хочешь меня? Разве для тебя я от мира? Разве я набожен? — имейте более ловкие руки, прострите их к более глубокому счастью, к более — моё несчастье, моё счастье глубоки, ты, дивный день, но всё же я не Бог и 8 Скорбь — полночная лира, звук колокола, которого никто не понимает, но который должен Свершилось! Свершилось! О юность! О полдень! О послеполудень! Теперь наступил — разве ветер не пёс? Он визжит, он тявкает, он воет. Ах! Ах! Как она Как она сейчас трезво говорит, эта пьяная мечтательница! Она, должно быть, — свою скорбь пережёвывает она во сне, старая, глубокая полночь, и ещё больше 9 Ты, «Что стало совершенным, всё зрелое хочет умереть!» — так говоришь ты. Скорбь шепчет: «Сгинь! Исчезни, ты, скорбь!» Но всё, что страдает, хочет — полным желаний далёкого, более высокого, более светлого. «Я хочу Радость же не хочет ни наследников, ни детей, — радость хочет себя самоё,
Скорбь говорит: «Разбейся, истекай кровью, сердце! Двигайтесь, ноги! Крылья, 10 О Капля росы? Испарение и благоухание вечности? Разве вы не слышите? Разве вы Скорбь также радость, проклятие тоже благословение, ночь тоже солнце, —
Утверждали ли вы когда-либо радость? О друзья мои, тогда утверждали вы также — хотели ли вы когда-либо дважды пережить мгновение, говорили ли вы — всё сызнова, всё вечно, всё сцеплено, всё спутано, всё влюблено одно в — вы, вечные, любите его вечно и во все времена; и говорите также к скорби: 11 Всякая — чего только не хочет радость! она более жаждущая, более сердечная, — она хочет любви, она хочет ненависти, она чрезмерно богата, она дарит, — так богата радость, что она жаждет скорби, зла, ненависти, позора, О высшие люди, по вас томится радость, необузданная, блаженная, — по скорби
Ибо всякая радость хочет себя самоё, вот почему хочет она также сердечной — радость хочет вечности всех вещей, она рвётся в свой кровный, 12 Научились Спойте мне теперь сами ту песню, имя которой — «Ещё раз», а смысл — «во веки О, внемли, друг! Что полночь тихо скажет вдруг? «Глубокий сон сморил меня, — Из сна теперь очнулась я: Мир — так глубок, Как день помыслить бы не смог.
Мир — это скорбь до всех глубин, — Но радость глубже бьёт ключом: Скорбь шепчет: сгинь! А радость рвётся в отчий дом, — В свой кровный, вековечный дом!»
|
|
Знамение Но «Великое светило, — сказал он, как некогда уже говорил он, — ты, глубокое око И если бы они оставались в домах своих, в то время как ты уже проснулось и Ну что ж! Они спят ещё, эти высшие люди, в то время как я уже
За своё дело хочу я приняться и начать свой день — но они не понимают, каковы
Они спят ещё в пещере моей, их сон упивается ещё моими песнями опьянения.
Заратустра говорил это в сердце своём, в то время как солнце поднималось;
Орёл мой проснулся и чтит, подобно мне, солнце. Орлиными когтями хватает он
Но ещё недостает мне моих настоящих людей!» — Так говорил Заратустра; но тут случилось, что он вдруг почувствовал себя как «Что происходит со мной?» — думал Заратустра в удивлённом сердце своём, и «Знамение приближается», — сказал Заратустра, и сердце его
Видя это, Заратустра произнёс одно только слово: «Дети мои близко, мои
Всё это продолжалось или долгое время, или очень короткое время: ибо, в
Но сам Заратустра, оглушённый и поражённый, поднялся с места своего, И вот воспоминание вернулось к нему, и он сразу понял всё, что
О высшие люди, это о помощи вам говорил мне вчера утром старый — помощью вам хотел он соблазнить и искусить меня: о Заратустра, — говорил он
В мой последний грех? — воскликнул Заратустра, гневно смеясь над своим — И ещё раз погрузился Заратустра в себя, опять сел на большой камень и «Сострадание! Сострадание к высшему человеку! — воскликнул он, и лицо Моё страдание и моё сострадание — ну что ж! Разве к счастью стремлюсь я? Я И вот! Лев пришёл, дети мои близко, Заратустра созрел, час мой пришёл. — Это моё утро, брезжит мой день: вставай же, вставай, великий Так говорил Заратустра и покинул пещеру свою, сияющий и сильный, как утреннее |
http://rockmus.boom.ru