Андрей Ранчин
Герой известного бунинского рассказа, не
названный по имени поручик, встречает на пароходе очаровательную попутчицу,
“маленькую женщину”, возвращающуюся с черноморского курорта: “Поручик взял её
руку, поднёс к губам. Рука, маленькая и сильная, пахла загаром. И блаженно и
странно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под
этим лёгким холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем,
на горячем морском песке (она сказала, что едет из Анапы)”. Поручик узнаёт от
дамы, что у неё есть муж и трёхлетняя дочка, но своего имени она так и назвала.

Поручик
и дама сходят на пристани ближайшего города. Вечер, ночь и утро они проводят в
гостинице: “Вошли в большой, но страшно душный, горячо накалённый за день
солнцем номер с белыми опущенными занавесками на окнах и двумя необожжёнными
свечами на подзеркальнике, — и как только вошли и лакей затворил дверь, поручик
так порывисто кинулся к ней и оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что
много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за
всю жизнь ни тот, ни другой”. 
Утром
же они расстаются, и поначалу это расставание нимало не огорчает героя
рассказа: “Нет, мой милый, — сказала она в ответ на его просьбу ехать дальше
вместе, — нет, вы должны остаться до следующего парохода. Если поедем вместе,
всё будет испорчено. Мне это будет очень неприятно. Даю вам честное слово, что
я совсем не та, что вы могли обо мне подумать. Никогда ничего даже похожего на
то, что случилось, со мной не было, да и не будет больше. На меня точно
затмение нашло… Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара…
И
поручик как-то легко согласился с нею. В лёгком и счастливом духе он довез её
до пристани <…> при всех поцеловал на палубе и едва успел вскочить на
сходни, которые уже двинули назад”.
И
только позже, оставшись один, поручик ощутил невыносимое горе и тяжесть
разлуки: “И он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей
жизни без неё, что его охватил ужас, отчаяние”. Чувство давящей тоски от
расставания с женщиной, которая лишь теперь стала ему дорога, становится особенно
тяжёлым при виде сцен чужой жизни — размеренной и равнодушной, словно ничего не
произошло за эти вечер, ночь и утро… “Вероятно, только я один так страшно
несчастен во всём этом городе, — подумал он”. 
Лейтмотив
бунинского рассказа — палящее, жаркое солнце, заливающее город. Сквозной мотив
безжалостных солнечных лучей и раскалённого воздуха наделён дополнительным
смыслом: солнце и жара ассоциируются с жаром и огнём недавно пережитой страсти,
с “солнечным ударом”, который испытали он и она. Во второй части рассказа,
следующей за расставанием героев, в описании солнца и его действия на вещи и на
самого поручика доминируют оттенки значения, связанные с испепелением, с
сожжением. “Погоны и пуговицы его кителя так нажгло, что к ним нельзя было
прикоснуться. Околыш картуза был внутри мокрый от пота, лицо пылало…”; “Он
вернулся в гостиницу, точно совершил огромный переход где-нибудь в Туркестане,
в Сахаре”; “в номере было душно и сухо, как в духовой печи…” Любовь не
столько “возвышает” или дарует счастье, сколько превращает одержимого ею в
пепел… Проявлением этого “пепла” в вещественном мире рассказа становится
“белая густая пыль”, белёсость и загорелое лицо, и глаза поручика. “Поручик
сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет” — так
заканчивает Бунин свой рассказ. 
«Солнечный
удар» был написан автором в изгнании — в Приморских Альпах в 1925 году. Более
чем за четверть века до этого, в 1899 году, был создан и напечатан рассказ
другого известнейшего русского писателя, А.П.Чехова, — «Дама с собачкой».
Фабула этого рассказа и история, описанная в «Солнечном ударе», обладают
несомненным сходством. Герой чеховского произведения, Дмитрий Дмитрич Гуров,
знакомится с замужней дамой, Анной Сергеевной, на курорте, в Ялте, и подобно
решительному поручику почти принуждает её к любовному свиданию: “…он
пристально взглянул на неё и вдруг обнял её и поцеловал в губы, и его обдало
запахом и влагой цветов, и тотчас же он пугливо огляделся: не видел ли кто?
—Пойдёмте
к вам… — проговорил он тихо. 
И
оба пошли быстро.
У
неё в номере было душно”. 
Сравним
в бунинском рассказе: “Поручик пробормотал: 
—
Сойдём… 
—
Куда? — спросила она удивлённо. 
—
На этой пристани. 
—
Зачем? 
Он
промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке. 
—
Сумасшествие… 
—
Сойдём, — повторил он тупо. — Умоляю вас… 
—
Ах, да делайте, как хотите, — сказала она, отворачиваясь”. 
В
отличие от боязливого Гурова, который, целуя Анну Сергеевну, боится быть
увиденным кем-либо, поручик действует смелее и безогляднее. Дмитрий Дмитрич
стал добиваться любовной близости после недели знакомства, в то время как герой
Бунина поступает подобным образом по отношению к женщине, которую впервые
увидел “три часа назад”. И поручик открыто целует её при прощании. Но в главном
ситуации сходны: герои добиваются близости с малознакомыми женщинами, свидание
происходит в душной комнате, и тот и другой провожают женщин — Гуров на поезд,
поручик — на пароход. 
Слепящее
солнце и душный жаркий воздух, лейтмотивы «Солнечного удара», предварены, предугаданы
в «Даме с собачкой»: душно не только в комнате Анны Сергеевны. Духота
ялтинского воздуха становится одной из тем первого разговора Гурова с
заинтересовавшей его дамой: “Говорили о том, как душно после жаркого дня”. В
день, когда она стала возлюбленной Дмитрия Дмитрича, “в комнатах было душно, и
на улицах вихрем носилась пыль, срывало шляпы. Весь день хотелось пить, и Гуров
часто ходил в павильон и предлагал Анне Сергеевне то воды с сиропом, то
мороженого. Некуда было деваться”. 
В
«Солнечном ударе» трижды упоминаются пароходы: на первом из них поручик
знакомится с очаровательной попутчицей, на втором она уплывает из города, на
третьем уезжает он сам. Но пароход есть и в ялтинском рассказе Чехова:
“Вечером, когда немного утихло, они пошли на мол, чтобы посмотреть, как придёт
пароход”. Это вечер того дня, когда Анна Сергеевна станет возлюбленной Гурова.
Сходна и одна деталь обстановки комнат, в которых происходят два свидания —
Гурова с Анной Сергеевной и поручика с безымянной дамой. В комнате возлюбленной
Дмитрия Дмитрича на столе стоит свеча: “…одинокая свеча, горевшая на столе,
едва освещала её лицо, но было видно, что у неё нехорошо на душе”. В
гостиничном номере, где остановились персонажи Бунина, “две необожжённые свечи
на подзеркальнике”. Впрочем, сходство соседствует с различием. Чеховская свеча
словно бросает на произошедшее печальный свет истины: произошедшее для героини
— падение. Отдалённый, смутный прообраз этой свечи — огарок в «Преступлении и
наказании» Ф.М.Достоевского, освещающий Соню Мармеладову и Раскольникова,
читающих евангельский рассказ о воскрешении Лазаря: “Огарок уже давно погасал в
кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу,
странно сошедшихся за чтением вечной книги”. При свете огарка сидят двое
грешников, но Соня кается в своём грехе, и Раскольников раскается в своём. Они
будут прощены и спасены. Так и чеховских героев если не спасёт, то возвысит над
обыденностью чувство, которое окажется любовью. 
А
в «Солнечном ударе» свечи не горят: страстью пылают поручик и его случайная
попутчица, и им не надо света. А их связь не греховна — страсть бунинских
героев вне морали, может быть, выше её… 
Две
дамы, Анна Сергеевна и безымянная знакомая тоже безымянного поручика, внешне
похожи. Обе они — миниатюрные, “маленькие” женщины. 
Как
и героиня бунинского рассказа, Анна Сергеевна фон Дидериц спешит внушить
возлюбленному мысль, что она честная и порядочная женщина: “Верьте, верьте мне,
умоляю вас… — говорила она. — Я люблю честную, чистую жизнь, а грех мне
гадок, я сама не знаю, что делаю. Простые люди говорят: нечистый попутал. И я
могу теперь про себя сказать, что меня попутал нечистый”. 
“Попутал
нечистый” — метафорическое для Анны Сергеевны именование близости с Гуровым,
отводящее долю вины некоей внешней силе. Подобно ей, героиня бунинского
рассказа называла безумие и некую непроизвольность своей близости с поручиком
выражением “солнечный удар”. 
Впрочем,
между двумя выражениями есть также разница, и очень большая.
Медицинско-физиологическое “солнечный удар” — это как бы признание своей
невиновности в произошедшем; случившееся для героини — некая “болезнь”,
душевный и нравственный “обморок”. Женщина была весела и беззаботна, когда
встретилась с поручиком: “Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к
щеке, засмеялась простым прелестным смехом <…> и сказала: 
—Я,
кажется, пьяна… Откуда вы взялись? <…> Но всё равно… Это у меня
голова кружится или мы куда-то поворачиваем?” 
Она
не очень переживает из-за измены мужу: “Спали мало, но утром, выйдя из-за ширмы
возле кровати, в пять минут умывшись и одевшись, она была свежа, как в
семнадцать лет. Смущена ли была она? Нет, очень немного. По-прежнему была
проста, весела и — уже рассудительна”. 
Но
слова Анны Сергеевны фон Дидериц “попутал нечистый” — это признание героиней
греховности содеянного. Измена мужу морально раздавила Анну Сергеевну, лишила
её прежних красоты и молодости: “Анна Сергеевна, эта «дама с собачкой», к тому,
что произошло, отнеслась как-то особенно, очень серьёзно, точно к своему
падению <…> У неё опустились, завяли черты и по сторонам лица печально
висели длинные волосы, она задумалась в унылой позе, точно грешница на
старинной картине. 
—
Нехорошо, — сказала она. — Вы же первый меня не уважаете теперь. <…>
…Было
видно, что у неё нехорошо на душе. <…>
—Пусть
Бог меня простит! — сказала она, и глаза у неё наполнились слезами. — Это
ужасно. 
—
Ты точно оправдываешься. 
—
Чего мне оправдываться? Я дурная, низкая женщина, я себя презираю и об
оправдании не думаю. Я не мужа обманула, а самоё себя. И не сейчас только, а
уже давно обманываю. <…> И вот я стала пошлой, дрянной женщиной,
которую всякий может презирать”. 
Чехов,
во многом обновивший поэтику русской прозы, связь героя и героини оценивает со
строгостью, характерной для русской классической литературы. Оправданием для
Гурова и Анны Сергеевны являются как пошлость, в которой погрязли жена героя и
муж героини, так и природа их чувства: “курортный роман” перерастает в
настоящую любовь. За случайной встречей в душной Ялте последует сумасшедший и
неизбежный приезд Гурова в город С., где живёт Анна Сергеевна, а после его
ялтинская возлюбленная приедет к нему в Москву. “И казалось, что ещё немного —
и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было
ясно, что до конца ещё далеко-далеко и что самое сложное и трудное только ещё
начинается”. 
Чехов
не любит ставить все точки над “i” и часто завершает свои произведения
открытыми финалами (об этом подробно сказано в книге А.П.Чудакова «Поэтика
Чехова». М., 1971). Таким образом он заканчивает и «Даму с собачкой». Но
перемена в душевном настрое Анны Сергеевны и особенно Гурова совершилась:
“Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные,
незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные
разговоры всё об одном. Ненужные дела и разговоры всё об одном отхватывают на
свою лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остаётся какая-то
куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в
сумасшедшем доме или в арестантских ротах!” Несколько выспренний пафос и
нервные интонации сообщают долю иронии этой несобственно-прямой речи,
передающей мысли Гурова. Но в главном она вполне серьёзна. 
Поручик
после встречи и расставания с очаровательной попутчицей тоже ощущает всё иначе:
“У подъезда стоял извозчик, молодой, в ловкой поддёвке, и спокойно курил
цигарку. Поручик взглянул на него растерянно и с изумлением: как это можно так
спокойно сидеть на козлах, курить и вообще быть простым, беспечным,
равнодушным?” И немного дальше: “На углу, возле почты, была фотографическая
витрина. Он долго смотрел на большой портрет какого-то военного в густых
эполетах, с выпуклыми глазами, с низким лбом, с поразительно великолепными
бакенбардами и широчайшей грудью, сплошь украшенной орденами… Как дико,
страшно всё будничное, обычное, когда сердце поражено, — да, поражено, он
теперь понимал это, — этим страшным «солнечным ударом», слишком большим
счастьем!” 
Но
в отличие от чеховского персонажа, увидевшего пошлость быта, среды, в которой
он доселе пребывал, бунинский поручик открывает “всего лишь” обыденность мира,
бытия. От пошлости можно отвернуться, попытаться убежать, — именно это делает
чеховский Гуров. Но от мира убежать нельзя. “Прозрение” поручика влечёт за
собою не преображение, а ощущение невыносимой тяжести и невозвратимой утраты. 
Гуров
приезжает в город, где живёт его возлюбленная. Поручик не может даже послать
телеграмму: “И он вдруг опять быстро встал, взял картуз и стек и, спросив, где
почта, торопливо пошёл туда с уже готовой в голове фразой телеграммы: «Отныне
вся моя жизнь навеки, до гроба, ваша, в вашей власти». Но, дойдя до старого
толстостенного дома, где была почта и телеграф, в ужасе остановился: он знал
город, где она живёт, знал, что у неё есть муж и трёхлетняя дочка, но не знал
ни фамилии, ни имени её! Он несколько раз спрашивал её об этом вчера за обедом
и в гостинице, и каждый раз она смеялась и говорила: 
—
А зачем вам нужно знать, кто я, как меня зовут?”
Да,
поручик полюбил свою попутчицу, полюбил тяжело и безнадёжно. Но любила ли она
его? Слова повествователя об их поцелуе: “никогда ничего подобного не испытал
за всю жизнь ни тот, ни другой” как будто бы несомненно свидетельствуют, что
да. (Между прочим, это единственное высказывание, отражающее знания, которыми
может обладать только рассказчик, но ни один из персонажей «Солнечного удара».)
Отличия
бунинского текста от чеховского связаны с особенным пониманием природы любви
автором рассказа «Солнечный удар». “Бунин, по складу своей натуры, остро ощущал
всю неустойчивость, зыбкость, драматичность самой жизни <…> И потому
любовь в этом ненадёжном, хотя и прекрасном мире оказывалась, по его
представлению, наиболее хрупкой, недолговечной, обречённой” — так пишет об
осмыслении автором «Солнечного удара» любви А.А.Саакянц (СаакянцА. И.А.Бунин // БунинИ.А. Жизнь Арсеньева. Повести и рассказы. М., 1989. С. 38). 
Встреча
двух героев бунинского рассказа — случайность, которой словно бы и не было.
Ведь заканчивается действие рассказа там же, где и началось, — на пароходе; но
теперь поручик один, как будто дамы никогда и не было. Герой и героиня
безымянны; М.В.Михайлова, анализировавшая рассказ, видела в этом особенный
приём абстрагирования от конкретики, приобщающий персонажей к вечности: “В любви
герои Бунина подняты над временем, обстановкой, обстоятельствами. Что мы знаем
о героях «Солнечного удара»? Ни имени, ни возраста” (МихайловаМ.В. И.А.Бунин. «Солнечный удар»:
беспамятство любви и память чувства // Русская литература XIX–XX веков. Учебное
пособие для поступающих в МГУ им. М.В.Ломоносова: В 2 т. 2-е изд., доп. и
перераб. М., 2000. Т. 2. С. 52). Позволим себе с этим не согласиться: неужели
профессия героя и точно указанное воинское звание служат их приобщению
вечности? Безымянность героя связана с тем, что повествование ведётся с его
психологической точки зрения, а человек осознаёт себя самого как неповторимое
“Я”, а не как носителя некоего имени; её же имя не упомянуто, потому что
неизвестно поручику. Невозможно представить себе чеховского Гурова не знающим
имени Анны Сергеевны. Имя свидетельствует о значимости существования, знание
героями имён друг друга — о значимости и значительности их встречи, влекущей за
собой душевные перемены. О такой встрече и пишет Чехов. Бунин повествует о другом
— о мимолётной, ослепительной и испепеляющей вспышке света. Две внешне похожие
истории оказываются в своей глубине совсем разными.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://lit.1september.ru/