СОДЕРЖАНИЕ:
Введение
1. Внешняя политика Германии 1870 –
1898 гг.
1.1 Франко – Прусские отношения
1.2 Образование международных союзов
2. Влияние Бисмарка на политику
Германии
2.1 Отношение политики Бисмарка к
России
2.2 Роль Бисмарка в истории Германии
Заключение
Список литературы


ВВЕДЕНИЕ
Обыкновенно
князя Бисмарка причисляют к самым знаменитым дипломатам новейшего времени и
ставят в один ряд с Талейраном и Меттернихом. И действительно, своей ловкостью
своим умением одерживать так называемые дипломатические победы, блеском своей
деятельности, резонансом, который она вызывала во всей Европе, князь Бисмарк
несомненно заслужил такую же громкую известность, какой пользовались в первой
половине истекающего столетия Талейран и Меттерних. Но деятельность бывшего
германского канцлера не ограничивается одной дипломатической областью. Называть
Бисмарка только дипломатом — значит суживать его значение. Он не только
дипломат, но и государственный человек в самом широком значении этого слова.
Когда он начал принимать деятельное участие в государственных делах, Германия,
как политическое целое, существовала только по имени. В самой Пруссии значение
королевской власти было сильно подорвано. Перед Бисмарком стояла задача:
во-первых, усилить и упрочить королевскую власть, во-вторых, доставить Пруссии
решительное преобладание в Германии и, в-третьих,— слить все германские
государства для успешной внутренней государственной деятельности и для защиты
их внешних интересов. Эта задача была исполнена блестящим образом на
протяжении каких-нибудь двадцати лет. Когда князь Бисмарк начал свою
политическую деятельность, Германию уподобляли «глупому Михелю в ночном колпаке
и халате с тридцатью шестью заплатами»[1]; а менее чем четверть
века спустя Европа уже имела дело с объединенным могущественным государством,
голос которого пользовался преобладающим влиянием в совете держав.
Общественное
мнение не только в самой Германии, но и в других государствах приписывает этот
блестящий результат преимущественно бывшему германскому имперскому канцлеру.
Таким образом, при оценке деятельности князя Бисмарка нельзя довольствоваться
одной дипломатической его деятельностью: надо иметь в виду и его роль самого
влиятельного государственного человека сперва в Пруссии, а затем и в Германской
империи. Это тем более необходимо, что и дипломатическая его деятельность
находится в самой непосредственной зависимости от главного события, с которым
неразрывно связано его имя. Объединение Германии признается главной заслугой
князя Бисмарка, и поэтому, излагая обстоятельства его жизни, мы должны иметь в
виду главным образом это событие. Вся его деятельность приводится, как его
сторонниками, так и противниками, в связь с этим крупнейшим событием
международной жизни Европы второй половины истекающего столетия, и обыкновенно
соответственно делят жизнь и деятельность князя Бисмарка на три периода, из
которых первый обнимает собой подготовительную деятельность к созданию
Германской империи, второй посвящен осуществлению этой исконной мечты
германского народа, а третий — упрочению достигнутого результата как во
внутренней, так и во внешней жизни государства. Таким образом, жизнь и
деятельность князя Бисмарка приобретает целостный характер: с ранней молодости
до глубокой старости он был воодушевлен одной идеей, с железной
последовательностью добивался ее осуществления и с замечательным искусством
достиг своей цели. Таков легендарный князь Бисмарк; таким изображают его
благодарные соотечественники; таков распространенный на него взгляд в других
государствах. 
Отто фон
Бисмарк, которому удалось объединить разрозненные немецкие земли в единую
Германскую империю, и в наше время остается для многих немцев образцом мудрого
политика благодаря его особой роли в истории немецкой государственности. 
Целью
данной работы является: исследовать внешнеполитическое положение Германии во
времена канцлерства Бисмарка.
В работе
были поставлены следующие задачи:
1)
Проследить процесс зарождения конфликта между Бисмарком и Наполеоном III на кануне франко – прусской войны;
2)
Охарактеризовать образование международных союзов после франко – прусской
войны;
3)
Определить роль Бисмарка в истории Германии. 
За
прошедшее столетие выпущено значительное количество самой разнообразной
литературы, посвященной Бисмарку. В данной работе были использованы следующие
издания. В.В.Чубинский – Надежкин, автор единственной в СССР монографии о
«железном канцлере» рассматривает деятельность Бисмарка так: «Только тот, кто
служит действительно социальному, культурному и нравственному прогрессу своего
народа и всего человечества, может достигнуть подлинного величия. Права
претендовать на такое величие в высшем смысле слова Бисмарк не имеет»[2].
А так же
не малое значение было уделено изданию немецких писателей Хилльгрубера Андреаса
и Берглара Петера. Вданной книге подробно рассказывается о жизненном пути
государственного деятеля на поприще политики, войны и дипломатии. Исторические
наблюдения автора удачно дополнены выдержками из писем и мемуаров Бисмарка,
отражающими блестящий ум и незаурядные литературные способности великого
политика[3]. 
Так же
были использована статья В. Дегоева. В своей статье «Россия и Бисмарк»[4]
он рассматривает отношения складывавшиеся между Россией и Германией в период
канцлерства Бисмарка. Он описывает Бисмарка как выдающегося политика своего
времени. Автор очерка предлагает взглянуть на вещи более спокойно, не
пренебрегая возможностью вникнуть в мотивы и логику каждой из сторон. Он далек
от намерения воспроизводить фактографическую картину. Автор уверен в своем
праве предпочесть размышление констатации, общее – частному, изучение
исторического процесса – описанию статичной совокупности фактов.
Ф.Ф.
Павленков в своем издании подробно описывает жизнь и деятельность князя
Бисмарка. Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и
историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день
информационную ценность.[5] 
1. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ГЕРМАНИИ 1870 – 1890 ГОДЫ
1.1 Франко-прусские отношения
Бисмарк
после войны 1866 года настолько обострил конфликт во внутренней политике между
правительством и обществом, что в результате получилось безвыходное положение.
Исход оставался один – прибегнуть к войне, создать во что бы то ни стало
вооруженное столкновение. Никто с Пруссией войны не искал, менее всего Франция.
Наполеон
всячески избегал войны. Мы не имеем возможности тут проследить все фазисы
пререканий, которые привели к франко-прусскому поединку. Но достаточно будет
остановиться на главных моментах, чтобы понять, какого вызывающего образа
действий придерживался Бисмарк. Тотчас после окончания войны 1866 года
возникает люксембургский вопрос, то есть Наполеон хочет вознаградить себя за
нейтралитет небольшим территориальным приращением, совершенно нечувствительным
для Пруссии, тем более, что Люксембург, как известно, состоял тогда в личной
унии с королем голландским, который соглашался уступить Франции эту страну за
известное денежное вознаграждение. Но Бисмарк противится этой сделке. Дело,
однако, улаживается конференцией, которая, сообразуясь с международным правом,
оставляет Люксембург за германским союзом и требует только срытия крепости и
удаления прусских войск. Таким образом, Наполеон вознаграждения не получает, и
можно себе живо представить, как велико было его разочарование. Он мечтал о
рейнской границе, о Бельгии, и вдруг не смог получить даже Люксембурга. Но
тотчас после этого удара Бисмарк наносит Наполеону второй, в шлезвигском
вопросе, то есть в вопросе об уступке Дании северных местностей Шлезвига со
сплошным датским населением. Наполеон вступился за Данию, но Бисмарк ему
решительно отказал. Это окончательно раскрыло Наполеону глаза. «Он увидел, с
каким дипломатом он имеет дело, и убедился, что мирным путем он от Бисмарка
ничего не получит, что его династические интересы, которые он отождествлял с
интересами Франции, сильнейшим образом пострадали от его неосторожной политики,
то есть от доверия, которое он питал к Пруссии и которое побудило его дать
Пруссии возможность разгромить Австрию»[6]. Если австрийские
дипломаты громогласно заявляли, что они благодарности в политике не признают,
то Бисмарк об этом не говорил, но в своих действиях проявлял такую черную
неблагодарность, что в этом отношении превзошел даже австрийских дипломатов.
Наполеон испытал в люксембургском и шлезвигском вопросах то, что впоследствии
пришлось испытать России на берлинском конгрессе и в болгарском вопросе.
Заносчивость Бисмарка уже после 1866 года достигла таких размеров, что Наполеон
вынужден был отказаться от всякого расчета на сколько-нибудь внимательное
отношение к своим интересам со стороны Пруссии и обратиться к усиленным
вооружениям. Франция готовилась к войне. Она приступила к реорганизации своей
армии, начала разрабатывать план военных действий, поддерживать врагов Пруссии
где только могла, искать сближения с Австрией (зальцбургское свидание 1867
года).
Конечно,
для Бисмарка не могло быть тайной все, что творилось во Франции. Надо полагать,
что, ввиду этих обстоятельств, ввиду приближавшейся войны, он постарается
сплотить германский народ, вступить в соглашение с южногерманскими
государствами, проявить большую умеренность во внутренней политике, ослабить то
невыгодное впечатление, которое он произвел своей прежней деятельностью. На
самом деле ничего такого не было; наоборот, Бисмарк поступает так, как будто он
поставил себе целью поссориться со всеми. В рейхстаге он то и дело возбуждает
щекотливые вопросы или разжигает страсти разными нетактическими замечаниями.
При пересмотре уголовного кодекса он настаивает на смертной казни там, где
рейхстаг хочет ее заменить более мягкими наказаниями, или «бросает в лицо
народным представителям, проявившим столько патриотизма, упрек, что они
заражены республиканским духом»[7]. Великий герцог
баденский, связанный близкими узами родства с прусским королевским домом,
предлагает вступить в северогерманский союз. Бисмарк отвергает это предложение,
руководствуясь, вероятно, тем мотивом, что тогда объединителем Германии будет
признан не он один. По отношению к свергнутым с престолов королю ганноверскому
и курфюрсту гессенскому он придерживался самого крутого образа действий, хотя
они имели немало сторонников вГермании: он конфискует их имущество и на
конфискованные суммы учреждает такой крайне непопулярный фонд, как вельфский,
предназначенный преимущественно для организации официозной печати, то есть той
печати, которая в течение двадцати с лишним лет неустанно возвеличивала
Бисмарка и провозглашала его гениальнейшим из всех государственных людей.
Вооружая
таким образом всех против себя в пределах самой Германии, он в то же время все
сильнее раздражает и Наполеона III. В
начале 1869 года возник так называемый гогенцоллернский вопрос, то есть вопрос
о кандидатуре принца Леопольда Гогенцоллернского на испанский престол. Само
собою разумеется, что Франция не могла отнестись равнодушно к этой кандидатуре,
особенно после тех поражений, которые уже нанес Бисмарк французской дипломатии:
выходило, что Франция не только не может рассчитывать на территориальные
вознаграждения за содействие, оказанное ею Пруссии, не только должна
примириться с возникновением могущественного государства на восточной своей
границе, но вдобавок еще ей угрожают с юга вступлением на испанский престол
члена прусской королевской семьи. Между тем Бисмарк в своих беседах с французским
послом Бенедетти отговаривался тем, что «принц Леопольд пользуется полной
свободой в своих решениях и что он, по-видимому, склонен принять испанскую
корону, но что Бисмарк лично ему не советует пускаться в такое опасное
приключение, хотя это — дело самого принца»[8]. Понятно, какое
впечатление должны были произвести такие речи на французское правительство.
Всем было известно, что принц Леопольд, как член прусской королевской семьи, не
решится на такой серьезный шаг без соизволения короля. Поэтому было весьма
понятно, что французское правительство усматривало в этой кандидатуре
враждебное действие со стороны Пруссии. Сам король высказывался в том же духе,
как и Бисмарк, то есть говорил, что он принцу не советует принимать
кандидатуру, но что формально обязать себя, особенно относительно будущего, он
не может. В это время произошло свидание короля прусского с императором
Александром II в Эмсе в присутствии Бисмарка и
русского посла в Берлине, господина Убри. После этого свидания король прусский
стал еще решительнее отказываться принять на себя какие бы то ни было
обязательства относительно кандидатуры принца Гогенцоллернского на будущее время,
и когда французский посол Бенедетти проявил настойчивость в своих
домогательствах, ему отказано было в аудиенции. Таким образом, произошел разрыв
между Францией и Пруссией.
Ввиду
всех этих фактов не может быть никаких сомнений относительно вопроса, кто, собственно,
является истинным виновником войны 1870 года. После одержанной над Австрией
победы Бисмарк в течение четырех лет постоянно раздражал Францию, и его
склонность довести дело до разрыва возрастала по мере того, как он терпел
неудачи во внутренней политике. Его образ действий не мог привести ни к чему
иному, как к сильному охлаждению немцев к идее об окончательной консолидации их
отечества под главенством прусского короля. И вот Бисмарк вторично ставит все
на карту, вызывает новую войну в расчете, что и на этот раз военное счастье не
изменит прусскому оружию. Настает решительный момент. Пруссия не уверена в
готовности южногерманских государств сражаться вместе с ней против Франции.
Казалось бы, что мнимому объединителю Германии, то есть Бисмарку, следовало бы
вступить в переговоры с Баварией, Вюртембергом и Баденом, чтобы заручиться их
союзом, но он хорошо сознает, что его миссия не может увенчаться успехом, что
ему, как представителю идеи полного подчинения германских государств Пруссии,
вряд ли удастся склонить южногерманские государства к совместной борьбе.
Объединителем Германии в этот критический момент выступает кронпринц
Фридрих-Вильгельм, позднейший император Фридрих III, признающий своим «долгом позаботиться о развитии
государственной и национальной жизни в либеральном духе» и приглашающий немцев
«верить, что он далек от мысли вмешиваться в их внутренние дела или лишать их
местной самобытности», и «смотреть на него и на его жену как на своих людей, а
не как на северогерманских узурпаторов»[9], провозглашающий, что он
будет «монархом, который предстанет перед своим народом честно и без всяких,
задних мыслей, преданный конституционным учреждениям». 
Кронпринц
Фридрих-Вильгельм склонил в этот решительный момент южногерманские государства
сражаться вместе с Пруссией против общего врага; он уверил их, что Пруссия под
его властью не будет подавлять свободу и самостоятельность других членов союза
германских государств, и ему поверили, потому что он, в противоположность
Бисмарку, всегда умел внушать к себе доверие всех, с кем ни сталкивала его
судьба, потому что он был натурой глубоко честной и потому еще, что его
государственные приемы были диаметрально противоположны тем, которых
придерживался Бисмарк. Германия обязана победой над Францией конечно, не
дипломатам, а людям военным, и на первом месте тут стоят опять-таки кронпринц
Фридрих-Вильгельм и Мольтке. Если последний проявил замечательные стратегические
способности, то будущий император Фридрих III сумел воодушевить армию, выступить решительным борцом
за объединение Германии на основании того единственно верного принципа, что «он
не знает различия между баварцем, баденцем и другими жителями тридцати трех отечеств»[10].
Король Вильгельм был прав, когда под Парижем, указав на сына, заявил: «Вот кто
нас сюда привел»[11]. О жизни и деятельности
Бисмарка во время войны мы имеем самые подробные и точные сведения. Это —
дневник одного из чиновников его походной канцелярии, доктора Морица Буша,
появившийся в свете под заглавием: «Граф Бисмарк и его люди». Буш находился в
постоянном общении с Бисмарком и принадлежит к самым горячим его сторонникам.
Его книга с начала до конца является хвалебным гимном в честь его начальника, и
тем не менее трудно было бы, кажется, даже самому рьяному порицателю Бисмарка
составить книгу, более для него невыгодную, окончательно его развенчивающую как
человека и государственного деятеля. В общем, получается такая картина, что
Бисмарк преимущественно озабочен был тем, как бы поплотнее покушать и лучше
выпить. Страшное кровопролитие не производит на него никакого впечатления.
Напротив, он возмущается тем, что военное начальство слишком мягко обращается с
французами. Когда ему сообщали, что войска сожгли ту или другую деревню, он
весело потирал руки, прибавляя: «Вот это я хвалю». Он приходит в восторг, когда
ему сообщают, что какой-то баварский солдат спрашивает своего офицера: «Как
поступить с деревней: следует ли ее сжечь или умеренно опустошить?». Но в
особенности поражает в дневнике Буша, что в самые решительные моменты
разыгрывавшейся трагедии, когда гибли десятки тысяч людей, Бисмарк был озабочен
главным образом тем, как бы поплотнее покушать, добыть шампанского, причем он
ведет бесконечные гастрономические беседы, прерываемые только восклицаниями
«надо расстрелять, повесить, сжечь» да жалобами на то, что военные власти не
сообщают ему никаких сведений о ходе операций. Во время знаменитой встречи с
Наполеоном, когда тот старался выговорить наиболее выгодные условия для
капитуляции Седана и, возмущенный требованиями, которые предъявлял Бисмарк,
заявил ему, что армия его предпочтет взорвать крепость и погибнуть, Бисмарк
ответил: «Что же, пусть себе взлетают на воздух». Такими «находчивыми» ответами
и остротами наполнены два тома книги Буша, и в этом отношении рьяный сторонник
Бисмарка воздвиг ему очень незавидный памятник. Еще в другом отношении книга
эта содержит указания, весьма характерные для Бисмарка. Одною из главных его
забот было снабжать немецкую печать сведениями и соображениями по поводу
происходивших событий. Бывали дни, когда он внушал Бушу до шести разных
газетных статей, вступая в полемику с разными мнениями. Почти каждый раз день
начинался с того, что Бисмарк предлагал написать ту или другую статейку,
рекомендовал иллюстрированным газетам тиснуть тот или другой портрет людей, к
которым он особенно благоволил. Статейки, внушенные Бисмарком, печатались в
разнообразнейших органах, и, таким образом, он старался руководить общественным
мнением, особенно когда оно проявляло склонность отнестись снисходительнее, гуманнее
к побежденным французам. Само собой разумеется, что газеты дорожили сведениями
с театра военных действий, и притом полученными из достоверных источников. Но
всем этим сведениям придавалась определенная окраска в духе тенденций Бисмарка.
Вот как писалась тогда история, как общество умышленно вводилось в заблуждение.
Несмотря
на свои военные способности, кронпринц был врагом войны и в 1870 году поклялся,
что это будет последняя его война. Он был расположен вести кампанию по
возможности гуманнее, и в его распоряжениях это сквозит на каждом шагу.
Наоборот, Бисмарк требовал самых крутых мер, особенно во время осады Парижа и
против так называемых франтиреров. Его возмущало, что кронпринц склонен принять
английское предложение относительно смягчения участи жителей осажденного
Парижа. Ввиду всего этого кронпринц скрывал от Бисмарка многие известия,
опасаясь, что тот, пользуясь своим влиянием, в день открытия общегерманского
рейхстагана короля, будет настаивать на крутом решении возникавших вопросов.
Бисмарк мстил ему тем, что, когда ему удавалось где-нибудь завладеть хорошим
помещением для себя и своей канцелярии, он решительно отказывался уделить
кронпринцу часть этого помещения и постоянно жаловался королю на образ действий
кронпринца. Таким образом, и дело присоединения южногерманских государств к
германскому союзу, следствием которого было провозглашение Германской империи в
Версальском дворце, обошлось без Бисмарка. Любопытно и то обстоятельство, что
король Вильгельм и его советник Бисмарк сомневались, как приступить к этому
решительному шагу: они чувствовали, что их прежняя политика не могла возбудить
симпатии к мысли об окончательном объединении Германии, так что даже не
решались предложить титул «императора», полагали, что лучше назвать короля
прусского «герцогом» всех германских государей. И в этом вопросе энергия
кронпринца Фридриха-Вильгельма преодолела все препятствия. Его личность внушала
безусловное доверие. Население, воодушевленное одержанными победами, шумно
домогалось окончательного объединения Германии, а государи знали, что, ввиду
преклонных лет короля Вильгельма, в более или менее близком будущем императором
германским сделается кронпринц, взгляды которого во многих отношениях, и притом
в коренных вопросах, диаметрально расходились со взглядами канцлера короля
Вильгельма. Не Бисмарк, а кронпринц, популярность которого в то время достигла
самых широких размеров и личность которого внушала всем доверие, был связующим
звеном между германскими государями. Только благодаря ему, провозглашение
Германской империи состоялось сравнительно легко, вопреки всем препятствиям,
созданным Бисмарком.
Последствием
войны для Бисмарка было возведение его в княжеское достоинство, награждение
значительными денежными суммами и переименование его из союзного канцлера в имперский,
состоявшееся 9 марта 1871 года.
1.2 Образование международных союзов
С 1871
г. расстроенная Крымской войной европейская система не только не
стабилизировалась, но еще больше потеряла устойчивость. Мало того, что она
усложнилась новыми элементами (Италия, Румыния, Греция) и уже одним этим стала
неудобной для управления; в ней появился ярко выраженный доминирующий элемент
(Германия). И то и другое представляло угрозу всеобщему миру. Банальная логика
понуждала Петербург к стратегии восстановления равновесия сил, к которому
всегда стремился и Лондонский кабинет. Но не всегда совпадали взгляды России и
Англии на то, с кем и против кого поддерживать равновесие. Не было никакой
гарантии, что совпадут они и на этот раз, на фоне полухаотического хода событий,
растущего напряжения, равновозможных коалиционных комбинаций. Казалось,
объективная обстановка позволяла России утвердиться в роли арбитра между
Германией и Францией. Однако Петербург мог извлекать пользу из подобного
судейства лишь до обострения собственных внешнеполитических проблем на
континенте. То есть — до тех пор, пока ему самому не понадобились бы чьи-то
посреднические услуги. А это уже ситуация, сужающая свободу маневра. В этом
плане положение «блестяще изолированной» и «равноудаленной» от континентальных
держав Англии было более выгодным. Ее «ахиллесовы пяты» находились за пределами
Европы.
Запутанная
партия, разворачивавшаяся на европейской «шахматной доске», глубоко озадачивала
почти всех игроков многообразием вариантов, рискованных и соблазнительных. Быть
может, единственный человек точно знал, что ему делать, ибо он стремился не
победить, а не проиграть, не приобрести, а сохранить. Речь — о Бисмарке, для
которого было очевидно: «сберечь объединенную Германию в ее новых границах
отнюдь не легче, чем создать ее. А возможно, и труднее. Раньше Пруссия
участвовала в коалициях, чтобы стать Германией, теперь Германия должна была
защищаться от коалиций, чтобы вновь не превратиться в Пруссию»[12].
Реваншизм Франции, настороженность России и недовольство Англии грозили слиться
в целенаправленную политику: коллективно обуздать очередного претендента на
гегемонию в Европе.
Отныне
Бисмарка заботило одно — выстроить такую международную систему, которая
исключала бы образование антигерманского союза. Он предполагал участие Берлина
в любой комбинации европейских государств именно для того, чтобы контролировать
и гасить па корню опасные для Германии тенденции. Подобная задача, невероятно
сложная сама по себе, становилась почти невыполнимой из-за стремления канцлера
оставить вне этой структуры одну державу — Францию, быстро оправлявшуюся от
поражения. Но чем более недосягаемой выглядела цель, тем настойчивее Бисмарк
добивался ее. Он взялся за дело в присущем ему стиле, сочетавшем неистовость и
прагматизм. Германская империя — великое детище «железного» канцлера — была для
него зеницей ока, ради которой он не собирался жалеть или щадить кого-либо. Как
верного последователя Макиавелли, его мало волновал вопрос о «нематериальных»
ценностях, могущих быть востребованными для жертвоприношения, — идеология,
исторические традиции, династические связи, дипломатические обязательства,
личные вкусы и симпатии. Он вовсе не жаждал увековечивать Францию в образе врага
и наверняка обрадовался бы возможности установить с ней надежный мир, если бы
она этого захотела. Однако абсолютный практицизм подсказывал Бисмарку, что
Париж в обозримом будущем никогда не смирится с итогами франко-прусской войны.
Поэтому надо сделать так, чтобы Франция вела политику реванша в одиночку, а
Германия противостояла ей, имея на своей стороне нейтральную или – хорошо бы! –
молчаливо сочувствующую Европу, коль скоро рассчитывать на большее просто
нереально. Бисмарк опасался не агрессии Франции (поскольку при этом великим
державам будет не с руки поддерживать ее), а превентивного удара Германии,
который может сплотить против нее Европу. После 1871 года выдающийся ум и
чувство удовлетворенности превратили Бисмарка из милитариста в одного из самых миролюбивых
западных лидеров, совсем не потому, что пацифизм был органичной чертой его
натуры, а потому, что пацифизм стал наиболее целесообразным оружием.
После
победы над Францией канцлер принялся свивать паутину союзов, имевших для
Германии в принципе оборонительное значение. По замыслу Бисмарка, все нити
паутины должны были сходиться в Берлине, в его руках. Новую систему он
предполагал снабдить прочным ядром, наподобие того, чем являлся в свое время
Священный союз. Последний, однако; охранял всеобщий мир, как средство
обеспечения равновесия и статус-кво для всей Европы. Бисмарку же требовался мир
только для защиты своей страны. Канцлер заранее подготовил условия для
предотвращения изоляции Германии. В 1863 г. он безоговорочно поддержал Россию,
не уставая и позже убеждать ее в своем полном благорасположении. В 1866 г. он
помог итальянцам приобрести Венецию. Тогда же у Австрии, проигравшей войну
Пруссии, осталось нечто вроде чувства признательности Бисмарку, благодаря
которому ее поражение оказалось почти «турнирным», с минимальным в тех
обстоятельствах материальным и моральным ущербом для Вены.
Бисмарк
остро нуждался в устойчивом геополитическом объединении в Европе, превышающем
по своей суммарной мощи любой другой альянс. Идеальными кандидатурами были
Австро-Венгрия и Россия. Союз с первой гарантировал господство в Срединной
Европе. А дружба с Петербургом открывала перспективы глобального преобладания.
Проблема, однако, состояла в том, как смягчить русско-австрийские противоречия
па Балканах и избежать столкновения в этом взрывоопасном регионе. Существовали
и другие трудности. Остававшиеся вне этого предполагаемого объединения
государства — прежде всего Англия и Франция — не испытывали никакого восторга
от такой реорганизации Европы, чреватой возрождением Священного союза. Они были
готовы противодействовать планам Бисмарка и искать контркомбинации, в том числе
с привлечением России и Австро-Венгрии. Кроме того, в Англии, где традиционно
лелеяли идею равновесия, у кормила власти, после Пальмерстона, встали люди,
понимавшие суть общеевропейских перемен не хуже германского канцлера. Все это
позволяло сравнить задачу Бисмарка с тем, что делает жонглер или эквилибрист. С
одной существенной разницей — он никогда не занимался такого рода «фокусами», у
него не оставалось времени для тренировки, и, наконец, он подвергал огромному
риску не только себя, но и судьбу Германии.
Петербург,
хорошо видя, куда переместился дипломатический центр Европы, испытывал растущую
озабоченность. Его не устраивала сама идея чьего-либо господства на континенте,
от которого Россия страдала дважды — при Карле XII и Наполеоне I. Что касается собственного господства, то на реставрацию его пока не
хватало сил. Да и, похоже, прошли времена, когда в Европе могла безоговорочно
доминировать одна держава. Шла вязкая позиционная борьба на все более мозаичном
поле. Каждый подбирал себе больших и малых союзников в соответствии со своими
собственными национальными интересами. Отчасти осознанно, отчасти стихийно
формировалась новая сложная структура военно-политического равновесия.
Усиливалось влияние на этот процесс внеевропейских, колониальных проблем. В
атмосфере неопределенности и тревоги перед неизвестным повысилась роль
экспериментального, так сказать творческого начала в международной политике.
Всякий раз после крупных потрясений, отодвигавших в тень истории одни
государства и выводивших на свет другие, Европа должна была решать — что делать
дальше. Но, пожалуй, никогда прежде этот вопрос не стоял так зловеще, хотя
многие еще не чувствовали всего драматизма возникшей перед пародами проблемы
выбора.
На
первый взгляд, не было ничего фатального и ничего нового в том, что возвысилась
одна из держав. Ведь издавна существовала банальная модель пресечения
диктаторских поползновений — создание адекватного противовеса из
заинтересованных государств. Так действовала Европа против Испании, Священной
Римской империи, Франции, России. И все же после 1871 г. в международной
конъюнктуре уже различимы признаки, отличающие ее от внешне аналогичных
ситуаций в прошлом. Небывало выросли уровень военных технологий и скорость
армейской мобилизации, что резко повышало остроту взаимных угроз и взаимного
недоверия, порождало роковые соблазны. Возможность локализации войн и
прекращения их по воле людей стремительно сокращалась. Уменьшались и шансы
достигнуть быстрой и решительной победы над врагом, извлечь из нее нужные
результаты, закрепить их в соответствующих дипломатических договорах и
заставить других признать итоги войны. Благодаря распаду империй и образованию
независимых государств происходило дробление Европы. Увеличивалась общая сумма
противостоящих друг другу интересов. Слабые игроки искали помощи сильных, чтобы
получить гораздо больше того, что они имели или что им причиталось «по
справедливости». Их заботили только собственные цели, даже если ради них
понадобилось бы нарушить европейский мир. Великие же державы старались
соблюдать осторожность в отношениях со своими новоиспеченными собратьями и до
поры до времени не давали вовлекать себя в опасные авантюры.
Как
известно, появление в системе новых составных элементов усложняет ее управление
и ее предсказуемость. В конечном итоге именно проблема контроля над
деструктивными процессами объективно являлась самой важной для Европы — важнее,
чем в 1815 г. Тогда эту проблему решили почти оптимально, ибо политики понимали
ее всем своим существом. Теперь ее скорее ощущали, чем понимали. А когда все же
пытались ее осмыслить, то не столько в контексте общеевропейского
урегулирования, сколько с точки зрения частных преимуществ и гарантий для той
или иной стороны. Государственные деятели бисмарковского поколения были не
глупее своих предшественников, но стоявшие перед ними задачи требовали больше,
чем просто ума и просто воли. Перед лицом неведомого и тревожного будущего они
не без опаски маневрировали в пределах имевшихся у них альтернатив, избегая
связывать себя четкими долгосрочными обязательствами на все случаи жизни. Они
предпочитали отвечать на вызовы времени, а не упреждать их. Каждый из них в
отдельности не был лишен благих намерений и способности к компромиссам, однако
при наличии явных угроз миру и стабильности отсутствовала общая — не важно, с
какой идеологической подкладкой, — концепция европейской безопасности. И в этом
они безусловно уступали участникам Венского конгресса. Спонтанное,
неупорядоченное развитие событий вынуждало политических лидеров 70—80-х гг. XIX в. то и дело полагаться на
импровизацию и интуицию со всеми их плюсами и минусами. А как только «большая
игра» в Европе выходила за условные рамки канонических правил, превосходство
над партнерами и соперниками оказывалось на стороне Бисмарка.
Германский
канцлер, проявив небывалую расторопность в достижении цели, продемонстрировал
яркий политический талант. А приложив после 1871 г. все силы к сохранению
достигнутого, он выказал зрелую политическую мудрость. Совершенно не смущаясь,
казалось бы, нереальной и одиозной в глазах Запада задачей, Бисмарк принялся за
воссоздание того, что не могло не ассоциироваться со Священным союзом —
австро-русско-германского блока. Пока Лондон, Париж, Петербург и Вена пытались
определить размеры угрозы, исходившей от новой Германии, Бисмарк сделал
несколько блестящих ходов, чтобы эти опасения не воплотились в согласованные
действия. Решительным предложением объединиться с Германией на взаимовыгодных
основах он вывел из стана своих потенциальных противников Россию и
Австро-Венгрию. В результате интенсивных переговоров 1871—1873 гг. и обменов
официальными визитами между Берлином, Веной и Петербургом был образован Союз
трех императоров, декларировавший своими целями: сохранение статус-кво в
Европе; совместное урегулирование восточного вопроса; сотрудничество в
обуздании революции. В принципе подобные установки отвечали интересам всех
сторон.
Бросалось
в глаза и сходство со Священным союзом, впрочем — при ближайшем рассмотрении —
весьма относительное. Священный союз, как сердцевина Венской системы, несмотря
на свои недостатки, представлял собой инструмент обеспечения мира и
стабильности для всей Европы. Что касается Союза трех императоров, то он создавался
в качестве фундамента иной, бисмарковской системы. Конечный смысл ее состоял в
том, чтобы возвести защитный барьер вокруг Германии, прежде всего — против
Франции и тех, кто пожелает помочь ей. Такой подход не гарантировал
коллективной безопасности. Более того — исключал ее. По-видимому, останется
навсегда неразрешимым вопрос — а возможно ли было вообще придумать для Европы
нечто сравнимое по эффективности с Венской системой в ситуации, когда после
1871 года в европейской геополитической «тектонике» образовался
катастрофический франко-германский разлом, какого еще не знала Европа? Лишь
одна общая тенденция поддавалась прогнозу: отныне непримиримый антагонизм между
немцами и французами станет источником накопления высочайшего напряжения в
международных отношениях, с почти неизбежной перспективой, что кто-то станет на
одну сторону, а кто-то на другую.
Россия
не собиралась обрекать себя на роль пассивного исполнителя планов Бисмарка. Она
вступила в Союз трех императоров с целями, существенно отличными от тех,
которые преследовал германский канцлер, открыто их не декларируя. Александра II действительно волновали проблемы
статус-кво в Европе, компромиссного решения восточного вопроса и предотвращения
революции. (Именно поэтому Бисмарк и провозгласил их как основу для
партнерства.) И он намеревался честно сотрудничать с Берлином и Веной в этом
направлении при условии, что его не лишат свободы действий в угоду чьим-то
замыслам. Однако Петербург решительно отказывался толковать Союз так, как этого
хотел Бисмарк — в качестве средства апти-французской политики. Хотя канцлер
догадывался об этом, все же он испытал немалое огорчение, когда его худшие
подозрения подтвердились, да еще в весьма рискованных для Германии
обстоятельствах.
В апреле
1875 г. Парижский кабинет предупредил великие державы о подготовке Германией
превентивного удара против Франции. Со стороны последней это, скорее всего, был
пробный шар, запущенный, чтобы выяснить реакцию Европы. Возникла ситуация
военной тревоги, в которой Россия дала Берлину ясно понять, что «она не
допустит нового поражения Франции, и никакой Союз трех императоров здесь ей не
помеха»[13] Взбешенному Бисмарку
ничего не оставалось, как принять это предупреждение к сведению. Его
раздражение не было безосновательным, поскольку войны он не замышлял. Однако он
мог утешиться тем, что военная тревога оказалась небесполезным опытом для
Германии. По крайней мере, теперь была точно известна позиция России,
окончательно утвердившая Бисмарка в одном важном предположении: Берлин исчерпал
лимит терпимости Петербурга к его экспансионистской политике в Европе, и отныне
продолжение ее чревато объединением России, Англии и. Франции. Пока германским
канцлером оставался человек, преследуемый «кошмаром коалиций», сохранялись
реальные шансы избежать большой войны.
События
1875 г. позволили Петербургскому кабинету впервые за многие годы взять на себя
арбитражную роль в Европе. Впрочем, этим преимуществом он владел недолго.
Очередное обострение восточного вопроса сделало Россию настолько уязвимой, что
ей самой потребовались дипломатическая помощь и посреднические услуги Бисмарка.
 Недовольный
Россией, он всячески старался дать ей почувствовать свою сильную руку. Заключив
в 1879 году союз с Австрией, он стремился поочередно присоединить к этому союзу
все другие государства, не тяготевшие ни к Франции, ни к России. Румыния,
Сербия, Греция, Турция, Испания, Англия, Швеция и Норвегия прямо или косвенно
приглашались присоединиться к «лиге мира». Представители всех этих государств
совершали паломничество в Берлин, желая по возможности дороже продать свою
дружбу германскому имперскому канцлеру. Делая вид, что он поддерживает
дружественные отношения с Россией, он на деле собирал против нее все доступные
ему силы и, где не мог заручиться прямым союзом, старался по крайней мере
обеспечить за собой дружественный нейтралитет. Уже в самом факте заключения
этой «лиги мира» содержался скрытый вызов по адресу России, потому что она
выставлялась державой, склонной прибегнуть к оружию. Российская дипломатия
отвечала на весь этот поход Бисмарка молчанием, бездействием. Возник опасный
болгарский кризис, во время которого Российской дипломатии пришлось иметь дело
с соединенными силами Австрии, Турции, Англии и Италии при вполне безучастном
на вид отношении Германии. В то время как Россия лишалась плодов кровопролитной
войны на Балканском полуострове, Бисмарк продолжал повторять свою стереотипную
фразу о «костях померанского гренадера»[14]. Для всех, однако, было
очевидно, что если бы он этой фразы не повторял, если бы он дал почувствовать,
что в случае надобности Германия станет на сторону России, то болгарская
передряга разыгралась бы совершенно иначе. Россия и на этот раз промолчала, как
бы мирясь со своей неудачей в Болгарии. Но игра Бисмарка была слишком уж
очевидна. Пруссия продолжала усиленно вооружаться и, потребовав от рейхстага
увеличения мирного состава армии на 40 тысяч человек, вслед за тем внесла новый
законопроект о ландвере и ландштурме, увеличивающий численность германской
армии в военное время на 500 тысяч человек. Одновременно шли такие же усиленные
вооружения и в Австро-Венгрии. При таких обстоятельствах состоялся приезд
императора Александра III в
Берлин. До чего дошел задор Бисмарка в этот момент, можно судить по следующему
факту. Свиданию предшествовал рьяный поход всех германских официозных газет
против финансов России: Россия выставлялась на краю банкротства, немецким
капиталистам предлагалось во что бы то ни стало отделаться от русских бумаг,
которые за два года перед тем, во время афганского кризиса, когда Бисмарк
рассчитывал втянуть Россию в войну с Англией в Средней Азии, выставлялись его
официозами и им самим ценностями вполне солидными; мало того, перед самым
приездом императора Александра III в
Берлин последовало запрещение германскому имперскому банку выдавать ссуды под
русские бумаги; результатом же всего этого было понижение Российского
вексельного курса до полтинника за рубль. Вот при такой обстановке Бисмарк
устроил свидание с русским императором. Аудиенция продолжалась полтора часа.
Бисмарку были предъявлены подложные документы, в которых заключались указания
на истинную роль, сыгранную им в болгарском вопросе. Он удовольствовался
установлением подложности этих документов. Вот все, что известно о состоявшемся
свидании. Но вслед за тем появилась в «Русском инвалиде» статья, в которой
заявлялось, что России «не страшны силы всей лиги мира»[15].
Это было первое официальное признание с русской стороны острого характера
международного кризиса. В ответ на эту статью князь Бисмарк произнес в
рейхстаге, защищая законопроект об увеличении германской армии на 500 тысяч
человек, упомянутую уже речь, которую можно назвать его лебединой песнею. В
этой речи он заявлял, что Германия может выставить «против Франции и России по
миллиону вполне обученных и прекрасно вооруженных войск» и что она «никого,
кроме Бога, не боится»[16].
25
января (6 февраля) 1888 года Бисмарк произнес свою грозную речь, а 26 февраля
(9 марта) императора Вильгельма I не
стало. Для Бисмарка настали, как он сам выразился, «самые трудные дни в его
жизни». Это чистосердечное признание крайне характерно для уяснения взгляда
Бисмарка на государственное дело. Казалось бы, что самыми трудными днями для
него должны бы быть те моменты, когда Пруссии угрожала война с Австрией и
Францией, когда решалась судьба Германской империи; теперь же Германия была
объединена, серьезным опасностям ее единство не подвергалось, смертельная
болезнь Фридриха III, как она ни
была прискорбна в других отношениях, менее всего огорчала самого Бисмарка,
потому что взгляды этого несчастного монарха диаметрально расходились со
взглядами Бисмарка, престолонаследие было вполне обеспечено,— значит, все
обстояло сравнительно благополучно,— и тем не менее, Бисмарк признает
стодневное царствование Фридриха III
«самыми тяжелыми днями» в своей жизни. Все могли ожидать, что Бисмарку придется
выйти в отставку. Фридрих III,
когда был кронпринцем и тотчас по вступлении на престол, неизменно заявлял о
своем твердом намерении управлять страной в строго конституционном духе.
Манифест нового императора был составлен без участия канцлера, и ему официально
предлагалось только принять к сведению и руководству «те начала, которые
императором предначертаны». Бисмарк чувствовал, что бразды правления ускользают
из его рук, и не особенно рассчитывал на сына Фридриха III, проявлявшего, несмотря на свою молодость, большую
решительность. Недаром Бисмарк о нем говорил, что «он сам будет своим
канцлером». Болезнь Фридриха III
была слишком серьезна, чтобы он мог приступить к каким-нибудь решительным
правительственным мероприятиям. Тем не менее в Германии повеяло новым духом.
Все, однако, знали, что дни столь симпатичного монарха сочтены. Взоры
обращались на наследника престола, и тот, по-видимому, не намеревался отступать
от заветов своего дела и, между прочим, не хотел расставаться и с Бисмарком.
Ходили слухи о воинственности Вильгельма II, и опять-таки чрезвычайно характерно для Бисмарка то
обстоятельство, что в этой воинственности молодого монарха общественное мнение
усматривало верную гарантию того, что Бисмарк останется у власти. Но, как
вскоре обнаружилось, толки о воинственности Вильгельма II не оправдались. Он вовсе не проявлял склонности продолжать
агрессивную политику своего канцлера, выразившуюся так ярко в возгласе: «Мы,
немцы, никого, кроме Бога, не боимся»[17] Тотчас по вступлении на
престол молодой император попытался дать более миролюбивое направление политике
германского правительства. Подобно своему отцу, он заявил о твердом своем
намерении управлять страной конституционно, удовлетворить справедливые
требования рабочего люда, устранить острый кризис в отношениях с Россией. 
Таким
образом, между программою нового монарха и программою его канцлера обнаружилось
существенное разногласие. Бисмарку пришлось публично признать, что он новому
императору «не импонирует». Но в сущности шансы канцлера были гораздо хуже: он
сам не отдавал себе отчета, что даже при лучшем желании императора он мог
оставить его во власти только в том случае, если Бисмарк признает свою политику
ошибочной и вместе с тем будет впредь гораздо уступчивее. Действительно,
продолжать политику германского канцлера по отношению к России значило довести
дело до войны; продолжать политику Бисмарка по отношению к рейхстагу значило
окончательно лишиться в нем правительственного большинства; продолжать политику
Бисмарка в сфере экономической значило нанести народному хозяйству непоправимый
вред, ибо, несмотря на таможенные пошлины, привоз превышал уже отпуск на 800
миллионов марок, отпускная торговля Германии пришла в явный упадок, а между тем
привоз земледельческих продуктов все усиливался, несмотря на пресловутые
хлебные пошлины; продолжать политику Бисмарка по отношению к социалистам, также
не было возможности. 
Таким
образом, отставка князя Бисмарка была вовсе не капризом императора Вильгельма II, тяготившегося будто бы опекой
своего канцлера: она была неизбежна вследствие целого ряда крупных промахов,
совершенных Бисмарком. Гениальность его представляется, следовательно, в очень
странном свете. По всем отраслям управления он попал в глухие переулки, из
которых не было выхода. Он посадил государственный корабль на мель, и нужно
было во что бы то ни стало избрать «новый курс», чтобы не наскочить на
подводный камень и не потерпеть окончательного крушения. Конечно, «новый курс»
мог быть избран и при участии Бисмарка, но, понятно, только в том случае, если
бы он признал свои промахи с твердым намерением их больше не повторять. Но
Бисмарк был далек от подобного настроения; напротив, он по-прежнему был уверен
в непогрешимости своих взглядов: он не мог отрешиться от убеждения, что он —
величайший государственный человек своего времени и что отказаться от его
советов значит погубить Германию. 8 (20) марта 1890 года его отставка была
подписана императором Вильгельмом II вместе с производством его в генерал-фельдмаршалы и присвоением ему
титула герцога Лауэнбургского.
2. ВЛИЯНИЕ БИСМАРКА НА ПОЛИТИКУ ГЕРМАНИ
2.1 Отношение политики Бисмарка к России
70—80-е
гг. XIX в. считаются эпохой Бисмарка, что
означает признание его исключительного влияния на ход европейских дел. Характер
этого влияния отличался и от наполеоновской «антисистемы» начала XIX в., с ведущей ролью Франции, и от
Венской системы, гарантом которой с 1815 г. по 1853 г. была Россия.
Господство
Наполеона обеспечивалось созданной им военно-политической машиной экспансии,
быстро приходившей в негодность от остановок и простоев. Бесконечно
поддерживать ее в состоянии движения, тем более перед лицом растущего
сопротивления, оказалось невозможным.
Россия
долго доминировала в Европе с помощью более прочной и более сбалансированной
международной институции — европейского «концерта» и его сердцевины —
Священного союза. Эта гиперструктура работала благодаря оптимальному сочетанию
в ней консервативно-идеологических и прагматических начал. Не чуждую подчас острых
внутренних противоречий, ее предохраняло от распада то обстоятельство, что «она
строилась не для войны, а для мира — реалистичными на тот момент средствами, на
базе многосторонних переговоров, рациональных решений и компромиссов»[18].
В ней не было ни партий, ни оголтелых экспансионистов, а спорадические
поползновения французских реваншистов эффективно сдерживались коллективными
усилиями. В отличие от своего предшественника Наполеона 1, русские «жандармы»
Европы Александр I и Николай I стремились не к завоеваниям, а к
сохранению стабильности на континенте, и поэтому их арбитражная «диктатура»
являлась относительно терпимой для всех членов европейского сообщества, а для
Австрии и Пруссии — подчас совершенно незаменимой. В течение нескольких
десятилетий общим врагом правителей великих держав была не Россия, а Революция,
борьба с которой без помощи Петербурга представлялась крайне сложной задачей. И
все-таки в конечном итоге именно гегемония России объединила против нее страны
«крымской коалиции». Когда Европе захотелось радикальных перемен, стоивших в ее
глазах риска и жертв, она решила, что царизм исчерпал свою историческую роль
охранителя спокойствия и превратился в главное препятствие на пути социально-политического
прогресса. К концу 40-х гг. XIX в.
в общественном сознании, завороженном мечтой о светлом будущем, немыслимом без
разрушения «темного» прошлого и настоящего, резко упал спрос на принцип
статус-кво. На первый план вышла проблема реформ не только во
внутриполитической сфере, но и в международных отношениях. В частности, имелось
в виду восстановить нарушенное Россией равновесие сил, даже если придется
прибегнуть к оружию. Крымская система, задуманная как способ поддержания
«восстановленного равновесия», обернулась совершенно иным результатом: сначала
реваншистская гегемония Наполеона III на фоне разлаженного европейского «концерта», затем военно-политическое
преобладание Германии и торжество бисмарковской дипломатии.
Мироустройство
по Бисмарку, изначально порожденное жаждой перемен, в конце концов
эволюционировало в механизм их предотвращения. То, в чем остро нуждалась
объединяющаяся Германия, было уже не нужно Германии объединенной. В понимании
этого состояло бесспорное интеллектуальное и профессиональное преимущество
Бисмарка над многими немецкими политиками. Консервативно-охранительная суть
бисмарковского международного порядка решительно разнила его с французским
господством времен Наполеона I, а
жесточайший прагматизм этой эгоистической системы делал ее непохожей на русское
господство времен Священного союза с его полумессианскими идеалами.
Строго
говоря, реализованная Бисмарком схема германской безопасности основывалась не
па принципе баланса сил, а на изумительной дипломатической эквилибристике,
успех которой зависел от личного таланта канцлера. Этот талант не дорого бы
стоил, если бы он был неспособен осознать некий фундаментальный постулат. А
именно: без России — союзной или хотя бы нейтральной — благополучие Германии
недостижимо, поскольку немцам не с руки решать свои проблемы на западе,
непрестанно оглядываясь на восток. Россия уже давно заняла в европейской и
мировой политике совершенно особое место, и, чтобы потерять его, требовалось
такое количество просчетов, которое очень трудно было совершить физически.
Потерпев, казалось бы, катастрофическое поражение в Крымской войне и «уйдя в
себя», Россия осталась великой державой, радикально влиявшей на ход европейской
истории даже помимо своей воли. Наполеон III в апогее могущества и славы искал союза не с
кем-нибудь, а с Россией. А когда он поддался иллюзии о возможности обойтись без
нее, Францию постигла трагедия. Бисмарк выучил этот урок на всю жизнь и никогда
не повторил ошибки французского императора. Он был убежден: Россия непобедима, поэтому
нельзя растрачивать силы на бредовую цель войны с русскими. Он не допустил
создания антирусской коалиции в период восточного кризиса 70-х гг. XIX в. И сделал это вовсе не из чувства
благодарности за 1871 год. Бисмарк поддерживал Петербург и во время балканских
событий 80-х гг., «прощая» его очевидные промахи. Даже после того, как Россия
фактически потеряла Болгарию, канцлер не спешил откликаться на прогерманские
настроения софийского правительства. Тут тоже не может быть речи ни о каких
иных соображениях, кроме сугубо практических. Они же объясняют последовательную
настойчивость Бисмарка в вопросе о заключении целой серии партнерских
соглашений с Россией, начиная с Альвенслебенской конвенции 1863 г. и кончая
Перестраховочным договором 1887 г. Главный залог прочности сплетенной Бисмарком
«союзной паутины» он видел в треугольнике Берлин-Вена-Петербург, в котором
русско-германские отношения в конечном счете играли первостепенную роль.
Бесполезно
гадать по поводу того, как долго выстояло бы гигантское сооружение Бисмарка,
останься он в 90-е гг. у власти. Но похоже все же, что канцлер был единственным
человеком, умудрившимся предохранить его от обвала. Прежде всего благодаря
пониманию некоей «простой» истины: в любой общеевропейской политической
архитектуре, претендующей на долговечность, должен быть «русский» фундамент. В
политике соискания дружбы России расчетливый Бисмарк переиграл самоуверенного
Наполеона III лишь для того, чтобы преемники
французского императора взяли реванш над преемниками «железного» канцлера.
России принадлежала отнюдь не пассивная роль в международных отношениях 70—80-х
гг. XIX в., но ее большая, чем у других
стран самодостаточность зачастую позволяла ей отдавать инициативу сближения
более заинтересованной стороне, без опаски упустить выгодный момент и выгодную
возможность. Пожалуй, это обстоятельство несколько развращало Петербургский
кабинет, мешая ему принимать своевременные, тем более упреждающие решения.
Впрочем, порожденные подобной нерасторопностью ошибки все равно не грозили России,
в отличие от других европейских держав, таким ущербом, который она была бы не в
состоянии пережить.
2.2 Роль Бисмарка в истории Германии
«Немецкий вопрос», с тех пор как в ходе
столкновения немцев с революцией и с «Великой империей» Наполеона он превратился
из литературно-духовной в политическую и социальную проблему, всегда
представлял собой вопрос европейского масштаба. С тех пор в сильно сокращенном
виде «немецкий вопрос» означает следующее: как привести стремление немцев — по
своему расположению в центре Европы и своему потенциалу занимающих особое место
— к единству и свободе, к объединению в национальном государстве, таком, какое
крупные западноевропейские нации имели уже со времен средневековья, в
соответствие с безопасностью всей Европы, а так же с простирающимися до самого
центра Европы властными амбициями великих европейских
держав (в том числе обеих великих немецких
держав, Австрии и Пруссии), с их заинтересованностью в состоянии «равновесия»,
которое предоставляет максимально возможную свободу действий. До сих пор — это
еще раз подтвердила структура Германского союза, созданного Венским конгрессом
в 1815 году, — такое состояние покоилось в основном на уравновешивающей функции
центра Европы, который представлял собой свободное государственное образование
союзного типа, включающее в себя суверенных немецких князей и вольные города, и
служил «буфером» между великими державами.
Ход и
итоги революции 1848 года продемонстрировали едва ли преодолимые
внутригерманские территориальные и социальные трудности при решении «немецкого
вопроса» посредством образования национального государства с первой попытки и
революционным путем. Кроме того, события в 1848 г. способствовали тому, что в
ходе дебатов в немецком Национальном собрании обнаружился гигантский размах
притязаний пребывающего в момент образования национального немецкого
государства, которые в окончательном виде представляли собой — как всегда,
имеющее разрозненный вид, основывающееся на понятиях «мелконемецкий»,
«великогерманский» или «центральноевропейский», — объединение всей Центральной
Европы в широком смысле слова, от Северного и Балтийского морей до Адриатики.
Подобное объединение в такой степени бросает вызов всей остальной Европе (как
великим державам, так и мелким соседям национального немецкого государства),
что эта попытка при наличии такой международной перспективы была неизбежно
обречена на провал.
Стремление
к экономическому объединению как можно более обширной части Центральной Европы,
которое родилось еще в домартовский период и имело место в ходе революции и
после ее завершения, в условиях, когда две великие немецкие державы соперничали
между собой, а средние и мелкие немецкие государства настаивали на своем
суверенитете, было в политическом отношении насильственно остановлено «на полпути».
Начиная с 1834 года, экономическое единство было реализовано на «мелконемецком»
уровне в рамках Германского таможенного союза, существовавшего под эгидой
Пруссии. В 50-е годы в качестве конкуренции планировалось создание
широкомасштабного таможенного союза, соответствовавшего интересам Австрии. Само
по себе это стремление, даже в экономически мощном сочетании с «углем и
сталью», не могло привести к политическому решению «немецкого вопроса». К этому
прибавилась сильная позиция ведущей державы консервативного лагеря, России,
которая распространяла свое влияние и на Центральную Европу и сопротивлялась
любым переменам в этом регионе. Это в полной мере показал итог «союзной»
политики Пруссии, ориентированной на «мелконемецкое» решение посредством
договоров, вскоре после революции, в 1850 году (Ольмюц). До тех пор пока
сохранялась такая расстановка сил в центрально-европейском и общеевропейском
масштабе, решение «немецкого вопроса» было исключено.
Лишь
новая историческая веха, Крымская война (1854-1856 гг.), повлекшая за собой
вытеснение России с занимаемых позиций и длительный политический разрыв между
Россией и Англией и Россией и Австрией, внесла изменения в существующую
расстановку сил и создала внешнеполитические рамки для решения «немецкого
вопроса». Пруссия, экономически более динамичная, в военном отношении после
реформы более современная, в области проведения национальной политики более
гибкая, хоть и парализованная с начала шестидесятых годов внутриполитическим
кризисом, имела по сравнению с Австрией несколько более благоприятные шансы.
Однако до событий 1866 года под Кениггрецем решение оставалось открытым, а до
поздней осени 1870 года еще «не окончательным».
Историческая заслуга
Бисмарка состоит в том, что он ясно осознал, каким образом, то есть на какой
властной основе (прусское военное и бюрократическое государство), в каком
направлении и в каких пределах должен быть «немецкий вопрос» под эгидой
Пруссии, чтобы это решение было приемлемым для Европы. Главным же залогом
успехов канцлера было то, что его политическая концепция, основанная на этом
решении, cтратегически и тактически далеко
превосходила действия противников. Эта концепция включала в себя подчинение
немецкого национального движения государственным интересам Пруссии, а также
примат дипломатических и — в строго контролируемых пределах — военных средств в
рамках разумной политики нажима. В случае необходимости Бисмарк не исключал
дуэлеобразных, не допускающих международного вмешательства, традиционных войн,
в условиях отказа (от «излишних» эмоций национальной окраски или «подрывных
средств» национал-революционного толка.
Путь
Пруссии, с 1862 года вед омой Бисмарком, временами пролегал вплотную к
обозначенным таким образом границам. Однако необходимости в нарушении их не
возникало — не в последнюю очередь благодаря чрезвычайной фортуне прусского
премьер-министра, проявлявшейся иногда при принятии решений. Результатом
событий 1866 и 1870-1871 гг. было коренное изменение расстановки политических
сил в Европе при сохранении системы власти в целом, а также ее социальной
основы.
Независимо
от этого наблюдалась «революционизация» положения в Европе в двух отношениях.
Решающее значение имело то, что вновь образованная Германская империя, которая
считалась объективно «незавершенным», а Бисмарком объявлялась «удовлетворенным»
национальным государством с Пруссией в главной роли, впервые на протяжении
столетий создала в Центральной Европе своего рода центр тяготения. Прежде
фланговые государства, Россия, Франция и Англия, соперничая друг с другом, тем
или иным образом распространяли свое влияние на центр континента. Теперь новая
великая держава, занимающая «полугегемонистское» положение в Европе —
Германская империя, — расширяла сферу своих интересов на Восток и Запад, на Юг
и Юго-Восток. Кроме того, Австрия в 1866 году утратила свою ведущую роль, и
Габсбургская монархия была оттеснена на Юго-Восток. Истощающее силы
соперничество между Австрией и Пруссией на центрально-европейской арене,
существовавшее до 1866 года, сменилось в 1871 и в 1879 годах реализованным в
двойственном союзе сотрудничеством между ними. Это дало Германской империи
относительно прочное положение на континенте. Впрочем, в случае объединения
других великих держав все еще оставалась опасность, которая, прежде всего из-за
внутренней ослабленности двойной монархии, Австро-Венгрии, грозила
нестабильностью империи в будущем. Сомнительность политики Бисмарка, до 1871
года как в политическом аспекте, так и с точки зрения сохранения социального
устройства Пруссии как «скала из бронзы», успешно способствовала поддержанию
консервативного социального устройства всей Европы. Это качество канцлера дало
себя знать при переходе от политического наступления на международной арене к
неизбежной обороне, а также в необходимости ограничиться консолидацией и сохранением
достигнутого и принять незавершенность национально-государственного решения в
духе национальных идей Паульскирхе как данность. Бисмарк считал, что,
осуществив аннексию Эльзаса и Лотарингии, объективно крайне спорную, но
необходимую, по его мнению, для установления «истинного» равновесия между
континентальными великими державами в Европе, он сможет остановить динамику
национальной идеи, которую до сих пор культивировал, хоть и направлял в
определенное русло, и удержать вновь созданную Германскую империю в статичном
состоянии (как в социальном, так и в политическом отношении).
Бисмарк
глубоко изучил современные ему структуры расстановки сил на международной арене
и сумел — пусть даже частично и временно (начиная с 1878 года) — включить
Германскую империю в европейскую систему государств и выдвинуть ее в качестве
фактора поддержания мира. Это было внешнеполитическим достижением (после того
как перед этим он сам разрушил существующее соотношение сил) чрезвычайного
значения. Вместе с тем у канцлера отсутствовали категории для осознания
социальной динамики, которую невозможно было с помощью перемены соотношения сил
в Центральной Европе надолго отвести в сторону от внутриполитической
проблематики и обуздать. Более того, в результате «революции сверху», совершенной
силовыми методами, социальные процессы ускорились. Попытки Бисмарка
насильственными методами уничтожить опасные социальные силы, несущие в себе
революционный заряд, которые, как он считал, угрожают существованию империи
наряду с коалициями иностранных держав, были обречены на провал. Национальная и
социальная динамика Германской империи, руководство которой выскальзывало из
рук канцлера, оказывала, в свою очередь, обратное воздействие на международную
политику и уже в конце восьмидесятых годов грозила выйти за рамки союзной
«системы», рассчитанной на поддержание мира в Европе.
«Зарядку»
прусской державной идеи националистическими эмоциями Бисмарк считал чрезвычайно
опасной, но не мог сдержать ни до, ни после отставки. Эта тенденция все чаще
проявлялась в выступлениях социальных и политических сил, задающих тон в
общественном мнении Германии, и привела — как бы на другом, гораздо более
опасном уровне — к новому вызову Европе, подобно революции 1848 года. Однако
теперь, вследствие соединения пропаганды «пангерманской» и «центрально-европейской»
идеи с прусско-германской государственной властью, во взрывчатой атмосфере
«мировой политики» вильгельмовского образца это закончилось вначале реальной
изоляцией империи в Европе, а затем «бегством вперед», в войну за «мировое господство
или смерть».
Национальное
единство в 1918 году пережило поражение в мировой войне и конец монархий в
Германии. Это стало подтверждением интегрирующей силы национального
государства, которая отчетливо проявилась, выйдя за пределы той чисто
инструментальной роли, которую отводил ей Бисмарк, и преодолев социальные
барьеры. Критика Бисмарка проникла в историческую науку из политической
повседневности шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годов через
публицистику и поэтому постепенно стала более тонкой. Критические голоса
раздавались со стороны католиков-пангерманистов, левых либералов и социалистов.
Существовало несравнимо большее количество популярной, рассчитанной на
массового читателя и активно воздействующей на него литературы, которая
восхваляла и возвеличивала Бисмарка, но грешила недопониманием и изображала его
«милитаристом» и националистом-вильгельмистом. Критика продолжалась
(параллельно с восхвалением в литературе) и в Веймарской республике. Однако в
ходе дискуссии касательно «лжи об ответственности за войну» 1914 года на
передний план научного «образа» Бисмарка выдвинулась его политика в период
после 1871 года, направленная на сохранение мира. Внутриполитическая же и
социальная проблематика деятельности канцлера отодвигаются на задний план.
Военная,
политическая и моральная катастрофа, в которую вверг немцев Гитлер, в ходе
второй мировой войны привела к разрушению европейского центра как
самостоятельной объединяющей силы. Это произошло под действием мощи фланговых
держав, принявших брошенный им вызов и продвинувшихся до самого центра
континента. Окончательный крах созданной Бисмарком империи и ее положения
великой державы снова внес в повестку дня дискуссии вокруг фигуры канцлера ряд
принципиальных проблем. Насколько глубоко в его деятельности, революционной во
всем, что касалось власти и политики, и консервативной в социальной сфере,
следует искать корни роковых событий? Был ли путь, пройденный Германией от
Бисмарка до Гитлера, гладким и была ли катастрофа предопределена с самого
начала? Какие и насколько прочные параллели можно провести между ними и что
отделяет того, кто создал империю, от того, кто империю погубил? Однако чем
дальше отодвигаются даты 1866-1871 и 1945, начало и конец существования
политически суверенной великой германской державы, тем все более прочную почву
приобретает под собой до обидного рациональное мнение о том, что возможность
решения «немецкого вопроса», которую сумел использовать Бисмарк в решающей
ситуации 1862-1871 гг. и которая позволила большинству немцев на протяжении
трех четвертей столетия накапливать опыт существования в рамках великой
державы, связана с совершенно определенной расстановкой сил на европейской
арене, ограничена во времени, а поэтому безвозвратно утрачена и никогда больше
не повторится. Однако невозможно уйти ни от этого опыта, ни от его последствий
как положительных, так и отрицательных. Они объединяют всех немцев, независимо
от восхищенного, почтительного, сдержанного или отрицательного отношения, с
Бисмарком, основателем великой державы — Германской империи.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Целью
данной работы было: исследовать внешнеполитическое положение Германии во
времена канцлерства Бисмарка. В ходе данной работы эта цель была достигнута.
Рассматривая поставленные задачи были сделаны следующие выводы.
Внешне и
внутриполитическая деятельность канцлера была подчинена единственной идее:
консолидации и сохранению достигнутого как во внутренних, так и во внешних
делах.
Он сам
неоднократно называл свою политику реальной, то есть основанной преимущественно
на фактах, а не на теоретических взглядах или убеждениях. Факты же заключались
в следующем. Германская империя, возникшая путем кровопролитных войн и
нарушения жизненных интересов других государств, постоянно должна была быть
готова к новым войнам на случай, если ее могущественные соседи пожелают со
своей стороны начать воинственную политику. Поэтому последней приходилось
деятельно заботиться о вооружениях, а беспрерывные вооружения требовали
громадных денежных средств. Таким образом, Бисмарк был поставлен в
необходимость постоянно приискивать новые источники доходов, пополнять
имперское казначейство, истощаемое военным ведомством. Отсюда бесконечные его
пререкания с рейхстагом, принимавшие иногда такие же широкие размеры, как в
пресловутое время конфликта шестидесятых годов. Нельзя отрицать, что в
приискании новых источников доходов Бисмарк проявил некоторую
изобретательность, но эта изобретательность шла у него рука об руку с большой
неразборчивостью и полным непониманием последствий тех или иных финансовых
мероприятий. Он отвергал политическую экономию и создавал собственные
экономические теории чрезвычайно сомнительного достоинства или даже прямо
несостоятельные. Отрешившись от политической экономии, он заменил ее лично
вынесенным опытом, опытом крупного землевладельца северо-восточной Германии.
Это, разумеется, означало замену выводов, основанных на всемирном опыте и
широких данных, выводами, почерпнутыми из сравнительно недостаточных
наблюдений. Но к этому примешивался еще третий элемент. Бисмарк очень часто
пользовался теми или другими экономическими мероприятиями для того, чтобы наносить удары своим
политическим противникам. Таким образом, происходило смешение экономических
мероприятий с политическими. И вот эту амальгаму он и называл реальной экономической
политикой, признавая ее единственно спасительной в отличие от осмеянной им
«манчестерской» политической экономии. 
Германия
была объединена или, выражаясь словами самого Бисмарка, была посажена в седло,
и оставалось только научить ее править конем. Так выразился Бисмарк. Но слово у
него разошлось с делом. Германия сидела на коне, но управлять ею хотел сам
Бисмарк, и вот сразу получилось такое положение, что Германия и Бисмарк стали
друг у друга вырывать поводья. Прежняя беспрерывная глухая вражда между
Австрией и Пруссией заменилась глухой борьбой между канцлером и рейхстагом.
Политика
Бисмарка за двадцать лет его управления делами объединенной Германии показало,
что он отыскивал только врагов; он требовал подчинения, а не дружной работы;
энергии он проявлял немало, но направлена она была на то, чтобы создавать себе
врагов, которые в конце концов его одолели, потому что каждый из них боролся за
жизненный интерес, за кровное дело, а сам Бисмарк не сумел воодушевить немцев
сознанием общего великого дела, поставить задачу объединенной Германии выше
задач отдельных партий, отдельных общественных классов. Великим государственным
деятелем он не был, а простым конституционным министром он быть не хотел.
Студент
– бретер, записной кутила, приводивший всех в ужас своими сомнительными
подвигами, общественный деятель, бросавший вызов общественному мнению,
реакционный министр, вызывающий всю страну на бой, дипломат, не пропускавший
случая, что бы с кем-нибудь не повздорить, канцлер, как бы умышленно
подготовляющий кровопролитные и опасные войны, бросавший перчатку и Франции, и
России, государственный деятель в отставке, жаждущий померяться силами с
уволившим его императором, — все это один и тот же Бисмарк. Слишком бурный,
слишком страстный, слишком склонный вступать в личную борьбу, чтобы быть на
высоте выпавшей на его долю великой роли, он, благодаря могучей своей натуре,
своему знанию людей и находчивости в сношениях с ними, благодаря ловкости, с
какой он умел выдвигать свою личность при помощи шумных выходок,
соответствовавших его темпераменту, и при помощи той великой силы, которую мы
называем печатью и которая служит в раной мере и возвышенным идеям, и планам
разных честолюбцев, но главным образом благодаря двум счастливым войнам, сумел
приобрести громкую известность первоклассного государственного деятеля.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
1.        
Андреас
Хильгрубер. Петер Берглас. Выдающиеся политики. Отто фон Бисмарк. Меттерних /
Серия « Исторические силуэты». Ростов – на – Дону: «Феникс», 1998. – 320 с.
2.        
Альтернативы германской
истории в к. XIX н.XX вв. // Нов. И новейшая история, 1992 г. №4
3.        
Бисмарк и мы //
Книжное обозрение, 1998 г. №2
4.        
Васильев В.И.
История германского федерализма // Новая и новейшая история, 1998 г. №3
5.        
Виппер Р.Ю.
История нового времени, М., 1995 г.
6.        
Всемирная история
в 10-ти томах: том 7 / Под ред. А.А. Губерта М. 1960. – 327 с.
7.        
Всемирная
история: учебник для вузов / Под ред. Г.Б.Поляка, А.Н.Марковой М. 1991. – 380
с.
8.        
Дебидур А.
Дипломатическая история Европы 1814 – 1878: Ростов – на – Дону: «Феникс», 1995.
– 583 с.
9.        
Дегоев В. Россия
и Бисмарк // Звезда № 7, 2001. – с. 129
10.     
Зюзюкин И.Дуэли «
Железного канцлера» // Смена № 3, 2001. – с. 58
11.     
Новая история
(второй период): учебник / Под ред. Е.Е. Юровского, И.Н. Кривыгуза М. 1976. –
235 с. 
12.     
Новиков С.В.
Маныкин А.С. Дмитриева О.В. Всеобщая история: справочник студента М. 1999. –
428 с.
13.     
Павленков Ф.Ф. Александр
Македонский и Юлий Цезарь. Кромвель. Ришелье. Наполеон I. Бисмарк: Биогр. Повествование: Челябинск: «Урал», 1995. –
537 с.
14.     
Степанов В.Л.
Социальное законодательство Отто фон Бисмарка и законы о страховании рабочих в
России // Отечественная история. 1997. № 2 — 59 с.
15.     
Чубинский В.В.
Бисмарк: политическая биография. М. Изд. «Мысль» 1998. – 520 с.
16.     
Хрестоматия по
новой истории: Второй период: Пособие для учителя М. 1993. – 378 с.