Их
личные взаимоотношения начинаются в 1898 году, когда совсем еще молодой Горький
пишет Чехову в письме: “…Я хотел бы объясниться Вам в искренней, беззаветной
любви, кою питаю к Вам со времен младых ногтей моих, я хотел бы выразить
восторг перед удивительным талантом Вашим…” Нам трудно сказать, как относился
в то время к литературным опытам Горького Чехов, но ответное письмо содержит
добрые слова: “Дружески жму руку”. 
Казалось
бы, не так уж велика разница во времени начала их творческой деятельности
(первый рассказ Горького “Макар Чудра” выходит в 1892 году, а первый сборник
Чехова “В сумерках” в 1887 году), но эта разница в 5 лет весьма ощутима.
Горький пережил революцию и стал основателем социалистического реализма, Чехов
не дожил до революции 13 лет и считался писателем, завершающим традицию
критического реализма. В этой смерти был свой смысл: врач, он никогда бы не
принял кровопролития и не оправдал бы, как Горький, кровь во имя святой цели. 
Ранний
Горький весь пронизан скрытыми цитатами и ориентирами на Чехова. Широко
использует он чеховские приемы: открытые начало и конец, тесное переплетение
философских идей с бытовыми житейскими подробностями. Несмотря на то что
Горький не заостряет свое внимание на юмористических рассказах, он, вслед за
Чеховым, разрабатывает, скажем, толстовские идеи. В письме к Суворину Чехов
называет “основными положениями” толстовства обличение войны и суда, еще
раньше, в 1886 году, выходит рассказ “В суде”, где показано не менее
впечатляющее, чем в романе “Воскресение”, заседание суда. А в 1894 году Горький
опубликовал повесть “Горемыка Павел”, где описал “великий акт человеческого
правосудия” над Павлом Арефьевым Гиблым. Манера изображения суда чрезвычайно
схожа с чеховской. Прокурор — добродушный человек с тараканьими усами,
способный придавать своему лицу свирепое выражение голодного бульдога,
защитник, злоупотребляющий жалкими словами. И на фоне этого гротескного
изображения — трагедия несчастного человека, которому не разрешают в последний
раз побывать на могиле убитой им женщины. 
Существует
ряд горьковских рассказов, определенно ориентированных на художественную манеру
Чехова. Очевидна связь между “Черным монахом” и “Ошибкой” Горького. Однако
чеховская идея Коврина об избранничестве трансформируется и становится мыслью о
всеобщем спасении людей Кравцова. Больше того, в черного монаха Коврина не
верит никто, идея жизни ради других так сильно действует на Яро-славцева, что
он начинает представлять себя — ни много ни мало! — учеником Спасителя. 
Со
временем пути творчества этих двух писателей расходятся, но связующие нити еще
есть. Оба писателя беспощадно срывают маски с реальности, указывают на пошлость
окружающей жизни. И главное — чеховский и горьковский идеал человека некоторое
время, пока положительным героем Горького не стал революционер, схожи. В пьесе
“Дядя Ваня” Астров говорит о героине: “Она прекрасна, спора нет, но… ведь она
только ест, спит, гуляет, чарует нас красотой — и больше ничего. У нее нет
никаких обязанностей, на нее работают другие… А праздная жизнь не может быть
чистой”. Почти то же говорит и Фома Гордеев: “Красивый человек и жить хорошо
должен”. 
Горький
найдет свой идеал позже — в новом герое — революционере и в Ленине, а Чехов так
и не найдет свой идеал. 
Скоро
Горький увидел ограниченность чеховского реализма в отсутствии призыва людей к
героическим поступкам, в отсутствии культа человека — активного преобразователя
действительности. В письме к жене, сразу после похорон Чехова, Горький пишет о
том, что пошлость в конечном счете восторжествовала над гробом ее обличителя, и
причину этого, несомненно, видит в пассивном ей противостоянии. 
Не
случайным является тот факт, что родным театром и для пьес Чехова, и для пьес
Горького стал МХТ. Но если, по словам Станиславского, Горький — “главный
начинатель и создатель общественно-политической линии в Художественном театре”,
то пьесы Чехова — его главный психологический источник, “не будет его пьесы —
театр потеряет свой аромат”. Любопытно, что оба писателя переживали за судьбу
чужих пьес, хотя и писали принципиально о разном. Правда, пьеса “На дне”
кажется иногда немного чеховской. В ней также чувствуется томящая
безысходность, гнетет душный воздух застоявшейся жизни… Там нет положительного
героя, который, вынув свое горящее сердце, вел бы людей к светлому будущему.
Там у людей вообще нет будущего. Горький частично использует и некоторые
чеховские приемы: его герои также не слушают друг друга, невпопад произносят
символические фразы. 
В
одной из своих статей Блок сказал, что Горький не совсем интеллигент.
Усомниться же в том, что истинным интеллигентом был Чехов, не может никто.
Вероятно, отсюда и берет начало столь разное понимание роли интеллигенции. 
Для
Чехова интеллигенция — лишь прослойка общества, которая в большинстве своем в
душе еще больше опошляется от самодовольного сознания принадлежности к
интеллигенции. Они вовсе не интеллигенты в душе. А те, кто болезненно
чувствуют, как Васильев в “Припадке”, ужас и грязь общества, вынуждены пить на
ночь бром. 
Интеллигенция
Горького — “ломовая лошадь истории”, которой предписано вынести на себе тяжесть
предводительства, ведя за собой народ, который будет завершать дело революции. 
В
написанном после смерти литературном портрете человека с “мягкой, милой
улыбкой” видно — Чехов остался для Горького таким, каким он виделся в юности. 
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://ilib.ru/