Проза
К. Паустовского в полной мере обладает тем редкостным свойством, какое присуще
лишь самой жизни, — она бесконечно разнообразна в своих смысловых, красочных,
музыкальных, порой едва уловимых подробностях, неизменно свежа, так что при
любом повторном чтении всегда кажется чуточку незнакомой. Это, наверное, и
придает каждой встрече с ней легкий привкус неразгаданной прелести. Ее можно
перечитывать множество раз и всегда обнаруживать все новые и новые пропущенные
раньше оттенки. 

Именно
так бывает и в самой жизни: мы постоянно находим в ней то, что, конечно же,
всегда в ней существовало, на что мы уже неоднократно смотрели, но почему-то не
видели. Но это «что-то» в какой-то день вдруг четко и выпукло
проявилось, как будто только что родилось на наших изумленных глазах. 

Вот
почему создается впечатление, что в прозе К. Паустовского, где мир словно
постоянно творит и возобновляет сам себя, где слово неотрывно от жизни,
традиционно беллетристическая так называемая последняя страница как бы
отсутствует. Повествовательные рамки у писателя широко разомкнуты, сюжет
размыт. В такую свободную прозу легко входят и естественно в ней перемежаются
самые различные времена и несхожие географические пространства. Они живут в
этом просторном мире, в этой живой вселенной собственной нескончаемой жизнью.
Может быть, здесь и заключена одна из причин особой прочности такой на вид
хрупкой, лирически нежной, похожей на прекрасные стихи прозы К. Паустовского. 

В
«Золотой розе» писатель говорит, что среди всех творений разума и рук
человеческих именно искусство слова бессмертно. Но оно бессмертно только тогда,
когда самоотверженно уходит в жизнь всеми своими корнями, когда жадно вбирает в
себя все ее соки, запахи, звуки, краски, ее надежды, страдания, борьбу и
любовь. 

Сам
писатель считал, что своеобразие его художественной манеры заключается, помимо
прочего, также и в том, что наряду с грубой, неприкрашенной действительностью,
подобно «хотя бы и неяркому свету», сверкает у него «легкий
романтический вымысел». 

К.
Паустовский, конечно же, романтик — по интенсивности чувства, по лирической
напряженности интонации, по максимальному использованию всего спектра
заложенных в природе красок, по своей рыцарской верной любви к прекрасной музе
странствий, а главное, по возвышенному благородству своего духа, мятежности
темперамента, презирающего покой, и воинствующей человечности. Но это романтик
совершенно особого склада. 

Реалистически
достоверная и романтически приподнятая проза Паустовского насыщена массой
точных знаний и тем легким поэтическим вымыслом, от которого прозаическая
строка начинает фосфоресцировать таинственным зыбким блеском. Этот
необыкновенный сплав — точности и лиризма, реальности и вымысла, трезвости и
восторга — напоминает отчасти золотую розу Жана Шамета. Созданная из
благородного твердого металла, она казалась одухотворенной, трепетной и нежной.
Ей, наверное, был свойствен тот же легкий звон, какой мы постоянно слышим в
большинстве неизменно музыкальных, как бы перезванивающихся между собой
фраз-мелодий К. Паустовского. 

В
своем рассказе о Золотой розе писатель особо подчеркивал, что создана она была
из мусора и сора жизни, то есть из того, что часто окружает людей в их повседневном
бытии. Слова об искусстве, растущем из сора жизни, очень напоминают знаменитые
строки Анны Ахматовой, поэтической эмблемой которой была именно роза: 

Когда
б вы знали, из какого сора 

Растут
стихи, не ведая стыда… 

В
«Золотой розе» К. Паустовский пишет: «Каждая минута, каждое
брошенное невзначай слово и взгляд, каждая глубокая или шутливая мысль, каждое
незаметное движение человеческого сердца, так же как и летучий пух тополя или
огонь звезды в ночной луже, — все это крупинки золотой пыли…» 

Требование
реалистического искусства, относящееся к многомерности и объемности изображения
жизни, было чрезвычайно близко самой натуре К. Паустовского. Он от природы был
щедро одарен иключительно острой наблюдательностью, феноменальной художнической
памятью и прямо-таки ненасытной жаждой все новых и новых впечатлений.