Н.Н.
Мисюров, Омский государственный университет, кафедра русской и зарубежной
литературы
Имя
Ч.Р. Метьюрина, драматурга и «мрачного» романиста романтической
эпохи, ныне известно лишь специалистам. Между тем сам «шотландский
чародей» В. Скотт признавал несомненное влияние своего предшественника в
историческом жанре и восхищался умением его выстраивать романную интригу; Дж.
Байрон, беспощадный к промахам иных соперников-литераторов, прощал Метьюрину
многие погрешности стиля ради главного — увлекательного «готического»
колорита повествования; молодой О. де Бальзак преклонялся перед наследием
Метьюрина и черпал из его наследия сюжеты и замыслы собственных произведений;
суровый в иных своих критических разборах В. Белинский высоко оценил талант
«Матюрена». А.С. Пушкин назвал однажды его роман «гениальным»
и не менял своего явно завышенного суждения много позже, когда об авторе
«Мельмота Скитальца» почти забыли…
Всякие
литературоведческие сопоставления, даже на почве реальных типологий и
несомненных заимствований, нуждаются в тщательном обосновании, ибо нередко
вызывают неприятие; отечественная пушкинистика весьма ревниво воспринимала
подобные вещи и по сей день неприязненно относится к подобным исследованиям
«источников» того или иного пушкинского текста, как будто бы
выяснение «чужих» исходных истоков замысла или же образа умаляет
величие национального гения! Однако на страницах «Евгения Онегина»
метьюринский герой упоминается не раз, «мельмотическая» маска хорошо
известна самому автору (в младые лета в одесском полусвете Пушкин с
Раевским-младшим баловались игрой в Мельмота и мельмотизм) и примеряется
пушкинскому герою: «Скажите, чем он возвратится? Что нам представит он
пока? Чем нынче явится? Мельмотом, Космополитом, патриотом, Гарольдом,
квакером, ханжой, Иль маской щегольнет иной:« (»Евгений Онегин»,
гл.восьмая, VIII); сравним в черновых вариантах «Путешествия
Онегина«: »Наскуча слыть или Мельмотом, Иль маской щеголять
иной…« [11. Т.VI. С.475]. Существуют и другие »следы влияния»
некогда знаменитейшего романа Ч.Р. Метьюрина, как впрочем и вообще его
творчества (включая прежде всего драмы, и конкретно — «Бертрама»), на
самые различные по значимости и пушкинскому отношению к их воплощению замыслы
великого нашего поэта; таких текстов при желании можно отыскать немало. При
всем этом никто так и не решился до сих пор обосновать всеми подразумеваемую
очевидность: романный пролог «Евгения Онегина» — среди прочих
самобытных источников замысла — явно происходит из романного пролога
«Мельмота Скитальца».
Английский
роман эпохи Просвещения во всех вариациях жанра (включая предромантический
«готический» и сентименталистский стернианский) осуществился
исключительно в пределах рационалистической эстетики и преследовал вполне
педагогические цели (вспомним, что влюбленные и наивные герои романов Ж.Ж.
Руссо учатся жизни по книгам, а роман Д. Дефо «Робинзон Крузо»
приравнен по значимости к Священному Писанию). Театр воспринимался
«зерцалом» общества и «школой» чувств, известная
театрализация приемов была свойственна и популярным тогда романистам;
герои-комическая эпическая установка позволяла соединить «приятное» с
«полезным». В романном жанре состоялось новое открытие мира, и не
случайно Р. Фокс назовет это «буржуазным эпосом» [13]; не забудем,
что и А.Пушкин лелеял замысел «Русского Пелама» [11. Т.VI], преследуя
«сатирические» цели, как комментируют обширный пушкинский набросок
предполагаемых нескольких томов романа советские пушкинисты (на самом деле, как
и в случае с «энциклопедией русской жизни» «Евгением
Онегиным», сатира была лишь элементом социальной, эпической по охвату
картины русской жизни николаевской России — буржуазной по преобладающим
тенденциям своего развития!). Роман Ч.Р. Метьюрина, невольно оказавшийся как бы
«эмблематическим» шедевром романтической эпохи, создавался в духе
просветительской традиции, и определенная театрализация повествовательных
приемов тому подтверждение.
Роман
А.С. Пушкина, по знаменитому уверению самого творца, — «свободный»
жанр (стало быть — романтический!). А Пушкин не был, по всей видимости, знаком
с романтическими манифестами бр. Шлегелей, но на страницах «Атенеума»
ими выдуманные и выстраданные фрагменты выстраивались в циклическую цепочку
(«Цветочной пылью» назовет свои фрагменты Новалис, В. Ваккенродер
определит свои эссе как «Сердечные излияния»), потому пушкинское
«собранье пестрых глав» вполне сопоставимо с жанровым новаторством
немецких романтиков. Еще один аргумент — русские «гофманисты»: как и
роман самого их кумира Э.Т.А. Гофмана «Серапионовы братья», роман кн.
В.Ф. Одоевского «Русские ночи» представлял собою цикл новелл с общими
героями рамочного повествования без единого главенствующего сюжета; следует
признать, что и в «Евгении Онегине» такой центральный сюжет по сути
дела заменен авторским рассказом о странностях характера своего «доброго
приятеля« (»страдающего эгоиста», по В. Белинскому) и историей
«милой» ему Татьяны. Воздействие метьюриновского текста несомненно и
подтверждается рядом фактов. Еще в 1816 г. в «Русском Инвалиде» ( 186
за 11 августа) и «Вестнике Европы» (ч. LXXVIII, 15) в статьях о
новейшей английской литературе было дано подробное известие о популярной всюду
в Европе «Матуриновой трагедии »Бертрам», а также о живущем в
Дублине авторе, который «равно уважается за нравственные свои качества,
как и за отличный талант»; лицеист Пушкин живо интересовался модными
литературными новинками, увлекся театром и никак не мог пройти мимо имени
«драматического таланта, освященного одобрением Скотта и Байрона» (из
речи Т. Мура на его чествовании, приведенной в «Благонамеренном»,
1822, ч.XIX, XXVIII). Знакомство Пушкина с лучшим романом Ч.Р. Метьюрина
случилось в Одессе: в окружении графа М. Воронцова, образованнейшего англомана,
было много англичан-библиофилов, книжные новинки доставлялись на прибывавших
кораблях прямо из Лондона, в результате самое первое английское издание
«Мельмота Скитальца» (Эдинбург-Лондон, 1820) оказалось в библиотеке
Пушкина [10. С.284], более того, Пушкин тотчас же обратил в поклонников этого
романа семейство М. Орлова и других ближайших друзей . Согласно т.н.
«болдинской табличке» 1830 г. I песнь. Хандра» писалась в
Кишиневе и Одессе в мае-октябре 1823 г. и отражала впечатления Пушкина от
последней зимы, проведенной им в Петербурге. «Первая песнь просто быстрое
введение, и я им доволен», — признавался Пушкин в письме к А. Бестужеву
(от 24 марта 1825 г.) вскоре после выхода первой книжки. Таким образом, пролог
романа обозначен самим автором как введение, которое может иметь иной смысл,
нежели сюжетная канва романного повествования в целом, и призвано разъяснять
читателю, к примеру, литературные вкусы романиста — так сказать правила игры,
заданные заранее. «Мельмотическая» поэтика все еще волновала
воображение А.Пушкина…
«Осенью
1816 года Джон Мельмот, студент Дублинского Тринити колледжа, поехал к
умирающему дяде, средоточию всех его надежд на независимое положение в свете.
Джон был сиротой,… скудных отцовских средств едва хватало, чтобы оплатить его
пребывание в колледже. Дядя же был богат, холост и стар, и Джон с детства был
приучен смотреть на него с тем противоречивым чувством — притягательным и
вместе с тем отталкивающим, когда страх смешивается с желанием… Джона вызвали
в усадьбу, и ему пришлось незамедлительно отправиться в путь… Причуды дяди,
угрюмый его нрав, странные слухи, ходившие по поводу его многолетней
затворнической жизни, ощущение собственной зависимости от этого человека — все
это стучалось в его мозг тяжелыми, назойливыми ударами. Для того чтобы отогнать
их, он старался приободриться, выпрямлялся на своем месте в почтовой карете,
где он был единственным пассажиром, выглядывал в окно, смотрел на
часы…»[9. С.5]. Все детали романного пролога Метьюрина прихотливо
напоминают нам пушкинский: той же осенью спешит «молодой повеса»
Евгений Онегин к смертному одру своего дяди-«причудника» («Он
уважать себя заставил и лучше выдумать не мог»); пушкинский герой, как и
метьюринский, осиротел («всевышней волею Зевеса наследник всех своих
родных»), точно так же надеется поправить сильно пошатнувшиеся семейные
денежные дела («Долгами жил его отец … И промотался наконец»)
неожиданно свалившимся на него счастьем наследования; оба героя мчатся в
удаленное родовое имение в почтовой карете («Летя в пыли на
почтовых»); согласимся, что в пушкинской России почтовые дилижансы вряд ли
исправно курсировали меж столицей и провинцией, Онегин к тому же дворянин,
коему полагается собственная дорожная коляска, так что этот тип экипажа явно
перекочевал со страниц английского романа!
Перекликаются
даже эпиграфы первых глав того и другого романа: «Он жив еще? Так покажи
мне, где он …« (из У. Шекспира) — »И жить торопится и чувствовать
спешит» (из П. Вяземского). Случайность или же сознательно подобранная
Пушкиным «тональность» звучания эпиграфа, задающего тон сюжетному
повествованию? Единственное, что не дублирует Пушкин — «чертовщину»,
связанную с дядей Джона Мельмота, но дядя Евгения Онегина, как мы помним,
сильно увлекался наливками; герои-комическая традиция поэмы пушкинского дяди
Василия Львовича «Опасный сосед» позволяет перевести коллизию
«продажи черту души» в банальнейшую ситуацию «до чёртиков».
Сюжет
обширнейшего творения Ч.Р. Метьюрина трудно пересказать в сжатом виде:
романтическая идея «мировой скорби» одинокого и «лишнего» в
своем обществе героя («умной ненужности», по В. Белинскому, и
применительно не только к пушкинскому герою, но к галерее типов — от гетевского
Вертера до лермонтовского Печорина и констановского Адольфа) наслоилась
причудливо на «готическую» обработку известнейшей во всей европейской
классике мифологической темы Вечного Жида — Агасфера, переплелась со столь же
популярной легендарной сюжетикой «договора с дьяволом»; масса
побочных сюжетных линий и вставные повествования осложняют роман «Мельмот
Скиталец». В этом смысле пушкинский шедевр гораздо стройнее и яснее, даже
в принципиальной незавершенности своего сюжетного повествования и при наличии
других сюжетных ответвлений (история несчастной любви Таниной маменьки к
некоему «сержанту гвардии» и страстному игроку; еще более печальная
история няни, жестоко разлученной со своим возлюбленным, как и она — «холопом»,
наконец, недосказанная повесть об Оленьке и т.д.) «Евгений Онегин выглядит
классическим образцом. Времена «романтически-ужасного жанра» в
понимании А.С. Пушкина явно прошли, сочинения русских «гофманистов»
он особо не жаловал и даже гоголевские «страшные» повести он не
оценил с этой стороны их поэтики, хотя сам участвовал в создании
«гофманической» повести «Уединенный домик на Васильевском
острове». Но обратим внимание на любопытную обмолвку в хрестоматийно
известной пушкинской формуле собственного творения: «Я теперь пишу не
роман, а роман в стихах — дьявольская разница» (из письма к кн. П.
Вяземскому от 4 ноября 1823 г.). В другом известном разъяснении замысла романа
(из письма к А. Бестужеву от 24 марта 1825 г.) Пушкин категорически не желал
видеть в Онегине перекличку с байроновским Дон-Жуаном и утверждал, что
«самое слово сатирический не должно бы находиться в предисловии» [11.
Т.5. С.583]. Все это говорит о том, что обаяние метьюринского
«готического» замысла (тем более, просветительски уточненного самим
создателем «Мельмота», а Пушкина, согласно В. Ключевскому, можно
считать гениальным завершителем века екатерининского Просвещения )
воздействовало на пушкинскую творческую мысль и отразилось в плане и элементах
поэтики романа «Евгений Онегин».
Итак,
небольшое романное введение А.Пушкина как бы вобрало в себя и былые
литературные увлечения молодости, и переосмысленный опыт завершающейся
романтической эпохи, и новое отношение к задачам литературы, и новое понимание
места поэта в обществе («не мысля гордый свет забавить»). Ощутимое
присутствие не только «мельмотического» характера (различаемого от
«байронического»), но и конкретно Мельмота Скитальца (как маски
пушкинского героя), как и романный опыт самого Ч.Р. Метьюрина не были
следствием пушкинского «ученичества» и тем более какого-либо
подражательства. Все это позволяло автору «Евгения Онегина» уже
беглым вступлением к своему эпосу русской жизни точно обозначить перед
читателем-единомышленником пределы собственного романного повествования через
напоминание об известном тексте, набросать черты характера своего героя
посредством полуироничного уподобления Онегина Мельмоту — популярному герою
английского предшественника.
Список литературы
Mathurin Ch.R. Melmoth the Wanderer.
A Tale / Ed. by D.Grant. London, Oxford Univ. Press, 1968.
Белинский
В.Г. Полн.собр.соч. Т.V, X. М.; Л., 1954-1955.
Благой
Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826-1830). М., 1967.
Временник
Пушкинской комиссии. Т.6. М.; Л., 1941.
Вяземский
П.А. Записные книжки / («Литературные памятники»). М., 1963.
Ключевский
В.О. Литературные портреты / Сост. А.Смирнова. М., 1991.
Кулешов
В.И. Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина).
М., 1965.
Литературное
наследство. Т.60. М., 1956.
Метьюрин
Ч.Р. Мельмот Скиталец: Пер.с англ. / Общ.ред, ст. и примеч. М.П. Алексеева.
(«Литературные памятники»). 2-е изд. М., 1983.
Модзалевский
Б.Л. Библиотека Пушкина. СПб., 1910.
Пушкин
А.С. Полн.собр.соч. Изд. АН СССР. 3-е изд. М., 1964. Т.V, VII, X.
Реизов
Б.Г. Бальзак: Сб.ст. Л., 1960.
Фокс
Р. Роман и народ: Пер. с англ.; 2-е изд. / Под ред. Р. Облонской. М., 1960.
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.omsu.omskreg.ru/
