Н. Л. Степанов

«Повесть
о капитане Копейкине« — неотъемлемая часть »Мертвых душ». Сам
писатель придавал ей особенно большое значение, справедливо видя в ней один из
наиболее важных компонентов своей поэмы. Когда «Повесть» капитане
Копейкине» была запрещена цензором А. Никитенко (кстати, единственный
эпизод в «Мертвых душах», не пропущенный цензурой), Гоголь с особой настойчивостью
боролся за ее восстановление, не мысля своей поэмы без этой повести. Получив из
цензуры рукопись «Мертвых душ», в которой «Повесть о капитане
Копейкине» оказалась вычеркнутой, Гоголь с негодованием сообщал Н. Я.
Прокоповичу: «Выбросили у меня целый эпизод Копейкина, для меня очень
нужный, более даже, нежели думают они (т. е. цензоры. — Н. С.). Я решился не
отдавать его никак. Переделал его теперь так, что уж никакая цензура не может
придраться. Генералов и всё выбросил и посылаю его к Плетневу для передачи
цензору» (письмо от 9 апреля 1842 г.) [1]. В письме к П. А. Плетневу от 10
апреля 1842 г. Гоголь также говорит о том значении, которое он придает эпизоду
с Копейкиным: «Уничтожение Копейкина меня сильно смутило! Это одно из
лучших мест в поэме, и без него — прореха, которой я ничем не в силах заплатать
и зашить. Я лучше решился переделать его, чем лишиться вовсе» [2]. 

Таким
образом, Гоголю эпизод с капитаном Копейкиным был особенно значим для
композиции и прежде всего для идейного звучания «Мертвых душ». Он
предпочел переработать этот эпизод, ослабив его сатирическую остроту и
политическую тенденцию, с тем чтобы сохранить его в составе своей поэмы. 

Почему
же писатель придавал такое большое значение этой вставной новелле, казалось бы
внешне мало связанной со всем содержанием «Мертвых душ»? Дело в том,
что «Повесть о капитане Копейкине» является в известном смысле
кульминацией сатирического замысла и одним иа наиболее смелых и политически
заостренных эпизодов обличительного содержания «Мертвых душ». Далеко
не случайно она следует в тексте произведения за эпизодами, в которых говорится
о проявлении народного недовольства, о крестьянских выступлениях против властей
(убийство заседателя Дробяжкина). Историю капитана Копейкина рассказывает почтмейстер
чиновникам в момент наибольшего смятения умов, вызванного слухами о покупках
Чичикова. Смятение, охватившее провинциальный город, разговоры и рассказы о
крестьянских волнениях, страх перед непонятными и нарушающими общественный
покой поступками Чичикова — все это великолепно рисует косный и ничтожный мирок
провинциального чиновничье-поместного общества, больше всего боящегося
каких-либо потрясений и перемен. Поэтому и история капитана Копейкипа, ставшего
разбойником в рязанских лесах, лишний раз напоминает о неблагополучии всего
общественного уклада, о том подспудном кипении, которое угрожает взрывом. 

Но
и сама по себе история капитана Копейкина, подобно «Шинели», содержит
резкую критику господствующего режима, протест против бюрократического
безразличия к судьбе простого человека. Однако капитан Копейкин отличается от
робкого и забитого Башмачкина тем, что пытается бороться за свои права,
протестует против несправедливости, против бюрократического произвола. История
капитана Копейкина широко раздвигает рамки провинциально-крепостнической
действительности, которая показана в «Мертвых душах», вовлекая в круг
изображения «всей Руси» столицу, высшие бюрократические сферы.
Осуждение несправедливости и беззакония всей государственной системы, вплоть до
царя и министров, находит здесь яркое воплощение. 

Изучая
повесть, мы, естественно, обращаемся к ее первоначальной редакции, поскольку
Гоголю пришлось переработать ее в силу цензурных причин, вопреки своему
желанию. «Я выбросил весь генералитет, характер Копейкина означил сильнее,
так что теперь видно ясно, что он всему причиною сам и что с ним поступили
хорошо», — сообщал Гоголь в цитированном уже письме П. А. Плетневу. В
подцензурной редакции Гоголь вынужден был не только снять упоминание о
министре, с таким бюрократическим равнодушием отнесшемся к судьбе капитана
(речь идет о «начальнике комиссии»), но и иначе мотивировать протест
Копейкина, его требование пенсиона: это теперь объяснено желанием Копейкина
«съесть котлетку и бутылку французского вина», т. е. стремлением к
роскошной жизни — тем, что он «привередлив». 

В
первоначальной редакции (включаемой ныне во все издания «Мертвых
душ») капитан Копейкин наделен иными чертами. Это боевой офицер, которому
на войне 1812 г. оторвало руку и ногу. Лишенный средств к существованию (даже
отец отказывается его содержать), он отправляется в Петербург просить
«монаршей милости». Гоголь, хотя и словами почтмейстера, описывает
Петербург как средоточие роскоши, всяческих соблазнов: «Семирамида,
судырь, да и полно! Понатолкался было нанять квартиры, только все это кусается
страшно: гардины, шторы, чертовство такое, понимаете, ковры — Персия целиком:
ногой, так сказать, попираешь капиталы. Ну, просто, то есть, идешь по улице, а
уж нос твой так и слышит, что пахнет тысячами; а у моего капитана Копейкина
весь ассигнационный банк, понимаете, состоит из каких-нибудь десяти
синюх». Здесь, как и в петербургских повестях, Петербург предстает как
место сосредоточения богатства, «капитала», которым владеют немногие
счастливцы, тогда как бедняки ютятся в трущобах, в грязных углах. Это город
резких социальных контрастов, город чиновных тузов и богатеев. Это Петербург
«Шинели», «Невского проспекта», «Носа». 

Капитан
Копейкин сталкивается с равнодушием и бюрократическим издевательством над маленьким
человеком не только со стороны «значительного лица», но и самого
министра, олицетворяющего и возглавляющего весь административный аппарат
царизма. Министр стремится отделаться от Копейкина незначащими обещаниями и
посулами: «Вельможа, по обыкновению, выходит: »Зачем вы? Зачем вы?
А!» говорит, увидевши Копейкина: я ведь я уже объявил вам, что вы должны
ожидать решения«. — »Помилуйте, ваше высокопревосходительство, — не
имею, так сказать, куска хлеба…« — »Что же делать? Я для вас ничего
не могу сделать; старайтесь помочь себе сами, ищите сами средства«».
Как видим, сцена эта во многом напоминает объяснение Акакия Акакиевича со
значительным лицом. Не случайно «Шинель» писалась примерно в то же
время, когда заканчивался первый том «Мертвых душ». Тема несправедливости
социальных отношений, глубоко волновавшая Гоголя, решалась им в демократическом
плане, в плане гуманистического протеста против сильных и богатых хозяев жизни.
Отсюда и эти элементы общности между «Шинелью» и «Мертвыми
душами», важность для Гоголя эпизода с капитаном Копейкиным. 

Но
капитан Копейкин не робкий и униженный Акакий Акакиевич. 

Он
тоже хочет проникнуть в мир счастливцев, обедающих в «Лондоне»,
закусывающих «у Палкина», возбужден соблазнами роскоши, встречающейся
на каждом шагу. Он мечтает с получением пенсии зажить обеспеченной жизнью.
Поэтому неопределенные обещания о «завтра», которыми его обнадеживает
министр, вызывают его протест: «…можете вообразить себе, каково его
положение: тут, с одной стороны, так сказать, семга и ар€уз, а с другой-то ему
подносят все одно и то же блюдо: «завтра». 

В
ответ на «дерзкое» заявление Копейкина, что он не сойдет с места,
пока не будет наложена резолюция на его прошение, разгневанный министр
приказывает отправить Копейкина «за казенный счет» на «место
жительства«. Высылаемый в сопровождении фельдъегеря »на место»,
Копейкин рассуждает сам с собой: «Когда генерал говорит, чтобы я поискал
сам средств помочь себе, — хорошо, говорит, «я», говорит, «найду
средства». Куда именно привезли Копейкина, по словам рассказчика
неизвестно, но не прошло и двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка
разбойников, атаманом которой был капитан Копейкин. 

Такова
история капитана Копейкина, переданная почтмейстером. Версия, что Чичиков и
есть капитан Копейкин, возникла потому, что чиновники заподозрили Чичикова и в
делании фальшивых ассигнаций, и в том, что он «переодетый разбойник».
Капитан Копейкин выступает мстителем за несправедливое к нему отношение и в
разгоряченном сознании провинциальных чиновников предстает как угроза их
благополучию, как страшный разбойничий атаман. Хотя сообщение почтмейстера
выдержано в стиле комического сказа, история капитана Копейкина врывается в
повседневную обывательскую жизнь чиновников как «напоминание о враждебной
им, бурлящей, чреватой опасностями и мятежами народной стихии. 

В
силу всего этого происхождение образа капитана Копейкина представляет особый
интерес. Совсем недавно итальянским исследователем Гоголя профессором Леоне
Пачини Савой .было высказано предположение о том, что Гоголь мог быть знаком с
анекдотом о «капитане Копекникове» [3], сохранившимся в бумагах семьи
д’Аллонвилль и опубликованном в 1905 году французской журналисткой Дариа Мари в
«Revue des etudes franco-russes». Этот «анекдот», как
справедливо указывает Л. Пачини, несомненно представляет какую-то литературную
обработку популярной истории о «благородном разбойнике» [4]. (Кое в
чем он перекликается с украинскими «анекдотами» — преданиями о
Гаркуше, послужившими, в частности, основой для романа земляка Гоголя В. Т.
Нарежного «Гаркуша», 1824.) Действие в «Русском военном
анекдоте», опубликованном Д. Мари, происходит на Украине, и в общих чертах
начало этого «анекдота» напоминает историю капитана Копейкина. В нем
рассказывается о встрече двух ветеранов войны 1812 г. — солдата и офицера,
причем офицер сообщает солдату, спасшему ему жизнь, что он был тяжело ранен и,
выздоровев, обратился с просьбой о пенсии. В ответ на просьбу он получил отказ
от самого графа Аракчеева, подтвердившего, что император ничего не может ему
дать. Дальше повествуется о том, как офицер собирает «шайку»
разбойников из местных крестьян, призывая их к мщению, к борьбе за
восстановление справедливости. 

Речь
этого офицера к крестьянам обладает всеми характерными чертами романтического
стиля и идеологии («Друзья мои, в равной степени гонимые судьбой, у нас с
вами одна цель — месть обществу»). Этот литературный характер
«анекдота», его стиль, весьма далекий от фольклора, еще больше
подтверждает предположение о литературном, а не народном, фольклорном его
характере. 

Однако
вполне возможно, что эта литературная обработка, фактически представляющая
собой довольно объемистую «разбойничью повесть», написанную в
сентиментально-романтической манере [5], восходит, в свою очередь, к подлинно
фольклорным анекдотам и преданиям о разбойнике Копейкине. Это тем более
вероятно, что герой «анекдота» назван «Копекников»: тут мы
имеем дело, очевидно, с французской транскрипцией фамилии «Копейкин».
Маловероятно, чтобы Гоголь знал непосредственно этот «Русский военный
анекдот», сохранившийся в бумагах маршала Мюнниха, опубликованный лишь в
1905 г. и скорее всего являющийся в свою очередь самостоятельной авторской
обработкой какого-то действительного анекдота или предания. 

Допуская
вероятность знакомства Гоголя с подлинным народным «анекдотом» о
капитане Копейкине (конечно, не в его литературной обработке, как это сделано в
публикации Дариа Мари), следует учесть во всем объеме еще необследованный
фольклорный материал, связанный с его именем. Весьма существенно то обстоятельство,
что образ капитана Копейкина несомненно восходит к фольклору, к разбойничьей
песне о Копейкине («Копейкин со Степаном на Волге»). Эта песня
записана П. Киреевским в нескольких вариантах со слов Языкова, Даля и др.
Приводим запись, сделанную В. Далем: 

На
славныем на устьеце Черноставском 

Собирается
собраньице молодецкое: 

Собирается
добрый молодец, вор Копейкин, 

И
со малыим со названыим братцем со Степаном. 

Вечеру
вор Копейкин позже всех спать ложится, 

По
утру раньше всех пробуждается, 

Со
травоньки — со муравыньки росой умывается, 

Лазоревыми
алыми цветочками утирается, 

И
на все, на четыре сторонушки сам богу молится, 

Московскому
чудотворцу в землю поклонился: 

«Вы
здорово, братцы, все спали-ночевали? 

Один-то
я, добрый молодец, не здоров спал, 

Не
здоров спал, несчастлив встал: 

Будто
я ходил по конец синего моря; 

Как
сине море все всколыхалося, 

С
желтым песком все смешалося. 

Я
левой ноженькой оступился, 

За
крепкое деревцо рукой ухватился, 

За
самую за вершину: 

У
крушинушки вершинушка отломилась, 

Будто
буйная моя головушка в море свалилась. 

Ну,
братцы-товарищи, ступай, кто куда знает» [6]. 

Таким
рисуется разбойник Копейкин в народных песнях. Этот образ далек от того
капитана Копейкина, о котором рассказывает почтмейстер. Но несомненно, что
именно разбойник Копейкин мерещится напуганным чиновникам. Его имя и народная
слава о нем и привлекли внимание писателя к этому образу, о чем сохранилось
авторитетное свидетельство того же самого П. Киреевского. В комментариях к
только что приведенной песне, до сих пор не привлекавших внимания
исследователей, он сообщает: «Предлежащие образцы (т. е. песни о
Копейкине. — Н. С.) чрезвычайно любопытны еще в том отношении, что вместе с
преданиями, их окружающими (разрядка моя. — Н. С.), породили под пером Гоголя
знаменитый рассказ о проделках необыкновенного Копейкина в «Мертвых
душах»: герой является там без ноги именно оттого, что, по песням,
оступился ногою (то левою, то правою) и повредил ее; после неудач в Петербурге
появился он атаманом в Рязанских лесах; мы помним лично слышанные живые
рассказы Гоголя на вечере у Дм. Н. С-ва» [7]. 

Особенно
важно отметить свидетельство П. Киреевского, что указание на фольклорные
источники (песни и предания, «их окружающие») исходило от самого
Гоголя. Это бесспорно решает вопрос об источнике замысла «Повести о
капитане Копейкине». Кстати, этим объясняется особенно отрицательное
отношение цензуры к имени Копейкина — недаром; Гоголь в цитированном письме к
Прокоповичу сообщал, что если имя героя повести представляет препятствие для
цензуры, он готов «заменить его Пяткиным или первым попавшимся». 

Публикация
Д. Мари и сообщение о ней Л. Пачини не противоречат нашему утверждению о
фольклорном, народном источнике истории капитана Копейкина. А наличие
фольклорного источника в свою очередь имеет существенное значение для понимания
роли этого образа во всей, художественной и идейной структуре гоголевской
поэмы. 

Список литературы

1.
Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, Изд-во Академии наук СССР т. XII, стр.
53.

2.
Там же, стр. 54.

3.
См. сообщение Л. Пачини на 4-м Международном конгрессе славистов. «Повесть
oо капитане Копейкине», Гоголевские заметки.

4.
«Revue der etudes franco-russes», 1905, № 2, «Le brigand caus le
vouloir», pp. 48-63.

5.
Так, в «Русском военном анекдоте», опубликованном Д. Мари, подробно
излагаются похождения офицера-разбойника и его шайки в духе, как указывает Л.
Пачини, пушкинского «Дубровского». Копекников захватывает обоз с
продуктами из Подолии, устраивает шутку в «великолепном замке
Грузина« (т. е. Грузине Аракчеева), в »анекдоте» приводится
письмо Копекникова к императору и т. д.

6.
Песни, собранные П. В. Киреевским. М., 1874, вып. 10, стр. 107.

7.
Там же. Д. Н. С-в — Дмитрий Николаевич Свербеев, близкий к кругу московских
славянофилов, знакомый Гоголя.