И.В. Устинова, Москва

Культеранизм
(гонгоризм) и концептизм, знаменосцем которого был дон Франсиско де
Кеведо-и-Вильегас, — две стороны испанского барокко, объединенные общими
законами поэтики. Разница между ними не касается традиционного их различения на
основе того, что концептизм затрагивает собственно «глубину», тогда как
культеранизм относится к «форме». По словам Дамасо Алонсо, концептизм возник на
базе гонгоризма (v.: Alonso D. Gongora y el Polifemo. Madrid, 1961. Pp. 75-80).
Как показал Дамасо Алонсо, концептизм не трактует ни сложных, ни оригинальных
мыслей; большинство идей, которые он выражает, суть плод изобретательности.
Нова форма, в которой представлены прежние концепты, а «сложность не есть
собственно мышление, но матрица для его оформления» (Spitzer L. El barroco
espanol // Estudio y estructura en la literatura espanola. Barcelona, 1980. Pp.
317, 324). Но тогда и гонгоризм есть формалистская техника, экспрессивное
усложнение значения. Разницу надо искать, таким образом, в формальных методах,
свойственных двум стилям. Так, по нашему мнению, концептизм тяготеет к символу,
культеранизм — к метафоре. 

Творчество
Луиса де Гонгоры-и-Арготе развивалось в русле обоих стилистических направлений,
хотя до недавнего времени его считали культеранистом. Сейчас сделан акцент на
его концептистской стороне благодаря исследованиям Ласаро Карретера (v.: Lazaro
Carreter F. Sobre la dificultad conceptista; Dificultades en la «Fabula de
Piramo y Tisbe» // Estilo barroco y personalidad creadora. Madrid, 1966) и Хосе
Марии Блекуы (v.: Blecua J.M. Don Luis de Gongora, conceptista // Sobre el
rigor poetico en Espana y otros ensayos. Barcelona, 1977). В поэзии Гонгоры
традиционно различают два периода: светлый (1589-1609 гг.), который мы, таким
образом, можем назвать «периодом концептизма», и темный (1609-1626 гг.), —
«период культеранизма». 

Уже
в XVII веке концептизм соотносили с прозой, а культеранизм — со стихом, и эта
спорная точка зрения не лишена рационального основания. Поскольку в поэзии
внимание сосредоточено на знаке, а в прозе (в большей степени ориентированной
на практику) — главным образом на референте, тропы и фигуры изучались в
основном как приемы поэтической выразительности. Принцип сходства лежит в
основе поэзии. Проза,  наоборот, движима
главным образом смежностью. «Тем самым метафора для поэзии и метонимия для
прозы — это пути наименьшего сопротивления для этих областей словесного
искусства, и поэтому изучение поэтических тропов направлено в основном в
сторону метафоры» (Jakobson R.O. Two aspects of language and two types of
aphasic disturbances // Halle M., Jakobson R.O. Fundamentals of Language. Gravenhage,
1956. Pp. 55-82). Две разновидности метафоры — эпифора и диафора — у Якобсона
соответствуют «оси метафоры» и «оси метонимии» соответственно. Роль эпифоры
сводится к тому, чтобы намекать на значение, творческая роль диафоры — в том,
чтобы вызывать к жизни нечто новое. Серьезная метафора отвечает обоим этим
требованиям. 

Язык
Гонгоры включает много культизмов, чье значение в XVII веке не было известно
рядовому испанцу, но которые сегодня являются словами общеупотребительными
(такие как «adolescente», «agil», «purpura», «candido», «diluvio»). Это
метафоры, основанные на отказе и выборе — двух основных принципах поэтического
слова, в котором отказ от мотивировок может быть компенсирован только
единственностью точного выбора. Это «номинация, ставшая нейтральным узусом,
когда ее «привычность» воспринималась как «нормальность», «нормальность» — как
«естественность», а «естественность» — как «природность» и «истинность»»
(Косиков Г.К. Идеология. Коннотация. Текст // Барт Р. S/Z /Пер. с франц., ред.,
послесл. Г.К. Косикова. М., 1994. С. 286). 

Слова
не являются средством копирования жизни. Их истинная функция — воспроизводить
жизнь, упорядочивать ее. Поскольку метафорическое понятие системно, системен и
язык, используемый для его раскрытия. Кроме того, в испанском языке XVII века
просто отсутствовали буквальные эквиваленты необходимых понятий, и метафора
Гонгоры покрывает лакуны в словаре, являясь разновидностью катахрезы —
использования слова в новом смысле с целью заполнения бреши в словаре. Если
катахреза действительно вызывается потребностью, то вновь приобретенный смысл
быстро становится буквальным. Судьба же катахрезы — оказываясь удачной,
исчезать, что произошло с огромным числом языковых нововведений Гонгоры. 

Кроме
того, в замене одного понятия другим решающую роль могут играть определения,
коренящиеся в магическом мировоззрении, в табуирования слов и имен. Метафора в
поэзии есть некоторый познавательный процесс, и следует предположить
существование глубинных структур человеческого разума в качестве устройства,
порождающего язык. Путем определения иерархически организованных операций
человеческий разум сопоставляет семантические концепты в значительной степени
несопоставимые, что и является причиной возникновения метафоры. Здесь в основе
семантического процесса лежит процесс когнитивный, когда свойства неведомого
могут быть не только предсказаны, но и выведены дедуктивным способом. 

Современный
интерес к метафоре связывают с наступлением эпохи компьютеризации: метафора
воспринята как модель мышления. В ней увидели идеальный механизм речевого
процессора, который действует по принципу свертывания и зашифровывания
информации. Решающей характеристикой метафоры является теперь не замещение
одного понятия  другим (по Аристотелю),
не лексическое отклонение от нормы, смысловой сдвиг, а семантическая инновация.
Метафорический смысл, по Рикёру, — это не сама загадка (семантическая
коллизия), а ее решение, то есть установление новой семантической правильности,
где категория «видеть как» (понятие принадлежит Витгенштейну) является
посредником между аспектами метафорического высказывания (см.: Витгенштейн Л.
Философские труды. М., 1990; Рикёр П. Метафорический процесс как познание,
воображение и ощущение // Теория метафоры. М., 1990. С. 419-420).
«Проанализируйте любую метафору, и вы обнаружите в ней присутствие очень ясного
позитивного, мы бы даже сказали, научного тождества абстрактных компонентов», —
писал Ортега-и-Гассет. 

Основным
направлением изучения метафоры стала когнитивная теория, хотя историки языка
давно учили, что не существует такого слова или описания интеллектуальных
операций, которые не восходили бы к метафоре, основанной на описании
какого-либо физического действия. Ведь уже простейшее языковое выражение
требует преобразования определенного мировоззренческого или эмоционального
содержания в звук, то есть во враждебного этому содержанию посредника. Метафора
здесь не ограничивается одной лишь сферой языка: сами процессы мышления
человека в значительной степени метафоричны, понятийная система упорядочивается
и определяется метафорически (см.: Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы
живем. Избранные главы (I, XIII, XXI, XXIII, XXIV) // Язык и моделирование
социального воздействия. М., 1987. С. 126-170). В диалоге «Тимей» Платон
говорит: «Все, что с помощью звука приносит пользу слуху, даровано ради
гармонии. Между тем, гармонию… Музы даровали каждому рассудительному своему
почитателю не для бессмысленного удовольствия — хотя в нем и видят нынче толк,
— но как средство против разлада в круговращении души, долженствующее привести
ее к строю и согласованности с самой собой». 

Ныне
обращено внимание на моделирующую роль метафоры: она не только формирует
представление об объекте, но также предопределяет способ и стиль мышления о
нем, и, выбирая самый короткий и нетривиальный путь к истине, предлагает новое
распределение предметов по категориям. 

Тяготение
поэзии к метафоре связано с тем, что поэт отталкивается от обыденного взгляда
на мир. В метафоре противопоставлены объективная, отстраненная от человека
действительность и мир человека, разрушающего иерархию классов, способного не
только улавливать, но и создавать сходство между предметами.