О.Л. Калашникова, Днепропетровск

Первая
половина XVIII в., когда процесс европеизации не только литературы, но и всей
русской культуры последовательно переориентируется на Францию, была периодом
все более активного приобщения российского читателя к иноземному роману — как
средневековому, так и современному. «Бова королевич», «Великое зерцало»,
«Повесть о семи мудрецах», «История о храбром рыцаре Петре Златых ключей»,
«История о Париже и Вене», романы-переделки «Неистового Роланда» Ариосто и
многие другие западноевропейские романы и повести вошли в читательское сознание
россиян в конце XVII — первой половине XVIII в. 

Русская
повесть первой половины XVIII столетия, эволюционировавшая к большой жанровой
форме и уже освоившая многие романные принципы отражения мира и человека (см.:
Калашникова О.Л. Русская повесть первой половины XVIII в. Днепропетровск,
1989), не могла не испытать воздействия иноземного романа. Понятия «роман» и
«повесть» еще не обрели в то время терминологической четкости, да и сам термин
«роман» стал известен в России только в 1730 г. (кантемировский перевод книги
Фонтенеля «Разговоры о множестве миров»). Безвестные русские книжники, переводя
иноземные романы, пытались как-то соотнести их с уже известными и
существовавшими в нашей литературе жанрами. Наиболее близкой к роману оказалась
повесть. По этой причине европейские романы получали в рукописных переводах
обозначение «гистория», тем самым попадая в один жанровый ряд с русской
повестью-гисторией, ассимилируясь с ней, влияя на поэтику, но в то же время
испытывая обратное воздействие. 

Переводной
роман не воспринимался как нечто чужое. Черпая сюжеты в европейских народных
книгах, в которых средневековые романы уже подвергались трансформации,
обусловленной вкусом «низового читателя», русские книжники, в свою очередь,
переделывали западноевропейские произведения, предлагая отечественному читателю
не столько перевод, сколько пересказ, вольное сочинение на тему европейского
оригинала, ни автор, ни название которого не фигурировали в русской рукописи.
Одни переводчики, как автор «Истории о гишпанском королевиче Евграфе и
португальском королевиче Александре», стремились включить в свое произведение
как можно больше чужого материала; в результате этого первоисточник
произведения — «Повесть об Александре и Лодвике» — обрастал общими местами
переводных рыцарских романов. Другие, как создатель «Сказания о богатом купце»,
пытаются контаминировать западноевропейские и русские книжные и фольклорные
мотивы. Нередко используются элементы структуры других жанров: фацеций, новелл,
любовно-авантюрного романа. Героям переводных романов подчас давались русские
имена, вводились описания русских бытовых реалий, иногда целые сцены,
отсутствующие в оригинале, но делающие произведение понятным и интересным для
русского читателя. Русификация иноземного произведения (как одна из
особенностей переводной рукописной прозы) сохранится и в первых образцах
печатного оригинального русского романа (сюжеты польских фацеций в
«Пересмешнике» М.Д. Чулкова и «Иване Гостином сыне» И. Новикова; сцены из
«Совисдрала» в «Пересмешнике» и «Ваньке Каине» М. Комарова). 

В
рукописных сборниках XVIII в. оригинальные русские повести оказываются в
окружении переводных произведений. Так, в сборник начала 40-х гг. XVIII в.
(ГИМ. Муз. 1283, 40) вошли: «Гистория о Францеле Венециане», «Гистория об
Александре дворянине», «Гистория о Елизавете, королеве английской», «Гистория о
Василии, королевиче златовласом», «Гистория о российском матросе Василии
Кариотском». О том, что в сознании русского читателя эти произведения
существовали как явления одного ряда, свидетельствует и предисловие С. Порошина
к «Филозофу английскому» (см.: Порошин С. Предисловие // Филозоф Английский,
или Клевеланда. СПб., 1760. Т. 1. С. 3), и заметка в чулковском сатирическом
журнале «И то, и сьо» (см.: И то, и сьо, 1769, март, десятая неделя. С. 5). 

Переводной
иноземный роман, наряду с оригинальной русской повестью и
повестями-переделками, был равноправным потоком единого национального
литературного процесса, живым явлением литературы России. 

Исследователям
нелегко определить степень оригинальности рукописного романа, что порождает
дискуссии о том, какие произведения можно считать русскими, а какие — нет
(полемика о «Гистории о Францеле Венецианском», «Гистории о Полиционе
Египетском», «Повести о Василии Златовласом» и т.д.). Дело усложняется и тем,
что часто русские переводчики обращались сразу к нескольким источникам —
иноземным и русским. Так, на «Гисторию о Францеле Венециане» повлияли два
европейских романа: «Париж и Вена» и «Петр и Магилена» («Петр Златых ключей»),
русские переводы этих произведений, русский фольклор, сочинения по всемирой
истории, переводная литература героического содержания (см.: Апсит Т.Н. Повесть
о Францеле Венециане — памятник русской литературы первой трети XVIII в.:
Автореф. дисс. канд. филол. наук. Л., 1985. С. 11-12). Известны случаи, когда
одно европейское произведение становилось источником нескольких русских
переводов и переделок. Скажем, роман графини д’ Онуа «Ипполит» (1690)
представлен в России как «История об Ипполите, графе Аглинском, и о Жулии, графине
Аглинской же, любезная всему свету и курьозная инвентура» и как перешедшая в
лубок новелла из романа, ставшая популярной повестью, — «О принце Лапландийском
и острове вечного веселия» (см.: Веселовский А.Н. История русского романа:
Записки слушательниц по лекциям А.Н. Веселовского. М., 1909). 

И
оригинальные повести, и переводы, и повести-переделки — три основных потока
русской прозы первой половины XVIII в. — развиваются в тесной взаимосвязи.
Порой переводная повесть становится источником русской вариации; если же
учесть, что уже в переводе оригинал подвергается русификации и переработке,
становится понятным, насколько далека повесть-переделка — вторая ступенька
интерпретации европейского оригинала — от первоисточника. Именно таким примером
опосредованного, вторичного обращения к западноевропейскому роману и стал, на
наш взгляд, «Францель Венециан». Нам представляется более верным считать эту
повесть особой жанровой разновидностью русской литературы первой половины XVIII
в. — переделкой-вариацией европейского рыцарского любовно-авантюрного романа,
переходной формой от перевода к оригинальному роману, а не оригинальным русским
произведением, как стремится доказать Т.Н. Апсит. 

Становясь
живым, полнокровным явлением русской литературы, иноземные романы подвергались
переделке и на уровне поэтики в русле основных тенденций развития русской прозы
этого периода: усиление романных мотивов в «Петре Златых ключей», «Истории о
французском сыне», «Повести о Василии Златовласом» насыщение «Бовы королевича»
элементами русской богатырской сказки; влияние концепции героя в русской
петровской повести на трактовку характеров Францеля, Евдона, Полициона;
двуслойность повествования в «Истории о французском сыне»  как результат воздействия поэтики «Гистории о
храбром российском кавалере Александре» стремление к романной полифонии
повествования и т.п. 

Появление
переводных европейских романов было органично и необходимо для русской
литературы конца XVII — первой половины XVIII вв. — времени формирования
национальной повести и стремительного приближения к своему роману. Сходство
жанрообразующих признаков русской повести и переделок иноземных средневековых
романов, взаимодействие этих потоков в русской прозе дороманного периода
показывает, что магистральной в развитии повести этого времени стала линия
движения к роману, образцом которого и была западноевропейская, преимущественно
французская, проза.