Реферат
выполнил: студент группы 1331  II
курса  факультета общего менеджмента
Залиш А.П. 

Санкт-Петербургский
Государственный Инженерно-Экономический Университет

Санкт-Петербург

2004
год

Имя Ахматовой не раз ставили рядом с именем Пушкина.
Об Ахматовой заговорили как о продолжательнице пушкинской традиции буквально
после ее первых поэтических шагов. Но в то же время ее имя всегда произносилось
как имя совершенно самостоятельного, неповторимо оригинального поэта. 

Одним из неоскудевающих источников творческой радости
и вдохновения для Ахматовой был Пушкин. Она пронесла эту любовь через всю свою
жизнь, не побоявшись даже темных дебрей литературоведения, куда входила не
однажды, чтобы прибавить к биографии любимого поэта несколько новых штрихов.
Ахматова, преклонявшаяся перед именем Пушкина, черпавшая душевные силы в
изучении его творчества и внесшая в пушкинистику весомый вклад, с некоторой
настороженностью относилась к настойчивым попыткам слишком категоричного
сближения их имен.

Она была воспитана на преклонении перед
оригинальностью, охватившем в начале ХХ века все виды искусства; всякое
подражание или заимствование казалось ей недопустимым и лишь в редких случаях —
извинительным. Ахматова жаловалась, что «Евгений Онегин», «как
шлагбаум», перегородил дорогу русской поэме и что успеха удалось достичь
лишь тем, кто умел найти собственный путь.  

Любовь к Пушкину усугублялась еще и тем, что по
стечению обстоятельств Анна Ахматова — царскоселка, ее отроческие, гимназические
годы прошли в Царском Селе, теперешнем Пушкине, где и сейчас каждый невольно
ощущает неисчезающий пушкинский дух, словно навсегда поселившийся на этой вечно
священной земле русской Поэзии. Те же Лицей и небо и так же грустит девушка над
разбитым кувшином, шелестит парк, мерцают пруды и, по-видимому, так же (или —
иначе?) является Муза бесчисленным паломничающим поэтам… 

Для Ахматовой Муза всегда — «смуглая». Словно
она возникла перед ней в «садах Лицея» сразу в отроческом облике Пушкина,
курчавого лицеиста — подростка, не однажды мелькавшего в «священном
сумраке» Екатерининского парка, — он был тогда ее ровесник, ее
божественный товарищ, и она чуть ли не искала с ним встреч. Во всяком случае ее
стихи, посвященные Царскому Селу и Пушкину, проникнуты той особенной краской
чувства, которую лучше всего назвать влюбленностью, — не той, однако, несколько
отвлеченной, хотя и экзальтированной влюбленностью, что в почтительном
отдалении сопровождает посмертную славу знаменитостей, а очень живой,
непосредственной, в которой бывают и страх, и досада, и обида, и даже
ревность… Да, даже ревность! Например, к той красавице с кувшином, которою он
любовался, воспел и навек прославил… и которая теперь так весело грустит, эта
нарядно обнаженная притворщица, эта счастливица, поселившаяся в бессмертном
пушкинском стихе! 

» Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. Дева
печально сидит, праздный держа черепок. 

Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; Дева,
над вечной струей, вечно печальна сидит». 

Ахматова с женской пристрастностью вглядывается и в
знаменитое изваяние, пленившее когда-то поэта, и в пушкинский стих. Ее
собственное стихотворение, озаглавленное (не без тайного укола!), как и у
Пушкина, «Царско-сельская статуя», дышит чувством уязвленности и
досады: 

» И как могла я ей простить  

Восторг твоей хвалы влюбленной…  

Смотри, ей весело грустить,  

Такой нарядно обнаженной». 

Надо сказать, что небольшое ахматовское стихотворение,
безусловно, одно из лучших в уже необозримой сейчас поэтической пушкиниане,
насчитывающей, по-видимому, многие сотни взволнованных обращений к великому
гению русской литературы. Но Ахматова обратилась к нему так, как только она
одна и могла обратиться, — как влюбленная женщина, вдруг ощутившая мгновенный
укол нежданной ревности. В сущности, она не без мстительности доказывает
Пушкину своим стихотворением, что он ошибся, увидев в этой ослепительной
стройной красавице с обнаженными плечами некую вечно печальную деву. Вечная
грусть ее давно прошла, и вот уже около столетия она втайне радуется и
веселится своей поистине редкостной, избраннической, завидной и безмерно
счастливой женской судьбе, дарованной ей пушкинским словом и именем… 

Как бы то ни было, но любовь к Пушкину, а вместе с ним
и к другим многообразным и с годами все расширявшимся культурным традициям в
большой степени определяла для Ахматовой реалистический путь развития. В этом
отношении она была и осталась традиционалистской. В обстановке бурного развития
различных послесимволистских течений и групп, отмеченных теми или иными
явлениями буржуазного модернизма, поэзия Ахматовой 10-х годов могла бы даже
выглядеть архаичной, если бы ее любовная лирика, казалось бы, такая интимная и
узкая, предназначенная ЕЙ и ЕМУ, не приобрела в лучших своих образцах того
общезначимого звучания, какое свойственно только истинному искусству.

Проблема, вызывавшая разноречивые мнения у
исследователей, усложнилась под влиянием исторических обстоятельств. 

Постановление 1946 года ЦК ВКП(б) о журналах
«Звезда» и «Ленинград», полное площадной брани по адресу
Зощенко и Ахматовой, на долгие годы сделало невозможным серьезное исследование
этой проблемы. 

Насмерть перепуганным литературоведам само
сопоставление имен Ахматовой («барыньки, мечущейся между будуаром и
молельной») и Пушкина — святыни русской культуры — стало казаться
недопустимым кощунством. Такой точки зрения придерживались, например, историк
советской литературы А. И. Метченко и надзиравший за состоянием советской
поэзии П. С. Выходцев. Эта официальная точка зрения держалась довольно долго —
Выходцев утверждал ее и в 60-е годы в своей книге «Поэты и время», и
в статьях 70-х годов. 

Поэтому даже в 1987 году никого не удивляло
высказывание, например, некоего В. Сахарова: стихи Ахматовой — «поэзия
шепота«, ближе всего стоящая к »холодновато- правильным конструкциям
акмеистов«, »несопоставимая по масштабу с поэтическим миром
Пушкина» 

Вплоть до 20 октября 1988 года, когда решением ЦК КПСС
было официально отменено постановление 1946 года, поэзия Ахматовой, говоря
словами А.Тарковского, оставалась «полупризнанной, как ересь». И
всякий, кто писал о ее творчестве как о настоящем искусстве, волей или неволей
должен был занимать оборонительную позицию, каждый раз заново доказывая право
этой поэзии на существование. 

Конечно, борьба за возвращение имени Ахматовой
началась гораздо раньше — сразу после ХХ съезда КПСС. Книга А. И. Павловского
«Анна Ахматова», написанная именно с этой благородной целью, вышла в
1966 -м , в год ее смерти, и имела отчасти характер победной реляции: поэтесса достойно
завершила свой творческий путь, ее имя невозможно вычеркнуть из истории
советской литературы. 

Для окончательного закрепления этого тезиса А. И.
Павловский нашел эффектный ход: он заговорил о любви Ахматовой к Пушкину —
более как о влюбленности, «женской пристрастности», «даже
ревности» 

Живую Ахматову это могло бы покоробить. Но после ее
смерти такой подход был вполне в духе мифологизированного сознания эпохи.
Цитаты из книги Павловского стали кочевать из одной популярной публикации в
другую, любовь ее к Пушкину приобрела символический характер, стала знаком
чудесного спасения грешницы от ереси модернистов — вроде истории любви Марии
Магдалины к Христу. 

Вошло в обычай отмечать любые черты сходства Ахматовой
и Пушкина, не вдаваясь в смысл этого сходства: «Когда же речь идет о
пушкинских реминисценциях в творчестве Ахматовой, (…) то их необходимость и
естественность так очевидны, что любое их истолкование в конечном счете кажется
маловажным…» 

Примером того, как в некоторых работах понятие
«пушкинская традиция» превращается в некую туманную абстракцию,
единственным ощутимым качеством которой остается положительный знак, может быть
следующее высказывание Наума Коржавина: «Об Ахматовой (…) необходимо
говорить и потому, что, несмотря на погруженность в «романность»
своего века, по природе она поэт скорее пушкинского склада, чем романного или
романтического» 

Говоря о теме «Ахматова и Пушкин», нельзя не затронуть
сравнение двух стихотворений, написанных этими поэтами – «Сказка о чёрном
кольце» Ахматовой и «Талисман» Пушкина.

Для нас существенно, что и Пушкин, и Ахматова
выступают как лирики, в основе произведений которых лежат глубоко личные
переживания, известные биографам и литературоведам — роман с Е. К. Воронцовой у
Пушкина, отношения Ахматовой с Б. Анрепом . В обеих историях фигурировало
кольцо, подаренное перед разлукой: Воронцовой — Пушкину, Ахматовой — Анрепу. 

Необходимо отметить, что реальные подробности этих
отношений не вошли в рассматриваемые произведения, они известны благодаря
специальным разысканиям и публикациям. Сами поэты не пожелали раскрывать
читателю ни реальные имена, ни реальные биографические обстоятельства. Более
того, в обоих случаях эти обстоятельства были преображены мощным лирическим
началом. 

Мы можем сказать, что личные, политические и
исторические факторы очень важны в предыстории обоих произведений, однако их
разница остается читателю практически незаметной, потому что никак не
проступает в содержании. Здесь Ахматова остается лириком ничуть не в меньшей
мере, чем Пушкин. 

Формально пушкинское стихотворение более традиционно
для лирики. Оно представляет собою два монолога: речь счастливого возлюбленного
и речь влюбленной волшебницы. Оба голоса объединены авторской интонацией,
допускающей и некоторую степень эпической отстраненности в первой,
повествовательной строфе. Однако лирическая стихия господствует на всех
уровнях: и как бурное эмоциональное начало в речи волшебницы, и как
завораживающий ритм, и как заклинательные повторы окончаний каждой строфы. 

Ахматовская сказка уже по заглавию тяготеет к
эпичности в гораздо большей степени. Правильной разбивки на строфы нет.
Неравенство частей настолько бросается в глаза, что делает незаметным
использование того же размера, что и в пушкинском стихотворении —
четырехстопного ямба. Все три ее части носят повествовательный характер; у
каждой из частей есть свой маленький повествовательный, почти
кинематографически острый сюжет, но каждый из сюжетов развивает повествование в
самостоятельном плане. 

Но стихотворение Ахматовой — это тоже лирика. Все три
части объединены образом лирической героини. Образ этот отчетливо восходит к
поэтике романтизма. 

Несмотря на видимое усиление плана изображения, ее
лирика не превратилась в роман, она осталась лирикой. Выразила она, несмотря на
глубоко индивидуальный характер собственных переживаний, тот же тип чувства,
который ввел в русскую культуру Пушкин. 

Представляется важным, что для выражения этого образа
чувства Ахматова использовала тот же сюжетный мотив, который мы увидели и в
одном из пушкинских произведений — мотив волшебного перстня-талисмана
восточного происхождения. 

Ахматова не ставила своей целью подражание Пушкину.
Она создала оригинальное лирическое произведение, выразившее и отразившее ее
индивидуальные переживания, с самостоятельной лексикой, своеобразной
композицией, неповторимой образностью и интонацией. Однако пушкинское
стихотворение «Талисман» проступает сквозь «Сказку о черном
кольце» как архетип, определяющий и характер любовного чувства, и способ
его культурного воплощения. 

Список литературы

Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. Л., 1973.

Найман А. Рассказы об Анне Ахматовой. М., 1989.

Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. 1991.

Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой. М., 1997.
Т. 1-3.

Шишман С. «Талисман » Пушкина.// Брега
Тавриды. 1994. № 6.