И. А. Суханова

Часть
1

В
нашей предыдущей работе [1] мы рассматривали семантические преобразования,
которым подверглись в тексте романа Владимира Орлова «Альтист
Данилов« прямые отсылки к поэме М.Ю. Лермонтова »Демон». Кроме
измененных цитат и перифразов, которые главным образом и рассматривались в
нашей статье, в романе содержится значительное количество отсылок к первоисточнику
в виде аллюзий и включений отдельных слов. Такого рода перекличек мы коснулись
только вскользь, остановившись подробно лишь на ключевом для романа слове
демон.

Если
отсылки в виде прямых цитат — точных или измененных — представляются
бесспорными, то перифразы уже не так очевидны, отсылки же в виде аллюзий и
отдельных слов оказываются наименее бесспорными. Однако в контексте романа,
изобилующего нарочито эксплицированными отсылками к определенному источнику,
вполне вероятны и менее отчетливо выраженные, а то и вовсе завуалированные
переклички с тем же источником.

Само
установление факта прямого заимствования не является основной целью нашей
работы. Известно, что часто и сами авторы художественных произведений не могут
сказать точно, было ли с их стороны сознательное обращение к первоисточнику или
же сходство оказалось случайным (см. примеры, приведенные в книге А.К.
Жолковского «Блуждающие сны» [2]). Уместно в этой связи сослаться на
высказывание самого Вл. Орлова: «<…> начинаешь объяснять, откуда
что берется, все неправда в этой расшифровке. <…> И я ничего не
зашифровываю, все получается импровизированно. Что-то в тебе возникает
непроизвольно, и дальше идет импровизация» [3]. Гораздо более значимыми
представляются для нас сами факты сходства текстов, нежели причины этого
сходства. Сравнительный анализ текстов в таком случае позволяет наиболее ярко
высветить индивидуальные особенности авторской манеры, черты эпохи,
литературного направления, то есть то, что, собственно, и отличает тексты друг
от друга, делает их индивидуальными.

В
указанной работе [1] мы говорили о том, что в романе Орлова обнаруживаются
переклички не только с хрестоматийной восьмой редакцией «Демона», но
и с шестью сохранившимися черновыми редакциями поэмы, а также с двумя ранними
поэмами Лермонтова, тематически близкими «Демону»: «Азраил»
и «Ангел смерти». Этот круг источников выполняет по отношению к
роману роль своеобразного свода правил «игры в демонов». Отсылки к
данному кругу источников часто контаминируются с другими источниками, наиболее
постоянными из которых представляются произведения, относящиеся к немецкой
«фаустовской» традиции. «Столкновение» отсылок к
произведениям этих двух групп часто придает смыслу цитаты неожиданный поворот.

Так,
например, в промежуточной природе героя («Данилов был демоном лишь по
отцовской линии. По материнской же он происходил из людей» [4], с.23)
откликаются, видимо, следующие фрагменты источников:

Полуземной,
полунебесный <…> (Азраил, [5], c. 125).

Так
ангел смерти съединился

Со
всем, чем только жизнь мила <…> (С. 140)

(В
дальнейшем этот персонаж — ангел, вселившийся в тело умершей Ады, т.е. существо
двойной природы — назван «ангел-дева» — с.142, «Ангел
смерти».)

А
также:

Но
две души живут во мне,

И
обе не в ладах друг с другом.

Одна,
как страсть любви, пылка

И
жадно льнет к земле всецело,

Другая
вся за облака

Так
и рванулась бы из тела. (Гете. Фауст. Перевод Б.Л. Пастернака [6].)

«Я
стою между двух миров, ни в одном не чувствуя себя дома, и потому мне
приходится круто» (Т.Манн. Тонио Крегер. Перевод Наталии Ман [7].)

Ситуации
и некоторые сюжетные ходы поэмы Лермонтова «Демон» находят отражение
в романе. Но при этом происходит забавная смена функций персонажей. Так, демон
Данилов оказывается на редкость добродетельным. Вместо того, чтобы губить людей,
учить их греху, сеять зло, он помогает людям и исправляет их. (Здесь, возможно,
отзываются фрагменты источников, говорящие о другом аспекте
«промежуточности» персонажа: «Дева. <….> кто ты? Откуда?
Ангел? Демон?

Азраил.
Ни то, ни другое« — »Азраил», с. 127;

То
не был ангел небожитель,

Ее
божественный хранитель <…>

То
не был ада дух ужасный,

Порочный
мученик — о нет!

Он
был похож на вечер ясный:

Ни
день, ни ночь, — ни мрак, ни свет!.. «Демон», с. 517)

Вместо
того, чтобы искушать людей, Данилов сам постоянно подвергается искушениям,
причем не только со стороны своего демонического начальства, но и людей:
Земского, хлопобудов, Клавдии Петровны и т.д. Демон Данилов осуждает и порицает
людей-искусителей: скрипача Земского, сознательно толкнувшего к гибели своего
коллегу Коренева; авантюриста Ростовцева, морочащего хлопобудов и Клавдию.

Можно
привести и другие, более частные примеры сходства сюжета со сменой ролей.

Так,
Демон впервые является Тамаре в тот момент, когда она оплакивает гибель своего
жениха, и утешает ее, видимо, уже намереваясь ее погубить. Знакомство Данилова
с Наташей происходит почти одновременно с гибелью Коренева, которого она
когда-то любила. Данилов в этой ситуации отказывается ее утешать, так как
боится ее погубить или причинить ей зло.

Демон
искушает «властителя Синодала», который под его влиянием забывает
помолиться в пути, так как 

Он
в мыслях, под ночною тьмою, 

Уста
невесты целовал (C.512),

и
это приводит князя к гибели. Данилов — наяву — целуясь с Наташей в ночном
подъезде, теряет бдительность, и у него в этот момент похищают альт; то есть
пародийно Данилов выполняет роль «властителя Синодала».

Треугольник
«Данилов — Наташа — Кармадон» может напоминать треугольник
«Ангел — Тамара — Демон», но при этом Данилов оказывается соответствующим
именно Ангелу, хотя в отличие от него не уступает Наташу сопернику.

На
уровне языковых единиц в романе можно найти отсылки, просто констатирующие
связь с первоисточником:

«И
когда умер звук, Данилов, словно бы не желая расставаться с ним, долго еще держал
смычок у струн …» (C.42);

Слова
умолкли в отдаленье,

Вослед
за звуком умер звук. (C.516)

Но
это случай практически единичный. Большинство же отсылок подвергается смысловым
преобразованиям, и если в случае с цитатами и перифразами контекст работает в
основном на снижение, то в аллюзиях и при включении отдельных слов на первое
место, как и на уровне сюжета, выходит смена функций персонажей, снижение при
этом продолжает играть довольно значительную роль. Сопутствующие
«Демону» источники представлены шире именно в виде аллюзий и
включений отдельных слов, нежели в виде измененных цитат и перифразов.

Рассмотрим
конкретные случаи.

Включение
отдельных слов из первоисточника в новый контекст.

Отсылки
к «Демону» «требуют», чтобы в романе присутствовало имя
Тамара. Оно действительно есть в произведении, но так зовут не возлюбленную
героя, а жену его приятеля Муравлева, которая «смотрит на него [Данилова]
душевным материнским взором» (C.7), угощает его обедами; упоминаются (в
сцене дуэли с Кармадоном) «варежки Данилова, связанные ему к прошлой зиме
Муравлевой» (C.152). Таким образом, и здесь имеет место игра со сменой
ролей, сопровождаемая деромантизацией, снижением в обыденность, в уютный земной
быт. 

В
поэме Лермонтова дважды встречается слово херувим. В первом случае сообщается,
что прежде, до падения, в свои лучшие дни Демон сам был херувимом: 

Тех
дней, когда в жилище света

Блистал
он, чистый херувим <…> (C.504).

Во
втором случае херувимом назван Ангел, слетевший к Тамаре:

Посланник
рая, херувим <…> (C.523).

Демон
для него враг:

И
от врага с улыбкой ясной

Приосенил
ее крылом <…> (C.523).

В
свою очередь Демон чувствует к Ангелу старинную ненависть:

И
вновь в душе его проснулся

Старинной
ненависти яд. (C.524).

В
романе ситуация перевернута: Данилов изначально демон, поэтому падением для
него является дисквалификация в херувимы «Это было опасно! Этак его могли
дисквалифицировать в херувимы! А что уж хуже и позорнее этого!» (C.25). То
есть противопоставление, старинная ненависть остается, и если уж падший ангел
становится демоном, то падшему демону ничего не останется, как стать херувимом.
Добавлена снижающая деталь: перевод в херувимы неприятен еще и потому, что
«ходить босым Данилов не любил» (C.25). Снижению же способствует
канцеляризм дисквалифицировать. 

В
поэме Лермонтова ангел и Демон имеют крылья /крыла/, на которых перемещаются в
эфире [8]. 

Его
крыло не шевелится! (C.522);

Приосенил
ее крылом <…> (C.523);

И
медленно, взмахнув крылами,

В
эфире неба потонул. (C.524);

И
в страхе я, взмахнув крылами,

Помчался
<…> (C.527);

В
пространстве синего эфира

Один
из ангелов святых

Летел
на крыльях золотых <…> (C.537).

В
романе Орлова о герое сообщается: «Никаких крыльев у него, естественно, не
было« (C.20), потому что »мода на них давно прошла» (C.20) и их
«никто в эфире уже не носил» (C.20). Романтический атрибут превращен
в бытовую деталь, к тому же совершенно лишнюю: «и не были нужны ни ему, ни
его знакомым ни крылья, ни двигатели …» (C.21), — которая может войти в
моду и выйти из моды; крылья можно пошить: «<…> Данилов одним из
первых пошил себе крылья <…> Крыльев он пошил восемь <…>»
(C.20-21). Выйдя из моды, крылья могут «валяться в кладовке» и
выжимать слезу у чувствительного героя, так как «старые вещи трогают
иногда до слез его чувствительную душу» (C.21). Демонские крыла в
соответствии с модой заменяются крыльями от самолетов [9]: «и от
«боингов», и от допотопных «фарманов», по четыре каждый, и
даже от не существовавших тогда «конкордов» <…> Нет, Данилов
тогда не суетился, он скромно достал крылья от ИЛ — 18, ими и был доволен»
(C.21). Идея доводится до абсурда — герой даже оборудует для себя посадочную
полосу, на которую «садился как самолет. С ревом, с ветром, выпуская
из-под мышек шасси« (C.21). О такой зависимости от моды герою »стыдно
вспоминать« (C.21). Тем не менее о нем говорится: »Данилов произвел
посадку» (C.21). Крылья упомянуты в ряду других атрибутов со сходной
функцией — элементов сменявшейся в эфире моды: руль и ветрила, крылья,
дизельные двигатели, резиновые груши-клаксоны, мотоциклетные очки, ветровые
гнутые стекла, скафандры, капсулы (C.21). По своей ненужности крылья, как и
другие модные среди демонов предметы, названы «побрякушками»,
«стекляшками для папуасов» (C.21).

В
поэме «Демон» неоднократно встречается слово познанье: 

Познанья
жадный <…> (C.504);

Я
царь познанья и свободы <…> (C.525);

Пучину
гордого познанья

Взамен
открою я тебе. (C.532).

В
романе Орлова познанье настолько обязательно для демонов, что неспособным
«все знать, все чувствовать, все видеть» «выдают специальный
аппарат познания средних возможностей (ПСВ — 20)» (C.125). Демоническим
образованием в Девяти Слоях ведает Канцелярия от познаний. Данилов познаньем не
обременен, но другие демоны мучаются от познанья и считают, что оно их
обессиливает: «А может это все от познанья?» (C.122) — объясняет
Кармадон свои неудачи. (Отметим, что использован тот же словообразовательный
вариант с суффиксом -j-, что и в поэме.) Среди различных категорий
демонов-ветеранов, находящихся на покое, упомянуты обессиленные познаньем (C.260).
Тема обессиленных познаньем восходит уже не к «Демону», а к немецким
источникам [10].

Герой
романа — демон и музыкант. В окончательной редакции поэмы Лермонтова связь
героя с музыкой можно при желании усмотреть только в строчках 

Всечасно
дивною игрою

Твой
слух лелеять буду я <…> (C.533).

В
романе музыкальный талант Данилова представлен чисто человеческим, тем не
менее, сообщается, что до своего изгнания на Землю, в люди, он в Девяти Слоях
играл на лютне: «Было время, он служил в Седьмом Слое, устраивал там
фейерверки, играл на лютне чувственные пьесы, танцевал на балах» (C.261);
«вот здесь он играл на лютне» (C.263); «Он работал, играл на
лютне и в ус не дул« (C.25). В окончательной редакции »Демона»
слова лютня нет, но оно неоднократно встречается в черновых редакциях:

Вот
тихий и прекрасный звук,

Подобный
звуку лютни, внемлет …

(Первая
редакция, с.548; Вторая редакция, с. 551; Пятая редакция, с.592.);

С
испанской лютнею она <…> (Третья редакция, с.552);

Давно
знакомой лютни звон <…> (Третья редакция, с.574);

По
струнам лютни ударяя <…> (Пятая редакция, с.593).

В
окончательной редакции «Демона» лютня заменена чингуром, звуки
которого, доносящиеся из кельи Тамары, наводят на мысль о присутствии Ангела:

Не
ангел ли с забытым другом

Вновь
повидаться захотел,

Сюда
украдкою слетел

И
о былом ему пропел,

Чтоб
усладить его мученье?.. (C.522).

Под
действием этой музыки у Демона

<…>
из померкших глаз

Слеза
тяжелая катится … (C.522).

Возможно,
в романе Орлова именно этот эпизод пародируется в сцене в погребке. Погребок,
естественно, ассоциируется с погребком Ауэрбаха [11], но сама сцена с лютней
напоминает именно «Демона»:

«-
Данилов, — сказал Кармадон. — Сыграй мне. 

—
Что? — удивился Данилов.

—
Сыграй мне что-нибудь печальное. <…>

Он
быстро подошел к бочкам и увидел лютню. Лютня была знакомая» (C.274).

Сравним:
«Давно знакомой лютни звон». Далее в романе: «Данилов вспомнил
былое, искренне желал своей музыкой облегчить участь давнего знакомца,
застывшего рядом, жалел его и себя жалел …» (C.274). Сравним:

И
о былом ему пропел,

Чтоб
усладить его мученье (C.522);

«застывшего
рядом» может ассоциироваться с

Он
хочет в страхе удалиться …

Его
крыло не шевелится! (C.522).

Заметим,
что в этой сцене с лютней Кармадон, как и Демон, плачет, но не под влиянием
игры, а перед тем, как попросил Данилова сыграть, как будто слезы демона
вызывают недостающий необходимый компонент — звуки струнного инструмента.

«-
Данилов, — положил вдруг Кармадон руку Данилову на плечо. — Данилов …

И
заплакал» (C.273). Отметим также часто встречающееся в этой сцене, как и в
соответствующем эпизоде «Демона», многоточие.

К
лермонтовским текстам (но не только к ним [12]) восходит, очевидно, и слово
пещера. У Данилова есть пещера в Андах — «место успокоения» (C.19).
Пещера имеется и у старого демона, отца Данилова, на желтой планете:
«Данилов увидел черную щель … Пещера … Стало быть, вот он, приют
вольного поселенца … Влетели в пещеру» (C.304). Разочарованные демоны
скучают «в сырых пещерах, где глухо капало со сталактитов» (C.260). В
окончательном тексте «Демона» слово пещера встречается, но в другом
контексте:

Пещеры,
где палящим днем

Таятся
робкие олени <…> (C.506);

И
мыслит он: «То горный дух

Прикованный
в пещере стонет!» (C.520).

Пещера
же как место успокоения, приют фигурирует в черновых редакциях
«Демона» и в поэме «Ангел Смерти»:

Он
на хребет далеких гор

В
ледяный грот переселился <…>

(Вторая
редакция, с.555; Третья редакция, с.572);

И
на хребет пустынных гор

Переселился
с этих пор.

Там
над жемчужным водопадом

Себе
пещеру отыскал <…>

(Пятая
редакция, с.595);

На
нем [холме] пещера есть одна <…>

Давным-давно
в ней жил изгнанник,

Пришелец,
юный Зораим. (Ангел Смерти, с.135-136).

Слова
изгнанник и пришелец могут характеризовать героя романа Орлова: Данилов изгнан
из Девяти Слоев на Землю; хлопобуды принимают его за пришельца из космоса:
«Вы меня пришельцем, что ли, считаете?» (C.196).

Во
второй части нашей работы мы обратимся к аллюзиям.

Примечания

Лексико-семантический
анализ интертекста (на материале романа Владимира Орлова «Альтист
Данилов»). Ярославский педагогический вестник, 2001. № 2. С.52-57. 

Жолковский
А.К. Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука, 1994. С.14-17. 

«Вари
борщ, который нравится тебе самому» [Беседа с В.Орловым] // АиФ. 1993. № 21.
С.6. 

В
работе использовано издание: Орлов В.В. Альтист Данилов. М.: ИПО
«Полигран», 1993. 

Тексты
М.Ю.Лермонтова цитируется по изданию: Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4-х
томах. Т.2. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1959. 

Гете
И.-В. Фауст. Перевод с немецкого Б.Пастернака. М.: Худ.лит., 1969. С.69. 

Манн
Т. Избранное. М.: Дет.лит., 1975. С.73. 

О
слове эфир см. в нашей работе, указанной в примечании 1. 

Ср.:
Все в мире изменил прогресс. 

Как
быть? Меняется и бес.

Арктический
фантом не в моде,

Когтей
ты не найдешь в заводе,

Рога
исчезли, хвост исчез. (И.-В. Гете. Фауст. Перев. Б.Пастернака. Указ.изд.,
с.121).

Ср.,
например: «… жить свободным от проклятия познания и творческих мук,
любить и радоваться блаженной обыденности…» (Т. Манн. Тонио Крегер.
Перев. Наталии Ман. Указ. изд., с.63), «… видел самого себя, снедаемого
иронией и духом, изнуренного и обессиленного познанием …» (Там же,
с.72.) 

Л.Карасев
находит реминисценцию на сцену в погребке из «Фауста» Гете в другом
эпизоде романа. См.: Карасев Л. О «демонах на договоре» (Искусство в
зеркале самосознания) // Вопросы литературы. 1988. № 10. С.10-11. 

Так,
герой «Фауста» Гете имеет пещеру для размышлений — см. сцену
«Лесная пещера», указ. изд., с.153-157.