Ничипоров И. Б. 

Рассказ «Солнечный удар» (1925) 

Рассказ
был написан в 1925 г. и, напечатанный в «Современных записках» в 1926
г., стал одним из самых примечательных явлений прозы Бунина 1920-х гг.

Смысловым
ядром рассказа, внешне напоминающего эскизную зарисовку краткого любовного
«приключения», становится глубинное постижение Буниным сущности
Эроса, его места в мире душевных переживаний личности. Редуцируя экспозицию и
рисуя с первых же строк внезапную встречу героев (так и не названных ни разу по
имени), автор заменяет логику событийного ряда россыпью психологически
насыщенных деталей окружающего природно-предметного бытия – от «тепла и
запахов ночного летнего уездного города« до характерного »волжского
щегольства» подплывающего к пристани парохода. Взаимное притяжение героев
оказывается здесь вне сферы традиционной психологической мотивации и
уподобляется «сумасшествию», «солнечному удару», воплощая
надличностную, иррациональную стихию бытия.

На
место поступательной сюжетной динамики выдвигается здесь «миг»,
решающее мгновение жизни героев, изображение которого предопределяет
дискретность повествовательной ткани. В «миге» любовной близости
поручика и его спутницы перекидывается мост сразу между тремя временными
измерениями: мгновением настоящего, памятью о прошлом и интуицией о
последующем: «Оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет
вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь
ни тот, ни другой…» (5,239). Важен здесь акцент на субъективно-лирическом
переживании времени. В прозе Бунина уплотнение хронотопических форм позволяет,
с учетом психологических открытий новейшей эпохи, передать синхронность
внутренних переживаний (в отличие от толстовской «диалектики»),
высветить невыявленные, бессознательные пласты душевной жизни. Этот
«миг» телесного сближения, одухотворенного и душевным чувством,
становится кульминацией рассказа, от него тянется нить к внутреннему
самопознанию героя, его прозрениям о сущности любви.

Переосмысляя
реалистические принципы психологизма, Бунин отказывается от развернутых
внутренних монологов персонажей и активно использует косвенные приемы раскрытия
душевных импульсов через «пунктир» «внешней
изобразительности«. Сам образ »незнакомки» дан через отрывистые
метонимические детали: это прежде всего основанные на синестезии портретные
штрихи («рука пахла загаром», «запах ее загара и холстинкового
платья»). Вообще в культуре Серебряного века женский образ приобретает особую
весомость, становясь воплощением тайных сплетений душевной жизни, особой
чувствительности к вселенским силам Эроса (философские идеи В.Соловьева о
Софии, контекст поэзии символистов, загадочная аура, окружающая многих героинь
Бунина, Куприна и др.). Однако у Бунина этот образ, как и живописание любви в
целом, далеко от символистских мистических «туманов» и прорастает из
конкретики чувственного бытия, манящего своей непостижимостью.

От
телесного упоения герой рассказа постепенно приходит к «запоздалому»
осознанию «того странного, непонятного чувства, которого совсем не было,
пока они были вместе, которого он даже предположить в себе не мог…»
(5,241). Любовное переживание приоткрывает поручику подлинную «цену»
всего прожитого и пережитого и преломляется в новом видении героем внешнего
мира. Это то «счастливое», бесконечно дорогое, что начинает
распознавать он в звуках и запахах уездного волжского города, то
«безмерное счастье», которое его преображенная душа ощущает
«даже в этом зное и во всех базарных запахах» (5,242). Однако «безмерность»
любовного восторга, – того, что «необходимее жизни», антиномично
соединяется в прозе Бунина с неизбывным ощущением несовместимости этой
онтологической полноты с «будничными» проявлениями действительности –
потому и впечатление от службы в соборе, «где пели уже громко, весело и
решительно, с сознанием исполненного долга», вглядывание в обычные
изображения людей на фотографической витрине – наполняют душу героя болью:
«Как дико, страшно все будничное, обычное, когда сердце поражено… этим
страшным «солнечным ударом», слишком большой любовью, слишком большим
счастьем…» (5,243). В данном прозрении персонажа – сердцевина трагедийной
бунинской концепции любви – чувства, приобщающего человека к вечности и
катастрофично выводящего его за пределы земного мироощущения и
пространственно-временных ориентиров. Художественное время в рассказе – от мига
любовной близости героев до описания чувств поручика в финале – глубоко не
хронологично и подчинено общей тенденции к субъективации
предметно-изобразительных форм: «И вчерашний день и нынешнее утро
вспомнились так, точно они были десять лет тому назад…» (5,244). 

Обновление
повествовательной структуры проявляется в рассказе не только в редукции
экспозиционной части, но в значимости лейтмотивных композиционных принципов
(сквозные образы города, данные глазами героя), ассоциативных ходов, стоящих
над причинно-следственным детерминизмом. В книге «О Чехове» Бунин
вспоминал об одном из ценнейших для себя чеховских советов: «По-моему,
написав рассказ, следует вычеркивать его начало и конец…» . 

Финальный
волжский пейзаж в «Солнечном ударе» соединяет реалистическую
достоверность с символической обобщенностью образного ряда и, ассоциируясь с
«огнями» кульминационных мгновений личностного бытия персонажа,
придает рассказу онтологическую перспективу: «Темная летняя заря потухала
далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, еще кое-где
светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарей, и плыли и плыли назад
огни, рассеянные в темноте вокруг…» (5,245). Экспрессия пейзажных образов
таинственного «волжского мира» в рассказе усиливается в затаенном
ностальгическом чувстве автора об утраченной навсегда России, сохраняемой силой
памяти и творческого воображения. В целом образ России в эмигрантской малой
прозе Бунина («Божье древо», «Косцы»), а также в романе
«Жизнь Арсеньева», не теряя живой предметности, насыщается
горестно-пронзительным лирическим чувством.

Таким
образом, в рассказе «Солнечный удар» явлено художественное
совершенство писателя в осмыслении иррациональных глубин души и тайны любви,
что проявилось в характерном для русской и зарубежной прозы ХХ в. обновлении
форм психологизма, принципов сюжетно-композиционной организации. Соприкасаясь
со многими модернистскими экспериментами в данной сфере, Бунин, с его интересом
к «земным» корням человеческого характера, конкретности обыденной
жизни, наследовал вершинные достижения реалистической классики.