С
топографической точностью воссоздает Достоевский реалии города, где живут и
страдают его герои. Эта журналистская конкретность идет от традиций
«натуральной школы». Достоевский, внутренне близкий этому течению,
навсегда сохранил особый социализированный взгляд на действительность и ее
противоречия. Но было в «натуральной школе» нечто, что Федор
Михайлович Достоевский категорически не принимал, считал пагубным заблуждением.
Речь идет об абсолютизации роли среды, социального фактора в развитии личности.
Вспомните, как возмущается Разумихин «социалистами»: «У них на
все одно объяснение: среда заела. Натура не принимается в расчет, натура
изгоняется, натуры не полагается!» Не все, по мысли Достоевского,
предопределено средой, положением, воспитанием. Человек сам способен отвечать
за то, что происходит с ним, и должен отвечать.

Но
абсолютизация роли среды не была изначально присуща «натуральной
школе»: вспомним, как чужд подобный взгляд Гоголю. Именно к гоголевскому
реализму возвращает Достоевский «натуральную школу», снимая шелуху
позднейших напластований. В целом художественный мир Достоевского сродни
фантастической реальности, созданной Гоголем; Петербург Достоевского — это во
многом и Петербург Гоголя…

В
Петербурге — современном, настоящем — сохранились дома, где жили рожденные
фантазией писателя Раскольников и старуха-процентщица, Свидригайлов и семейство
несчастного Мармеладова, те мосты и площади, где, как в декорациях, происходит
действие романа. И можно убедиться: достоверность деталей — предельна, при всей
фантасмагоричности город из «Преступления и наказания» — тот
Петербург, по которому можно пройтись и сейчас. Ибо Достоевскому было необходимо,
чтобы все реалии текста были узнаваемы, чтобы читателя неотступно преследовало
ощущение: здесь и сейчас, в этом городе, на этой вот улице. И возникает
потрясающей силы эффект сопричастности происходящему.

Но
в то же время автор создает странную, почти невероятную атмосферу
полусна-полуяви, в которую читатель погружается вслед за героем: теряется
ощущение реальности и ее границ. Раскольников перестает ощущать себя и даже
«акт еды» кажется ему чуждым, насильственным. Он чувствует лишь
биение своей мысли, которая и стала для него жизнью. Мир, изображенный в
романе, существует в воспаленном сознании человека, почти оторвавшегося от
земли, не чувствующего земного притяжения; перед читателем — крайне
субъективная картина, пропущенная через угнетенное сознание Раскольникова и
служащая лишь аргументом в том споре, который он ведет со всеми и с самим
собой.

Петербург
в романе не объективная реальность, а часть внутреннего мира героя. Ничто не
существует вне мира его оскорбленной души. Естественно, что реальность приобретает
все черты и противоречия сознания главного героя и изменяется как часть его
мира, движется в зависимости от его состояния, и даже само время может
убыстрить или замедлить свой ход. Достоевский дает Раскольникову до дна
окунуться в бездну одиночества, в беспредельность тайного, никем не знаемого
мира.

И
еще один прием, создающий эффект присутствия. Здесь дело в своеобразной
авторской манере повествования, где рассказчик-хроникер как будто спрятан от
читателя. Читатель ощущает его присутствие, чувствует, что чья-то воля ведет
его по этому фантастическому лабиринту человеческой жизни, что между ним и
происходящим практически нет дистанции. Кроме того, автор почти слился с
героем, пытается увидеть мир его глазами, представить его вот таким — странно остановившимся,
будто на краю страшной пропасти, куда он неминуемо должен рухнуть.