Литвинова В.И. 

(Методический материал для проведения уроков по роману
В. Гроссмана «Жизнь и судьба»)

Абаканский государственный педагогический институт

Научно-исследовательский сектор

Абакан, 1991

В
данный выпуск включены материалы для изучения в школе романа В. Гроссмана
«Жизнь и судьба». Теоретическая часть работы содержит
литературоведческие разделы, практическая — помогает осмыслить текст,
предлагает наиболее продуктивные формы анализа отдельных проблем, материал по
биографии писателя, излагает историю создания романа, раскрывает особо трудные
для восприятия учащихся вопросы, указывает литературу в помощь учителю.

«…Мы
живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего,
среди мертвого застоя.

Весь
мир перестраивался заново, а у нас ничего не созидалось. Мы по-прежнему
прозябали, забившись в спои лачуги… Словом, новые судьбы человеческого рода
совершались помимо нас». Так писал в начало прошлого века, выражая
нестерпимым ни для кого в России взгляд, Петр Чаадаев. А. С. Пушкин отвечал
ему, что он гордится русской историей и, какова бы она ни была, он не желал бы
никакой другой истории для своего народа.

Национальное
самосознание, вероятно, утвердит и сегодня пушкинский ответ на проклятый
вопрос: «КТО МЫ В ЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ?». Но сам-то вопрос даже после
пушкинского ответа не исчезает, он остается мучительно открытым. Ответ на
вопрос «кто мы?» во все времена давался на основе признания исключительности
предназначения России (торжество православия, спасение Европы от монголов, от
разлагающего рабства денег, от эксплуатации и неравенства, от фашистского
порабощения).

«Мы
живем трудно и скудно, но страдаем не зря: мы прокладываем дорогу к светлому
будущему, идем впереди, прикрываем других собой, это наша мораль и наша
гордость», — таково содержание нашего мироощущения. Это представление было
фактом общественного сознания, оно работало.

И
вот к 90-м вдруг обнаружилось, что изучать забастовки и рабочие движения можно не
только в Италии и Англии, а межобщиные конфликты — в Пенджабе и Ольстере. Что
иностранное слово инфляция нам понятно и вполне даже русское. Что мафия, рэкет,
бизнес — стали столь же общеупотребительными словами как и райком, партбюро,
овощебаза. Обнаружилось также, что «глобальные процессы» могут
взрываться не где-то в Сан-Пауло, а в Чернобыле, Свердловске или Баку.

И
в этой панораме открылось вдруг, что мы — это не центр мировой системы, а
страна, которая не в состоянии себя ни прокормить ни одеть. Начались холодные
жестокие будни истории.

Почему
же столько всего сразу и вдруг? Все дело в том, что и не сразу и не вдруг,
начиная от П. Я. Чаадаева до А. Д. Сахарова шла напряженная борьба за судьбу
России. А поскольку писатель в России становился не только художником, но и
философом, историком, социологом, то порой художественные произведения
рассказывали об истории больше, чем профессиональные историки.

Но
и художественные тексты у нас имеют судьбы. Один иг советологов Америки как-то
заметил, что «Русские славятся умением переписывать свою историю».
Над этим заявлением стоит поразмышлять. В начале нашего семидесятитрехлетнего
существования отдельные критики и историки литературы призывали то
«сбросить с корабля истории» всех классиков, начиная с А. С. Пушкина
и Л. Н. Толстого, то вычеркнуть из школьных программ Ф. М. Достоевского, И.
Бунина и А. Ахматову, то упрятать книги М. Булгакова, М. Зощенко, Е. Замятина и
другие, подобные. им. Шли годы, но среди писателей все продолжали появляться
опальные литераторы. С войне школьники читали книги Б. Полевого, В.
Кожевникова, А. Первенцева, а рядом где-то ждали читателя, произведения В.
Быкова, Ю. Бондарева, Г. Бакланова. Книги новоопальных поэтов, как по команде,
исчезали и столь же неожиданно появились сейчас. Еще вчера мы мало что знали о
литературных именах В. Некрасова, В. Аксенова, Б. Пастернака, А. Солженицына.

После
того, как в журнале «Октябрь» в 1988 г. (N 1-4) был опубликован роман
«Жизнь и судьбе», вновь вспыхнула литературная звезда советского
писателя Василия Семеновича Гроссмана.

Пробелы,
которые взялся почти тридцать лет тому назад разрешить писатель, осмысляются
только теперь. Не случайно критик А. Аннинский отмечал, что Гроссман «ушел
вперед. Мы только теперь созрели, чтобы обнародовать, понять и принять правду
этой книги. Поэтому роман и не кажется устаревшим. Он и сегодня выходит все еще
вовремя».1) Вот почему программа по литературе для 11-го класса,
выпущенная в Москве, рекомендует это произведение в списке для чтения по выбору
учителя и учащихся.

Некоторые
учителя предлагают изучать роман в 10 классе, после изучения «Войны и
мира» Л. Н. Толстого.2) Думается, что знакомиться с многопроблемным и
«тяжелым» для осмысления произведением В. Гроссмана целесообразнее
все же в 11-м классе, когда уже сложится представление о трудной судьбе
советской литературы, когда выпускники познают произведения В. В. Маяковского и
Е. Замятина, Н. Островского и М. Булгакова, А. Фадеева. Все познается в
сравнении, в таком сочетании авторы широко представят картину советского образа
жизни нашего народа. После изучения «Молодой гвардии» можно
попробовать исследовать взгляд на войну Гроссмана. Одновременно осуществляется
еще одна задача учителя: повторение «Войны и мира» Л. Толстого,
поскольку параллели здесь очевидны.

Объем
произведения внушителен, количесто текстов для работы в классе, вероятно, и
сейчас недостаточен. Это, конечно же осложнит работу учителя. Однако следует
иметь в виду, что после скрупулезного обзора учителем всего произведения можно
остановиться на анализе отдельных проблем, разрешаемых писателем: судьба народа
в произведениях В. Гроссмана и Л. Толстого; проблемы взаимоотношений
государства, общества и отдельного человека; «Жизнь — это свобода…»
и т. п. В менее подготовленных классах изучаемые вопросы могут быть проще: как
изображает писатель коллективизацию и какие вопросы в связи с этим возникают у
читателя? Что общего в изображении коллективизации в романе М. Шолохова
«Поднятая целина» и Гроссмана «Жизнь и судьба». Что нового
о коллективизации мы узнаем из произведения Гроссмана? Каким представлен
автором сталинский геноцид? Как передается тема насилия в письме матери Штрума?

Для
обсуждения романа удобнее применить МЕТОД КОЛЛЕКТИВНОГО АНАЛИЗА.

ЗАДАЧА
УЧИТЕЛЯ — помочь учащимся в освоении ими мысли автора о величии и традиции
народа, побеждающего фашизм, о трагедии времени и беззакония.

ЦЕЛЬ
УРОКА будет зависеть от выбора учителем отдельных фрагментов для анализа или
романа в целом. В настоящей работе представлены возможные варианты анализа
отдельных проблем, которые вкупе составят приблизительно полный охват романа в
целом.

МАТЕРИАЛ
К ЗАНЯТИЮ. (Вопросы для анализа выделены петитом).

БИОГРАФИЧЕСКАЯ
СПРАВКА

В.
Гроссман родился в городе Бердичеве в 1905 году в семье инженера-химика. Мать
преподавала французский язык. Окончив в 1924 г. Киевское реальное училище, юный
Гроссман учился на химическом отделении физико-математического факультета
Московского государственного университета. С дипломом инженера-химика в 1929
году он уехал в Донбасс, где работал в Макеевском научно-исследовательском
институте по безопасности черных работ и заведовал лабораторией пыли и газа на
самой глубокой шахте «Смолянская — II».

В
Донбассе В. Гроссман начал писать художественную прозу. Но публиковать свои
произведения не спешил, был очень требователен к себе, не считал, что
написанное достойно быть напечатанным.

В
1932 г. Гроссман заболел туберкулезом, по совету врачей возвращается в Москву,
где два года спустя в «Литературной газете» появился его первый
рассказ «В городе Бер-дичеве». Его сразу заметил М. Горький, вызвал
его к себе и после долгой беседы посоветовал всерьез заняться литературой.

Сюжет
рассказа сводиться к взаимоотношению двух судеб. Женщина-комиссар Вавилова в
разгар боев вынуждена рожать в Бердичеве, входившем в российскую черту
оседлости. Младенца она оставляет в семье местного многодетного
еврея-ремесленника, очень далекого от политических страстей, но хорошо
знающего, что такое погромы и чем может обернуться пребывание комиссара под его
крышей. Рассказ Гроссмана о том, как поняли и приняли друг друга такие
социально разные люди.

В
1962 году по мотивам этого рассказа режиссер А. Аскольдов снял фильм, в котором
во всем блеске своего таланта предстали Н. Мордюкова и Р. Быков. Только в 1989
году чудом сохранившемуся экземпляру пленки было разрешено, наконец, предстать
на суд зрителю. Фильм называется «Комиссар» и в соседстве с
заголовком повести раскрывается мысль автора: сила порыва революционеров и
мудрость народа, «выводимого революцией из политической, социальной и
национальной оседлости»2), составляют единое целое.

В
альманахе Горького «Год шестнадцатый» вскоре появилась написанная
Гроссманом в Донбассе повесть о шахтерах с немецким звучанием
«Глюкауф». Так напутствуют друг друга, спускаясь в шахту немецкие
шахтеры, желая счастливого возвращения наверх.

Потом
появился роман «Степан Кольчугин», сделавший писательское имя
Гроссмана известным всей стране.

В
первые дни войны писатель отправляется на фронт, став одним из самых читаемых
корреспондентов «Красной звезды». При первой военной аттестации ему
было присвоено звание интенданта II ранга, а в 1943 году он уже носит погоны
подполковника.

Военная
судьба бросала В. Гроссмана по разным участкам фронта. Но главным для него был
и остался на всю оставшуюся жизнь — Сталинград. Там он пережил все, от горечи
поражений, трагедии и отчаяния горстки людей, прижатых к Волге сталью и огнем
военной машины фашизма, до величайшей Победы.

По
складу своего человеческого характера и по особенности литературного дарования
Гроссман не был хватким бойким репортером, из тех, кто «с
«лейкой» и блокнотом первыми врывались в города». Он был
неспешным очеркистом, глубоким, вдумчивым, видевшим и умевшим показать читателю
в каждом отдельном эпизоде войны судьбу человека, его роль и место и высокую
значимость конкретных действий каждого во многомиллионом столпотворении войны.
Для того, чтобы самому понять все это, ощутить войну чутьем солдата, писатель
считал себя обязанным быть вместе с воинами в окопе, обороняемом от фашистов
квартале полуразрушенного города, на плоту обстреливаемой переправы. Поэтому он
всегда был честен.

Дочь
писателя, Е. В. Короткова-Гроссман рассказывает: «Д. Ортенберг, редактор
«Красной звезды», вызвал к себе трех корреспондентов — А. Толстого,
В. Гроссмана, П. Павленко. Дал задание: вышел указ о дезертирах, надо написать
очерк или рассказ. Отец сразу сказал: «Я такого очерка писать не
буду«. Павленко вдруг возмутился, подскочил к нему: »Гордец, Василий
Семенович». Но военкор Гроссман знал, что говорил. В его военных дневниках
множество записей об окруженцах, «дезертирах». Почти всегда эти люди,
испугавшиеся в первый день, уже на следующий воюют, как все. Есть, например,
такая запись: ведут дезертира Б трибунал, и налетают на конвой немцы. Конвоиры
разбежались, а он убил двух немцев, третьего взял в плен и привел его в
трибунал. «Ты кто — спрашивают его, — »Судиться пришел».3)

И
не только честным был автор «Жизни и судьбы», но и смелым. «Это
мы сейчас храбрые — открыто говорим о сталинских преступлениях, о годах
невиданного террора, — замечает А. Ананьев. А тогда, в дни работы В. Гроссмана
над романом, кто решился бы сравнить два режима — гитлеровский и сталинский —
по тем параметрам, по которым их сходство так очевидно всем нам теперь?
Сталинизм уничтожил в человеке главное — его достоинство. Роман «воюя со
сталинизмом, защищает, отстаивает достоинство личности, ставит ее в центр всех
жгучих вопросов»4)

Е.
В. Короткова-Гроссман добавляла, что герой романа Греков «очень близкий
автору по духу человек, не боится ни немцев, ни начальства, ни комиссара
Крымова, который шьет ему дело. Смелый, внутренне свободный человек, не
желающий после войны жить так, как жили в 30-е годы».

Известный
немецкий писатель Генрих Бёлль, оценивая творчество В. Гроссмана, писал, что он
всегда был именно там, где надлежало быть писателю. А это и в мирной, и во
фронтовой жизни далеко не безопасные места.

Родные
писателя вспоминают огромную душевную теплоту Гроссмана. Об этом же
свидетельствуют его служебные записки. Вот отрывок одной из них: «Если моя
поездка сопряжется с какими-либо печальными неожиданностями, прошу вас помочь
моей семье… «.

Гроссман
очень любил свою мать. Она погибла от рук фашистских палачей. В 1961 году,
через девятнадцать лет после смерти матери, сын написал ей письмо, которое
сохранилось в архивах вдовы писателя: «Когда я умру, ты будешь жить в
книге, которую я посвятил тебе, и судьба которой схожа с твоей судьбой»5).

В.
Гроссман был автором одной из первых художественных книг о войне — «Народ
бессмертен», повесть была напечатана в 1942 г. Наряду с многочисленными
восторженными откликами на повесть советских читателей интересно вспомнить
выступление известного английского переводчика Гарри Стивена, писавшего в
августе 1943 года в газете «’Британский союзник» о Гроссмане как о
писателе «могучей силы и человечности. Именно человечности, которой
пронизана книга, ее ценности очарование… «6).

Орерки
Василия Гроссмана, хотя и писались по свежим следам событий для газеты,
которая, как известно, живет один день, были столь глубоки и значимы, что со
страниц «Красной звезды» переходили в книги — «Годы войны»,
«Сталинград», «Сталинградская битва», «Жизнь»,
«Треблинский ад».

Главным
делом его жизни стала книга «Жизнь и судьба»; «Главной моей
работой, — писал он после войны в своей автобиографии, — является книга о
войне, которую я решил написать весной 1943 года. Тогда же были написаны мною
первые главы. Вплотную подошел к этой работе в послевоенные годы после
демобилизации из армии почти все свое время в послевоенные годы я посвятил этой
работе. Сна оказалась очень нелегкой».

После
лишения жизни книги автор, тяжело переживший этот удар судьбы, заболел и через
4 года умер от рака, не дожив до 60 лет.»

ИСТОРИЯ
СОЗДАНИЯ

В
1952 г. журнал «Новый мир» опубликовал роман В. Гроссмана «За
правое дело», где основная мысль спорила с песней, из которой, мы знаем,
слов не выкинешь: «когда страна прикажет быть героем, у нас героем
становится любой«. Герой Гроссмана не считает это истиной: »Разве
любовь к свободе, радость труда, верность Родине, материнское чувство даны лишь
одним героям? Поистине великое совершается простыми людьми».

Война
Гроссмана не игра в героизм, не поле для подвигов, а среда, в которой
раскрывается человек с убеждениями и надеждами.

«Дело»
в старорусском смысле есть сражение, суть, дело жизни. Войну писатель знал не
понаслышке: глазами военкора увидел Треблинку, познаниями инженера, оценил
механику проваливающегося пола в газовой камере, опытом химика определил выбор
сорта смертельного газа. В романе была правда о войне.

Читательский
успех был огромен. Тысячи писем получал Гроссман. В их числе и множество
поздравлений от литераторов. Напряженно жду следующего номера «Нового
мира», — писал ему Микола Бажан. — Хватаю каждый новый номер и вчитываюсь
в Ваш роман — большое, человечное, умное произведение. Не хочу писать много, но
разрешите Вас искренне поблагодарить и крепко пожать руку, написавшую такую
книгу… «.

А.
Твардовский в июне 1944 г. писал Гроссману: «Я очень рад за тебя, что тебе
пишется, и с большим интересом жду того, что у тебя еще напишется. Просто
сказать, ни от кого так не жду, как жду от тебя… «.

Успех
романа «За правое дело» вызвал неожиданную для автора мощную
оппозицию ряда литераторов, официально считавшимся признанными мастерами
военной прозы. Один из них — автор привозносимый тогда, а ныне прочно забытой
книги «Белая береза» Михаил Бубеннов разгромной статьей в
«Правде» дал сигнал послушной литературной критике громить роман
Гроссмана как «безидейное, антинародное произведение, не соответствующее
принципам социалистического реализма», где образы советских людей
«обеднены, принижены, обесцвечены», «где автор стремится
доказать, что бессмертные подвиги совершают обыкновенные люди… Гроссман
вообще не показывает партию как организатора победы — ни в тылу, ни в армии…
«. Были и обвинения в том, что Гитлера автор описал, а образ Сталина
пропустил. Припомнили Гроссману его пьесу «Если верить пифагорийцам»,
раскритикованную в 1945 году. А. Первенцев, клеймивший в своем, ныне тоже
забытом романе «Честь смолоду» всех крымских татар «нацией
предателей«, определил книгу Гроссмана »идеологической
диверсией». М. Шагинян критиковала роман за непривычную обрисовку
партийных работников: комиссар Крымов мало действует, «изображен в отрыве
от своей непосредственной работы руководителя и воспитателя бойцов и
командиров».

В
результате книгу и автора «закрыли». Но жизнь романа продолжалась, и
продолжали приходить письма одобрения и поддержки. Особенно ценны для Гроссмана
были письма фронтовиков. «Изо всей литературы о войне я должен выделить
два произведения: В. Некрасова «В окопах Сталинграда» и Ваше «За
правое дело«, — писал А. А. Кедров-Полянский из Ростова-на-Дону. »Это
суровый, но благородный реализм, — писал Б. К. Губарев из Харьковской области —
Именно так нужно писать о Сталинграде или совсем не писать. Легкую книгу о
Сталинграде читать противно, а писать, наверное, преступно».

«Опасаясь,
что уничтожающая критика Бубеннова повлияет на писателя и он начнет
«причесывать своих героев, — писал читатель И, Ефимов, — я прошу
редколлегию «Нового мира» передать тов. Гроссману, что его
«серые» герои являются в глазах читателя настоящими, живыми людьми со
всеми слабостями и недостатками свойственными живым людям, даже если они трижды
Герои Советского Союза… Критик Бубеннов не видит в романе организующей и
направляющей роли партии в деле обороны Сталинграда. Правда, общепринятых
заседаний парткома я в романе тоже не нашел. Но разве не из Новиковых,
Крымовых, комиссара батальона Филяшкина, дивизии Родимцева, директора СталГРЭС
Спиридонова и других героев состоит наша партия?». И наконец письмо от
Виктора Некрасова: «Дорогой Василий Семенович! Я думаю, мне не надо
объъяснять Вам, как я ко всему этому отношусь. На душе омерзительно до тошноты.
И почему не разрешаются сейчас дуэли… А книга все-таки есть! И продолжайте ее
ради всего святого! Верю в победу правого дела!».

Тогда
Гроссман проявил лояльность: признал недостатки, учел критику и с помощью А.
Фадеева довел книгу до отдельного издания. Журнальный или книжный вариант
считать теперь выражением «последней авторской воли»?7)

«За
правое дело» — это прелюдия к большому, это I часть дилогии о Великой
Отечественной войне.

Спор
о том, кто создаст «Войну и мир» о 1941 — 1945 г. шел давно: сначала
спорили, кто окажется автором — солдат, прошагавший «от и до» или
генерал, назначенный «только что». Потом сетовали, что годы идут, а
книги так и нет. На одном из писательских съездов Г. Бакланов спро-сил:
«Легко ли придется автору новой »Войны и мира», если даже кто
вдруг да и напишет?». Подтекст тогда был понятен многим фронтовикам: да
появись правдивая книга о войне, ее же не признают, отторгнут от народа.

А
Сталин тем временем умер, с романа «За правое дело» обвинения в
идеологической вредности сняли, но ярлык «неблагонадежности» за
автором так и остался. Когда в 1960 г. Гроссман сдал в редакцию журнала
«Знамя» законченную рукопись нового романа, ее читали с пристрастием.
И те, кто хотел, вычитывали там все, что им было необходимо для начала новой
травли. Гроссман не скрывал своих намерений рассказать стране и миру долгие
годы скрывавшуюся жестокую правду о нашей жизни, о трагической судьбе народа и
о настоящей цене Победы. Олауреаченные коллеги в редакции журнала
«Знамя» отправили рукопись романа «Жизнь и судьба»
«наверх» с соответствующими характеристиками.

А
потом морозным февральским днем в дверь квартиры Гроссмана постучали и на
вопрос: «Кто там?» — резко ответили: «Откройте! Из
домоуправления!«. Те самые слова, с которыми в тысячи домов с »людьми
в штатском» входила беда, врывалась трагедия, а самого хозяина ждала
смерть, пусть то были 30-е, начало 50-х годов.

В
сталинско-бериевские времена «в штатском» обычно приходили глубокой
ночью, часто перед рассветом, чтобы ордером на обыск и арест ошеломить людей и
увезти очередную жертву в «черном вороне» без свидетелей.

К
Гроссману они явились днем. На дворе стоял 1961 год, и «люди в
штатском« работали по-новому. Гроссмана не увезли в »воронке»,
теперь арестовали его роман. Вот некоторые выписки из протокола
«задержания»: «Мы, сотрудники Комитета государственной
безопасности при Совете Министров СССР подполковник Прокопенко, майоры Нефедов
и Баранов, на основании ордера Комитета государственной безопасности при Совете
Министров СССР за N В — 36 от 4/II — 1961 г. в присутствии понятых произведи обыск
у Гроссмана Иосифа Соломоновича по адресу: г. Москва, Ломоносовский проспект,
дом 15, корпус 10 б, кв. 9. При обыске изъято следующее:

Текст
романа «Жизнь и судьба», отпечатанный на машинке, 3 части по 2
экземпляра каждой… Указанные экземпляры романа находятся в 6 пакетах
коричневого цвета. 

Черновые
материалы машинописного текста в папке салатного цвета… Обыск произведен с
11. 40 минут 14/II 1961 г. Этот протокол об аресте ненапечатанной книги стал
фактически свидетельством о смерти писателя В. Гроссмана, ибо он не мыслил
своей жизни без этого романа. Писателю тогда было 56 лет и все оставшиеся ему
до 1964 г. дни он посвятил безуспешной борьбе за освобождение своего
произведения, в котором справедливо видел венец творчества.

В
ответ на возмущение, жалобы, протесты многие доброжелатели говорили Гроссману:
«Не гневи бога. Твое счастье, что на дворе иные времена. Скажи спасибо,
что арестовали роман, а тебя оставили на свободе». Писатель не считал
нормальным состояние, в котором с автором могут безнаказанно сделать то, что
сделали с ним.

Он
уже не писал романы. Писал письма, заявления, протесты, требуя свободы для
своего детища. Вот несколько отрывков из большого письма к Н. С. Хрущеву после
XXII съезда партии: «Я начал писать книгу еще до XX съезда партии, еще при
жизни Сталина. В ту пору, казалось, не было ни тени надежды на публикацию
книги. И все же я писал ее.

Ваш
доклад на XX съезде придал мне уверенность. Ведь мысли писателя, его чувства,
его боль есть частица общих мыслен, общей боли, общей правды.

…Вот
уже год как книга изъята у меня. Вот уже год, как я неотступно думаю о
трагической ее судьбе, ищу объяснение происшедшему. Я знаю книга моя
несовершенна, что она не идет ни в какое сравнение с произведениями великих
писателей прошлого: Но дело тут не в слабости моего таланта. Дело в праве писать
правду, выстраданную и вызревшую на протяжении долгих лет жизни.

Почему
же на мою книгу, которая, может быть, в какой-то мере отвечает на внутренние
запросы советских людей, книгу, в которой нет лжи и клеветы, а есть правда,
боль, любовь к людям, наложен запрет…

Если
книга моя — ложь, пусть об этом будет сказано людям, которые хотят ее прочесть.
Если книга моя — клевета, пусть будет сказано об этом.

…когда
рукопись моя была изъята, мне предложили дать подписку, что за разглашение
факта изъятия рукописи я буду отвечать в уголовном порядке.

…мне
было рекомендовано отвечать на вопросы читателем, что работу над рукописью я не
закончил еще, что работа эта затянется на долгое время. Иными словами, мне было
предложено говорить неправду. Методы, которыми все происшедшее с моей книгой
хотят оставить в тайне, не есть методы борьбы с неправдой, клеветой. Так с
ложью не борются. Так борются против правды.

Я
прошу свободу моей книге, чтобы о моей рукописи говорили и спорили со мной
редакторы, а не сотрудники Комитета государственной безопасности.

Нет
смысла, нет правды в нынешнем положении — в моей фактической свободе, когда
книга, которой я отдал жизнь, находится в тюрьме — ведь я ее написал, ведь я не
отрекаюсь от нее. Я по-прежнему считаю, что написал правду, что писал я ее,
любя и жалея людей, веря в людей. Я прошу свободы моей книге… «.

Никита
Сергеевич в ответ промолчал. Лишь через несколько месяцев после отправки письма
Гроссмана пригласил для беседы М. А. Суслов, на совести которого изломанные
судьбы Е. Пастернака, А. Твардовского, И. Бродского. Судя по записи, которую
сделал Гроссман по возвращении домой, Суслов сказал ему: «Я не читал вашей
книги, но я внимательно прочел многочисленные рецензии, отзывы, в которых
немало цитат из вашего романа. Все читавшие вашу книгу считают ее политически
враждебной нам.

Напечатать
вашу книгу невозможно… В вашей книге имеются прямые сопоставления нас и
гитлеровского фашизма. В вашей книге положительно говорят о религии, о боге, о
католицизме. В вашей книге взят под защиту Троцкий».

Приговор
роману «Жизнь и судьба» был окончателен: бессрочное заточение. Имя
автора безжалостно вычеркивалось из всех печатных изданий Советского Союза.
Изничтожили имя Гроссмана и после Хрущева, и при Брежневе, и после смерти
главного идеолога, пережившего всех «вождей», и в первые годы
гласности. Аппарат продолжал работать четко.

Лишь
в 1988 году, через 24 года после кончины автора, его роман «Жизнь и
судьба» увидел свет.

СМЫСЛ
НАЗВАНИЯ РОМАНА

Название
книги глубоко символично. Наша жизнь определяет нашу судьбу: «человек
волен идти по жизни, потому что он хочет, но он волен и не хотеть».

«Жизнь
и судьба»… Первое слово в представлении автора — хаотический перечень
действий, мыслей, чувств, того, что порождает «кашу жизни»:
воспоминания детства, слезы счастья, горечь разлуки, жалость к жуку в
коробочке, мнительность, материнская нежность, печаль, внезапная надежда,
счастливая догадка. И в центре всех этих событий, неисчислимых, как жизнь, —
человек. Он-то и есть символ жизни, главное событие романа, жизни, государства.
Человек втянут в водоворот событий, а следовательно, катастрофы человека не
только его личные. В жизненном движении человек как маленькая пылинка, может
совпасть с фазой потока или не совпасть. Те, кому повезет быть в основном потоке,
— счастливчики, «сыны времени», но обречены несчастные «пасынки
времени» (А. Анненский), не попавшие в спасительную струю. Так рядом
становится слово «судьба», означающее разом и структурную
упорядоченность, и обреченность любой структуры. Жизнь и судьба находятся в
своеобычной зависимости. Сходятся народы, бьются армии, сшибаются классы,
непривычным становится движение «потока». И крепкие вчера элементы
структуры, делавшие революции, управлявшие промышленностью, двигавшие науку,
сегодня оказываются выбитыми из привычного течения. Судьба прямо врезается в
жизнь.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ
МАТЕРИАЛ

ТЕМА
— заново перечитанная история страны времен Великой Отечественной войны. В
основе темы лежит осмысление автором переломного сражения в войне —
Сталинградская битва. Но это еще и роман о Мире (о мирной жизни людей в тылу и
о Мире в философском значении его понятия).

ПРОБЛЕМА
— человек и общество. Она включает в себя массу вопросов, на которые пытается
ответить автор. Главный среди них: как в сокрушительной реальности с ее
тоталитарным режимом отдельному человеку остаться самим собой? А что значит
быть собой, когда нет ничего, что не было бы тебе продиктовано временем,
законом, властью? В чем тогда осуществляется принцип «добра» и
«свободы» в условиях существующего строя? Задачей автора становится
раскрытие взаимосвязи между политикой и нравственностью как главный конфликт
времени.

ИДЕЯ
— провести через испытание войной, как через нравственный рентген, всех героев
романа, с целью выяснения в экстремальной обстановке их подлинной человеческой
сущности.

СЮЖЕТ
— непривычен: на первый взгляд собраны случайные факты, наблюдения. Но нет
калейдоскопичности, «все плотно прижато друг к другу: события, биографии,
коллизий, связи людей, их надежды, любовь, ненависть, жизнь и смерть. Все
объясняется единым философским смыслом. За нагромождением фактов Гроссман
выделяет некую первоматерию, которую называют по-разному: квашня, опара, масса,
хаос, горячий торф. Масса организуется по законам, убивающим личность —
государственным. Доживи Гроссман до наших дней, он, возможно бы, перенял у Г.
X. Попова термин Административная Система.

Сюжет
вынашивает общий вывод: злодеи одолели честных людей: «Гитлер изменил не
соотношение, а лишь положение вещей в германской жизненной квашне». И век
Эйнштейна и Планка оказался веком Гитлера. Гроссман эпоху видит и познает через
поступки и мысли героев. Их судьбы не завершены. Жизнь продолжается».8)

КОМПОЗИЦИЯ
— короткие главки повествования Гроссмана с виду мозаичны, потоком идут детали,
авторские суждения. Все вместе это обеспечивает движение сюжета. Но чувствуется
в повествовании и круто взведенная пружина противоречивой силы: палач плачет
над своей жертвой; преступник знает, что он не совершал преступления, но будет
наказан; национал-социалист входит в жизнь людей с шуточками, с плебейскими
замашками; лагерь выстроен ради добра; «в детской кремовой коляске сложены
противотанковые мины», ад обжит; бойцы между атаками чинят ходики; мать
продолжает разговаривать с умершим сыном. Безумие не отличается от нормы.

Своеобразен
и лейтмотив Гроссмана: о главном молчание. Оно не поддается словам.
«Зияние на месте цели — вот лейтмотив» (Л. Анненский, с. 260).

ГРУППИРОВКА
ОБРАЗОВ — своих героев Гроссман вписывает в эпоху. Они представляют разные
народы, поколения, профессии, классы и слои общества. У них разное отношение к
жизни. У них разные судьбы, но почти всех их объединяет страх перед
уничтожением, сомнения с правильности выбранного пути, тревога за родных и
близких, вера в будущее.

Одним
характерам писатель уделяет больше внимания, другим — меньше, но привычное
деление на главных и второстепенных героев к персонажам романа неприменимо:
«каждый несет в себе частицу общего идейно-художественного замысла и
каждый сопряжен с его философской концепцией» (А. Эльяшевич).

Герои
помогают автору вскрыть проблемные пласты. Например, батальные сцены проводит
новиковская линия. Здесь и рассуждения о стратегии и тактике боя, о роли
солдат, о типах военачальников. Обнаруживается явная перекличка с традициями
лучшей военной прозы (К. Симонов, «Солдатами не рождаются»).

ДРАМА
УЧЕНОГО — этот пласт раскрывает линия Штрума. В основе ее — мучение разума,
бессильного перед демагогией. Эту тему в своих произведениях раскроют позже Д.
Гранин, Ф. Амлинский.

Аресты,
как проявление действия тоталитарной системы, показывает линия Крымова.

Герои
Гроссмана во многом предвосхищают появление известных персонажей из лучших
произведений советской прозы. Судьба Жени Шапошниковой перекликается с
«Софьей Петровной» Л. Чуковской, описание мучений людей в немецком
концлагере Гроссман дал раньше, чем А. Солженицын в «Одном дне Ивана
Денисовича». И если дальше рассматривать в этом плане литературные
параллели, то можно указать темы, поднятые Гроссманом, которые нашли дальнейшее
свое развитие в других произведениях известных авторов: голод 1932 г. —
«Драчуны» (М. Алексеева), трагедия еврейства — «Тяжелый
песок«, характер политики Сталина — »Дети Арбата». Обо всем этом
Гроссман сказал в 1961 году, раньше, чем начали работу над своими романами А.
Рыбаков, М. Дудинцев, А. Солженицын, Л. Чуковская, К. Симонов, Д. Гранин.
Гроссман в своих героях раскрыл то, о чем они все и каждый отдельно.

Человек
у Гроссмана — тайна самого себя: Женя Шапошникова, полюбив Новикова, ушла от
Крымова, но узнав об участи первого мужа, отказывается от любви и становится в
длинный ряд очереди к окошку, воспетому поэтами, начиная от Некрасова и до Анны
Ахматовой.

Абарчук,
Мостовский, Крымов расплачиваются за ретивое исполнение своих же иллюзий.

Русская
женщина, хищно выбиравшая пленного для удара, неожиданно для всех и для себя в
первую очередь, отдает ему кусок хлеба: «На, жри!».

Блестящий
ученый, укрытый государством от фронта, в самые голодные дни получавший по
талонам мясо, масло, гречку, черпает силы в письме матери, пришедшем из мира
мертвых: «Где взять силы, сынок? Живи, живи, живи. Мама».

В
самое тяжелое время герои не забывают своей ответственности не только за
другого человека, но и за все окружающее, за общество, за народ. Новиков именно
поэтому задерживает наступление на 8 минут, поэтому не сдает своего дома 6/I
«управдом» Греков, поэтому Иконников проповедует раскулаченным
Евангелие.

«Но
есть в его книге персонажи, которые «забыли» великие истины. Для них
наступило ослепление своим могуществом, безнаказанность позволяла им использовать
любые средства для достижения «революционных» целей. Гроссман
показывает нравственное падение таких людей и указывает источник трагедии —
административная система и ее начальник — отец всех народов.

ЖАНР
однозначно определить нельзя. Нет сомнения в том, что «Жизнь и
судьба» — это эпопея. Но это и психологический, и лирико-публицистический
интеллектуальный, и политический, и социально-философский роман.

Судьба
героев поставлены в прямую свявь с политической ситуацией в стране. Ни кто из
них не хочет уклониться от ее оценки и выбора своего отношения к ней.

Гроссман
анализирует извращенную Сталиным структуру социалистического государства.
Человеку, живущему под железной рукой всеведущей власти, трудно остаться самим
собой. И тут вступает в действие психологический анализ души человека,
изменившего своим принципам. Штрума травили на работе. Вдруг звонок Сталина
изменил все в лучшую сторону. И что-то происходит с самим Штрумом: непримиримый
к неправде, он подписывает коллективное письмо, обвиняющее честных людей. И
тяжкий грех корежит его душу. А Крымов не подпишет ложных показаний и останется
человеком, одураченным верой в государство. По-настоящему сильным может быть
только свободный человек.

ЭПИЧЕСКИЕ
ТРАДИЦИИ Л. Н. ТОЛСТОГО В РОМАНЕ В. ГРОССМАНА

Писатель
сознательно, последовательно и целеустремленно использовал уроки и опыт
великого романиста.

В
философском смысле оба романа сориентированы на судьбу народа. Все события, о
которых идет речь в произведениях Л. Н. Толстого и писателя-шестидесятника
оцениваются с позиций народной нравственности. В обоих случаях речь идет о
борьбе освободительной, значит справедливой с народной точки зрения.

Гроссман
по-толстовски заостряет мысль о приоритетности народной силы, которую должен
понять полководец, если хочет выиграть сражение. Душа солдата — вот главное для
командира. Слагаемыми успеха для обоих писателей были мудрость руководства
войсками и нравственная сила солдат, исполняющих долг. Читаем у Гроссмана:
«Тайная тайных войны, ее трагический дух были в праве одного человека
послать на смерть другого… Это право держалось на том, что люди шли в огонь
ради общего дела». Вспомним, что этими же принципами руководствовался
Кутузов в эпопее Л. Н. Толстого.

Роднит
обоих писателей пристальное внимание ко всему русскому: природе, песне,
талантам. Объяснить это можно мировоззренческой позицией авторов, которая
подчеркивает, что война пробудила самосознание людей: история России стала
восприниматься как история русской славы. Национальное стало основой
миропонимания. В дни народных бедствий разгораются человеческое достоинство,
вера в добро, верность свободе. Народ, поднявшийся на защиту своей земли (будь
то 1812 или 1941 год), непобедим: «Как неистребима и сама жизнь, вопреки
всему возрождающаяся в людях и возраждающая испепеленных страданием
людей»9).

Продолжение
эпической традиции выразилось в романе «Жизнь и судьба» и в том, что
Гроссман изобразил всю действительность войны и мира через призму эпохи,
сохранив индивидуальность социальных характеров, оставив их типологическими значимыми.

Дилогия
Гроссмана, благодаря глубине и напряженности мысли не выглядит панорамой: в ней
нет иллюстративности. Движение жизни в произведении Гроссмана представлено
многопланово и пестро, как и у Л. Н. Толстого, подчинено державному течению,
сориентировано на судьбу народа. Не случайно главной силой в обоих
произведениях назван дух войска.

Как
бородинское сражение в «Войне и мире», так и Сталинградское сражение
у Гроссмана сосредоточило все коренные проблемы противоборства двух лагерей,
вобрала в себя предшествующие войне события и предопределило будущее. Т. е. и
центре обоих произведений — кульминация войны.

Подобно
великому учителю Гроссман пытается объяснить те исторические закономерности,
которые предопределили конечную победу над врагом. Работая (над огромным
материалом, Л. Н. Толстой отобрал для эпопеи жизненно-важные события,
помогающие во многом победу над Наполеоном: 1805-1807, 1812, 1825, 1856 годы.
Гроссман с этой целью выбирает такие моменты в жизни страны, которые повлияли
на ход военных событий: насильственную коллективизацию, бездумную
индустриализацию, репрессии 1937 1 ода, правление сталинской бюрократии (дело
врачей, антисемитизм, состояние армии и государства в целом).

Вся
цепь событий эпохи Л. Н. Толстого охватывает семьи Болконских и Ростовых. В
романе Гроссмана — семьи Шапошниковых и Штрумов. Эпическое полотно романа
достаточно широко: от ставки Гитлера до колымского лагеря, от еврейского гетто
до уральской танковой кузницы.

В
первой части дилогии все эпизоды концентрировались вокруг нескольких эпических
центров: красноармеец Вавилов, суровый и непримиримый; батальон Филяшкина,
исполнивший свой воинский долг; августовская бомбежка города.

В
«Жизни и судьбе» наряду с боем двух непримиримых станов возникла еще
сила культа личности, обрушившаяся на судьбу всех героев. Жизненная сила
персонажей Гроссмана упрямо противостоит насилию.

Наконец,
Л. Н. Толстой мастерски умел чередовать сцены быта и баталий, эту традицию в
своем произведении развивает и Гроссман. Все проявления войны и мира в жизни и
судьбах людей исследуют авторы произведений.

Но
дилогия В. Гроссмана — это не подражание великому русскому писателю. Что же
делает «Жизнь и судьбу» отличной от эпопеи Л. Н. Толстого?

Прежде
всего — оригинальный жанр: роман Гроссмана лирико-публицистический,
интелектуальный, политический, социально-философский. Это новые грани в
эпическом жанре. Ключевой толстовский ход: «в то время, когда» у
Гроссмана отсутствует. Толстой сплетает события и факты, Гроссман сталкивает:
Сталин — Гитлер, фашистские застенки — лагерь для политзаключенных на родине и
даже Штрум — ученый, Штрум — еврей.

Когда-то
генерал Драгомиров громил «Войну и мир» за то, что Толстой исказил
дислокацию полков. В «Жизни и судьбе» даже с точки зрения дотошного
историка почти все выверено. Почти, оттого, что встречаются некоторые
неточности, — например, озеро Цаца названо у него Дацей, газета
«Едзола» написана с буквой р, лагерный растрельщик Кашкетин
фигурирует как Кашкотин, Наталья Борисовна не была одинокой, ко времени колесования
Петра II у нее уже были дети.

Но
главным в романе все же не события являются, а размышления героев над своей
жизнью, судьбой.

Л.
Н. Толстой утверждал, что ужас жизни можно вынести, если внутренний порядок
жизни не нарушен.

У
В. Гроссмана жизненный порядок героев неустойчивый, и в годину испытаний не
каждый человек может оставаться самим собой. Судьба человека в тоталитарном
государстве всегда трагична, потому что он не может выполнить своего жизненного
предназначения, не став прежде «винтиком» государственной машины.
Если в конкретный человеческий век машина совершает преступление, человек
становится соучастником или жертвой. В доме 6/I Греков совершает выбор, а
Крымов, пишущий донос, — другой. (Вспомним, почему оказались в армии А.
Балконский и молодой Кура-гин). Если выбор ложен, то, как говорит перед смертью
Магар, его уже не искупишь.

Кроме
испытания войной, как было у Толстого, все главные герои Гроссмана испытываются
одиночеством, сдавливаемостью тотальной машины. Через это проходят Штрум,
Крымов, Женя Шапошникова, Анна Семеновна.

Итак,
мы проследили за художественным изображением двух Отечественных войн. У Л. Н.
Толстого — она огромная беда. У В. Гроссмана — тоже беда, но и огромное
очищение.

Через
призму войны анализируется суть общества, выстроенного к 1941 году.

По
желанию учитель может проследить продолжение традиций А. П. Чехова (о
драматических вещах негромко, без пафоса) и Ф. М. Достоевского (бившегося над
«проклятыми» вопросами жизни) в романе В. Гроссмана.

Далее
в тексте дается анализ отдельных проблем романа, который учителя могут
использовать на уроках по своему усмотрению.

ПРАКТИЧЕСКАЯ
ЧАСТЬ

НОВОЕ
ПРОЧТЕНИЕ ГРОССМАНОМ СТРАНИЦ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

Советские
люди, по мысли писателя, воспринимали войну как препятствие, которое необходимо
преодолеть на пути достижения свободы и мирного труда, главных составных жизни.
Поэтому народ вступил в войну достойно и просто.

Гроссмана
потрясло чудо-стойкость советского человека, его спокойное, твердое исполнение
своего долга. Приступая к изображению правды о войне, Гроссман поставил перед
собой четкие задачи: осуществить критический анализ истории Великой
Отечественной войны; показать осознанную взаимосвязь двух народных трагедий:
репрессии 1937 года и отступление до Москвы в 1941-1942 годах; представить «подлинных
врагов народа»; непосредственных исполнителей воли Сталина и бюрократию.

В
связи с этим повествование расширяет привычные рамки полотна войны: еврейское
гетто на Украине и уничтожение евреев под музыку оркестра в крематориях
Германии; фашистский лагерь для советских военнопленных и Даль-строй; год
великого перелома и вызванный им голод; Ленин, до последних дней не понимавший,
что «его дело станет делом Сталина» и Сталин, единственный, кто
станет наследником Ленина; кошмары 1937 года и надежда, что война покончит с
репрессиями. Илья Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь» вспоминал, что
об этом ему говорила Ольга Бергольц.

НУЖНО
ЛИ СЕЙЧАС ИСКАТЬ ПРАВДУ О ВОЙНЕ В РОМАНЕ, КОГДА ПУБЛИКУЕТСЯ МНОГО ФАКТОВ И
ДОКУМЕНТОВ?

Историки
с неохотой отдают свои исковерканные ложью позиции. Только под напором
художественной правды и с помощью читателей они дают разъяснения. Приведу
цитату из «Военно-исторического журнала», где совсем недавно в
редакционной статье можно было прочитать: «В последнее время усилиями ряда
писателей, журналистов, историков начальный период войны вопреки исторической
«достоверности и архивным документам из »тяжелого» превращается
в «трагический» и в основном ассоцируется со словами
«неудача», «растерянность», «неразбериха». Все
это создаст у миллионов людей, особенно у молодежи, неверное представление о
том, что было на самом деле в первые месяцы войны»12). Наверное редакции
журнала жилось спокойнее, если бы школьники кроме «Молодой гвардии» и
«Щита и меча» ничего не читали. Но молодежь уже информирована о том,
что Минск сдали на пятый день войны, танки подошли к Химкам, несколько метров
осталось до Волги. Способствует ли такая несогласованность журнала с верным
представлением о войне? Сейчас не срабатывает грозный окрик военачальников;
«Не высовываться!».

Тех,
кто первым пытался донести правду, били. Продолжают бить и теперь тех, кто
позволяет себе слишком активно демонстрировать свое право иметь по
принципиальным вопросам политической и общественной жизни свое индивидуальное
суждение, отличное от мнения организованного и по-прежнему старающегося
«не высовываться» большинства. Даже на Съезде народных депутатов
клеймили академика Сахарова как отщепенца, клеветника, чуть ли не врага народа.
Инстинкт самосохранения системы, который она, маскируясь, называет классовым
чутьем, действует безотказно.

Новое
прочтение истории войны вскрывает такие биографические страницы из деятельности
некоторых генералов, которые представить на широкий огляд читателя смерти
подобно. Знаменательно высказывание генерала А. А. Епишева: «Там, в
«Новом мире», говорят, подавай им черный хлеб правды, а на кой черт
она нужна, если не выгодна». Историки продолжают дискутировать, все ли мы
знаем о Великой

Отечественной?
(см. «Политическое образование», 1988, N 17, с. 37-43; N 3, 1989, с.
30-35), ссылаются при этом на авторитет Г. К. Жукова, но каждый выхватывает
необходимые для него цитаты и четкой картины так и нет. Например, Н. Кирсанов в
полемике доказывает «сугубо дилетантские» военные познания Сталина и
приводит цитату из «Воспоминаний и размышлений Жукова: »Особо
отрицательной стороной Сталина на протяжении всей войны было то, что плохо зная
практическую сторону подготовки операций фронта, армий и войск, он ставил
совершенно нереальные сроки начала операции, вследствие чего многие операции
начинались плохо подготовленными, войска несли неоправданные потери».

Споря
с Н. Кирсановым, Р. Калиш приводит другую цитату из этих мемуаров: «И. В.
Сталин владел основными принципами организации фронтовых операций…, руководил
ими со знанием дела. Несомненно он был достойным Верховным
Главнокомандующим». Историки перекидываются цитатами, как пиками, а наука
не терпит игры с фактами, сна требует глубокого их осмысления.

Много
«белых пятен» Великой Отечественной предстоит еще раскрыть:
деятельность правоохранительных органов — НКВД, Суда, Прокуратуры,
Госарбитража; вопросы охраны тыла страны и охраны тыла действующей Красной
Армии; проблему войны и детей (было эвакуировано в начале войны 976 детских
домов с 167223 воспитанниками).

В
истории Великой Отечественной не вскрыты и «черные пятна»: переоценка
героики прошлого, позиции генерала Власова к руководству страны и проч. Учиться
взвешенности и объективности в оценке истории помогает художественная
литература.

ЧТО
НАМ ИЗВЕСТНО О ПРИЧИНАХ ОТСТУПЛЕНИЯ КРАСНОЙ АРМИИ? (имеются ввиду учебники,
изданные до 1990 года).

внезапность
нападения врага, 

неопытность
армии и флота (немцы воевали уже 2 г. ), 

отсутствие
второго фронта, 

превосходство
противника в технике.

Из
произведений художественной литературы мы знали, что неудачи армии и флота были
связаны и с деятельностью глупых генералов, не умевших выполнять приказы
Верховного главнокомандующего (Корнейчук, «Фронт»). К чести
литературы не все писатели принимали на веру эту версию. Серпилин из романа К.
Симонова «Солдатами не рождаются» задался вопросом, откуда берутся
неграмотные генералы: «На общем собрании их что ли выбрали?».

Многие
авторы в объяснении причин неудач Красной Армии руководствовались данными из
доклада Сталина от 6 ноября 1942 года, где он в частности указывал, что против
Советского Союза сражалось больше немецких и их союзников дивизий, чем на
русском фронте в первую мировую войну, что столько их собралось потому, что
отсутствует II фронт, из-за отсутствия второго фронта и идет череда неудач на
всех фронтах.

ЧТО
ТЕПЕРЬ ИЗВЕСТНО О ПЕРВЫХ ДНЯХ ВОЙНЫ?

Причины
наших поражений в начальный период войны сложны и неоднозначны. Они кроются в
ряде политических, экономических и военных факторов. К политическим можно
отнести преступное упрямство Сталина в неверии очевидным фактам о готовящемся
нападении, поступавшим из разных источников, его неоправданную надежду на
договор от 23/VIII — 1939 г. В своем желании выиграть время на подготовку к войне
Советское правительство даже порвало дипломатические отношения с правительством
стран, оккупированных Германией.

Одной
из причин поражения Красной Армии в первый период войны было уничтожение
Сталиным опытного командного и политического состава армии, прошедшего опыт
гражданской войны. Был уничтожен почти весь Высший военный совет, три маршала
из пяти. В своих воспоминаниях «Дело всей жизни» маршал Василевский
указывал, что если бы не был уничтожен командный и политический состав нашей
армии, то возможно, не было бы и войны.

Сталин
сосредоточил в своих руках руководство страной и Вооруженными силами. В СССР
существовало несколько высших органов управления, вроде бы они должны
действовать коллегиально, фактически же была жестокая централизация, которая
замыкалась на Сталине.

За
время войны не было ни одного съезда ВКП (б), ни одного съезда союзной
республики. (Вспомним, сколько съездов и партконференций было при Ленине в годы
гражданской войны). Намеченный на октябрь 1941 г. Пленум ЦК был отменен
единоличным решением Сталина, несмотря на то, что в Москву уже съехались члены
ЦК. Все вопросы военного времени решали работники аппарата соответствующих
Советов.

При
их непосредственном участии в тюрьмах и лагерях находились сотни тысяч
советских людей, подавляющее большинство их и там оставались подлинными
патриотами, хотели защищать Родину или без клейма «враг народа»
трудиться во имя победы. Но их лишили этого права. В результате несколько армий
фронт недополучил, а люди погибли в лагерях.

К
упоминавшимся военным факторам можно добавить: да, Красная Армия имела меньший
опыт ведения современной войны по сравнению с вермахтом. Но даже опыт
советско-финляндской войны нельзя было изучить и внедрить во времена культа
личности Сталина. Участник тех событий П. Г. Гилев вспоминал, что недели за две
до нападения фашистов начальник НКВД Барановичской области доложил, что за
последние недели имели место массовые случаи перехода наших границ, убийства
советских граждан. В заключении он сказал, что мы фактически находимся в
состоянии войны с Германией. На вопрос: «Почему же мы не на оборонительных
рубежах?« был ответ: »Нет приказа!« — »Так отдавайте!»
— «Запрещено!»… В результате преступного упрямства Сталина
участвовшая в войне с Финляндией отдельная 155-я стрелковая дивизия была
заранее обречена на гибель. Путь на Восток был практически открыт.

В
экономическом отношении нам не в полной мере удалось использовать в начале
войны тот промышленный потенциал, который ценой неимоверных усилий был создан
народом за 20 лет. Огромный ущерб экономике, ходу ее подготовки к войне нанесли
командно-административные методы, применявшиеся Сталиным в период
индустриализации и коллективизации.

Что
касается превосходства в численности техники, то есть такие факты:

СССР
Германия