Красильщикова С. 11 класс, 405 гимназия

С.-Петербург 2002 г.

Явление
стиля едва ли не самое сложное для изучения в науке о литературе. Что же такое
стиль? Критик А.В. Чичерин писал: «Стиль — осуществление единства
содержания и формы, идейность формы. Стиль — категория эстетическая, одинаково
присущая всем видам искусства, свойственная и жизни, и разговорной речи, когда
они рассматриваются в эстетическом плане» [Чичерин А.В. Идеи и стиль. М.,
1968]. 

А
вот Словарь литературоведческих терминов вообще не даёт чёткого определения
стиля, объясняя это наличием разных областей общественной жизни и искусства, к
которым значение слова стиль и прилагается. При анализе литературного
произведения, а особенно поэтического, невозможен только лингвистический подход
к проблеме стиля. Если бы изучение языковых явлений было только
лингвистическим, то это снизило бы их эстетическое значение. Изучение языка
писателя или поэта — прежде всего дело литературоведов. «Самый термин
«язык писателя»… получает двойственное, колеблющееся применение и
понимание. С одной стороны, в этом языке отыскивается и распределяется по тем
или иным грамматическим и лексико-семантическим категориям материал,
характеризующий литературно-языковую систему данной, соответствующей эпохи, а с
другой стороны — этот язык рассматривается как язык словесного искусства»
[Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М., 1959]. Язык каждого
писателя индивидуален. И вот что интересно: стилевые различия обнаруживаются и
в различных произведениях одного автора. Это может быть связано с ростом
дарования, накоплением опыта, совершенствованием писателя в области
художественной речи, ведь художественная речь, по мнению критика В. Кожинова, —
«это искусство, она творится художником» [Кожинов В.В. Слово как
форма образа. В кн.: Слово и образ. М., 1964]. 

Интересно
проследить стилевые отличия, а иногда и контрасты, в произведениях одного
писателя, написанных на сходную тему почти одновременно. Таковыми, на мой
взгляд, являются стихотворения А.С. Пушкина, написанные в 1829 и 1830 годах.
Это элегия «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» и «Дорожные
жалобы».

Стихотворение
«Дорожные жалобы» имеет одну любопытную особенность. Дело в том, что
Пушкин датировал стихотворение 1829 годом. Между тем в черновике есть строки:

Иль
как Анреп в вешней луже, 

Захлебнуся
я в грязи.

Знакомый
Пушкина по поездке на Кавказ генерал-майор Р.Р. Анреп погиб весной 1830 года,
зайдя в состоянии безумия в топь болота. Скорее всего, стихотворение было
начато в 1829 году, а дописано в 1830 в Болдине 4 октября (так датирована
черновая рукопись), уже после письма к невесте от 30 сентября, в котором
намечены те же темы, что и в «Дорожных жалобах»: «Если что и
может меня утешить, то это мудрость, с которою устроены дороги отсюда до
Москвы: представьте себе, окоп с каждой стороны, без канав, без стока для воды;
таким образом, дорога является ящиком, наполненным грязью; зато пешеходы идут
весьма удобно по совершенно сухим тропам вдоль окопов и смеются над увязшими
экипажами… Мой ангел, только одна ваша любовь препятствует мне повеситься на
воротах моего печального замка (на этих воротах, скажу в скобках, мой дядя
некогда повесил француза, un outchitil, аббата Николь, которым он был
недоволен)… Мне объявили, что устроено пять карантинов отсюда до Москвы, и в
каждом мне придётся провести 14 дней; сосчитайте хорошенько и потом представьте
себе, в каком я должен быть сквернейшем настроении!»[Пушкин А.С. Письма.
М.- Л., 1928. Т.2]. Таким образом, «Дорожные жалобы» можно назвать
своеобразным лирическим обобщением различных и даже отстоящих во времени
впечатлений поэта.

Самовольная
поездка поэта в 1829 году на Кавказ в действующую армию длилась около пяти
месяцев. В это время Пушкин действительно испытывает душевный кризис, вызванный
отказом матери Н.Н. Гончаровой выдать за него дочь, выговором Бенкендорфа за
самовольную поездку, и, наконец, отказом «высочайшего соизволения»
посетить Францию или Италию. Круг душевных переживаний замыкается. Но на момент
пребывания в Болдино согласие от матери Н.Н. Гончаровой на брак с ее дочерью им
уже получено. Поэтому сводить содержание стихотворения только к отражению
жизненных перипетий поэта было бы, на мой взгляд, ошибочным. Некоторые исследователи
считают, что лирический подтекст стихотворения до наивности прост. Так критик
Н. Сумцов писал: «Дорожные жалобы», как и все стихотворения Пушкина,
богаты фактическим содержанием. В этом стихотворении ясно обнаруживаются две
части — отрицание путешествий и восхваление домашней жизни» [Сумцов Н.Ф.
Пушкин. Исследования. Харьков, 1980]. Но, думается, что это слишком наивное и
поверхностное объяснение. Жизненные обстоятельства не надломили воли Пушкина:

О,
нет, мне жизнь не надоела

Я
жить люблю, я жить хочу…

(
«О, нет мне жизнь не надоела»,1936)

или

Но
не хочу, о други, умирать;

Я
жить хочу, чтоб мыслить и страдать…

(Элегия,
1830)

Но
вернемся к нашей теме и попробуем глубже разобраться во внутреннем смысловом
подтексте каждого стихотворения. Сразу можно заметить, какое глубокое
философское обобщение скрывается под той внешней иронией, которую некоторые
исследователи принимают за чистую монету. «Дорожные жалобы» и элегию
«Брожу ли я…» сближает прежде всего мысль о неизбежности и предначертанности
смерти.

Интересно,
что оба стихотворения композиционно схожи: каждое состоит из восьми строф. И
некоторые из них тематически совпадают, например: 

И
где мне смерть пошлёт судьбина?

В
бою ли, в странствии, в волнах?

Или
соседняя долина

Мой
примет охладелый прах?

(«Брожу
ли я…»)

и

…Иль
в лесу под нож злодею

Попадуся
в стороне, 

Иль
со скуки околею

Где-нибудь
в карантине…

(«Дорожные
жалобы»)

Но
тематическая близость стихотворений совсем не означает совпадение
идейно-эмоционального содержания и уж тем более стиля. 

В
«Брожу ли я…» основная идея стихотворения требует
«парадного», торжественного стиля. Мы привыкли называть его высоким.
Здесь жизнь представляется переходом к чему-то вечному, абсолютному и, вместе с
тем, неизбежному. Больше того, в первой редакции элегия имела такое начало:

Кружусь
ли я в толпе мятежной,

Вкушаю
ль сладостный покой,

Но
мысль о смерти неизбежной

Всегда
близка, всегда со мной…

Ассонанс,
который легко обнаружить в элегии, также помогает подтвердить и выразить эту
философскую идею. Критик А. Слонимский отметил, что первая строфа «Брожу
ли я…» звучит заунывно: 

БрожУ
ли я вдоль Улиц шУмных,

ВхожУ
ль во многолЮдный храм,

СижУ
ль меж Юношей безУмных,

Я
предаЮсь моим мечтам…

Такая
«заунывность» помогает погрузиться в атмосферу безысходности,
неотвратимости смерти. Мысли поэта устремлены лишь к одному: «Мы все
сойдём под вечны своды…» Возникают ассоциации из мира природы: 

Гляжу
ль на дуб уединенный,

Я
мыслю: патриарх лесов

Переживёт
мой век забвенный,

Как
пережил он век отцов…

Всё
стихотворение написано в элегическом тоне, в нём нет и намека на иронию,
которой проникнуты «Дорожные жалобы». В соответствии с
идейно-эмоциональным содержанием находятся ритм, интонация и стиль
произведения.

Как
уже говорилось ранее, стиль — явление чрезвычайно сложное. Так, критик Б.В.
Томашевский писал о том, что стиль — это отбор синонимов, средств языка, и он
находится в прямой связи с ритмико-интонационными и идейно-эмоциональными
особенностями произведения. 

Характерны
ли для элегии «Брожу ли я…» просторечные слова, нет ли «смешения
стилей»? Можно с уверенностью сказать, что нет. Поэт удивительно точно
отобрал лексику, так, что каждое слово соответствует духу стихотворения. Вряд
ли в обычной речи кто-то из нас скажет: «Я предаюсь моим мечтам».
Нет, мы скорее выразимся, как в «Дорожных жалобах». Там эта мысль
поэта передана коротким «знать» («…На большой мне, знать,
дороге…»).

Мысль
о смерти нагнетается в элегии постепенно, и в каждом следующем выразительном
образе чувствуется всё большая неизбежность кончины. Так, если проследить ряд
прилагательных (эпитетов), использованных Пушкиным, сразу можно увидеть, как
меняется эмоциональная окраска как самих слов, так и контекста в целом. От шума
и многолюдности поэт приводит нас к мысли о вечности: «шумных»,
«многолюдный», «безумных» =>«уединенный»,
«забвенный» =>«охладелый», «бесчувственному»,
«гробового» =>«равнодушная», «вечною».
Жизненный путь человека лежит через безумство (юность), уединение (зрелость),
забвение (старость) — к гробу, где всё «бесчувственно»,
«холодно», это — лишь переход к вечности. 

Ничего
подобного мы не найдём в стихотворении «Дорожные жалобы». Здесь нет
ни одного слова, которое было бы приподнято над уровнем «обыденной
жизни», более того, Пушкин использует вульгаризмы, чтобы подчеркнуть
«бесшабашно-раздольный» размах своих чувств и эмоций.

Сопоставляя
стихотворения, интересно отметить, что в обоих поэт передаёт движение. Но если
в элегии «Брожу ли я…» это движение поэтической мысли, путь к
вечности через смерть, то в «Дорожных жалобах» мы находим
подчёркнуто-обыденное движение. Если в первом стихотворении оно
«бытийное», то во втором — бытовое. Хотя нельзя отрицать, что в
«Дорожных жалобах» обыденность «возвышена» обращением к
теме жизни и смерти. Именно благодаря наличию своеобразного
(«бытийного» или бытового) движения можно понять, какое именно
идейное содержание вкладывает поэт в своё стихотворение. Представление об этом
может дать сравнение отобранных Пушкиным глаголов. В «Брожу ли я…»
это глаголы «брожу», «сижу», «хожу»,
«предаюсь», «гляжу», «мыслю», «уступаю»,
«сойдём» и т. п. Все они стоят в первом лице, что подчёркивает
субъективность, замкнутость, индивидуальность мысли поэта. А в «Дорожных
жалобах« мы находим совсем иное: »гулять»,
«разъезжать», «пошёл же», «погоняй»,
«помышлять». Движение здесь более динамичное, экспрессивное, яркое.
Глаголы как бы открыты вовне, доступны читателю, просторечны, они стоят в
неопределённой форме или во втором лице и повелительном наклонении, что само по
себе обуславливает эту открытость, незамкнутость.

Чтобы
ярче представить себе целенаправленность поэта в отборе лексики, интересно
сравнить одно слово, которое в разных контекстах в зависимости от эмоциональной
нагрузки, которую оно передаёт, изменяет свой смысл. 

Гляжу
ль на дуб уединенный,

Я
мыслю: патриарх лесов…

и

Иль
в лесу под нож злодею

Попадуся
в стороне…

Наверное,
несложно догадаться, что это слово «лес». В первом двустишии
претворена мысль о чём-то вечном в природе, о нетленности сущего. Здесь дан
великолепный троп, поражающий своей красотой и необычностью, — «патриарх
лесов«. Во втором же образ »леса» снижен до места обитания
разбойников и злодеев. Здесь он не вызывает размышлений о красоте и
величественности природы, он просто необходим поэту для передачи своих
соображений. К тому же Пушкин ставит «лес» в разном числе. В
«Брожу ли я…» множественное число помогает закрепить обобщающий
характер всего размышления, в «Дорожных жалобах» единственное число
лишний раз подтверждает однозначное видение «леса» — скопления
деревьев и поля деятельности разбойников. 

Особое
место занимает образ дуба — «патриарха лесов». Он не единожды
встречается в лирике Пушкина. Вспомним стихотворение «Когда за городом,
задумчив, я брожу…» (1836). В нём поднята та же тема, что и в
рассматриваемых нами стихотворениях,- смертность человека и вечность природы,
равнодушно наблюдающей за ним, как говорится, sub specie acternitatis (С точки
зрения вечности (лат.)). И здесь вновь появляется образ «дуба»,
дерева, растущего среди могил, «у гробового входа»: 

Стоит
широко дуб над важными гробами,

Колеблясь
и шумя…

Если
говорить о стилистических особенностях этого стихотворения, то здесь как раз
наблюдается «смешение стилей». Стихотворение как бы делится на две
части. Первая наполнена просторечными словами: «гниют»,
«плюнуть» и сниженными образами: «по старом рогаче вдовицы плач
амурный«, »гробницы… в болоте кое-как стеснённые рядком»,
«отвинченные урны», «могилы склизкие» (звучит весьма
современно, не правда ли?): 

…Могилы
склизкие, которы также тут,

Зеваючи,
жильцов к себе на утро ждут,- 

Эта
часть по стилю напоминает «Дорожные жалобы». А вот во второй части
эти образы сменяются другими:

Осеннею
порой, в вечерней тишине, 

В
деревне посещать кладбище родовое,

Где
дремлют мертвые в торжественном покое…

И
эта часть ассоциируется с элегией «Брожу ли я …». Но вернёмся к
подбору лексики. Рассмотрим другой пример: 

Я
мыслю: патриарх лесов 

Переживёт
мой век забвенный,

Как
пережил он век отцов…

и

О
деревне, о невесте

На
досуге помышлять!…

Удивительно,
насколько разный смысл несёт в себе глагол «мыслить» в разных контекстах.
Философские размышления о недолговечности жизни человека — вот что волнует
поэта, он «мыслит». А в «Дорожных жалобах» он лишь занимает
свой досуг помыслами «о деревне, о невесте», которые уже стали
совместившимися вещами, он «помышляет» о них просто, без каких-либо
возвышенных ассоциаций. Видно, что просторечное «помышлять» 

поставлено
здесь не случайно, оно плод того самого целенаправленного лексического отбора,
о котором было сказано выше, тем более что именно в этих строках поэт
иронизирует над собой:

Долго
ль мне в тоске голодной

Пост
невольный соблюдать

И
телятиной холодной

Трюфли
Яра поминать?..

То
ли дело быть на месте,

По
Мясницкой разъезжать,

О
деревне, о невесте

На
досуге помышлять!

То
ли дело рюмка рома,

Ночью
сон, поутру чай;

То
ли дело, братцы, дома!..

Ну,
пошёл же, погоняй!..

Обращение
«братцы», нарочито фривольное, подчёркивает сам тон стихотворения —
насмешливый, иронический, в котором нет и тени возвышенности, свойственной
элегии «Брожу ли я…», здесь только самоирония. В «Дорожных
жалобах« мы не встретим таких образов, как »вечны своды»,
«охладелый прах», «почивать», «истлевать»
(вспомним, в «Когда за городом, задумчив, я брожу…» было
«гниют»). Пушкин использует в элегии один из тропов, с помощью
которого явление, принимаемое за неприятное, заменяется синонимичными, но
смягчёнными словосочетаниями или словами,- эвфемизм. В «Дорожных
жалобах» же нет ничего подобного: наоборот, применены огрубляющие, более
резкие образные выражения. 

Как
уже говорилось, темы стихотворений сходны, но тем более явны и тематические
различия. Во-первых, если тема жизни и неизбежной смерти раскрыта в элегии
«Брожу ли я…» в образе философского пути, то в «Дорожных
жалобах» это вполне конкретный образ дороги, путешествия, что усиливает и
лексические, и стилистические контрасты этих произведений. Во- вторых, в
«Брожу ли я…» мысли и чувства поэта представляются не как
кратковременные и сиюминутные, а как плод долгих раздумий, размышлений. А в
«Дорожных жалобах» — впечатления от наскучившей дороги, переплетающиеся
с мыслями о смерти, да и сама смерть какая-то «дорожная».

Сравнивая
черновую и окончательную редакции обоих стихотворений, можно заметить, по
словам критика Слонимского, различные переделки, связанные с оттачиванием и
конкретизацией основной мысли, с передачей их общего настроения:

Видно,
на большой дороге

Умереть
мне рок судил…-

заменяется
более энергичным:

На
большой мне, знать, дороге

Умереть
господь судил …,

где
литературный штамп «рок » заменяется общенародным
«господь», а «большая дорога» выдвигается на первый план и
таким образом акцентируется. В том же направлении и другие переделки:

Пред
обедом рюмка рома,

Ночью
сон, а утром чай;

То
ли дело, братцы, дома…

Эта
фраза показалась Пушкину слишком аккуратной, и он заменил её в окончательном
варианте более разговорной, которая более соответствовала бы темпу быстро
пробегающих дорожных мыслей:

То
ли дело рюмка рома,

Ночью
сон, поутру чай;

То
ли дело, братцы, дома!.. 

Словом,
такое впечатление, что поэт сам заботился о том, чтобы его «Дорожные
жалобы« воспринимались как стихотворение »на случай».

Кроме
видимых различий в стилистике можно обнаружить и такие, о которых говорил
критик А.В. Чичерин в своей статье «Заметки о стилистической роли
грамматических форм«: »В чём образность и поэтическая сила слова? В
тропах? Самые тонкие детали стиля не так уж бросаются в глаза, «кидаются в
очи». Их нужно распознать, уловить тонкую, но крепкую нить, которая
соединяет явление стиля и мысль. Обыкновенные слова в тех или других
словосочетаниях могут приобрести большую силу»[Чичерин А.В. Заметки о
стилистической роли грамматических форм. В кн.: Слово и образ. М., 1964.]. В
силу этого конкретизация смерти приобретает почти натуралистическое звучание:
«под копытом», «под колесом», «под мостом» и так
далее. 

И
совсем иная лексика, иное звучание в конкретизации смерти в элегии. Они связаны
с различием идейного содержания: 

И
где мне смерть пошлёт судьбина?

В
бою ли, в странствии, в волнах?

Или
соседняя долина

Мой
примет охладелый прах…

Пушкин
говорит именно «прах», а не труп, не тело. Это верно найденное слово
находится в соответствии с высоким философским духом элегии «Брожу ли
я…». 

Л.Я.
Гинзбург писала в книге «О лирике» о том, что понятие
«лирический герой» не всегда применимо к той или иной форме
лирического выражения авторского я»[Гинзбург Л.Я. О лирике. М., 1997]. В
данном же случае, по-моему, именно два разных лирических героя обуславливают и
стилистические отличия «Дорожных жалоб» и «Брожу ли я…».
Если в элегии перед нами лирический герой-философ, то в «Дорожных жалобах»
— это нарочито сниженный образ обывателя, просто о чём-то думающего в дороге.
Не случайно ощущение проносящихся мимо его взора, быстро меняющихся образов
усиливается анафорой (иль…иль…) и повторами: 

Долго
ль мне гулять на свете

То
в коляске, то верхом,

То
в кибитке, то в карете, 

То
в телеге, то пешком…

Кроме
того, убыстряющийся ритм и хореический размер придают стихотворению
своеобразную прелесть — мы будто сами едем то ли в кибитке, то ли в карете. 

Говоря
о ритме, хотелось бы отметить, что на него очень сильно влияет лексика и
стилистические особенности. Ритм является своеобразным «цементом»,
связывающим «кирпичи» художественной речи. Влияние экспрессивной
лексики и фразеологии на интонацию легко проследить как раз на примере сравниваемых
мною стихотворений. В них есть отрывки, сходные по теме, но тон рассуждений, а
следовательно, и лирическое содержание, совершенно различны, даже в какой-то
мере противоположны:

…Не
в наследственной берлоге,

Не
средь отеческих могил,

На
большой мне, знать, дороге

Умереть
господь судил…

и

…И
хоть бесчувственному телу

Равно
повсюду истлевать,

Но
ближе к милому пределу

Мне
всё б хотелось почивать…

Дело
в том, что близкие явления и предметы стилистически охарактеризованы здесь
по-разному и поэтому приобретают различное лирическое содержание. В элегии
«Брожу ли я…» преобладают слова с заметным ореолом поэтичности и
эмоциональной приподнятости. А вот в «Дорожных жалобах» употреблена в
основном непринуждённо-разговорная лексика, отражающая прозу жизни. Сравните:
«околею» и «где мне смерть пошлёт судьбина»;
«наследственная берлога» и «милый предел».

Пожалуй,
теперь уже можно сделать вывод, что тематическая близость отнюдь не ведёт к
совпадению идейно-эмоционального содержания произведений и к лексическому
однообразию. Сравнение «Дорожных жалоб» и элегии «Брожу ли
я…» Пушкина показывает, насколько по-разному поэт может интерпретировать
одну и ту же тему, используя различную лексику, разный стиль. 

Небольшое
лирическое отступление. Когда я уже поставила последнюю точку в своей работе, я
невольно задумалась над двумя вещами. Во-первых, удивителен тот факт, что
Пушкин, сам того не ведая, предсказал свою судьбу уже в 1829 или 1830 году, за
семь лет до кончины: «под нож злодею», «в бою». Ведь именно
так и произошло — поэт погиб от руки злодея в бою «против мнений
света». И, во-вторых, действительно ли мы вправе полностью отказать
«Дорожным жалобам» в философском содержании только на основании
«легковесного» стиля? Вопрос этот для меня пока все-таки остаётся
открытым.