Захаров В. Н. 

Одним
из самых значительных выражений христианского характера русской литературы
стало творчество Достоевского. Об этом уже много сказано и написано, но есть и
малоизученные аспекты. Среди них — как христианское миропонимание писателя
выразилось в его поэтике. Чаще всего писали о символике христианских имен его
героев, символике чисел, почерпнутых из евангельских притч, но почти ничего — о
символах христианского календаря в произведениях Достоевского.

Достоевский
был религиозен и в сороковые годы. На этот счет есть воспоминания самого
писателя, его письма брату, свидетельства современников (чего стоят, например,
горячие споры Достоевского с Белинским о Христе), но это почти никак не
отразилось на его романных хронотопах. В сороковые годы Достоевский предпочитал
наделять символическими значениями даты гражданского календаря (Первое апреля,
Новый год) и природную хронологию («белые ночи», времена года, дни и
ночи). Он как бы мыслил мир от его ветхозаветного Сотворения. Весьма
показательны в этом смысле «Бедные люди», первый роман Достоевского.

В.
Е. Ветловская в свое время обратила внимание на то, что переписка Макара
Девушкина и Вареньки Доброселовой не случайно начинается 8 апреля . Она
включает в себя мифическую предысторию — семь дней творения, из чего следует,
что первый акт творения (отделение света от тьмы) был 1-го апреля. И хотя это
наблюдение осталось без развития, суждение В. Е. Ветловской справедливо и можно
развить ее аргументацию.

У
Достоевского текст зачастую объясняет текст, и заданную умышленность начала
«Бедных людей» можно объяснить другими текстами автора и его героев
на первоапрельскую тему. Так, сатирическая концепция романа, по сути дела,
раскрыта во вступлении к альманаху «Первое апреля», одним из авторов
которого был Достоевский: надувательский день установил мошеннический обычай в
жизни многочисленных поклонников, «которые не довольствуются одним днем, а
продолжают следовать ему во все остальные дни и месяцы года» . Мир как
дьявольская насмешка над людьми предстает прозревшему автору фельетона
«Петербургские сновидения в стихах и прозе». В гневных рассуждениях
Кириллов из «Бесов» приходит к выводу, что если законы природы не
пожалели даже Христа, то, «стало быть, самые законы планеты ложь и
дияволов водевиль» (10, 471). Кириллов не понял и не принял Христа — в
этом самоубийственная неразрешимость его трагедии, но в чем он прав — в
подобной концепции мира Христу нет места. Позже это устами Великого инквизитора
скажет Иван Карамазов. Опускаю другие аргументы — отмечу, что у Достоевского
могли быть причины, чтобы выразить свое неприятие «лика мира сего» в
сатирической трактовке темы Творения мира, достаточно полно выраженной в одном
из первых литературных писем юного Достоевского: «Мне кажется, мир принял
значенье отрицательное и из высокой, изящной духовности вышла сатира. Попадись
в эту картину лицо, не разделяющее ни эффекта, ни мысли с целым, словом, совсем
постороннее лицо… что ж выйдет? Картина испорчена и существовать не
может!» (28; 1, 50). Неуместность подобных лиц в общей картине мира
(вплоть до князя Мышкина и «смешного человека») стала одной из
ведущих тем творчества Достоевского.

И.
Д. Якубович, приняв догадку В. Е. Ветловской, дополнила анализ хронологии
романа наблюдениями из творческой истории, в которой некоторые эпизоды романа
совпадают с биографическим временем автора в 1844-м году . Хочу уточнить,
хронология «Бедных людей» полностью накладывается на календарь
1844-го года не только по началу и концу романа, но и по всему его тексту. При
этом примечательно, что ни одна из дат с 8-го апреля по 30-е сентября не
приходится на церковные праздники. Достоевский сознательно избегал даже
косвенные указания на праздники Пасхального цикла, Иванова дня, Преображения,
Успения и Рождества Богородицы, Воздвижения Креста Господня. Его герои пишут
письма как бы намеренно или накануне, или после праздников: 5-го, а не 6-го,
14-го, а не 15-го августа, 9-го, а не 8-го, 15-го, а не 14-го сентября. Правда,
уйдя из текста, христианский хронотоп остался в подтексте романа. Так, проходя
накануне Преображения мимо церкви, Макар Девушкин «перекрестился, во всех
грехах покаялся да вспомнил, что недостойно мне с Господом Богом
уговариваться« — и в церковь не зашел: »Погрузился в себя самого, и
глядеть ни на что не хотелось; так уж, не разбирая дороги пошел» (1, 77).

Введение
христианского хронотопа в поэтику Достоевского произошло в шестидесятые годы и
было вызвано осмыслением им своего каторжного духовного опыта в «Записках
из Мертвого Дома«. Приступая к »запискам», Достоевский был во
власти биографического времени, но в осмыслении своей судьбы он сначала сделал
биографическое время «художественным», а затем и символическим. Как
известно, Достоевский прибыл в Омский острог в январе 1850-го года, о чем и
было сказано в первой газетной публикации. Достоевский вскоре исправил январь
на декабрь, хотя в декабре был в Петропавловской крепости, 22-го декабря стоял
на Семеновском плацу в ожидании смертной казни, а в Рождественскую ночь с 24-го
на 25-е декабря был отправлен по этапу в Сибирь — и путь в Омский острог длился
более месяца. Такой временной сдвиг понадобился автору, чтобы впечатления
первого месяца пребывания на каторге завершились Рождественскими праздниками,
описание которых становится кульминацией первой части «записок».
Рождество и праздничное представление дают арестантам возможность пожить
«по-людски», ощутить себя людьми, на миг пробуждается в них духовное
и возникает иллюзия личного «воскрешения из мертвых».

Эта
же метафора «воскрешения из мертвых» лежит в развитии сюжета второй
части. Она выражена во многих мотивах, но прежде всего — в описании
Великопостного говения и Пасхи, которое по сравнению с описанием Рождества
слишком лаконично. В таком лаконизме есть свой художественный смысл: Пасха
радостна, но мучительна и тосклива в «Мертвом Доме», она как бы
уходит в подтекст «записок», она не раскрывает, но означает сюжет
второй части и «записок» в целом. Но если иметь в виду, что у
Достоевского текст объясняет текст, то один из таких ключей к сюжету
«Записок из Мертвого Дома» — пасхальный рассказ «Мужик
Марей« из »Дневника писателя», в котором сказано то, что не
рассказано в «Записках из Мертвого Дома»; в нем, как в фокусе,
собраны все главные темы Достоевского: народ, интеллигенция, Россия, Христос,
которые сошлись в судьбе автора в двух воспоминаниях — о праздновании Пасхи на
каторге и о крепостном мужике Марее. Каторжное воспоминание начинается:
«Был второй день светлого праздника» (22, 46). Второе воспоминание:
«Мне припомнился август месяц в нашей деревне: день сухой и ясный, но
несколько холодный и ветреный; лето на исходе, и скоро надо ехать в Москву
опять скучать всю зиму за французскими уроками, и мне так жалко покидать
деревню» (22, 47). Поскольку занятия в гимназиях и пансионах начинались в
середине августа, а переезд и приготовления к занятиям требовали времени, то
«приключение» с мужиком Мареем могло состояться в начале или первой
декаде августа. Этой встрече Достоевский придал глубокий символический смысл,
который стал своего рода его почвенническим «символом веры».
Напутствие Марея: «Ну и ступай, а я те вослед посмотрю. Уж я тебя волку в
обиду не дам! — прибавил он, все так же матерински мне улыбаясь, — ну, Христос
с тобой, ну ступай, — и он перекрестил меня рукой и сам перекрестился. А пошел,
оглядываясь назад почти каждые десять шагов. Марей, пока я шел, все стоял с
своей кобыленкой и смотрел мне вслед, каждый раз кивая мне головой, когда
оглядывался« — стало для будущего почвенника знаком судьбы: »Встреча
была уединенная, в пустом поле, и только Бог, может быть, видел сверху, каким
глубоким и просвещенным человеческим чувством и какою тонкою, почти женственною
нежностью может быть наполнено сердце иного грубого, зверски невежественного
крепостного русского мужика, еще и не ждавшего, не гадавшего тогда о своей
свободе. Скажите, не это ли разумел Константин Аксаков, говоря про высокое
образование народа нашего?» (22, 48-49). Как осознал этот эпизод сам
Достоевский, уже тогда ему был знак Преображения, свет которого он, после того
как припомнил эту встречу во время Пасхи на каторге, пронес через всю жизнь.

Так
и в «Записках из Мертвого Дома» читатель должен догадаться о значении
пасхального эпизода в судьбе героя, погребенного заживо и воскресающего в
«новую жизнь». Рождество и Пасха становятся не только ключевыми
эпизодами в сюжете произведения, но и хронологическими символами, выражающими
главную идею творчества Достоевского — идею «восстановления».

Символический
христианский хронотоп одновременно с «Записками из Мертвого Дома»
возник и в романе «Униженные и оскорбленные», где есть и евангельский
текст, и пасхальный сюжет, появление которых в романе явно вызвано тем же
«перерождением убеждений», которое началось на каторге и завершилось
к шестидесятым годам, когда недавний петрашевец стал убежденным почвенником.

На
каторге Достоевскому открылся спасительный смысл христианства. Исключительную
роль в «перерождении убеждений» сыграло подаренное в Тобольске женами
декабристов Евангелие, единственная книга, которую дозволялось иметь
арестантам. Значение этого Евангелия давно осознано в исследованиях о
Достоевском. Об этом проникновенно писали Л. Гроссман , Р. Плетнев , Р. Белнап
, Г. Хетса . Сейчас, благодаря книге Г. Хетса, есть научное описание этого
Евангелия, которое Достоевский не только читал, но и работал над ним всю свою
жизнь. Вряд ли кто из мировых гениев знал Евангелие так, как Достоевский, а был
он, по выразительному заключению А. Бема, «гениальным читателем» .
Примечательно, что итогом десятилетних, в том числе и каторжных обдумываний
стала сочиненная, но ненаписанная статья «о назначении христианства в
искусстве», о которой он написал в Страстную пятницу 1856-го года барону
А. Е. Врангелю: «Всю ее до последнего слова я обдумал еще в Омске. Будет
много оригинального, горячего. За изложение ручаюсь. Может быть, во многом со
мной будут не согласны многие. Но я в свои идеи верю и того довольно. Статью
хочу просить прочесть предварительно Ап. Майкова. В некоторых главах целиком
будут страницы из памфлета. Это собственно о назначении христианства в
искусстве. Только дело в том, где ее поместить?» (28; 1, 229). Статья
осталась ненаписанной — негде было поместить, но взгляд Достоевского на эту
тему выражен во всем последующем творчестве. Это та «искренняя,
естественная и христианская» точка зрения, которая нравилась в творчестве
Достоевского Л. Толстому.

Евангелие
было для Достоевского действительно «Благой Вестью», давним
откровением о человеке, мире и правде Христа. Из этой книги Достоевский черпал
духовные силы в Мертвом Доме, по ней он выучил читать и писать по-русски
дагестанского татарина Алея, который признался ему на прощание, что он сделал
его из каторжника человеком.

Каторга
изменила систему культурно-исторических координат творчества Достоевского. Он
стал вести счет времени уже не от Сотворения мира, а от Рождества Христова и не
только сам переживал время как христианскую мистерию, но и наделял этим даром
своих героев. Ему открылись неограниченные художественные возможности
евангельских текстов. Следы их внимательного чтения есть во всех произведениях
писателя, начиная с «Записок из Мертвого Дома» и «Униженных и
оскорбленных». Обсуждения Евангелия стали ключевыми эпизодами всех великих
романов Достоевского от «Преступления и наказания» до «Братьев
Карамазовых».

Не
все церковные даты имеют символический смысл. В прямом значении они являются
лишь календарными датами. Так, по именинам Илюши, которые приходились на Ильин
день (20 июля), можно точно датировать время действия романа «Село
Степанчиково и его обитатели». Или когда Пульхерия Александровна пишет
Родиону Раскольникову о желании «сыграть свадьбу в теперешний мясоед, а
если не удастся, по краткости срока, то тотчас же после госпожинок» (6,
34), она имеет в виду конкретные сроки: «теперешний мясоед» — время
после Петрова поста с 29-го июня по 1-е августа, «после госпожинок» —
после Успенского поста, т. е. после 15-го августа.

Символические
значения в романных хронотопах возникают в иных случаях. 

Обычно
Достоевский привязывал место и время своих романов к реальному пространству и
историческому календарю, но хронологическая и топографическая
«точность» — часто всего лишь иллюзия читателя — правда, степень
условности в каждом произведении разная. У Достоевского есть произведения, в
которых, говоря слогом Поприщина, «никоторый год». Это
«Двойник», «Хозяйка», «Белые ночи», «Неточка
Незванова«, многие рассказы, »Игрок«, »Вечный муж». Но
даже там, где год указан, это отнюдь не значит, что он выверен по календарю.
Так, в биографическом времени автора была иная хронологическая
последовательность каторжных впечатлений, чем та, которая дана в «Записках
из Мертвого Дома«. В »Униженных и оскорбленных» романное время
начинается «двадцать второго марта прошлого года», надо думать —
1860-го года, но поздняя Пасха, которая была в романе в «конце
апреля», пришлась на весну 1861-го года, когда печатался роман, и была она
23-го апреля (в 1860-м году она была 3-го апреля). Более того, по точному
расчету романная Пасха не могла состояться в «конце апреля», так как
со смерти Смита сначала прошло «пять дней», потом еще «две
недели», так что через три недели после 22-го марта никак не мог наступить
«конец апреля».

Очевидно,
что для Достоевского точный расчет времени по реальному календарю не имел
значения, как и отсутствие в ряде случаев окончательных конкретных адресов.

В
то же время не случайно, что примирение Ихменевых происходит на Страстной
неделе накануне Пасхи, когда «Христос воскрес, все целуются и обнимаются,
все мирятся, все вины прощаются» (3, 383), и вызвано оно пасхальным
рассказом самой Нелли о трагической гибели ее семьи из-за немилосердной
непримиримости Смита.

В
«Братьях Карамазовых» романное время начинается «в конце
августа», следующий день был уже в сентябре, третий день, когда
обнаружился «тлетворный дух» от умершего старца Зосимы, был постным
днем (средой или пятницей), возобновляется рассказ о судебной ошибке через два
месяца, в начале ноября, в воскресение накануне процесса, который состоялся в
понедельник; что случилось на пятый день после суда, описано в
«Эпилоге». Таких лет, в которых «ноябрь в начале» (1-3-го
ноября) приходился бы на воскресение, а 1-2 сентября одновременно было средой
(пятницей не могло быть), в календаре немного, но это никак не 1866-й год, на
который указывает автор, — и ничего рядом: не 1865-й, не 1867-й годы. Из
времени написания романа ближе всего 1881-й год, но вряд ли его имел в виду
Достоевский.

Вместе
с тем у Достоевского есть немало произведений, хронология которых накладывается
на исторический календарь. Таковы «Бедные люди», в которых хронология
накладывается на календарь 1844-го года, «Преступление и наказание» –
на 1865-й год; романное время «Идиота» начинается в среду 27-го ноября,
а это 1867-й год; на второе сентябрьское воскресение 1869-го года приходится
роковое начало «Бесов»; четвергом было 19-е сентября в романе
«Подросток», что соответствует календарю 1874-го года. Но и эту
условную точность автор, когда ему нужно, нарушает, идя на сознательные анахронизмы,
заметные внимательному читателю. Их достаточно много, чтобы стать правилом.
Так, начав «Бесы» 1869-м годом, Достоевский по мере печатания романа
перенес время действия на начало 70-х («187… год»). Отнеся начало
«Братьев Карамазовых» на тринадцать лет назад, Достоевский ввел в
роман события и факты конца 70-х годов. Аналогично происходит
«сгущение» времени в «Записках из Мертвого Дома» и
«Униженных и оскорбленных».

Романные
хронотопы Достоевского условны, и в их условности очевидны символические значения.
Так, осень 1867-го года Достоевский прожил в Женеве, на несколько дней выезжал
на рулетку в Саксон ле Бэн; проиграв там 5-6-го ноября все деньги, он попал в
безвыходное положение, из которого нашел один выход: «Теперь роман, один
только роман спасет нас, и если б ты знала, как я надеюсь на это!» (28; 2,
235). И действительно, 24-го декабря он отправил первую часть
«Идиота» в редакцию журнала «Русский вестник». Приезд князя
Мышкина в Петербург мог состояться в любой день, тем более что события первой части
укладываются в один день, а возобновляются через полгода. Между тем Достоевский
несколько раз подчеркивает и прямо, и косвенно, что все происходит именно 27-го
ноября и именно в среду. Конечно, это не случайно: уход Настасьи Филипповны от
Тоцкого приурочен к осеннему Юрьеву дню, приходившемуся на 26-е ноября, и это
знаменательное совпадение.

Выразительна
внутренняя форма имени, отчества и фамилии героини романа «Идиот» —
Настасья Филипповна Барашкова: Анастасия — в переводе с греческого языка
встающая, воскресающая, ее день рождения приходится на Филиппов пост, среди
почитаемых православной церковью Анастасий есть и Овечница. В таком
знаменательном сопряжении значений возникает символический образ имени,
выявляющий характер героини и ее сюжетно-композиционную роль.

Или:
убийство студента Иванова произошло 21-го ноября 1869-го года. Достоевский
перенес время действия романа на сентябрь и начало октября, связав
художественный календарь с символикой православного календаря. События романа
происходят на фоне знаменательных церковных праздников Рождества Богородицы,
Воздвижения Креста Господня, Покрова Пресвятой Богородицы, что находит свое
выражение в деталях авторского повествования и темах разговоров героев.
Достоевский не назвал точной даты рокового скандала, с которого началось
сюжетное время романа. Первые эпизоды «предыстории» случились в
начале сентября, далее «прошло с неделю», события возобновились
«на седьмой или восьмой день», в пятницу. В воскресение к обедне
съехался «почти весь город», была «торжественная
проповедь», что указывает на праздник, и в этот праздничный день в романе
объявился Ставрогин. Вторым сентябрьским воскресением в 1869-м году было 14-е
сентября — день Воздвижения Креста Господня .

У
Ставрогина «говорящая» фамилия (stаvrоs — по-гречески крест). Именно
в этот день могла начаться «Голгофа» великого грешника Николая
Ставрогина, у которого была потребность «наипозорнейшего креста» и
подвига страдания и искупления, но попытка исповеди обернулась новым срывом,
исходом которого для Ставрогина стали не распятие и воскрешение Христа, а
удавка Иуды.

Когда
в романе «Подросток» герой пишет: «резко отмечаю день
пятнадцатого ноября» (13, 163), то эта дата о многом говорит: 15-го ноября
начинается Филиппов, или Рождественский пост; но когда в «Заключении»
возникает тема Великого поста и накладывается на идею «записок»
Аркадия Долгорукого, ясно, что и это неслучайное совпадение: и Рождественский,
и Великий пост содержат идею нравственного совершенствования человека, его
духовного приготовления к Рождеству и Пасхе.

Из
всех символических дат церковного календаря исключительное значение имеет
Пасхальный цикл. О пасхальных сюжетах в «Записках из Мертвого Дома» и
«Униженных и оскорбленных» уже шла речь. К Пасхе приурочено
воскрешение из мертвых Раскольникова — его физическое и духовное исцеление.
«На второй неделе Великого поста», когда ему пришла очередь говеть
вместе с казармой, каторжники набросились на него: «Ты безбожник! Ты в
Бога не веришь! — кричали ему. — Убить тебя надо» (6, 419). Потом он заболел:
«Он пролежал в больнице весь конец поста и Святую». Во время болезни
ему грезились странные и страшные сны о гибели человечества, в которых могли
спастись «только несколько человек, это были чистые и избранные,
предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить
землю» (6, 419-420). В снах произошло исцеление одержимого своей идеей
Раскольникова — это ясно обозначилось уже на «второй неделе после
Святой». Аналогично складывается и судьба Сони Мармеладовой. Прежде ее
воскрешения также были болезнь и выздоровление. И наконец, знаменательная
встреча двух исцелившихся, преодолевших соблазн и искушение: «Они хотели
было говорить, но не могли. Слезы стояли в их глазах. Они оба были бледны и
худы; но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего,
полного воскресения в новую жизнь. Их воскресила любовь, сердце одного
заключало бесконечные источники жизни для сердца другого» (6, 421).

На
Святой неделе Коля Иволгин удивил Аглаю — передал ей наедине письмо,
подписанное «Ваш брат кн. Л. Мышкин». Письмо показалось ей странным:
«мне ужасно бы желалось, чтобы вы были счастливы. Счастливы ли вы?»
(8, 157). Аглая насмешливо кинула письмо в свой столик, назавтра опять вынула и
заложила в «одну толстую» книгу, а через неделю, то есть на Фоминой
неделе, разглядев, что «это был »Дон-Кихот Ламанчский«»,
Аглая ужасно расхохоталась — «неизвестно чему» (8, 157). Почему
расхохоталась Аглая, должен догадаться читатель. Так не только начинается роман
Аглаи и князя, но и обнаруживаются культурно-исторические корни литературного
типа «положительно прекрасного человека», что отчасти под смех
присутствующих разъяснится в «лекции» Аглаи о Дон Кихоте и
«рыцаре бедном».

По
проницательному суждению черта из кошмара Ивана Карамазова, «Фома поверил
не потому, что увидел воскресшего Христа, а потому, что еще прежде желал
поверить» (15, 71). Так и Аглая на Фоминой неделе угадала князя. В одном
эпизоде как бы случайно сошлись по воле автора Христос, Дон Кихот, князь
Мышкин.

На
Пасху происходит нравственное самоопределение Аркадия Долгорукого в жизни и в
«записках».

Более
того, Достоевского с полным правом можно назвать провозвестником нового жанра —
пасхального рассказа. В мировой литературе широко известен жанр
«рождественского рассказа» (в русской традиции его часто неточно
называют другим жанром — «святочным рассказом»). Его образец у
Достоевского — рассказ «Мальчик у Христа на елке».

Пасха
для Достоевского — светлый «всемирный христианский праздник» (30; 1,
150; ср.: 20). Как заметил еще в пасхальном финале «Выбранных мест из
переписки с друзьями« Гоголь: »В русском человеке есть особенное
участие к празднику Светлого Воскресения. Он это чувствует живее, если ему
случится быть в чужой земле». И хотя Гоголя огорчало небратство русского
общества — несоответствие празднования христианскому идеалу, любовь к Пасхе он
объяснял национальным характером русского человека: «Но есть в нашей
природе то, что нам пророчит это. <…> Что есть много в коренной природе
нашей, нами позабытой, близкого закону Христа — доказательство тому уже то, что
без меча пришел к нам Христос, и приготовленная земля сердец наших призывала
сама собой Его слово; что есть уже начало братства Христова в самой нашей
славянской природе, и побратание людей было у нас родней даже и кровного братства;
что еще нет у нас непримиримой ненависти сословия противу сословия и тех
озлобленных партий, какие водятся в Европе и которые поставляют препятствие
непреоборимое к соединению людей и братской любви между ними; что есть,
наконец, у нас отвага, никому несродная, и если предстанет нам всем
какое-нибудь дело, решительно невозможное ни для какого другого народа, хотя бы
даже, например, сбросить с себя вдруг и разом все недостатки наши, все
позорящее высокую природу человека, то с болью собственного тела, не пожалев
себя, как в двенадцатом году, не пожалев имуществ, жгли домы свои и земные
достатки, так рванется у нас все сбрасывать с себя позорящее и пятнающее нас,
ни одна душа не отстанет от другой, и в такие минуты всякие ссоры, ненависти,
вражды — все бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия —
один человек. Вот на чем основываясь, можно сказать, что праздник Воскресения
Христова воспразднуется прежде у нас, чем у других. И твердо говорит мне это
душа моя; и это не мысль выдуманная в голове. Такие мысли не выдумываются.
Внушеньем Божьим порождаются они разом в сердцах многих людей, друг друга не
видавших, живущих на разных концах земли, и в одно время, как бы из одних уст,
изглашаются. Знаю я твердо, что не один человек в России, хотя я его и не знаю,
твердо верит тому и говорит: «У нас прежде, чем во всякой другой земле,
воспразднуется Светлое Воскресение Христово!«» .

Впервые
жанр пасхального рассказа у Достоевского оформлен в рассказе Нелли в
«Униженных и оскорбленных». Он представлен первым сном Раскольникова
об избиении и убиении «савраски», предсмертным сном Свидригайлова о
девочке-самоубийце в «Преступлении и наказании», рассказом Макара
Долгорукого о купце Скотобойникове в «Подростке», рассказами из жития
старца Зосимы в «Братьях Карамазовых». Шедевр этого жанра — рассказ
«Мужик Марей» из «Дневника писателя». Пасхальный рассказ
как жанр связан с событиями Пасхального цикла (у Достоевского это Великий пост,
Страстная (Святая) неделя, Пасха, Фомина неделя, Троицын день). Пасхальный рассказ
назидателен, его сюжеты — «духовное проникновение» и
«нравственное перерождение человека», прощение во имя спасения души и
воскрешение «мертвых душ». Можно говорить и о пасхальном значении
идеи «восстановления» в творчестве Достоевского. Пасхальны сюжеты
многих его произведений. Пасхален эпиграф к «Братьям Карамазовым».

Как
некогда христианство выразило свой сакральный смысл в годовом цикле церковного
календаря, так и Достоевский выразил сокровенный смысл своего творчества в
символах христианского календаря и ввел их в художественные хронотопы всех
своих значительных произведений.