Криницын А.Б.

Афанасий
Афанасьевич Фет родился 23 ноября 1820 в с. Новоселки близ Мценска от А.Н.
Шеншина и К.Ш. Фёт. Его родители обвенчались за границей без православного
обряда (мать Фета была лютеранкой), вследствие чего брак, законный в Германии,
был признан недействительным в России; когда же был совершен обряд
православного венчания, будущий поэт уже проживал под материнской фамилией
«Фёт» (Föth), считаясь внебрачным ребенком. Будущий поэт
оказался лишенным не только фамилии отца, но и дворянского титула, прав на
наследство и даже российского гражданства. Стремление вернуть фамилию Шеншин и
все права стало для юноши на долгие годы важной жизненной целью. Только под
старость поэт смог добиться своего и вернуть себе потомственное дворянство. 

В
1838 он поступил в московский пансион профессора М.П. Погодина, а в августе
того же года был принят в Московский Университет на словесное отделение
филологического факультета. Студенческие годы Фет прожил в доме своего друга и
однокурсника Аполлона Григорьева, впоследствии известного критика и
поэта-романтика, переводчика и восторженного поклонника Шекспира. Эта дружба
способствовала формированию у двух студентов общих идеалов и единого взгляда на
искусство. Фет начинает писать стихи, и в 1840 уже издает за свой счет собрание
стихотворных опытов под названием Лирический Пантеон А.Ф., в котором явно
слышались отзвуки стихотворений Е.Баратынского, И.Козлова и В.Жуковского. С
1842 года Фет становится постоянным автором журнала «Отечественные
записки». Уже в 1843 В.Белинский пишет, что «из живущих в Москве поэтов
всех даровитее г-н Фет», стихи которого он ставит наравне с лермонтовскими. 

Фет
всей душой стремится к литературной деятельности, но неустойчивость социального
и материального положения вынуждают его резко изменить свою судьбу. В 1845
«иностранец Афанасий Фёт», желая стать потомственным российским дворянином (на
что давал право первый старший офицерский чин), поступает унтер-офицером в
кирасирский полк, расквартированный в Херсонской губернии. Оторванный от
столичной жизни и литературной среды, он почти перестает печататься – тем более
что журналы, вследствие падения читательского спроса на поэзию, никакого
интереса к его стихам не проявляют. В херсонские годы произошло событие,
предопределившее личную жизнь Фета: погибла при пожаре влюбленная в него и
любимая им девушка-бесприданница, Мария Лазич, на которой он по своей бедности
не решился жениться. Вскоре после окончательного отказа Фета с ней произошел
странный несчастный случай: на ней загорелось платье от свечи, она выбежала в
сад, но не смогла потушить одежду и задохнулось в окутавшем ее дыму. Нельзя
было не заподозрить попытку самоубийства, и долго в стихах Фета еще будут
слышаться отзвуки этой трагедии: 

Я
верить не хочу! Когда в степи, как диво,

В
полночной темноте безвременно горя,

Вдали
перед тобой прозрачно и красиво

Вставала
вдруг заря

И
в эту красоту невольно взор тянуло,

В
тот величавый блеск за темный весь предел,—

Ужель
ничто тебе в то время не шепнуло:

Там
человек сгорел! («Когда читала ты мучительные строки…» 1887)

В
1853 г.
в судьбе поэта совершился крутой поворот: ему удалось перейти в гвардию, в
лейб-уланский полк, расквартированный под Петербургом. Он получает возможность
бывать в столице, возобновляет литературную деятельность, регулярно начинает
печататься в «Современнике», «Отечественных записках»,
«Русском вестнике», «Библиотеке для чтения». Получив
возможность часто бывать в Петербурге, Фет сблизился с новой редакцией
«Современника» – Н.Некрасовым, И.Тургеневым, А.Дружининым, В.Боткиным.
Полузабытое имя Фета появляется в статьях, обзорах, хронике ведущего
российского журнала, с 1854 там широко печатаются его стихи. Тургенев стал его
литературным наставником и редактором и даже подготовил в 1856 новое издание
стихотворений Фета. 

На
военной службе Фету фатально не везло: всякий раз, незадолго до производства
его в очередной офицерский чин, выходил новый указ, ужесточающий условия
получения потомственного дворянства и вынуждающий поэта служить до следующего
звания. В 1856 Фет оставил военную службу, так и не добившись своей цели. В
1857 в Париже он женился на М.П.Боткиной, дочери богатого купца, а уже в 1860
на полученные в приданое деньги обзавелся поместьем Степановкой в родном
Мценском уезде и сделался, по словам Тургенева, «агрономом-хозяином до
отчаянности». В эти годы Фет почти не писал стихов. Придерживаясь крайне
консервативных взглядов, Фет воспринял отмену крепостного права резко
отрицательно и с 1862 стал регулярно печатать в «Русском вестнике» очерки,
обличавшие пореформенные порядки на селе с позиций помещика-землевладельца. В
1867–1877 Фет ревностно исполнял обязанности мирового судьи. . 

В
1873г. выходит долгожданный указ Александра II Сенату, согласно которому Фет
получает право на присоединение «к роду отца его Шеншина со всеми правами
и званиями, к роду принадлежащими». Фет продает Степановку и покупает в
Курской губернии большое имение Воробьевку. 

В
литературу Фет возвращается лишь в 1880-х годах, разбогатев и купив в 1881
особняк в Москве. После долгого перерыва снова пишутся стихи, они публикуются
не по журналам, а выпусками под названием Вечерние огни (I – 1883; II – 1885;
III – 1888; IV – 1891) тиражами в несколько сот экземпляров. Возобновляется его
дружба молодости с Я.П.Полонским, Л.Н. Толстым, он сближается с критиком
Н.Н.Страховым, религиозным философом Владимиром Соловьевым. Последний, будучи
сам поэтом, предтечей символистов, активно помогал Фету при издании «Вечерних
огней» и, восхищенный его стихами, написал о нем глубокую и проникновенную
статью О лирической поэзии (1890). Соловьев считал программными для Фета его собственные
строки: «…крылатый слова звук /Хватает за душу и закрепляет вдруг /И темный
бред души, и трав неясный запах». Сам же он считал, что в поразительном
образно-ритмическом богатстве поэзии Фета «открывается общий смысл вселенной»:
«с внешней своей стороны, как красота природы, и с внутренней, как любовь».
Такая трактовка лирики Фета оказалась как нельзя более близка символистам, во
многом опиравшихся на творчество Фета в своих эстетических поисках.

В
1881 Фет осуществляет свою заветную мечту – заканчивает и издает первый русский
перевод главного труда Шопенгауэра, своего любимого философа, – «Мир как воля и
представление», а в 1882-88 годах осуществляет перевод «Фауста» И.В.Гёте. В
1883 издается его стихотворный перевод всех сочинений Горация – труд, начатый
еще на студенческой скамье. А в 1886 году Фету за переводы античных классиков
присвоено звание члена-корреспондента Академии наук. 

Умер
Фет в Москве 21 ноября (3 декабря) 1892. 

Художественное
своеобразие поэзии Фета.

Лирика
Фета, романтическая по своим истокам («к упоению Байроном и Лермонтовым
присоединилось страшное увлечение стихами Гейне», – писал Фет) «как бы
связующим звеном между поэзией Жуковского и Блока», при этом отмечая близость
позднего Фета к тютчевской традиции.

Фет
выступил со своим творчеством на пространство русской литературы несколько
несвоевременно: в 50-60-е годы, когда он становится как поэт, в поэзии почти
безраздельно господствовал Некрасов и его последователи – апологеты гражданской
поэзии, призванной воспевать гражданские идеалы. Стихи должны были, по их
представлению, быть непременно злободневными, выполняющими важную
идеологическую и пропагандистскую задачу. «Поэтом можешь ты не быть, но
гражданином быть обязан!» – решительно провозглашал Некрасов в своем
программном стихотворении «Поэт и гражданин». В нем же осуждался Пушкин,
считавший, что поэзия ценится прежде всего за свою красоту и не обязана служить
никаким житейским целям, выходящим за пределы искусства. 

Не
для житейского волненья,

Не
для корысти, не для битв, 

Мы
рождены для вдохновенья,

Для
звуков сладких и молитв… («Поэт и толпа»).

Хотя
Фет много общался с Некрасовым и даже дружил со многими писателями круга
«Современника» (например, с Тургеневым), ему была близка именно пушкинская
оценка поэзии. Он выражался даже более решительно: «Я никогда не мог понять,
чтобы искусство интересовалось чем-либо кроме красоты», присутствующей в весьма
ограниченном круге жизненных явлений. Истинную, непреходящую красоту Фет
находил лишь в природе, в любви и в собственно искусстве (музыке, живописи,
скульптуре). Они и стали главными темами его лирики. В своей поэзии Фет
стремился, в противоположность поэтам-демократам, как можно дальше уйти от
действительности, погрузиться в созерцание вечной красоты, не причастной суете,
треволнениям и горечи повседневности. Все это обусловило приятие Фетом в 40-е
годы – романтической философии искусства, а в 60-е годы – теории «чистого
искусства». 

Современники
часто упрекали Фета за непонятность поэзии, неопределенность содержания, за
невнимание к запросам жизни (в понимании таких критиков, как Добролюбов и
Чернышевский), за тяготение к темам «чистого искусства». И тем не
менее даже поэты демократического лагеря, подчеркивая свои расхождения с Фетом
в идеологической сфере, всегда признавали его поэтический гений: «Человек,
понимающий поэзию… ни в одном русском авторе после Пушкина не почерпнет
столько поэтического наслаждения», — писал Некрасов Фету в 1856 г. 

По
мировоззрению Фет всю жизнь оставался приверженцем античной философии, откуда
он и почерпнул поклонение природе и красоте, а из западных мыслителей ближе
всех ему оставался Шопенгауэр – своеобразный философ-романтик, с его
настроением «мировой скорби» и неизменным трагизмом восприятия
действительности. Всю свою жизнь Фет переводил на русский язык главный труд
Шопенгауэра – «Мир как воля и представление». Шопенгауэр представлял людскую
жизнь как хаотическое и бессмысленное столкновение индивидуальных эгоистических
воль, отрешиться от которого возможно, лишь погрузившись в мир чистого
созерцания. Осознание общей трагичности жизни не повергает, однако, поэта в
вялость и уныние. На долю Фета выпало много страданий и неудач, но тем не менее
в его стихах преобладает мажорный тон. Фёт сам дал объяснение этому. В предисловии
к третьему выпуску «Вечерних огней» он писал: «…скорбь никак не могла
вдохновить нас. Напротив, <…> жизненные тяготы и заставляли нас в
течение пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный
лед, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии». В
стихах Фет запечатлевает те редкие мгновения, когда он уходит от страданий и
ран повседневной борьбы за существование в чистое созерцание красоты («мир как
представление», в терминологии Шопенгауэра).

Преобладающее
настроение в его стихах – восторг, упоение созерцаемой красотой, природой,
любовью, искусством, воспоминаниями. Очень часто появляется у Фета мотив полета
прочь от земли, когда окрыленная душа «свергает земли томящий прах» и мысленно
уносится прочь, вслед за чарующей музыкой или лунным светом: 

В
этой ночи, как в желаниях, всё беспредельно,

Крылья
растут у каких-то воздушных стремлений,

Взял
бы тебя и помчался бы так же бесцельно, 

Свет
унося, покидая неверные тени.

Можно
ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?

Как
не забыть, хоть на время, язвительных терний?

Травы
степные сверкают росою вечерней,

Месяц
зеркальный бежит по лазурной пустыне.

Все,
что Фет относит к категории «прекрасного» и «возвышенного», наделяется
крыльями, прежде всего песня и любовное чувство. Часто встречаются в лирике
Фета такие метафоры, как «крылатая песня», «крылатый слова звук», «крылатый
сон», «крылатый час», «окрыленный восторгом», «мой дух окрылился» и т. п. 

Дружинин
определяет основное свойство таланта Фета как «уменье ловить неуловимое, давать
образ и названье тому, что до него было не чем иным, как смутным, мимолетным
ощущением души человеческой, ощущением без образа и названия». Салтыков-Щедрин
в рецензии на собрание стихотворений Фета 1863 г. отмечает то же
свойство поэтического мышления Фета, хоть и с некоторым осуждением (из
идеологических причин): «Это мир неопределенных мечтаний и неясных ощущений,
мир, в котором нет прямого и страстного чувства, а есть робкий, довольно темный
намек на нее, нет живых вполне определившихся образов, а есть порою
привлекательные, но почти всегда бледноватые очертания их. <…> желания
не имеют определенной цели, да и не желания это совсем, а какие-то тревоги
желания. Слабое присутствие сознания составляет отличительный признак этого
полудетского миросозерцания». Действительно, стихи рождаются у Фета в «темноте
тревожного сознанья». излюблены им такие эпитеты, как «неясный», «зыбкий»,
«смутный», «томный» или даже неопределенные местоимения, крайне редко встречающиеся
в стихах других поэтов (взять хотя бы строчку из только что процитированного
нами стихотворения «Крылья растут у каких-то воздушных стремлений…»,
замечательную по своей волшебной недосказанности). «Не знаю сам, что буду петь,
но только песня зреет» – так прямо декларирует Фет свою установку на
иррациональность содержания. Чуть позднее этот принцип станет поэтическим кредо
символистов.

«Мечты
и сны» — вот, по Фету, основной источник его вдохновений: Он говорит о своих
стихах: 


Нет, не жди ты песни страстной, 

Эти звуки – бред неясный, 

Томный звон струны; 

Но, полны тоскливой муки, 

Навевают эти звуки

Ласковые сны. 

Звонким роем налетели, 

Налетели и запели

В светлой вышине. 


Как ребенок им внимаю,

Что сказалось в них — не знаю, 

И не нужно мне. 

Поздним летом в окна спальной

Тихо шепчет лист печальный, 

Шепчет не слова; 

Но под легкий шум березы

К изголовью, в царство грезы

Никнет голова.