связи с национальными задачами племен, населяющих
Россию»
Никитин О.В.
Хрестоматийный облик А.
А. Шахматова, известный многим еще со студенческой скамьи, не укладывается в
привычное понимание «классика», каким он не стремился быть и никогда об этом
думал. А. А. Шахматов не являлся сторонним наблюдателем в науке, а был ее
неотъемлемой частью и, если угодно, духовным камертоном Императорской Академии
наук рубежа XIX–XX вв. 
Биография ученого не раз
излагалась отечественными исследователями, и, быть может, в силу определенных
обстоятельств каждый раз менялись акценты: то Алексея Александровича
приписывали к контрреволюционерам, то называли его метод исследования
формальным, нередко необоснованно критикуя его труды. Сейчас, когда, казалось
бы, время нам дает шанс корректно отнестись ко всему сделанному им, почему-то
все меньше и меньше появляется работ о самом ученом, приоткрывающих затертый
облик великого соотечественника и смиренного труженика русской науки [2]. То же
отчасти наблюдается и в области исследования его научного наследия, которое, смеем
заметить, еще многих и многих старательных тружеников может одарить редкой в
своей новизне мыслью, яркими гипотезами да и просто обратить наше внимание на
те стороны научного и человеческого мироощущения А.А. Шахматова, которые до сих
пор не были поняты и оценены. 
Публикуемая на страницах
портала www.portal-slovo.ru неизвестная статья ученого как раз, мы полагаем, удивительно
точно и проблемно раскрывает мир исканий и тревог предреволюционного времени, особенно
занимавших его ум и сердце в неспокойные 1910-е годы. Именно в это время даже в
научных трудах А. А. Шахматова ощущается стремление уйти в глубины
исторического прошлого не только для того, чтобы исследовать язык наших предков,
но прежде всего с общественной целью — понять, как и при каких исторических
обстоятельствах зарождался остов восточнославянской народности, по каким путям
она развивалась в древний период и в Средневековье, что способствовало
сближению и что, наоборот, отталкивало ее родственные ветви — украинскую и
белорусскую. Все это и многое другое ученый решал на страницах своих
лингвистических трудов, которые теперь, в начале XXI в., можно назвать в
какой-то мере историческим пророчеством А. А. Шахматова. 
Так, в 1915 г. выходит объемный труд академика «Очерк древнейшего периода истории русского языка». В это же
время появляются в печати статьи и переводы славистической проблематики: «К
вопросу о древнейших славяно-кельтских отношениях», «Заметки к древнейшей
истории русской церковной жизни» и др. А последняя прижизненная книга ученого
«Древнейшие судьбы русского племени» (Пг., 1919) как бы подытожила раздумья над
глубокой и важной проблемой становления и развития русской нации. В этой работе
А. А. Шахматов особо подчеркивает «державность славянского элемента в русском
государстве» [3] прошлых времен, которая способствовала объединению севера и
юга и складыванию единого этнографического, этнокультурного и этнополитического
целого. 
Но не только в научных
трудах ученый пытался воплотить мечту великорусов о едином Отечестве, о
торжестве славянского братства. Он плодотворно занимался просветительской и
организаторской деятельностью и в Академии, и в вузах России, в научных
обществах и собраниях. В начале 1900-х гг. А. А. Шахматов вместе с другими
известными учеными из славянских государств стал одним из организаторов Союза
славянских академий. В предложенном им Проекте Устава ученый так сформулировал
основные задачи и цели объединительного по своей сути общеславянского органа:
«Мысль организовать Союз славянских академий и ученых обществ явилась
последствием того убеждения, что для разрешения некоторых научных задач
совершенно необходимо сосредоточить на них внимание и совокупные усилия ученых
специалистов всех славянских народностей. <…> Но славянство
объединяется не только своим доисторическим прошлым. Многие ветви его в начале
исторической своей жизни попали под общие культурные влияния, давшие общее
направление дальнейшему развитию этих славянский народностей. <…> Здесь,
между прочим, имеется в виду и тот для данного дела в высшей степени важный
факт, что взаимные сношения между славянами создавали иногда широкое духовное
общение между ними, приводившее к одной общей литературе и к одному общему в
главных чертах литературному языку» [4]. 
Представляемая статья
отражает еще одну сторону общественных интересов ученого: он осознает всю
трагичность сложившейся ситуации на территории восточнославянских народов и
предостерегает будущее поколение от возможных ошибок в национальных проблемах, которые
нельзя решать без знания исторического опыта. 
В публикуемой статье
главным предметом своего внимания А. А. Шахматов объявляет великорусскую
народность и те «сепаратистические» настроения, которые кроются в «племенах», населяющих
Россию и стремящихся расчленить ее на части, уничтожить и погубить некогда
единое славянское (и не только) пространство. 
А. А. Шахматов начинает
свой обзор со времени крещения Руси и последовательно излагает обстоятельства, приведшие
к созданию единого восточнославянского государства, укрепления его позиций.
Ученый доводит свой историко-культурный очерк до начала XX в. — противоречивого
и неоднозначного периода в истории славянских народов. Он указывает на факты, отталкивающие
украинцев и белорусов от России, говорит о характере национального самосознания,
отмечает этнографические, социальные и языковые черты «общеславян». Многие
мысли нашего великого соотечественника и сейчас заставляют задуматься об этих
проблемах. Так, например, он пишет: «Пусть каждый великорус содрогнется перед
мыслью дать этим малорусам и белорусам антирусское направление; это рыть могилу
себе, своему государству и своей национальности; мы сильны своим единством
(выделено нами. — О. Н.), без него мы станем добычей других, более сильных
народов становления восточнославянского государства». 
При оценке событий начала
XX в. А. А. Шахматов обращается к богатому историческому опыту Руси–России, который
складывался в том числе и из признания местных обычаев, прямо говорит о ее
государственных интересах и приоритетах, пытается осмыслить и оценить ошибки в
решении национальных проблем и — главное — предлагает пути дальнейшего развития
страны, выдвигает действенные задачи для созидания будущего единства. 
Можно предположить, что в
силу сложившихся обстоятельств и личной судьбы А. А. Шахматов находился под
некоторым влиянием идеи общеславянского единства, но в то же время отчетливо
понимал хрупкость этого континента, многочисленные противоречия, раздирающие
его изнутри. Но как философ-идеалист, идеалист в лучшем смысле этого слова он
все же не оставлял надежды на торжество разума над хаосом, а как практик
старался делать все, чтобы разъяснить и наглядно показать имеющиеся
противоречия, тем самым как бы заставляя задуматься и нас о будущих судьбах
России. 
Будучи увлеченным исследователем-архивистом
и в то же время практиком, вдумчивым лектором и внимательным собеседником, известным
и уважаемым человеком, А. А. Шахматов все же оставался в тени официальной
академичности и сторонился приемов и банкетов, оставаясь в миру скромным и чутким
правдоискателем, верным традициям любимой им Родины. После его смерти проф. В.
Н. Щепкин очень точно подметил свойство А. А. Шахматова, идущее от его
внутренней сути, от всего строя его духовной деятельности. «Шахматов, — писал
он, — в сфере славянорусской (так в тексте. — О. Н.) филологии оказался
руководящей социальной личностью, какие типичны для духовного развития
сплоченных и сознательно организованных наций. В славянском мире этот
культурный феномен особенно свойствен духовному развитию интеллигентного
чешского народа. В бюрократической, духовно обезличенной и несорганизованной
России появление такой значительной социальной личности было счастливейшим и
редчайшим исключением» [5]. 
«Легендарный мальчик» —
так назвал В. М. Истрин А. А. Шахматова в статье, посвященной памяти ученого
[6]. Но не внешние качества и присущую теперь многим нынешним деятелям
«значительность» имел в виду коллега А. А. Шахматова, а нравственный облик
этого мужественного человека. Сам он как-то ответил на поставленный им же главнейший
вопрос (и, думается, в этом признании Алексея Александровича кроется глубинная
сила и гармония души нашего славного соотечественника): «В чем смысл жизни?» —
«Во всестороннем развитии духовной жизни человека: его воли, его ума и чувства»
[7]. 
Последние письма Алексея
Александровича своему близкому другу и соратнику Д. Н. Ушакову с особенной
печалью дают представление о переживаемых им тяготах и лишениях. Зима 1920 года
стала последней для А. А. Шахматова. Вот отрывок из письма от 11 января 1920 года:
«Житье Ваше, как вижу, труднее моего, не скажу нашего, петербургского, т. к. в
общем здесь еще хуже, чем в Москве. Но я в казенной квартире, получаю
достаточное количество дров на плиту; от времени до времени, правда, в
миним<альных> дозах могут топить две печи внизу (у нас ведь два этажа).
Электрический свет в посл<еднее> время стали давать от 6 до 12. Правда, мы
не сытые, бедствуем из-за продуктов, но так или иначе до сих пор пробавлялись.
Требуется на содержание громадная сумма денег. Достать <эти?> деньги
трудно. Кроме увеличившегося жалованья, нас выручает продажа вещей. Но вещам
скоро конец, их хватит разве на месяц. Чем будем жить дальше, не видно» [8]. 
В последние месяцы А. А.
Шахматов был тих и кроток. Он не смирился судьбе и не покорился неимоверным
трудностям, но испытывал боль от происходившего и увиденного им. 
Ознакомившись со статьей,
мы, может быть, поймем, насколько прав он был, предупреждая нас еще задолго до
наступившего «парада национальностей» и предлагая иной — земной путь, путь разума
и исторического опыта, к которому не суждено было прислушаться тогда. Услышим
ли мы его голос сейчас? 
*** 
А. А. ШАХМАТОВ 
«О ГОСУДАРСТВЕННЫХ
ЗАДАЧАХ РУССКОГО НАРОДА  В СВЯЗИ С НАЦИОНАЛЬНЫМИ ЗАДАЧАМИ ПЛЕМЕН,  НАСЕЛЯЮЩИХ
РОССИЮ» 
В настоящее время все настойчивее
одна за другой выдвигаются задачи, подлежащие разрешению внутреннего нашего, домостроительства.
Но, как нетрудно заметить, все эти задачи, с одной стороны, бледнеют, отступают
на задний план, а с другой, обостряются при встрече с вопросом национальным.
Почти каждая народность, обитающая Россию, почувствовала, что наступает время
сильнейшего испытания, которое потребует от нее напряжения всех ее умственных и
нравственных сил; господствующая народность русская насторожилась также в свою
очередь; в сильном брожении, охватившем «инородцев», она чует опасность и для
себя и для созданного ею государства. Опасения высказываются не только в лагере
тех, кто склонен видеть в «инородцах» врагов государства, чьим вожделениям
борьба с «инородцами» соответствует больше, чем мирное государственное
строительство; опасения высказывает и тот, кто ставит своей непременной задачей
справедливое разрешение «инородческих» требований при условии охранения прав
господствующей народности русской; даже тот, кто при обсуждении сложной сети
относящихся сюда интересов склонен прежде всего становиться на точку зрения
государственную, понимает всю опасность, надвигающуюся на государство, если
будет дан ход тем или иным центробежным, сепаратистическим стремлениям. Великой
русской народности предстоит великое испытание, и это чувствуется одинаково
всеми ее представителями. И предстоящее ей испытание тем сильнее, что оно
гораздо более сложно, чем задачи, поставленные себе другими народностями, вошедшими
в состав России: эти народности будут стремиться к осуществлению всего того, что
сохранит их индивидуальность, укрепит их самобытность, разовьет их национальное
самосознание. Между тем русской народности придется прежде всего, забыв о
непосредственных нуждах, работать над разрешением этих требований: это может
привести или к столкновению с интересами других народностей или к столкновению
с интересами государства. Русским людям необходимо разобраться во всех этих
сложных требованиях, ограждая при этом взаимные интересы собственной народности
и интересы государства. Эта сложная работа может быть исполнена только при
одном условии: наличности твердой почвы, общего основания, одного руководящего
начала. Где же искать это основание, откуда исходить в предстоящей критической
и созидательной работе? Думаю, что русская народность должна поставить на
первый план свои собственные национальные интересы и задачи. Уяснив их себе, ей
не трудно будет стать на должную высоту при разрешении надвинувшихся
государственных задач. И мне кажется, что работа сильно упростится, если
искомое основание, т. е. интересы русской народности, будут признаны
тождественными с интересами русского государства, если окажется, что русские
национальные интересы тождественны с русскими государственными интересами.
Тогда выяснится, что при разрешении инородческих вопросов должно исходить
только из одного начала — начала государственного. Может ли быть сомнение в том,
что действительно русские национальные интересы тождественны с интересами
русского государства, что величие русского государства, его рост, его
могущество должны быть отождествлены с величием, ростом могуществом русской
народности? Эта народность создала государство; она вынесла на своих плечах
тяжелый труд добывания земли, охраны ее от могущественных врагов, тысячелетней
борьбы на все фронты; ее кровью орошена на полях брани вся русская земля, ее
усилиями создавались княжества и царства, ею при Петре I и Екатерине II
создалась империя в пределах, соответствующих почти всецело <современным>
границам. И в этом государстве русская народность заняла первейшее значение.
Неясно ли, что русская народность могла бы и должна была бы отождествить себя с
русскою государственностью? Неясно ли, что в этом государстве ей не приходится
<прежде> своей отдельной национальной задачи? Всякий успех
государственности — ее успех; идет ли дело о реформе суда и местных управ, стоит
ли на очереди вопрос о всеобщем обучении, выдвигаются ли реформы финансам и
экономиям — русская народность всюду должна выиграть бы права с государственной
точки зрения раз<решения> этих вопросов, ибо правил<ьная>
постановка госуд<арственной> жизни сближает с государствами все другие
народности, вход<ящие> в его <состав>; сближение же их на
основаниях, созданных русскими, превращение их в благодар<ных>
граж<дан> русского государства, послужит возвеличению славе, могуществу
русского племени. Я решаюсь утверждать, что национальный вопрос в России будет
не так сложен и не так страшен для русской народности, как только русские люди
отождествят свои национальные интересы с интересами государства и поймут, что
<…>[i] рус<ское> госуд<арство> <…> они создадут и
из русских, и из инородцев, гордых своих русским именем граждан: и если русский
народ признает, что его задачей не может быть соревнование на почве мелких
национальных интересов с другими народностями России, что русскими гражданами
он сделал инородцев не путем навязыв>ания> им своих русских особенностей,
а путем осуществления великих задач, завещ<анны>х ему его предками в
области государственного строительства, если представитель русской народности
все свои силы и все свое могущество направят именно на эту сторону, то они
окажутся действительно достойными того господства, которое выпало им в русском
государстве. Итак, задача, казавшаяся сложной, как будто упрощается: в момент
напряжения национализма на русских окраинах среди инородцев русской народности,
как господствующей, надо заняться государственным строительством; эти она
упрочит свое господствующее положение и сохранит государство русским. Надо
отодвинуть национальные вопросы на задний план, их разрешения надо ждать от
работы над общими государственными задачами: сделав это, русские люди
осуществляют все то, что сохранит индивидуальность русского народа, укрепит, его
самобытность, разовьет его национальное самосознанием; сделав это, русские люди
расчистят себе путь для той работы, которая ведется самым напряженным образом
инородцами, ибо заняться общими государственными задачами — это заняться
русским национальным вопросом. Крепкое в основаниях своих государство не боится
наличности в нем различных национальностей, как не боится и крупных
индивидуальностей: и с этой стороны работа над укреплением государства
внутренними реформами поведет к естественному разрешению всяких инородческих
вопросов. Напротив, втянуть государство в борьбу против национальностей или
против — человеческой личности — это исказить самую идею государства; русская
народность совершила бы преступление против всего своего прошлого, если бы
поняла в этом смысле идейные задачи государства; она низвела бы при этом и себя
на положение одной из борющихся народностей — и в результате ей пришлось бы не
раз приносить неправильно понятые свои национальные интересы в жертву интересам
государства, и это к великому ущербу для русского национального самосознания.
Если русский народ дорожит своим господствующим положением, он не должен
отделять своих национальных задач от задач государственных, он должен забыть о
мнимых опасностях, грозящих его народности, ибо для этой народности опасно
только то, что грозит государству, как таковому. 
Такое понимание
национальных задач русского народа, такое разрешение национальных вопросов в
России встречается, однако, с затруднениями и осложнениями, способными
подорвать все значение только что высказанных мыслей. Русское племя представлено
тремя отраслями, тесно связанными между собою и близостью языка, и общею верою,
и вековою историей. Но есть какая-то сила, которая разъединяет эти отрасли: уже
давно заявили о своей обособленности малорусы, у них оказались свои особенные, местные
интересы, чуждые великорусам и даже направленные против них; не так давно
раздался голос белорусов, отстаивающих свою народность не только от поляков, но
и от великорусов. Последние озадачены этими проявлениями самобытности двух
других русских племен и даже в лице лучших свих представителей склонны видеть
здесь вредные для государственного единства сепаратистические стремления.
Словом, в русской семье не оказывается единства: мы видим настойчивое
стремление малорусов и белорусов, в лице нарождающейся у них интеллигенции, противопоставить
одному общему национальному сознанию свои обособленные интересы. Где же та
русская народность, о которой мы говорили выше и которую хотели признать
естественною носительницей и представительницей государственных интересов.
Признаем ли мы такою русскою народностью только великорусскую. Не будет ли это
признание тяжким преступлением против государства, созданного и выношенного
всем русским племенем в его совокупности. Решение объявить «инородцами»
малорусов и белорусов не умалит ли самое значение русской народности в нашем
государстве, вводя его в сравнительно тесные пределы Московского государства
XVI–XVII вв.? Словом — как нам, пока еще не потерявшим способности
рассматривать вопросы с точки зрения государственных, а не наших великорусских
племенных интересов, как нам отнестись к национальному движению малорусов и
белорусов, несомненно разрастающемуся и все более крепнущему? Вот ряд вопросов,
требующих повседневного разрешения. И выдвигает эти вопросы не теоретическая
мысль и не мудрствования досужих ученых или публицистов — они выдвинуты и
поставлены ребром самою жизнью. Совершенно ясно, что пред этими вопросами
бледнеют всякие другие национальные вопросы. Русскую семью желательно
противопоставить иным народностям во всем ее составе. Но если окажется, что в
ней нет согласия, что сама она не едина, то придется уяснить себе, как
достигнуть этого единства, этого согласия, без которого действительно Россия
окажется не русским государством. 
Может ли быть
какое-нибудь сомнение в том, что малорусы, белорусы и великорусы члены одной
общей русской[ii] семьи. Самый скептический ум не станет этого отрицать. Но
выводы из этого очевидного и не трактующего сам по себе доказательства
положения могут быть весьма различны в зависимости от того, как понимать
единство русской семьи и как связать с ним сужение обособленных русских
народностей. Русская народность была едина в далеком прошлом; эпоха, когда
русское племя составляло одно целое, лишь незначительно расходившись в
некоторых своих частях, относится к доисторическому времени. Свидетельство
науки не оставляет никакого сомнения в том, что эта эпоха была весьма
продолжительна; отколовшись от общеславянской семьи языков, также некогда
единой и нераздельной, русское племя жило одной общею жизнью и притом, очевидно,
на сравнительно небольшой территории в течение по крайней мере трех столетий. В
это время в языке наших общих предков произошли существенные изменения
сравнительно с древнейшим общеславянским праязыком, и эти изменения положили
глубокий отпечаток на все последующее развитие русского языка в выделившихся из
него наречиях. Еще в XI веке, от которого до нас дошли письменные памятники, русское
племя во всех занятых им областях говорило довольно близким, хотя уже не общим
языком; мы имеем данные, указывающие на наличность в это время весьма
существенных диалектических особенностей, отличавших, напр<имер>, северные
говоры от южных. Это обст<оятельст>во, в связи с фактом расчленения
русского племени еще в IX веке по обширному пространству, охватывавшему
бассейны нескольких больших рек, делается вероятным, что фактическое распадение
русской семьи в отношении языка, этого полного этнографического признака, началось
по крайней мере в IX, если еще не в конце VIII века. Мы знаем из преданий, записанных
в начале XII в., как размещались русские племена: мы находим их в бассейне
ладожского озера, в бассейне Западной Двины и <…> в бассейне Оки, среднего
и нижнего течения Днепра и Днестра. Нельзя себе представить, чтобы в то
определенное время, когда культурные связи между разбросанным населением были
слабы и малоустойчивы, севернорусы в Новгороде говорили одинаково с южнорусами
в Киеве и восточнорусами в Рязани. Колонизационные движения на север и восток
разъединили русскую семью, повели ее к распадению. Выделение отдельных ветвей
из общего племенного ствола совершалось путем продолжительного и тяжелого
пропуска: колонизация русским племенем соседних с его исконною территорией
земель не имела быть мирная, она встречала отпор со стороны других народностей,
финнов и тюрков на востоке, финнов и монгольцев (так в тексте. — О. Н.) на
севере. Борьба из-за новых поселений скрепляла выделившуюся ветвь в единое
целое, приводила к отделению ее от особого племени. Без колебаний можем мы
утверждать, что в IX веке, и хотя вспоминает летописец XII .века, было уже не
одно русское племя, а три племенных группы: южнорусская, севернорусская и
восточнорусская; правда, до нас дошли другие племен<ные>, названия и
притом более многочисленные, но не может быть сомнения, например, в том, что
древляне, <южане?>, северяне, угличи, тив<…>, бужане, объединились
между собою языком и другими проявлениями в области материальной и духовной
культуры, между тем как такая же связь объединила славян с кривичами. Это
подтверждается и данными языка: в памятниках XI–XII вв. найдем указания на то, что
в Новгороде были общие диалектические особенности и что подобные же общие
особенности объединяли язык Галича, Волыни, Овруча. В стороне от обеих групп
сидел по Днепру и в области <…> сидели многочисленные вятичи, занимавшие
бассейн Оки. Итак, в начале исторической нашей жизни видим русскую семью
раздробленною; на месте одного племени находим ряд племен, в силу их близости и
общности происхождения объединявшихся в трех, по крайней мере, группах: сев<ерные>,
юж<ные> и вост<очные>. Дальнейшая жизнь русских племен утвердила
обособленность образовавшихся групп, но она внесла вместе с тем целый ряд
объединяющих моментов. Первым и главным из таких моментов было образование
русского государства: оно было делом совокупного действия двух племенных групп:
южной и северной, разъединенных территориально, попытка объединившихся с
<…> благодаря положению на одном водном пути, который наши предки
называли путем из варяг в греки. 
Другие моменты в
значительной степени зависели от этого объединения в одном государстве сначала
племен приднестровских и славянских, а потом и всех остальных русских племен:
единодержавие Владимира и Ярослава, являющееся бесспорным показателем после
объединения русских племен, содействовало приобщению всей Руси к византийской
культуре и к распространению христианской веры по лицу всей русской земли.
Русская народность во всем ее объеме была поставлена в сферу воздействия
материальной и духовной культуры центров юго-восточной Европы, тогда как
географическое положение отдельных ее частей делало возможным и естественным
воздействие на одни части культуры северо-западной Европы, на другие —
хазарского и болгарского востока. 
Указанные объединяющие
моменты были поворотными пунктами в жизни русских племен: на место стратегий
центробежных все определеннее выступали стратегии центростремительные, и перед
нами развертывается борьба тех и других противоположных друг другу стремлений.
Центростремительные стремления русского племени не могли привести к полному
единству в русской семье; но начавшись в общих многим русским племенам
движениях на Византию под предводительством Олега, Игоря, Святослава, укрепившись
в сознании общности интересов и растущем могуществе государственной силы, эти
стремления глубоко проникают в народные массы и находят себе между прочим те
или другие образные выражения в народном сознании; образованием Владимира
Киевского и его могучих богатырей пленяют вообще образование всех русских
племен; Киев становится не только уже столицей, но и духовным центром русской
земли, его святыни уже со <…> XI в. привлекают в него богомольцев;
княжеский род Рюриковичей — это единый носитель государственной власти и
несмотря на все раздробление, которое наступает, как последний удел спасения, русский
народ в течение многих <столетий> не противопоставляет представителям
этого рода каких-нибудь своих местных, племенных вождей. Можно смело сказать, что
если в доисторическое время русское племя распалось на разъединившиеся
племенные группы, то в первые века своей исторической жизни оно объединилось и
подготовило все данные для образования из себя одной великой нации. Таким
образом, к началу того периода, который знаменует собой полное распадение
русской семьи, отдельные ветви этой семьи, скажем определеннее — три великие
ветви, выделившиеся из нее — южнорусская, севернорусская и восточнорусская, —
носят в себе глубоко заложенными элементы племенного единства: они вынесены ими
не только из жизни в общерусской прародине, память о которой теряется в глубине
веков, ной из последующей исторической жизни; если к общерусской эпохе
возводится главное духовное богатство народа — его язык, то к периоду Киевской
гегемонии возводятся и общая вера, и общие политические стремления, и общие
исторические легенды, и, наконец, общая духовная и светская литература.
Единство русской семьи основывается не только на пассивных началах, вытекающих
из общего происхождения от семьи общеславян (так в тексте. — О. Н.) и
дальнейшей общей жизни в пределах общей прародины, оно основывается и на общем
активном выступлении русских племен в период создания и роста Киевского
государства. Преобладающее значение в этом государстве принадлежит южнорусам, предкам
современных малорусов, но значение это основывалось не на том, что они покорили
себе севернорусов и восточнорусов, — о покорении Киевской державе отдельных
русских племен, как южных, так и восточных до нас сохранилось лишь
отд<ельные> сведения — оно основывается на том, что южнорусы сумели
втянуть все русские племена в одну общую политическую жизнь: Владимир набирал
лучших мужей, нужных для его государства, и среди славян, и среди вятичей, и
среди кривичей. Большою ошибкой у историков и политических мыслителей было бы
отделение этих лучших мужей, которых мы назвали бы новым термином интеллигенцией,
от народных масс; между народом и выделяемыми ими лучшими мужами существует
теснейшая связь, такая же связь, как между туловищем и головой, между деревом и
приносимым им плодами. Правда, древесные корни и ветви живут обособленной, на
взгляд поверхностного наблюдения, от плодов жизнью; но это не может послужить
причиной для отделения плодов от дерева, для признания их чем-то неоднородным и
независимым от дерева. Перенося наши понятия в ту отдаленную древность, скажем,
что непосредственным результатом объединения русских племен было создание
общерусской интеллигенции. По этим лучшим мужам, по княжеским дружинникам, по
видным деятелям городских вечевых собраний, по представителям духовенства мы
можем составить себе понятие о жизни, стремлениях и духовных силах выделившего
из себя, вынесшего их на свою поверхность народа. Общерусская интеллигенция, распространяясь
из Киева по лицу всей русской земли, воздействует на окружающую среду, проводит
в нее начала культуры и тесного единения: киевский воевода Ян борется на севере
у Белого озера с прельстившими народ волхвами, преподобный Никон Печерский
возвращается в Русь из Тмутаракани, облеченный доверием местных жителей со
специальною политической миссией, Новгородом управляет киевлянин Добрыня, вятичей
просвещают монахи Киево-Печерского монастыря преп. Кукша и его ученик. Из всего,
что дали нам эти лучшие мужи в области права, государственного устройства, религий,
литературы, мы заключаем, что сознание об единстве русской земли, об единстве
русского племени проникло глубоко в народные массы XI–XII века. 
Но вот русский народ
лицом к лицу с великими испытаниями; они подготовлялись и прошлой эпохой;
прошло много времени с тех пор, как у стен Китая стали созревать под действием
лучей китайской цивилизации, первые орды тюркских племен; они нашли себе школу
на западе и с тех пор стремление к западу, к сказочным богатствам Средиземного
моря, выгоняет одну орду за другой через всю Сибирь в наши южнорусские степи.
Едва окрепшему русскому государству приходится отбиваться от печенегов, за ними
в XI в. появились турки; вслед за турками идут половцы, перед натиском
могущественной орды не раз отступала русская мощь; понятно, что Киевской
державе не удалось сохранить за русским племенем те степные пространства, которые
нужны были бы для их кочевок и почти лежали на пути к Дунаю и Балканам. Потери
русским племенем сначала юго-востока, где в бассейне Дона появились
восточнорусы, а потом юго-запада, где до самого Дуная и до моря сидели
южнорусские племена, была поворотным моментом в плен жизни русской народности.
Вытесненные с юго-востока племена нашли себе жилище между прочим на севере в
бассейне Оки; вытесненные с юго-запада устремились по Днестру и Бугу в
Прикарпатье и в Побужье. В бассейне Оки сосредотачивается численное русское
население, причем здесь сталкиваются севернорусы, двигавшиеся по
верх-Подволожью, <и> восточнорусы, вытесненные из Донского бассейна:
понятно, что здесь оказались подходящие условия для создания новых политических
организаций, и перед нами восстают мощные княжества Рязанское к югу, Суздальское
к северу. Эти государства создаются князьями, дружинниками, лучшими людьми, вскормленными
Киевским югом и вышедшими из Южной Руси; политическое обособление приокских
государств, разрушая единство русской земли, ослабляет ее естественный центр
Киев; оттуда начинается отлив не этнографической массы населения, а лучших его
представителей; энергия Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского не сладила бы с
трудными задачами, выпавшими на долю первых видных князей северо-восточной Руси,
если бы не имели в своем распоряжении культурные силы, привлеченной ими из
Киева. 
Восточнорусы осели не
только в бассейне среднего и нижнего течения Оки, где они сломили финское племя
Мурому, но также и верхнее течение Оки, откуда они передались в <…>
северное Поднепровье. Здесь восточнорусы слились с сидевшими раньше их
южнорусами и постепенно овладели этнографически всей современной Белоруссией. 
Южнорусы, благодаря
потере окраины, оказались в более тесной территории, чем раньше. Появление нового
политического центра на западе, где сосредоточилось население, покинувшее южное
Поднестровье, сильно ослабило без того уже пошатнувшуюся мощь Киева: он
становится под удары, идущие одновременно от двух вновь возникших политических
организаций — от Суздальского и Галичского княжества. Север, Заприпятье
отрезаны для южнорусской колонизации, вследствие наплыва туда восточнорусов, восток
становится все менее привлекательным, благодаря могуществу половцев. Замыкаясь
в себе, южнорусы начинают все более обособляться от прочих русских групп.
Положение южнорусов с конца XII века оказывается трагическим: рост Киевского
государства создал среди южнорусов могущественный господствующий слой; но
распадение государства, отлив культурных сил на окраины, борьба этих окраин с
центром наносили удар за ударом матери градов русских. Киев лишается своих
лучших людей, он, таким образом, обезглавливается, и с ним обезглавливается и
вся южная Русь Поднепровская. Нашествие татар довершает то, чего отчасти
достигли уже половцы. Единство русской земли было окончательно сломлено.
Русскому населению нельзя было уже мечтать об объединении в одном государстве.
Так опасность усиливает местные политические организации и делает их
средоточиями народной жизни. 
Бассейн Оки оказывается
колыбелью новой русской народности великорусской; ее создали союзы, столкновения,
сожительство севернорусов с восточнорусами. В области государственной великая
народность создает Москву, становящуюся естественною собирательницей русских
земель Поволжья; в области духовной эта народность великий язык. В великом
языке, в отдельных относящихся к нему наречиях (а область распространения его
соответствует области распространения Московского государства в XVI–XVII веках)
обнаруживаются до сих пор в самых разнообразных соединениях элементы
севернорусов и восточнорусов. До сих пор еще область севернорусов с их резким
оканьем может быть отмежевана от области восточнорусов с их аканьем; но эти
межи стираются все более и более потому в особенности, что в середине — между северными
и восточными говорами — образовалась полоса смежных говоров, которые могут быть
признаны великорусскими по преимуществу. В этой полосе находится и Москва, в
говоре которой научный анализ обнаруживает без труда, <с одной стороны>, элементы
восточнорусского соседства, элементы севернорусского, с другой. Таким образом, великорусская
народность — это явление новое, это продукт новых жизненных условий, пережитых
русскими племенами в XII–XIII и последующих веках, такое же новое явление, каковыми
были некогда образованные севернорусские и восточнорусские группы говоров, выделившихся
из общего праязыка. 
Уже к XVI веку
Московскому государству удается объединить под одною политической властью все
севернорусские и восточнорусские племена. Суздаль, Нижний Новгород, Тверь, Рязань,
Псков — все эти некогда самостоятельные княжества и народоправительства входят
в состав единой державы. Объединение их с Москвой — это дело не только удачной
политики московских государей, это прежде всего результат ассимиляционного процесса,
который создался совокупными усилиями севернорусов и восточнорусов. 
На западе и юго-западе от
великорусской народности в это же приблизительно время вырисовываются очертания
другой новой по-своему русской народности — белорусской. Ее составные элементы
— это южнорусы, древние поселенцы северного Поднепровья и Заприпятья и
восточнорусы, загнанные сюда столь естественным в земледельце страхом перед
<…> ордами, наводнившими русский юго-восток. До сих пор в белорусском
языке обнаруживаются рядом с древне-южнорусским особенностями позднейшие
восточнорусские. Это было причиной разногласия между теми учеными, которые
определили отношение белорусского языка к великорусскому и малорусскому: одни
признают его наречием великорусским, отмечая его восточнорусские особенности, повторяющиеся
в южновеликорусских говорах, другие считали его. наречием малорусского языка, руководясь
его, несомненно, южнорусскими элементами. Но из предыдущего следует, что
белорусская народность и созданный ею язык такая же самостоятельная и
генетически независимая русская народность, как и великорусская; это продукт
столкновений, союзов, сожительства восточнорусов с южнорусами. Белорусская
народность также самостоятельна, как самостоятельна была политическая власть, утвердившаяся
здесь. Эта власть в значительной части вошедших в. нее элементов была чужда
белорусской народности: казалось бы, однако, естественным, что ей придется
национализироваться и слиться с народными массами <…>; государственный
язык в Белоруссии стал белорусский. Но влияние Польши и западной культуры
получило права перед русскими началами; белорусская интеллигенция в лице и
своих исконно русских представителей денациализируется. Она, благодаря этому, разобщилась
с выделившею ее народностью: белорусское дерево лишилось своих плодов. Но это
не подорвало жизненных соков этого дерева: усилия злейших врагов русской
народности не помешают появлению на нем новых плодов. 
В тяжелом положении
оказалась и малорусская народность: мы говорили выше, что киевское Поднепровье
утрачивало верхние слои своего населения в переживавшихся им бурях современной
жизни XII в. Татарский разгром довершил этот процесс. Вместе с интеллигенцией
исчезло и духовное наследие, которого она была носительницею и верною
хранительницей. Правда, на Западе усилием Романа и его наследников крепнет при
новых условиях малорусская народность, создается новое государство, носителям
власти рисуется перспектива самодержавного царства. Но здесь, как и в
Белоруссии, для интеллигенции начинаются особые испытания: она искусственно
отрывается от народности и денационализируется под видом чуждой польской
культуры. Жизненные силы малорусской народности, однако, не истощились: утратив
старый слой интеллигенции, она в разные моменты своей политической жизни и при
разных условиях выделяет новые слои. Все мы видим здесь интеллигенцию, сильную
только своими знаниями в борьбе за народность и веру; мы видим здесь и попытки
организовать собственную власть для борьбы с инородными племенами, попытки
выделиться в самостоятельное национальное государство. Малорусская народность
не теряла своих жизненных сил: она долго не могла создать интеллигенции, но это
свидетельствует не о ее слабости или о худосочии, это свидетельствует только о
наличности тяжелых препятствий внешнего, так сказать, механического характера. 
Между тремя смежными
образованиями от разных условий распределилась территория Древней Руси и все ее
материальное и духовное наследие. Разъединенные политически, и культурно в
продолжении нескольких веков, они своеобразно развили те общие основания, которые
были вынесены ими частью из далекого доисторического прошлого, частью из эпохи
государственного объединения русских земель. Русский дух, русская мысль
складывались при разных условиях жизни, при разных культурных влияниях, различных
политических обстановках совершенно различно и многообразно. Мы должны дорожить
нашим прошлым с этой стороны: многостороннее развитие русского духа подготовило
нас к той великой задаче, которую мы несем, к задаче мировой державы. Ошибочно
было бы думать, что великорусы перестали быть русскими в той суровой школе, которую
они прошли одно время почти оторванными от культурного мира в борьбе с татарами,
в колонизационных своих движениях и после столкновений с финнами. Ошибочно было
бы думать, чтобы малорусы стали менее русскими в тяжких условиях борьбы с
татарами и поляками, когда им приходилось с оружием в руках отстаивать каждую
пядь родной земли, охраняя вместе с тем свою веру и свои святыни. Не утратили
своей русской народности и белорусы, несмотря на сложность тех влияний, в
которые они попали, благодаря политическому союзу с Литвой, бросившему их в
объятия Польши. Лучшим доказательством этих положений являются великие события
XVII и XVIII вв., приведшие к воссоединению русских земель в новом русском
едином государстве, включив в свой состав почти все русские земли, исключая из
юго-запада, исконные русские земли остались русскими, сохранили свой русский
язык, сохранили общую веру, сохранили общие предания: северный великорус
<…> воспевает до сих пор в своих былинах подвиги Владимира
стольнокиевского. 
И вот после того, что
счастливые условия объединили в одно государство русское племя, пережившее
столько испытаний под иноземными игами татарским, литовским, польским и нигде
ни в одной своей отрасли не изменили русской народности, не утратили своего
русского характера, наступило, казалось, время для свободного и непринужденного
развития тех двух племен, воссоединение которых с великорусами освободило их от
опасности зачахнуть, угаснуть умственно и морально, не имея возможности
выдвигать интеллигенции, воплощающей в себе духовную личность народа. 
Не скоро, однако, могли
наступить условия, необходимые для естественного роста столь долго не
находившей себе исхода народной души. В Малороссии, впрочем, почти без перерыва
теплилась в тех или иных светильниках самостоятельная, тесно связанная с
этнографической средой и местными интересами духовная жизнь. К концу XVIII века
относятся попытки ввести народный язык, тот самый язык, которым говорила
нарождавшаяся из народа интеллигенция, в литературу. Беспристрастная история, выдвигая
эти явления, упраздняла всякую возможность утверждать, чтобы в них выразилась
какая-нибудь искусственная хитроумная попытка, направленная досужею фантазией
или политической интригой. Первые украинские литераторы заговорили
по-малорусски, руководимые только своим здравым чутьем и своею тесною связью с
выделившею их этнографической средой. К середине XIX в. нарастают запросы
украинской интеллигенции: в тесном единении с народом, в изучении его языка и
быта почерпает интеллигенция свою любовь к нему и готовится исполнить выпавшую
на нее миссию. Семидесятые годы уготовали ей, однако, такие испытания, которые,
обрушившись на ней, сдвинули ее с того сентиментального пути, на который она
ступила, стали источниками великих бедствий не только для малорусов, но и для
нас, великорусов, и для всего созданного общими усилиями русских племен
государства. В это время разрешен отрицательно вопрос о праве говорить и писать
на малорусском языке, читать на нем Св. Писание, воплощать этот язык в
художественных формах. Мне слишком тяжело приводить относящиеся сюда данные, указывать
на те или иные правительственные распоряжения: я хочу оправдать своих ближних
сородичей, великорусов, предположениями, что их действиями руководило роковое
заблуждение; они смешали русское с великорусским, они отождествили часть с
целым и, вооружась против малорусов, они заметили, что идут против русской
народности, русского языка, русской литературы. Эти политические деятели
находили терпимой в пределах России всякие инородческие литературы: евреи, татары,
армяне, поляки не имели права говорить и писать на своих языках, но этого права
лишились православные русские. Сколько раз, обдумывая события того времени, я
поддавался соблазну увидеть за этими запретительными мерами враждебную России
интригу. <…> Правда, теперь эта братоубийственная борьба как будто
прекратилась. Но надо быть совершенно близоруким, чтобы не видеть того горючего
материала, который она вызвала к жизни и который, накопившись, грозит
разрастись в обширный костер. Горючий материал воспламенил уже малорусскую
интеллигенцию: чуткая к народным нуждам, унаследовала еще от времен оживленной
борьбы за веру и народ с польским католичеством живой и здоровый патриотизм, малорусская
интеллигенция насторожилась, опасаясь ущерба народному духу, его духовным и
умственным интересам от той опеки, которую во имя неясности русских интересов, простирает
на малоруссов его великорусский собрат. Утрата языка — это утрата народности;
на язык обращено главное внимание интеллигенции: она пошла с ним в народ, создала
большую национальную литературу, она ставит вопрос о малороссийском языке в
школах, словом, малорусская интеллигенция делает то, что должна делать всякая
честная интеллигенция, не порвавшая связи с народом, не денационализировавшаяся,
а живущая здоровою народною жизнью. Я сказал, что малорусскую интеллигенцию
воспламенил горючий материал: я имею в виду то обстоятельство, что в силу тех
или иных условий интеллигенция эта делает свое интенсивное дело, идет на борьбу
с действием или вообще неприятелем и этим неприятелем в ее пределах оказывались
великорусы; они — враги малорусской народности, они стремятся к тому, чтобы
отнять у малоруса его язык, не допустить его ни в школу, ни в публику, ни в
литературу. И я скажу, что в значительной степени малорусы в своих опасениях
правы — великорусское общество сделало пока еще слишком мало всего того, чтобы
рассеять эти опасения, для того, чтобы уяснить себе самому, какого образа
действий оно должно держаться в этом важном вопросе. 
Вопрос этот мало назвать
важным; это важнейший из выдвинутых теперь жизненных вопросов. Мы, великорусы, мало
осведомлены ни со степенью грядущей русскому единству опасности, ни с той силой
напряжения, с которою малорусская интеллигенция готовилась на борьбу за свою
народность. В значительной степени это зависело от того неправильного взгляда
на интеллигенцию, который с легкой руки <…> мыслителей распространяется
в широких слоях общества. Интеллигенция — одно, народ — другое. Интеллигенции
нужно право на язык в школу, народ требует школы великорусской; народные
печальники скорбят об отсутствии малорусской газеты или книги, народу не нужны
ни книги, ни газеты; непрошанные (так в тексте. — О. Н.) ходатаи заботятся о
доставлении народу света на родном малорусском языке, но народ никогда не
выражал требования о переводе понятных ему церковных книг на свою крестьянскую
речь. Остережемся от такого отношения к малорусской интеллигенции; приведенные
аргументы всею тяжестью своею могут обрушиться и на голову русской
интеллигенции, но кто же как не она (я беру интеллигенцию во всей совокупности,
причисляя к ней и лучших людей из правящих классов), кто же как не она
неустанно заботится о народных нуждах, и, спрашивается, где, на какой точке
стояла бы народная жизнь у нас в России, если бы интеллигенция была от нее
отстранена и оказалась бы к ней равнодушна? Мы должны понять, что устами
малорусской интеллигенции говорит малорусский народ: его интеллигенция — это
законный и естественный орган его духовной жизни. Если мы будем игнорировать
требования малорусской интеллигенции, то, конечно, встретимся скоро с самыми
нежелательными с русской, общерусской точки зрения явлениями, которые, однако, захватят
глубоко народ великорусский. 
Позволить себе малейшую
попытку к ограничению естественных проявлений народности, в частности, употребление
<им> его языка — это разбудить не одну интеллигенцию, а весь народ
вообще: он молчит, но выделяет из себя непрерывною чередой высший
интеллигентный слой, который все громче и смелее будет отстаивать именем народа
попранные им права. Мы, великорусы, должны понимать, что в прошлом ряд
запретительных мер, направленных якобы к ограждению государством единства, не
только разбудило, но и раздражило малорусское национальное самосознание. Его не
усыпить теперь никаким потоком новых решительных мер; мы должны помнить, что
дело идет о народе, сумевшем в лице своей интеллигенции выдвинуть ряд борцов за
православие и народность в тяжелые годины польско-католического засилия (так в
тексте. — О. Н.) и сохранившим в этой борьбе свою веру и народность
непоколебленными; неужели же его запугают запретительные меры новейшей формации,
когда к услугам интеллигенции оказываются и рукопечатный станок и заграничные
типографии. Нет, велико было преступление тех, кто направил малороссийскую
интеллигенцию на нелегальные пути борьбы. 
А между тем положение
малорусской интеллигенции поистине трагическое. С одной стороны, ей может
представляться, что великорусы действительно способны наложить руку на
украинскую литературу, не пустить украинский язык в школу, изгнать его из
публицистики, закрыть украинские просветительные учреждения словом, сделать все,
чтобы денационализировать малорусский народ и превратить его в обыкновенных
великорусов. С другой стороны, действительность, реальные условия жизни
доказывают малоросийской интеллигенции, что малорусы на самом деле
денационализируются — и не в силу забытых мер сверху, а в силу особых условий, о
которых скажем дальше; с каждым днем влияние великорусской речи не только в
городах, но и в деревне становится ощутительнее; правда, <города>, учреждение
сельских школ, образование торгового поселка, словом, все, что знаменует собой
цивилизацию, самым чувственным образом отразится на народном быте и на народном
языке; малорусы забывают свой язык, путают его с великорусским и, пожалуй, местами
начинают стыдится своей хохлацкой речи. При таких условиях борьба за
малорусскую народность может представляться безнадежною.[iii] Но с тем большим
уважением относимся мы к малорусской интеллигенции, которая в борьбе до сих пор
не отчаялась. 
Спросим себя, во-первых, к
чему давление сверху, если снизу уплывает почва у малорусской интеллигенции.
Малорусы теряют свой язык и свой быт под нивелирующим влиянием великорусов; следовательно,
в обширных массах народных не разбужено национальное самосознание; зачем же
будить его и раздражать в лице его интеллигенции. Не вооружают ли эти
запретительные меры новыми силами — ей указывают врага, она направила силы
против него, отстаивая свое безнадежное дело, которое все равно рухнуло бы и
<…>; но направляя силы против этого своего врага, каковым является
государственная власть, от которой исходят запретительные меры, малорусская
интеллигенция черпает в этой борьбе новые силы и под эгидой народности, под
предлогом защиты своей самобытности в ряды борцов соединяются все вообще
недовольные элементы. Исход борьбы становится проблематичным; запретительные
меры не только не могут ослабить, они усиливаются оппозициею. Итак — отвечу я с
точки зрения противников малорусской народности, противников национального
самосознания: запретительные меры вредны и опасны; они помешают тому
естественному ходу вещей, который самым <натуральным> образом проявляется
в неудержимой ассимиляции малоросса великорусами. 
Спросим себя, во-первых, неужели
действительно для преуспевания русского государства и всей народности
необходимо добиваться превращения малорусов в великорусов? Такое превращение, пожалуй,
неизбежно, если бы на стражу малорусской народности не станет ее интеллигенция;
но будет ли оно действительно полезно для великорусов? Для русского дела — оно
будет гибельно; умаление русской народности, а потеря малорусами и белорусами
своего языка и своей национальности будет великим ущербом для русской народности,
ибо идея этой народности шире и глубже, чем идея от одной из русских
народностей — великорусов. Русское дело выиграет только от всестороннего
развития русского духа, использования всех духовных и нравственных сил, накопленных
и развитых веками различными ветвями русского народа, а нормальное развитие
совершенно немыслимо, если одна из русских народностей будет подавлена, стерта
другою. И великорусское дело по этому самому не может выиграть и преуспеть, так
как великорусы окажутся в жизненной борьбе одни без поддержки русских братьев, поглощенных
великорусской волной, превратившихся в великорусов вместо того, чтобы внести в
общую сокровищницу русской мысли и духа свою долю, свою лепту. Присматриваясь к
росту великорусского племени, мы поражаемся его экевензитностью: великорусы
захватили своею народностью огромные пространства, каждый год претворяя в себе
тысячи инородцев в восточной России, в, Сибири, в Туркестане, на Кавказе; но
интенсивного развития в среде великорусской народности мы не видим; всюду господствует
нивелирующее однообразие. Остановимся <как бы> на местных говорах:
который из великорусских говоров достиг после всего развития, воплотившись в
произведения словесности и в литературную форму. Что стало с зачатками
новгородской, тверской, рязанской, смоленской письменности; где попытки местной
умственной духовной жизни на всем пространстве <Восточной> России. Все
поглощено, все сломлено центром. Сопоставьте эту картину с картиной
диалектического разнообразия в Западной Европе: сколько на пространстве того
или иного небольшого уголка Европы вы найдете развитых народных говоров, непонятных
ближним соседям. Это не мешает общему политическому и культурному делу; быть
может это содействует ему, так как активными действиями оказываются не
обезличенные в самых основаниях своих индивидуумы, а развитием на оригинальных,
самобытных почвах индивидуальности. Не будем скорбеть о том, чего не дала нам
наша великорусская жизнь, не будем создавать искусственно того, что не явилось
естественно. Но подумаем о том, не обязывает ли это нас отнестись с особенною
бережностью к тому, что действительно вызвано и создано русскою жизнью: две
русские народности, соседящие с великорусскою и ею еще порабощенные должны быть
предметом самого бережного, самого любовного отношения со стороны русских
людей. Им должны быть открыты широкие возможности правильного и
беспрепятственного развития. 
Неужели рост малорусов и
белорусов, появление среди них своей национальной школы, создание ими своей
литературы может сколько-нибудь обеспокоить нас, великорусов. Когда мы жили
врознь, когда русское единство было нарушено и его не существовало, малорусы и
белорусы своим упорством и своей неустанной работой подготовили создание
единого русского государства. Неужели теперь, когда единство достигнуто, когда
все три русские народности живут общею жизнью, рост белорусской и малорусской
народностей приведет к распадению? Необходимо самым тщательным образом
задуматься над следующими обстоятельствами. Малорусская интеллигенция озабочена
теперь только одной мыслью — сохранить малорусский язык: язык — это тот
этнографический признак, который один в особенности в настоящее время, время
победоносной единой культуры, может охранить народность, спасти ее от полного
обезличения. И если мы предоставим малорусам все те условия, в которых живем мы
сами, не стесняя их ни в чем таком, в чем не стеснены мы сами, обеспечив им, однако,
право говорить, писать, учить по-малорусски, неужели мысль малоруса только от
того, что она облечена в оболочку малорусского слова , неужели одного языка
будет достаточно для создания малорусского сепаратизма другими условиями, зреет
при других обстоятельствах: мы можем привести русскую семью к распадению, если
поставим малорусов и белорусов в положение не сынов, а пасынков в государстве, если
государство возбудит их против себя своими мерами, направленными против их
национального развития, если великорусское общество отнесется с презрением или
с безучастием к тому, что каждый <развитый> малорус и белорус считает
своим жизненным делом. Скажу еще раз: это дело теперь уже не остановить. Boпpoc
сводился только к тому, какое ему дать направление — русское, направить к
общему благу России или антирусское, направленное к обособлению сначала
духовности, потом политики Малоруссии и Белоруссии. Пусть каждый великорус
содрогнется перед мыслью дать этим малорусам и белорусам антирусское
направление; это рыть могилу себе, своему государству и своей национальности;
мы сильны своим единством, без него мы станем добычей других, более сильных
народов.[iv] Но пусть также великорусы поймут, что русскими сделать малорусов и
белорусов можно только при условии самого участливого, самого внимательного
отношения к тем запросам в области языка, которые предъявляют теперь
малорусская, а за ней и белорусская интеллигенция. 
Всякое иное отношение
бросит малорусов и белорусов в чужие объятия. И говоря это, мы не пребываем в
мире фантазий, предположений. С душевным содроганием смотрю я на то, что
малорусы нашли за границей в Австрии те свободные для развития своего условия, которых
они лишены здесь, в России. Во <…> Львове, правда, исконно русской
земле, но находящейся в сфере чуждых русским интересам культурных и
политических, происходит, например, работа русских людей над дорогим нашим
украинским делом; но какую душевную драму должны переживать эти люди, сознавая,
что делать это дело, это великое, святое дело нельзя на почве родной Украины, что
оно возможно только в зарубежной России. В чем же состоит это дело: в
просветительных работах на пользу народа: они издают память украинской старины
на современном украинском <языке>, печатают исследования украинских
ученых в разных областях знания, обогащая русскую науку, русскую культуру
неисчерпаемыми сокровищами, которые иначе погибли бы, исчезли бы навсегда —
говорю в особенности об обильных этнографических материалах или опубликованных
Обществом. С досадой и ревностью смотрю я на то, что это русское дело ведется
не у нас, в Киеве, а за границей. Не зреет ли там, во Львове, одновременно с
<национально> забытой <мыслью>, что украинское дело ложно быть
отделено от великорусского, что спасение украинской народности возможно только
при полной обособленности от великорусов, что украинцы себе добиваются
политической автономии, что им надо позаботиться о собственном государстве, где
они предстанут сынами, а не пасынками? 
Я далек от мысли обвинять
кого-нибудь за подобное направление мысли — оно ведь естественно вытекает из
создавшихся условий. Великорусам надо <напрячь свои усилия>, чтобы
вернуть малорусам их родину, или надо дать всякую возможность работать на
пользу народную у нас, в России. Каковы будут результаты этой работы — удастся
ли белорусской и малорусской интеллигенции сохранить малорусский и белорусский
народ, сольется ли она в великорусский — пусть это разрешится со временем в
свободных условиях. Но для пользы русского дела пожелаю, чтобы ни одна русская
народность не была обезличена, чтобы все они получили правильное и широкое
развитие. Только тогда Россия будет сильна, только тогда русское племя сохранит
и себя на пользу всему культурному человечеству. 
И разрешив этот важнейший
вопрос, разрешив его в смысле широкого развития русской национальности во всех
ее проявлениях, русскому обществу и государству не за чем будет тревожиться о
разрешении вопросов инородческих. То самое направление мысли, которое одно
может спасти единство русского племени, то широкое благожелательное отношение к
местным <традициям> духовной жизни, к местным духовным нуждам, убережет
наше отечество от всяких сепаратизмов. В нем не будет пасынков, будут одни
равноправные сыны. О, если бы из наших внутренних семейных раздоров, где
решение вопроса в смысле широкой равноправности всех русских народностей
подменивается русским патриотизмом, мы вынесли убеждение, что ту же широкую
точку зрения должен применить великий мощный русский народ ко всем своим
согражданам. Это единственное средство сделать Россию русской — претворить всех
«инородцев» в русских «граждан». 
Список литературы
1. Полный текст статьи
публикуется впервые в электронном формате с незначительными сокращениями по
источникам: Санкт-Петербургский филиал Архива РАН. Ф. 134. On. 1. Ед. хр. № 9
(автограф А. А. Шахматова); ф. 134, on. 2, ед. хр. № 291 (машинописная копия). 
Печатный вариант см.: А.
А. Шахматов. О государственных задачах русского народа в связи с национальными
задачами племен, населяющих Россию [публикация О. В. Никитина] // Московский
журнал. История государства Российского. 1999. № 9. С. 21–28; То же (полный
текст, с измененным предисловием): А. А. Шахматов. О государственных задачах русского
народа в связи с национальными задачами племен, населяющих Россию [подготовка к
публикации, предисловие и примечания О. В. Никитина] // Вопросы филологии.
2006. № 2 (23). С. 74–85. 
2. В этой связи хотелось
бы отметить немалую пользу, с которой трудится преданный делу шахматовед проф.
В. И. Макаров (Елецкий гос. университет им. И. А. Бунина). Его новые публикации
об ученом и, в частности, недавняя книга (см.: Макаров В. И. «Такого не бысть
на Руси преже…» Повесть об академике А. А. Шахматове. СПб., 2000) придали
свежий импульс хрестоматийному пониманию эпохи, в которую жил и творил великий
ученый. 
3. Шахматов А. А.
Древнейшие судьбы русского племени / Издание Русского Исторического Журнала. —
Пг., 1919. С. 63. 
4. Документы к истории
славяноведения в России / Под ред. Б. Д. Грекова. — М.-Л., 1948. С. 365–366. 
5. Щепкин В. Н. Академик
А.А.Шахматов // Известия Отделения русского языка и словесности Российской
Академии Наук (1920 г.). Том XXV. — Пг., 1922. С. 314. 
6. См.: Истрин В. М. А. А. Шахматов как ученый // Там же.
С. 23–24. 
7. ОР РНБ. Ф. 846. Ед.
хр. № 12. Л. 261. 
8. Архив РАН. Ф. 502. Oп.
4. Ед. хр. № 42. Л. 63 об. 



[i] Здесь и далее
отточиями в угловых скобках обозначены незначительные пропуски, вызвавшие
затруднения при идентификации авторского текста. — О. Н. 
[ii] Для А. А. Шахматова
понятие «русская семья» означало «восточнославянская семья», т. е. русские, украинцы
и белорусы. 
[iii] А. А. Шахматов
подметил процесс приобщения малорусского населения к русскому языку, получивший
впоследствии широкое распространение и сыгравший важную роль в культурном
строительстве украинского общества. 
[iv] Мысль А. А.
Шахматова о восточнославянском единстве получила развитие в последнем
прижизненном труде «Древнейшие судьбы русского племени» (Пг., 1919). 
Для подготовки данной
работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru