Николенкова Н. В.
Уже
в детстве, в средних классах школы, мы изучаем творчество Д.И.Фонвизина и его
комедию «Недоросль». Одной из центральных тем, отмечаемых всеми исследователями
XVIII века и авторами учебников любого уровня, и школьных, и вузовских,
является тема воспитания и образования героя комедии, получившего в результате
нарицательное имя и ставшего «образцом» необразованности и нежелания учиться. 
Несмотря
на то что диалог Митрофанушки с Правдиным, демонстрирующий «глубину» познаний
Митрофанушки в области разных наук и в первую очередь грамматики, безусловно,
известен всем, напомним все-таки этот фрагмент комедии. 
Итак,
в VIII явлении четвертого действия г-жа Простакова предлагает Стародуму и
Правдину проэкзаменовать сына в науках, которым «всем» обучен Митрофан.
(Правдин) «Чему ж бы, например?» – (Митрофан) «Вот, грамматике». – «Вижу. Это
грамматика. Что ж вы в ней знаете?» – «Много. Существительна да
прилагательна..» – «Дверь, например, какое имя: существительное или
прилагательное?» – «Дверь, котора дверь?» – «Котора дверь! Вот эта». – «Эта?
Прилагательна». – «Почему же?» – «Потому что она приложена к своему месту. Вон
у чулана шеста неделя дверь стоит еще не навешена: так та покамест
существительна». – «Так поэтому у тебя слово дурак прилагательное, потому что
оно прилагается к глупому человеку?» – «И ведомо». Комизм этого диалога, в
конце которого выясняется, что самая ненужная наука – география (ведь это, по
словам г-жи Простаковой, «наука-то не дворянская», а «дело извозчиков»),
способен понять любой школьник. Ведь «существительные» и «прилагательные»
известны сегодня каждому уже со второго – третьего класса (а великовозрастный
недоросль XVIII века этого не знает!). 
Однако
при обращении к материалу грамматик XVII-XVIII веков диалог Правдина и
Митрофана предстает несколько в ином виде. Сама ссылка на понятие
«существительное» и «прилагательное», а не на иные грамматические
характеристики, дает возможность предположить, что этот диалог демонстрирует
противоречия научного описания грамматических систем – старой, реализованной в
грамматиках церковнославянского языка, и новой, отраженной в грамматиках
русского языка. Различие в подходах к описанию системы языка отражалось в
разном принципе организации обучения. 
Митрофан
учится грамматике у семинариста Кутейкина. Фрагмент урока мы читаем в явлении
VIII третьего действия, когда Кутейкин открывает часослов и вместе с Митрофаном
начинает читать: «Аз есмь червь…». Очевидно, что обучение чтению по часослову
предполагает использование учителем и учеником церковнославянской грамматики.
Обратившись к грамматикам церковнославянского языка, мы можем понять, какие
проблемы испытывает Митрофан во время экзамена Правдина. 
Наиболее
авторитетной грамматикой церковнославянского языка является грамматика
Смотрицкого в её московском издании 1648 года [1]. Именно этот текст
М.В.Ломоносов называл «вратами» своей учености, именно она была основным
пособием по церковнославянскому языку вплоть до конца XVIII века [1, 604]. В
грамматике церковнославянского языка традиционно выделяются восемь частей речи,
существительные и прилагательные относятся к первой из них – имени. 
Имя
в грамматике Смотрицкого делится на два разряда – собственное и нарицательное,
нарицательное же имя в свою очередь – на существительное, собирательное и
прилагательное [1, 74]. Данная классификация не основывается на перечислении
грамматических характеристик, объяснение дается так: существительное не может
быть приложено к другому имени, тогда как прилагательное – может [там же].
Конечно, на основе приведенных в тексте грамматики примеров можно увидеть, что
«дверь» и в церковнославянском языке может быть только «существительна», тогда
как к прилагательному отнесены «честный», «святый», «благий»– те же лексемы,
которые и сегодня грамматики определяют как прилагательные. Однако не может не
обращать на себя внимания, как похоже данное в грамматике Смотрицкого
определение на то, на котором основывает свои рассуждения Митрофан. 
Если
мы обратимся к другим разделам церковнославянской грамматики, мы обнаружим, что
на «существительные» и «прилагательные» делятся еще и глаголы.
«Существительным» называется глагол, «иже вещь о себе стоящую, ниже
действующую, ниже страждущую знаменует» [1, 200] . Такими глаголами оказываются
«есть» и «бывать». Большая же часть глаголов отнесена к «прилагательным», они знаменуют
«делание, страдание или среднее что» [там же]. Если «существительные» глаголы
необходимо запомнить как закрытый список, то определение «прилагательный»
оказывается гораздо более частотным (собственно это понимание
церковнославянской терминологии демонстрирует нам Митрофан, определяя «дверь»
как прилагательное и лишь для «определенного типа двери» подбирая
характеристику «существительное»). 
Классификации,
лежащие в основе разделения частей речи на разряды, носят в церковнославянской
грамматической системе отчетливо семантическое наполнение. Формальные критерии
также принимаются во внимание, но они не оказываются основными. Так, определяя
«имя», Смотрицкий говорит, что к нему относятся склоняемые по падежам слова, не
имеющие характеристики времени [1, 73]. Данное определение подходит как к
именам существительным, так и к прилагательным, а в основе внутренней
классификации имени лежит семантический критерий. Первенство семантического
разделения по разрядам оказывается актуализированным и в классификации других
частей речи, а в ряде случаев (наречие, союз, предлог) это единственный
критерий. 
Кроме
того, анализ церковнославянской грамматики показывает, что одни характеристики
частей речи оказываются актуализированы в большей степени, другие – в меньшей.
Так, в грамматике 1648 года дан грамматический разбор молитвы «Отче наш» [1,
437-443]. Для характеристики существительных («отче», «небесехъ», «имя»,
«царствие» и т.д.) ни разу не использован сам термин «существительное», они
определены как нарицательные (то есть использовано определение более крупного
разряда). Для единственного же в тексте прилагательного «лукаваго» нет
определения «нарицательное», оно сразу отнесено к прилагательным (хотя именно в
тексте «Отче наш» с точки зрения современной грамматики данное слово
употреблено как субстантивированное). То есть потенциальная вероятность «быть
приложенным к другому слову» актуальнее для составляющих грамматический разбор,
чем реальная принадлежность к части речи в тексте. 
Не
искушенный в грамматических премудростях Митрофан путает слово и предмет
действительности, поэтому вызубренный на уроках Кутейкина критерий применяет не
к грамматике, а к окружающей реальности. У него «прикладывается» не слово как
часть лексикона, а сама дверь, понятие же «приложена» герой понимает буквально.
Немного
отвлекаясь от «Недоросля» и его главного героя, попробуем решить, какую
церковнославянскую грамматику мог иметь в своем распоряжении Митрофан и его
учитель. Грамматика 1648 года имеет в XVIII веке ряд переработок. Самые известные
— это грамматика 1721 года, отредактированная Ф.Поликарповым, и грамматика
Ф.Максимова 1723 года, составленная специально для духовных училищ и
представляющая учебный минимум грамматики Смотрицкого. Именно эти издания (в
большей степени краткая грамматика Максимова) были распространены в училищах и
школах; большая часть получивших образование в середине XVIII века, вероятно,
обучались именно по ним [2, 115-129]. 
Грамматика
Максимова дает представление о типе обучения церковнославянскому языку: многие важные
теоретические положения грамматики Смотрицкого в этом тексте сокращены, ряд
определений остаются без истолкований (то есть выучиваются без понимания),
внимание обращается лишь на систему церковнославянских парадигм, которые
учащиеся должны запомнить [3]. Рассмотрев раздел «Имя» в грамматике Максимова,
мы обнаруживаем такое определение: «имя есть наименование всякаго сущаго», оно
делится на собственное и нарицательное [3, 4]. Далее приводятся парадигмы
склонений имен [3, 9-16], подробно описаны исключения. Приводя парадигму 5-ого
склонения (с точки зрения современной терминологии – адъективного), Максимов
упоминает о грамматическом разряде «прилагательных» имен и дает их признак: они
изменяются по родам. Правда, тут же указано, что этот признак есть у некоторых
существительных – «движутся по родам» слова «царь» — «царица» (термин также
употреблен впервые) [3, 21]. Без надлежащих объяснений Максимов вводит термин
«существительный глагол» [3, 63]. Очевидно, что, изучая грамматику
церковнославянского языка по Максимову, нельзя обойтись без хорошего учителя. 
Однако
семинарист Кутейкин, исходя из его собственных слов, не может являться хорошим
учителем, так как «ходил до риторики, да богу изволившу, назад воротился»,
«убоялся бездны премудрости» (действие II, явление V). Таким образом,
грамматика была единственным «предметом учености» Кутейкина. Мы не знаем, когда
точно он покинул семинарию (комедия «Недоросль» написана в 1781 году) и в какой
именно епархии обучался. Зато известно, что в середине XVIII века арифметика в
семинариях не преподавалась, даже в Троицкой и Харьковской (хотя по Духовному
Регламенту 1721 года должна была быть в перечне предметов), тогда понятно,
зачем пришлось нанимать еще и Цыфиркина. Хотя Регламент рекомендует параллельно
грамматике изучать историю и географию [2, 67], на деле лишь в 40-х годах их
вводит Петербургская Невская семинария, сведений о таких классах в других
семинариях нет [2, 449]. 
Можно
предполагать, что, обученный и без того малограмотным учителем, Митрофан мог
вообще не разбираться в терминах грамматики, зная лишь наиболее общие. Для него
«прилагательное» — не термин; он, условно говоря, переводит вопрос Правдина
(«существительное» — то, что существует, «причастие – еже имени и глаголу
причаствует» [3, 64], значит, «прилагательное» обязано «прилагаться»!). 
Сегодня
мы можем говорить о том, что в XVIII веке семантический подход к обучению
церковнославянской грамматике был основным, разной была лишь глубина погружения
в семантику. В архивах Московского Кремля хранится грамматика, составленная в
1733 году Иваном Иконником (музей-заповедник «Московский Кремль» № кн. 213)
[4], — сочинение, несомненно составленное для обучения. Автор «Грамматики
беседословной» в ряде случаев считает возможным отказаться от представления
ученикам парадигм (например, совсем лишен парадигм оказывается центральный
раздел грамматики – глагол), отдавая предпочтение определениям. В самом тексте
грамматики и на полях даны варианты определений (иногда их число доходит до
шести), что позволяет говорить о преимущественном внимании автора к теории
грамматики, а не к формальной стороне. Так, Иконник выделяет в имени
«существительные», но дополняет их «случайными» именами («красота», «долгота»,
по современной терминологии абстрактные), что свидетельствует о желании точнее
разделить названия предметов и понятий (лист 39об. рукописи). Далее, на листе
42об., Иконник подробно объясняет, что такое прилагательное, не вводя в
объяснение ни одного формального критерия, основываясь лишь на значении
(«качества») и употреблении («прилагается к имени»). Иконник объясняет
необходимость создания своего грамматического трактата тем, как важен в
процессе обучения церковнославянской грамматики именно семантический анализ, а
не только знание парадигм. Фактически его текст – это дополнение к грамматике
Максимова (условно говоря, книга для учителя). 
Итак,
проанализировав грамматические сочинения XVII-XVIII веков, специально
предназначенные для практических целей – обучения школьников и семинаристов, мы
можем предположить, что методика преимущественного внимания к семантике при
обучении теории сочеталась к формальным подходом к «вызубриванию» парадигм. Ту
же методику Кутейкин вполне мог применять для обучения своего нерадивого
ученика. Тогда ответы Митрофана предстают совсем в ином виде: привыкнув на
уроках Кутейкина долго и «по смыслу» относить к определенному разряду каждое
разбираемое им слово, он пытается максимально полно раскрыть обретенное умение
перед Правдиным. 
К
сожалению, Правдин говорил с Митрофаном на ином языке. Очевидно, что Правдин
должен был получить образование светское, изучать грамматику русскую, а не
церковнославянскую. Вполне возможно, что, как и Фонвизин, он мог проходить
обучение в гимназии при Московском университете (в которой писатель учился в
1755-1760, потом в 1761-62 Фонвизин обучался на философском факультете). В этом
случае Правдин в своем обучении русскому языку пользовался грамматическими
сочинениями, восходящими к М.В.Ломоносову. В «Российской грамматике» имя хотя и
разделяется на три разряда, как у Смотрицкого, но определение существительного
и прилагательного дается более четко: «имена, значащие вещь самую, называются
существительные, например, огонь, вода, значащие качество именуются
прилагательные: великой, быстрая, чистая» [5]. 
Представления
об учебных пособиях второй половины XVIII века и о принципах обучения русской
грамматике можно найти, к примеру, в изданных в 1784 году в Университетской
типографии «Кратких правилах российской грамматики», составленных на основе
разных грамматик [6]. Обобщающее сочинение показывает, что прежние критерии
определения принадлежности слова к грамматическому разряду оказываются
пересмотрены. 
По-прежнему
в качестве единой части речи выделяется имя (Правдин: «Дверь, например, какое
имя..?»), но первым пунктом разделения имени на разряды будет бинарная
оппозиция «существительного» и «прилагательного» (Правдин: «…какое имя:
существительное или прилагательное?») [6, 27-28]. Постепенное движение
грамматической мысли от семантического к формально-семантическому критерию Правдину
не известно, ему (как и сегодняшнему школьнику) не составляет труда различить
два разряда. 
Мы
не пытаемся реабилитировать Митрофанушку. Конечно, принцип «не хочу учиться, а
хочу жениться», продекларированный героем комедии, не может не вызывать отрицательных
эмоций. Но проанализированный с привлечением грамматических сочинений XVIII
века диалог Митрофанушки и Правдина, традиционно рассматриваемый как
свидетельство полной безграмотности Митрофана, должен быть перечитан. 
Вероятно,
здесь можно увидеть и определенную ограниченность Правдина: он не владеет
грамматикой церковнославянского языка и даже не догадывается, какие трудности
испытывает Митрофан при ответе на его вопрос. Экзаменуя главного героя с
позиций новой российской грамматики, Правдин сам попадает в комическую
ситуацию, демонстрируя полный разрыв с предшествующей традицией. Митрофан же
как раз показывает, как умело он овладевает грамматическими (а в целом –
учитывая незнание им географии) и вообще научными взглядами предшествующей
эпохи. То, что герой не успевает за новыми научными веяниями, – не его вина,
это проблема подобранных ему учителей (хотя такой набор в целом характерен для
XVIII века, у многих литературных героев нет и такого – Петруша Гринев вообще
проходит мимо церковнославянского языка и его грамматики). 
Диалог
Митрофана и Правдина демонстрирует гораздо более глубокую проблему, чем
неспособность неуча ответить на вопросы образованного человека. Это проблема
двух сосуществующих в обществе типов образования. «Недоросль» демонстрирует,
как попытка угнаться за образованием вообще терпит крах, потому что избирается
консервативная модели образования. Если в начале XVIII века сам факт приобщения
ребенка к грамматике уже является несомненным шагом вперед, то к концу века
выбор должен быть сделан в пользу прогрессивной модели. Иначе все стремления
г-жи Простаковой вырастить образованного человека (не чета родителям, вообще не
получившем образования!) обречены на провал. 
Мы
считаем, что известный диалог Правдина и Митрофана представляет нам тип
«диалога глухих», представленного затем в комедии «Горе от ума» разговорами
Чацкого и членов фамусовского общества. При таком понимании текста комедии
поднятая Фонвизиным тема воспитания и образования оказывается глубже и ярче
раскрывает перед современными читателями противоречивость культурной ситуации
XVIII века. 
Список литературы
1.
Грамматика 1648 г. / Предисл., науч. коммент., подг. текста и сост. указателей
Е.А.Кузьминовой. – М., 2007. 
2.
Знаменский П.В. Духовные школы в России до реформы 1808 года. – СПб., 2001. 
3.
[Федор Максимов]. Грамматiка славенская въ кратце собранная въ Грекославенской
школе яже въ великом Нове граде при доме Архiерейскомъ. — СПб, 1723. 
4.
Николенкова Н.В. Описание системы церковнославянского языка в «Грамматике»
Ивана Иконника: традиция и новаторство // История русского языка и культурная
память народа. – Спб., 2007, с. 67-75. 
5.
http://www.ruthenia.ru/apr/textes/lomonos/lomon01.htm. 
6. Kratkija pravila rossijskoj grammatiki. Moskva 1784. –
München, 1980.
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru