Кибальник С.А.
Как
известно, в восьмой части «Анны Карениной» Толстой запечатлел довольно
нестандартное по тому времени отношение к Балканской войне. Редактор «Русского
Вестника», в котором печатался роман, М.Н.Катков даже отказался опубликовать ее
именно из-за выраженного в ней скептического отношения Толстого к
панславистским настроениям. В то же время в контексте самого романа отношение
это выглядит вполне продуманным и обладает большой художественной
убедительностью. Как известно, Толстой долго размышлял над последней частью
«Анны Карениной», долго не мог взяться за перо, и именно Балканская война и
размышления над «славянским вопросом» дали ему ключ к развязке всего романа.
[i], [ii]
Восьмая
часть «Анны Карениной» начинается страницами, посвященными Сергею Ивановичу
Кознышеву и неудаче его долго писавшейся книги: «Сергей Иванович был умен, образован,
здоров, деятелен и не знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в
гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали
часть его времени; но он, давнишний городской житель, не позволял себе уходить
всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве;
оставалось еще много досуга и умственных сил.
На
его счастье, в это самое тяжелое для него по причине неудачи его книги время на
смену вопросов иноверцев, Американских друзей, самарского голода, выставки, спиритизма
стал Славянский вопрос, прежде только тлевшийся в обществе, и Сергей Иванович, и
прежде бывший одним из возбудителей этого вопроса, весь отдался ему.
В
среде людей, к которым принадлежал Сергей Иванович, в это время ни о чем другом
не говорили и не писали, как о Славянском вопросе и Сербской войне. Все то, что
делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь в пользу
Славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры – все
свидетельствовало о сочувствии к Славянам». [iii] [iv] Далее этот
повествовательный мотив: изображение не знающего чем себя занять человека, радостно
бросающегося в «Сербскую войну», чтобы чем-то себя занять, повторяется в
восьмой части «Анны Карениной» не раз. И в эпизоде с Катавасовым и несколькими
добровольцами, из которых один оказывается богатым молодым купцом, «промотавшим
большое состояние», другой «человеком, попробовавшим всего», а третий уже немолодым
«юнкером в отставке», не выдержавшим экзамен на артиллериста. И через сознание
старичка-военного, жителя уездного городка, которому «хотелось рассказать, как
из его города пошел только один солдат бессрочный, пьяница и вор, которого
никто уже не брал в работники» и который «по опыту зная, что при теперешнем
настроении общества опасно высказывать мнение, противное общему, и в
особенности осуждать добровольцев» не говорит того, что думает. И через
<образ> Вронского, о котором сама его мать вначале простодушно, а затем и
даже вполне кощунственно – впрочем, нисколько не сознавая этой кощунственности
– замечает: « – Да после его несчастия что ж ему было делать? <…> Это бог
нам помог – эта сербская война» (19, 359, 360). 
Здесь
же промелькивает подающий пожертвования и дающий обеды отъезжающим Стива
Облонский, как раз назначенный в связи с Балканской войной членом какой-то
комиссии с непомерно высоким жалованьем и неопределенными обязанностями. Одним
словом, люди остаются людьми, и ведут их в первую очередь их собственные
интересы, но, поддаваясь жару пропагандистской машины, они забывают об этих
реальных мотивах и облачают добровольцев в мантии героев, жертвующих своей
жизнью ради «славянских братьев». Наконец, всему этому противопоставлена
скептическая позиция старого князя Щербацкого и Левина, отказывающихся принять
официально-патриотическую и славянофильскую позиции по этому вопросу. 
Исследователи
не раз и справедливо отмечали, что в приверженности Левина «добру» и в его
отказе от оправдания убийства даже во имя спасения уже ощущается предвестие
толстовского «непротивления злу насилием». [v] [vi] Безошибочно почувствовал
близость позиции Левина отношению к Балканской войне и славянскому вопросу
самого Толстого Достоевский. [vii] [viii] Действительно, по словам жены
Толстого, «Левочка странно относился к сербской войне; он почему-то смотрел на
нее не так как все, а с своей личной религиозной точки зрения». [ix] [x]
Отбывая в начале сентября 1876 года в свое самарское имение, Толстой
намеревался отдохнуть – в том числе и от задушивших его «толков о герцеговинцах
и сербах, особенно оживленных и определенных, потому что никто ничего не
понимает, и нельзя понимать» (62, 281). [xi] [xii] В дальнейших своих
многочисленных контактах со славянами и в публицистике Толстой не раз, уже
вполне последовательно, демонстрировал ту же позицию, отказываясь не только
помогать освободительным движениям, сопряженным с насилием и кровопролитием, но
и оправдать их. [xiii] [xiv]
Тем
не менее, позиция Толстого в «Анне Карениной», позиция Толстого-художника не
столь однозначна. Отметим, кстати, что Левин не полностью отрицает
необходимость участия в этой войне. Спор в пчельнике происходит еще до
манифеста Александра II об объявлении войны, когда инициатива помощи и участия
в войне против турок исходила от частных лиц. Старый князь Щербацкий
иронизирует лишь по поводу отдельных резонеров, взывающих к войне: «Да кто же
объявил войну туркам? Иван Иванович Рагозов и графиня Лидия Ивановна с мадам
Шталь?». А Левин даже не выдвигает пацифистской позиции, а лишь настаивает на
возможности участия «в таком жестоком, ужасном деле» отдельного человека и тем
более христианина лишь при том условии, если ответственность начать войну берет
на себя «правительство, которое призвано к этому и приводится к войне
неизбежно», а «граждане отрекаются от своей личной воли» (19, 387). 
Показательно,
что Кознышев «не одобрял» возражения, сделанного Левину Катавасовым: «В том-то
и штука, батюшка, что могут быть случаи, когда правительство не исполняет воли
граждан, и тогда общество заявляет свою волю» (19, 387). Почему? Потому что в
этом случае нечего было бы отвечать Левину, у которого был готов следующий
аргумент: «Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть
непогрешимый судья, то почему революция, коммуна не так же законны, как
движение в пользу Славян?» (19, 392). В черновой редакции романа этот аргумент
сформулирован в еще более острой форме: «Теперь Левину хотелось сказать»
Кознышеву, с которым он спорил по поводу войны: «за что же ты осуждаешь
коммунистов и социалистов? Разве они не укажут злоупотреблений больше и хуже
болгарской резни? Разве они и все люди, работавшие в их направлении, не
обставят свою деятельность доводами более широкими и разумными, чем сербская
война <…> У вас теперь угнетение славян – и у них угнетение половины рода
человеческого. И общественное мнение – непогрешимый судья, оно часто склонялось
и в эту сторону…» (20, 572). [xv] [xvi]
Отъезд
на войну Вронского вызывает сочувствие со стороны нескольких героев. Так, княгиня
замечает в связи с этим о Вронском: «Я никогда не любила его. Но это выкупает
многое. Он не только едет, но эскадрон ведет на свой счет» (20, 111).
А.Л.Шемякин комментирует этот отзыв следующим образом: «И нам почему-то кажется,
что слова Ее Сиятельства окрашены авторским настроением». [xvii] [xviii]
Возможно, он не совсем прав. Однако, так или иначе, сочувствие эта новость
вызывает и у Левина, который о Вронском, едущем в Сербию, замечает: «Это ему
идет» (19, 386). Так что идея Конст. Леонтьева противопоставить графа Вронского
графу Толстому, [xix] [xx] по-видимому, все же хотя бы отчасти внушена самим
Толстым, изобразившим своего героя в последней части «Анны Карениной», в
которой разоблачается всеобщий патриотический подъем, если не с сочувствием, то,
по крайней мере, выглядящим вполне достойно. 
Ясно,
что Вронский, как и многие другие, едет на войну просто потому, что это лучшее,
что он может сделать в сложившейся ситуации. Он и сам не пытается представить
свои мотивы как-то иначе, прямо объясняя свой отъезд в Сербию отчаянием («Я рад
тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то, что не нужна, но
постыла» — 19, 361). В то же время, как отметил А.Л.Шемякин, «источая
неприкрытый сарказм при описании путешествия добровольцев (что постоянно
прикладывались к фляжке дорогой), автор не проронил ни слова насмешки в адрес
Вронского. Он даже едет как-то подчеркнуто сепаратно, в отдельном купе, демонстрируя
свою полную отстраненность – причем не только от новых “соратников”, но и от
писателя с его отношением к ним». [xxi] [xxii]
На
фоне фразера Кознышева Вронский, с грустной иронией отказывающийся от
рекомендательного письма к лидерам сербской армии: «Нет, благодарю вас; для
того чтоб умереть, не нужно рекомендаций. Нешто к Туркам… — сказал он, улыбнувшись
одним ртом» (19, 361) — явно обрисован в более выгодном свете. Глядя на рельсы,
невольно напомнившие ему об ужасной смерти Анны, Вронский не может сдержать
рыданий. Хотя то, что он погибнет в Сербии, вовсе не факт, все же финал романа
придает ему черты сходства с пушкинским Сильвио, о котором в концовке
«Выстрела» сообщается: «Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра
Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под
Скулянами», [xxiii] [xxiv] то есть в борьбе за свободу Греции. Наконец, несмотря
на все свое отрицательное отношение к Балканской войне, Толстой, когда русские
одно время терпели на Балканах неудачи, порывался вступить в действующую армию,
и его с трудом удалось удержать. [xxv] [xxvi] Того, что на месте Вронского
Толстой мог и в определенный момент хотел оказаться сам, никак нельзя
сбрасывать со счетов.
Как
видим, в самом Толстом была не только львиная доля Левина, но и частичка
Вронского. Следовательно, Достоевский в «Дневнике писателя» в вопросе о
Балканской войне спорит все же не столько с Толстым, сколько с Константином
Левиным и старым князем Щербацким – то есть с позицией отдельных героев, вовсе
не обязательно полностью совпадающей с авторской. Довольно часто скрыто
пародировавший в своем творчестве Толстого (чего до настоящего времени почти
совершенно не замечают исследователи), Достоевский пытается открыто
пародировать Толстого и в «Дневнике писателя». Однако выходит у него все же
пародия не на Толстого, а на Левина – как, например, в известной сцене, в
которой Левин не решается заколоть «турку» и спасти ребенка, а вместо этого
уходит к Кити. [xxvii] [xxviii]
Как
отметил И.Л.Волгин, «в идеологическом комплексе “Дневника писателя” восточный
вопрос занимает особое место. Это тот идейно-композиционный стержень, который
пронизывает большинство выпусков “Дневника” и вокруг которого в той или иной
степени группируются почти все остальные части издания». [xxix] [xxx] Пытаясь
кардинально противопоставить позицию Достоевского официальной позиции
правительства, исследователь напоминает о том, что «весной и летом 1876 г. правительственные круги предпочитали сохранять в славянском вопросе известную сдержанность».
[xxxi] [xxxii] Тем не менее, после царского Манифеста с объявлением войны эта
сдержанность моментально исчезла. И пусть утопическая концепция Достоевского, заключающаяся
в том, что историческая миссия России есть «жертва, потребность жертвы даже
собою за братьев» с тем, чтобы «основать вперед великое всеславянское единение,
во имя Христовой истины, т. е. на пользу, любовь и службу всему человечеству, на
защиту всех слабых и угнетенных в мире», [xxxiii] [xxxiv] действительно не
имела ничего общего с идеологией правительства, однако панславистская демагогия,
к которой прибегала официозная печать для оправдания этой войны, безусловно, роднит
ее с утопической программой Достоевского. Если эта программа не совпадает, то и
вовсе не противоречит государственной идеологии и правительственной политике. 
Утопическая
программа Достоевского по восточному вопросу представляет собой вариант
позднеславянофильско-почвеннической доктрины. Как показали А.В.Ефремов, Анджей
де Лазари, Л.И.Сараскина и И.Ф.Прийма, [xxxv] [xxxvi] эта позиция строилась в
значительной степени как коррекция философско-исторической концепции
Н.Я.Данилевского. Свой панславизм Достоевский обосновывает не принадлежностью
славянских народов к одному культурно-историческому типу, а приверженностью
большинства из них к православию. Для автора «Дневника писателя» в восточном
вопросе «не славянство, не славизм сущность, а православие». [xxxvii] [xxxviii]
Б.М.Эйхенбаум
находил в «Войне и мире» немало общего с «Россией и Европой» Н.Я.Данилевского.
[xxxix] [xl] Отношение Толстого к Данилевскому, как оно выражено в «Анне
Карениной», уже весьма критично. К.А.Жуков небезосновательно отметил некоторое
сходство в изображении Сергея Ивановича Кознышева с Данилевским: «Например, о
книге “Опыт обзора основ и форм государственности в Европе и в России”
сообщается, что ее появление было встречено гробовым молчанием. На наш взгляд, есть
основания видеть в этом эпизоде определенную параллель с тем, что первое
отдельное издание книги Н.Я.Данилевского “Россия и Европа” (1871 г.) не имело никакого успеха “в обществе”, причем – не только по выходе в свет, но и в
последующие годы: 1200 экземпляров этого издания были распроданы лишь через 15
лет». [xli] [xlii] Это сходство могло бы показаться случайным, если бы не
сходство заглавий: «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические
отношения славянского мира к германо-романскому» и «Опыт обзора основ и форм
государственности в Европе и в России» (курсив мой – С.К.).
В
то же время, как показано в статье Г. Абе и К.А.Жукова, одним из прототипов
Голенищева, которого Вронский встречает в Италии и который сообщает тому, что
пишет «вторую часть Двух Начал <…> Она будет гораздо обширнее и захватит
почти все вопросы. У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии,
— начал он длинное, горячее объяснение» (19, 29), был К.Н.Леонтьев.
Исследователи весьма обоснованно предполагают, что речь здесь идет о труде
Леонтьева «Византизм и славянство». [xliii] [xliv] К этому можно добавить, , что
фамилия персонажа «Голенищев» почти целиком анаграмматична по отношению к:
«Константин Леонтьев». [xlv] [xlvi]
Далее
Г. Абе и К.А.Жуков ставят вопрос о том, когда Толстой мог познакомиться с
«Византизмом и славянством»: «”Итальянские главы” романа были напечатаны в
апрельском номере “Русского вестника” за 1876 г. Известно, что Толстой работал над ними в Ясной Поляне в марте – апреле 1876 г. ”Византизм и славянство” был опубликован в “Чтениях в Обществе истории и древностей российских”, т.3, в январе 1876 г. или даже позже (том 4 появился не раньше марта 1876 г.). [xlvii] [xlviii] <…>
Существует, следовательно, только слабая теоретическая возможность, что Толстой
видел “Византизм и славянство” в печати, работая над итальянскими главами
романа “Анна Каренина” в апреле и вообще когда-либо. Представляется более
вероятным, что Толстого заставил вспомнить одну из многочисленных его бесед с
Павлом Голохвастовым в Ясной Поляне в конце августа 1874 г. леонтьевский “Одиссей”. В самом деле, одна из этих бесед могла быть размышлением о двух
принципах, “византинизме и славянстве”, из очерка Константина Леонтьева, и о
самом его авторе».[xlix] [l]
Однако
был ли Толстой знаком с «Византизмом и славянством» в период написания
«итальянских глав» «Анны Карениной», в которых изображен Голенищев, не так уж
существенно. Гораздо важнее, был ли он знаком с ними во время работы над
восьмой частью романа. А вот эта вероятность чрезвычайно велика. И она в
гораздо большей степени, чем какие-либо другие обстоятельства, подтверждает
общий вывод исследователей: «можно с уверенностью утверждать, что связь между
идеями Леонтьева о “нашем болгаробесии”, с одной стороны, и взглядом Толстого
на “сербское безумие”, которое существовало в России накануне войны с Турцией, с
другой, была. Оба выражения принадлежат соответственно Леонтьеву и Толстому.
Само собой разумеется, что Толстой ни в коем случае не усвоил круг идей, выраженных
в “Византинизме и славянстве” Леонтьева. Но в этом конкретном случае можно
видеть общее настроение, которое объединило их обоих. И умонастроением, которое
было вполне неблагоприятным по отношению к панславизму, Толстой мог, хотя и
непрямо, быть обязан Леонтьеву. Очевидно, что такая эмоциональная основа могла
способствовать выработке его собственных оригинальных, хотя внешне весьма
сходных, идей. Важно то, что Толстой мог ознакомиться с леонтьевской критикой
славянофильства в период работы над восьмой частью “Анны Карениной”, и, таким
образом, резкая непримиримость Левина по славянскому вопросу, по-видимому, находила
свои основания не в последнюю очередь в антагонистической по отношению к общему
мнению позиции Леонтьева». [li] [lii] Получается, таким образом, любопытная
общая картина. Идейные расхождения авторов «Дневника писателя» и «Анны
Карениной» предопределены в значительной степени историософскими основами этих
сочинений: в первом случае это преимущественно Данилевский, а во втором отчасти
Леонтьев. 
В
заключение хотелось бы подчеркнуть, что «Дневник писателя» Достоевского
проникнут острым чувством сострадания к тому, что перенесли в 1876-1877 годах
южные славяне и в первую очередь болгары. Тем не менее, историософская
концепция Достоевского, разумеется, отмечена некоторыми крайностями. Вскоре
почувствовав это сам, Достоевский в Пушкинской речи 1880 года от некоторых из
них отказался. Н.О.Лосский писал даже о «горьком разочаровании» Достоевского в
отношении основных тезисов историософии Данилевского. [liii] [liv] Как отметил
А.В.Ефремов, в Пушкинской речи Достоевский высказал глубочайшее расхождение с
основной идеей «России и Европы»: «По сути, незадолго до смерти, писатель
вернулся к мысли о мессианском назначении России, смысл которого – в стремлении
“внести примирение в европейские противоречия, уже окончательно указать исход
европейской тоске в своей русской душе, всечеловеческой и воссоединяющей, вместить
в нее с братскою любовью всех наших братьев, а, в конце концов, может быть, и
изречь окончательное слово великой, общей гармонии братского окончательного
согласия племен по Христову евангельскому закону”. Великую миссию соборного
единения человечества Россия сможет выполнить потому, что “для настоящего
русского Европа и удел всего арийского племени так же дорога, как и удел своей
родной земли, потому, что наш удел и есть всемирность” (26, 148, 147). Таким
образом, Достоевский фактически отказался не только от политического
панславизма, но и от его основного историософского положения – “теории
культурно-исторических типов” Данилевского». [lv] [lvi] 
Чрезмерность
своего увлечения панславистскими настроениями Достоевский осознал, по-видимому,
не столько под влиянием Толстого, сколько под воздействием самого хода
исторических событий и освещения их в русской журналистике и литературе, в
частности, в творчестве таких, например, писателей, как Глеб Успенский с его
очерками «Из Белграда» или Всеволод Гаршин с его знаменитыми рассказами. [lvii]
[lviii] Тем самым он в значительной степени снял свои резкие расхождения с
Толстым по вопросу о Балканской войне.
Список литературы
 [i]
Жданов В. Творческая история «Анны Карениной»: Материалы и наблюдения. М., 1957.
С. 111.
[ii]
Жданов В. Творческая история «Анны Карениной»: Материалы и наблюдения. М., 1957.
С. 111.
[iii]
Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 90 т. М., 1935. Т. 19. С. 352. Далее ссылки на
произведения и письма Л.Н.Толстого даются в тексте по этому изданию (М., 1928 —
1958) с указанием номера тома и страницы арабскими цифрами в скобках. 
[iv]
Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 90 т. М., 1935. Т. 19. С. 352. Далее ссылки на
произведения и письма Л.Н.Толстого даются в тексте по этому изданию (М., 1928 —
1958) с указанием номера тома и страницы арабскими цифрами в скобках. 
[v]
См., например, одну из последних работ на данную тему: Кириченко О. Славянский
вопрос в романе Л.Н.Толстого «Анна Каренина» // Русская филология. 18. Сб.
научных работ молодых филологов. Тарту, 2007. С.58.
[vi]
См., например, одну из последних работ на данную тему: Кириченко О. Славянский
вопрос в романе Л.Н.Толстого «Анна Каренина» // Русская филология. 18. Сб.
научных работ молодых филологов. Тарту, 2007. С.58.
[vii]
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 24. С.111. 
[viii]
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 24. С.111.
[ix]
Цит. по: Гусев Н.Н. Жизнь Льва Николаевича Толстого. Л.Н.Толстой в расцвете
художественного гения (1862-1877). М., 1927. С.264.
[x]
Цит. по: Гусев Н.Н. Жизнь Льва Николаевича Толстого. Л.Н.Толстой в расцвете
художественного гения (1862-1877). М., 1927. С.264.
[xi]
В этих словах, впрочем, очевидно, имеется в виду не столько сама война, сколько
ура-патриотическая шумиха по поводу нее в русской печати.
[xii]
В этих словах, впрочем, очевидно, имеется в виду не столько сама война, сколько
ура-патриотическая шумиха по поводу нее в русской печати
[xiii]
См.: Порочкина И.М. Л.Н.Толстой и славянские народы. Литературно-эстетические и
социально-философские взаимосвязи второй половины XIX – начала XX века. Л., 1983.
С.31-47.
[xiv]
См.: Порочкина И.М. Л.Н.Толстой и славянские народы. Литературно-эстетические и
социально-философские взаимосвязи второй половины XIX – начала XX века. Л., 1983.
С.31-47.
[xv]
См. также: Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1870 по
1881 год. М., 1963. С. 368. 
[xvi]
См. также: Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1870 по
1881 год. М., 1963. С. 368. 
[xvii]
Шемякин А.Л. Смерть графа Вронского. М., 2002. С. 49.
[xviii]
Шемякин А.Л. Смерть графа Вронского. М., 2002. С. 49.
[xix]
В статье из «Записок отшельника» «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой»
(Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем. СПб., 2007. Т.8. Кн. 1. С.297-315).
[xx]
В статье из «Записок отшельника» «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой»
(Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем. СПб., 2007. Т.8. Кн. 1. С.297-315).
[xxi]
Шемякин А.Л. Смерть графа Вронского. С. 49. 
[xxii]
Шемякин А.Л. Смерть графа Вронского. С. 49.
[xxiii]
Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. IY изд. М.; Л., 1978. Т.6. С.69. 
[xxiv]
Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. IY изд. М.; Л., 1978. Т.6. С.69. 
[xxv]
Журналист суворинского «Нового времени» Алексей Ксюнин, побывав в Ясной Поляне
сразу после похорон Толстого, записал разговор с вдовой: « — Вы, вероятно, не
знаете, — говорит Софья Андреевна, — ведь Лев Николаевич хотел идти в ряды
армии в турецкую войну. «Вся Россия там, я должен идти». — Каких только трудов
стоило уговорить его остаться, объяснить, что своим пером он может принести
большую пользу России…» (Ксюнин А. Уход Толстого. СПб., 1911. С. 36).
[xxvi]
Журналист суворинского «Нового времени» Алексей Ксюнин, побывав в Ясной Поляне
сразу после похорон Толстого, записал разговор с вдовой: « — Вы, вероятно, не
знаете, — говорит Софья Андреевна, — ведь Лев Николаевич хотел идти в ряды
армии в турецкую войну. «Вся Россия там, я должен идти». — Каких только трудов
стоило уговорить его остаться, объяснить, что своим пером он может принести
большую пользу России…» (Ксюнин А. Уход Толстого. СПб., 1911. С. 36).
[xxvii]
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 25. С. 220.
[xxviii]
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 25. С. 220.
[xxix]
Волгин И.Л. Нравственные основы публицистики Достоевского («Восточный вопрос в
«Дневнике писателя») // Известия Академии наук СССР. Серия лит и яз. Т. XXX. Л.,
1971. С.312
[xxx]
Волгин И.Л. Нравственные основы публицистики Достоевского («Восточный вопрос в
«Дневнике писателя») // Известия Академии наук СССР. Серия лит и яз. Т. XXX. Л.,
1971. С.312
[xxxi]
Там же. С. 314.
[xxxii]
Там же. С. 314.
[xxxiii]
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 111.
[xxxiv]
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 111.
[xxxv]
Ефремов А.В. Данилевский и Достоевский. Футурология панславизма и национальный
мессианизм // Российский консерватизм в литературе и общественной мысли XIX
века. М., 2003. С. 61-82; Анджей де Лазари. В кругу Федора Достоевского.
Почвенничество. М., 2004. С. 93-101; Анджей де Лазари. В кругу Федора
Достоевского. Почвенничество. М., 2004. С. 93-101; Сараскина Л. Идейный
парадокс о славянской цивилизации и Константинополе. Версии Достоевского и
Данилевского // Достоевский в созвучиях и притяжениях (от Пушкина до
Солженицына). М., 2006. С. 95-117; Прийма И.Ф. Европа и южные славяне в
«Дневнике писателя» Ф.М.Достоевского // Цивилизационный процесс и
взаимодействие национальных культур в Европе: место и роль славянства.
Материалы Международной научной конференции 30 мая 2006 года. СПб., 2006. С.
69-75.
[xxxvi]
Ефремов А.В. Данилевский и Достоевский. Футурология панславизма и национальный
мессианизм // Российский консерватизм в литературе и общественной мысли XIX
века. М., 2003. С. 61-82; Анджей де Лазари. В кругу Федора Достоевского.
Почвенничество. М., 2004. С. 93-101; Анджей де Лазари. В кругу Федора
Достоевского. Почвенничество. М., 2004. С. 93-101; Сараскина Л. Идейный
парадокс о славянской цивилизации и Константинополе. Версии Достоевского и
Данилевского // Достоевский в созвучиях и притяжениях (от Пушкина до
Солженицына). М., 2006. С. 95-117; Прийма И.Ф. Европа и южные славяне в
«Дневнике писателя» Ф.М.Достоевского // Цивилизационный процесс и
взаимодействие национальных культур в Европе: место и роль славянства.
Материалы Международной научной конференции 30 мая 2006 года. СПб., 2006. С.
69-75.
[xxxvii]
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 24. С.313.
[xxxviii]
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 24. С.313.
[xxxix]
Эйхенбаум Б.М. Очередные проблемы изучения Л.Толстого // Ленинградский
государственный ордена Ленина университет. 1819 – 1944. Труды юбилейной научной
сессии. Л., 1946. С.281-283.
[xl]
Эйхенбаум Б.М. Очередные проблемы изучения Л.Толстого // Ленинградский
государственный ордена Ленина университет. 1819 – 1944. Труды юбилейной научной
сессии. Л., 1946. С.281-283.
[xli]
Жуков К.А. Восточный вопрос в историософской концепции К.Н.Леонтьева. СПб., 2006.
С. 102. Впрочем, К.Н.Леонтьев в «Анализе, стиле и веянии» сопоставлял Кознышева
с другим деятелем славянофильства: «в эпилоге Кознышев играет столь же активную
роль, как Ив.С.Аксаков, когда генерал Черняев совершал свои военные подвиги в
Сербии» (Леонтьев К.Н. Анализ, стиль и веяние // Полн. собр. соч. и писем: В 12
т.Т. 8. Кн. 1. С.297-315).
[xlii]
Жуков К.А. Восточный вопрос в историософской концепции К.Н.Леонтьева. СПб., 2006.
С. 102. Впрочем, К.Н.Леонтьев в «Анализе, стиле и веянии» сопоставлял Кознышева
с другим деятелем славянофильства: «в эпилоге Кознышев играет столь же активную
роль, как Ив.С.Аксаков, когда генерал Черняев совершал свои военные подвиги в
Сербии» (Леонтьев К.Н. Анализ, стиль и веяние // Полн. собр. соч. и писем: В 12
т.Т. 8. Кн. 1. С.297-315).
[xliii] Gunji Abe, Konstantin Zhukov. On the roots of Eurasianism:
the epilogue of Leo Tolstoy’s “Anna Karenina” and “Bysantinism and Slavdom” of
Konstantin Leontiev // Studies in Language and Culture (University of Tsukuba). № 52. January 10, 2000. P.253.
[xliv] Gunji Abe, Konstantin Zhukov. On the roots of Eurasianism:
the epilogue of Leo Tolstoy’s “Anna Karenina” and “Bysantinism and Slavdom” of
Konstantin Leontiev // Studies in Language and Culture (University of Tsukuba). № 52. January 10, 2000. P.253.
[xlv]
Ср. свидетельство самого Толстого: «Я часто пишу с натуры. Прежде даже и
фамилии героев писал в черновых работах настоящие, чтобы яснее представлять
себе то лицо, с которого я писал. И переменял фамилии, уже заканчивая отделку
рассказа…» (цит. по: Жданов В. Творческая история «Анны Карениной»: Материалы и
наблюдения. М., 1957. С. 239). См. также: Жуков К.А. Восточный вопрос в
историософской концепции К.Н.Леонтьева. С. 104-105. 
[xlvi]
Ср. свидетельство самого Толстого: «Я часто пишу с натуры. Прежде даже и
фамилии героев писал в черновых работах настоящие, чтобы яснее представлять
себе то лицо, с которого я писал. И переменял фамилии, уже заканчивая отделку
рассказа…» (цит. по: Жданов В. Творческая история «Анны Карениной»: Материалы и
наблюдения. М., 1957. С. 239). См. также: Жуков К.А. Восточный вопрос в
историософской концепции К.Н.Леонтьева. С. 104-105. 
[xlvii]
Ср.: Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. СПб., 2005. Т. 7. Кн. 2.
С. 663. 
[xlviii]
Ср.: Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. СПб., 2005. Т. 7. Кн. 2. С. 663. 
[xlix] Gunji Abe, Konstantin Zhukov. On the roots of Eurasianism.
P.258.
[l] Gunji Abe, Konstantin Zhukov. On the roots of Eurasianism.
P.258.
[li] Ibid. P. 261.
[lii] Ibid. P. 261
[liii]
Лосский Н. О. История русской философии. М., 1991. С. 81.
[liv]
Лосский Н. О. История русской философии. М., 1991. С. 81.
[lv]
Ефремов А.В. Данилевский и Достоевский. С. 77-78.
[lvi]
Ефремов А.В. Данилевский и Достоевский. С. 77-78.
[lvii]
Я.С.Лурье замечал по поводу рассказа Гаршина «Четыре дня»: «Достоевский, вероятно,
читал этот рассказ, но никак не реагировал на него. Но Толстого размышления над
событиями балканской войны привели к полному разрыву со славянофильскими
идеями. “Одно из двух: славянофильство или евангелие”, – написал он Страхову
(51, 61-62)» (Лурье Я.С. После Льва Толстого. СПб., 1993. С. 34).
[lviii]
Я.С.Лурье замечал по поводу рассказа Гаршина «Четыре дня»: «Достоевский, вероятно,
читал этот рассказ, но никак не реагировал на него. Но Толстого размышления над
событиями балканской войны привели к полному разрыву со славянофильскими
идеями. “Одно из двух: славянофильство или евангелие”, – написал он Страхову
(51, 61-62)» (Лурье Я.С. После Льва Толстого. СПб., 1993. С. 34).
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/