И.Э. Бабель:
Человек в огне гражданской войны и революции.
«Писатель и революция
1917г.«, »Интеллигенция и революция» — эти темы кажутся сегодня
использованными и устаревшими. А, между тем, они не получили еще своего исследователя,
способного оценить их не с позиции политического обозревателя, а отстранено и
не путая эстетику с политической злободневностью.

Эта проблема изначально подразумевала два выхода: или писатель принимал
революцию и автоматически становился ее верным псом и певцом, или не принимал,
в результате чего оказывал ей явное или тайное сопротивление. Но обе эти модели
диктуют писателю только вариант его поведения на политической арене, абсолютно
не предусматривая многочисленные метаморфозы в зоне культуры. Поэтому ударение
во взаимоотношениях писателя с последней русской революцией всегда делалось
исключительно на политически спекулятивном моменте; вся культурология
отбрасывалась или в лучшем случае была на самом дальнем плане.

Здесь опять же присутствует типичная для русской культурной традиции путаница
эстетики и морали. Писатель всегда ждет от мощного политического события
эстетического взрыва и обжигается на чудовищных моральных последствиях.
«Слушать музыку революции» всегда опасно; она завораживает, но в итоге
дает слишком сильные звуковые эффекты.

Семнадцатый год разбудил и юридически оформил колоссальный всплеск насилия,
сделав его движущей силой отечественной культуры на много лет вперед. И эта
уникальная ситуация позволяет сравнить творчество классиков двадцатых годов с
культурными жестами представителей мировой культуры.
Революция
– слишком огромное по своим масштабам событие, чтобы не быть отраженным в
литературе. И лишь считанные единицы писателей и поэтов, оказавшиеся под ее
влиянием, не коснулись этой темы в своем творчестве.
  
Надо также иметь в виду, что Октябрьская революция – важнейший этап в истории
человечества – породила в литературе и искусстве сложнейшие явления.
   Много бумаги было исписано в ответ на революцию и
контрреволюцию, но лишь немногое, что вышло из-под пера творцов рассказов и
романов, смогло  в полной точности  отразить все то, что двигало народом в
столь трудные времена и именно в том направлении, в котором нужно было
наивысшим постам, не имеющим единого лица. Также не везде описана моральная
ломка людей, попавших в наитруднейшее положение зверя революции. А тот, кто
возбудил, развязал войну… Разве им стало лучше? Нет! Они тоже оказались в руках
того чудовища, которое они сами же и породили. Эти люди из  высшего света, цвет
всего русского народа – советская интеллигенция. Они подверглись тяжелейшим
испытаниям со стороны второй, большей части населения страны, перехватившим
прогресс, дальнейшее развитие войны. Некоторые из них, особенно молодые люди,
сломались…
   Многие писатели использовали различные приемы воплощения и передачи
всех своих мыслей по поводу революции в полном объеме и в той форме, которую
они сами испытали, будучи в самих центрах гражданской войны.
   Одним из известных революционных писателей оказался
И.Э. Бабель. 
   И.Э. Бабель очень, очень сложный в человеческом и литературном
понимании. Он подвергался гонению еще при жизни. Складывается такое
впечатление, что и после его смерти вопрос о произведениях, созданных им, до
сих пор не разрешен. 
Это летопись будничных злодеяний, 
которая теснит меня неутомимо,
  
как    порок   сердца.
“Россия, — проговорил он 
под столом и забился, — Россия…” 

И. Бабель 


В 20—30-е годы Исаак
Эммануилович Бабель по праву считался одним из ведущих писателей России. О его
прозе были написаны десятки статей. Самые ранние рассказы Бабеля одобрил и
помог опубликовать сам М. Горький. Это было в 1916 году, но потом наступила
долгая пауза.

В годы гражданской войны Бабель под чужой фамилией идет воевать в Конармию
Буденного. Его первые рассказы о Конармии вызвали бурную отрицательную реакцию
самого Буденного. Это и неудивительно: уже тогда нарождался стиль воспевания
побед большевиков и различных их свершений, критика была недопустима.

Итак, Бабеля его собственный командарм обозвал так: “… дегенерат от
литературы Бабель оплевывает художественной слюной классовой ненависти”
конармейцев. Но опять помог М. Горький, который знал цену таланту этого
писателя. Возражая Буденному, М. Горький очень высоко оценил бабелевскую
“Конармию” и даже сказал, что писатель изобразил героев своей книги красочней,
“лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев”. Но мы знаем, что Горький сам вступил
в конфликт с тоталитарным режимом Сталина, и 
52 
Бабель потерял последнюю защиту. В 1939 году Бабель был арестован и вскоре
погиб в сталинских застенках.

Во времена так называемой “хрущевской оттепели” о Бабеле вновь заговорили.
Вышла его книга “Избранное”. Но официальная литературная реабилитация Бабеля
шла медленно. “Оттепель” закончилась, и писатель вновь подвергся резкой
критике, в стиле буденновской, но теперь ему вменяли в вину антинаучные взгляды
и концепции.

В чем же состояли его так называемые антинаучные взгляды? Мне кажется, прежде
всего в том, что советская цензура той поры отодвигала в тень произведения о
революции и гражданской войне тех писателей, которые откровенно говорили о
своей эпохе. Пока советские цензоры старались как-то замолчать имя Бабеля, в
1973 году в ГДР вышло двухтомное собрание его сочинений, а в 79-м в США — однотомник
на русском языке “Забытый Бабель”.

Сейчас, когда русскому читателю полностью возвращено творческое наследие этого
замечательного писателя, мы видим, как были не правы те, кто обвинял его в
измене собственному народу.

Во всех своих произведениях о революции и гражданской войне Бабель обличал
несправедливые обвинения, стоившие жизни многим неповинным людям, настигшие и
его самого. Герои Бабеля во всех ситуациях старались избежать кровопролития. В
одной из новелл “Конармии” главный герой перед атакой специально вынимает
патроны из нагана, чтобы не убить человека. Боевые товарищи не понимают его и
начинают ненавидеть. И. Бабель талантливо развивал гуманистические традиции
классической русской литературы, в которых жизнь и счастье человека всегда
преобладают над другими ценностями.
В 1920 г. Бабель добровольно вступил в ряды Первой Конной
армии и отправился на фронт. Основываясь на своих непосредственных
впечатлениях, он написал цикл рассказов “Конармия”, работая в качестве
корреспондента газеты «Красный кавалерист» под псевдонимом К. Лютов в первой
Конной армии. Роман И.Э. Бабеля «Конармия» — это ряд казалось бы не связанных
между собой эпизодов, выстраивающихся в огромные мозаичные полотна. В них
писатель показывает ужасы гражданской войны: жестокость, насилие, разрушение
старой культуры. В этот процесс вовлечены простые люди — казаки, конармейцы — и
представители интеллигенции. В «Конармии», несмотря на ужасы войны, показана
свирепость тех лет, — вера в революцию и вера в человека. Искусство Исаака
Бабеля рисует в произведении безжалостную, слегка прикрытую своеобразным черным
юмором панораму чувств народных масс и красноармейцев. Следует отметить, что
действие книги разворачивается на Украине и в Польше, но все упоминаемые ниже
персонажи русские. Повествование ведется от лица Кирилла Васильевича Лютова,
который говорит о себе: “Я окончил юридический факультет и принадлежу к так
называемым интеллигентным людям”. Лютов глубоко одинок. Он, образованный
человек, знающий языки, наделенный чувством прекрасного, попадает в среду, в
которой “режут за очки”. Его не хотят принимать, пока он не совершит убийство
(пусть это убийство гуся, но для интеллигента оно — трагедия). Только после
расправы с гусем Лютов сливается с массой красноармейцев, сказавших о нем:
“Парень нам подходящий”. Но это лишь видимость. Он все равно чужой среди них.
Он не может заставить себя отрешиться от заповедей морали. Осквернение церквей,
насилие над женщинами, жестокость по отношению к пленным — все это болью
отзывается в его душе. Он никогда не превратится в одного из них, не станет
точно таким, как Василий Курдюков, хладнокровно описавший убийство собственного
отца, или Афонька Вида, бестрепетно застреливший раненого Долгушова. Чтобы
вести себя, как эти люди, надо так же мало знать и не иметь понятия о
нравственном законе. 
Лютов не единственный интеллигент в “Конармии”. Сражаясь
в Польше, герои книги постоянно сталкиваются с местным населением — поляками и
евреями. Еврейская культура особенно много значит для Бабеля, знавшего ее с
детства. Большинство евреев, изображенных в “Конармии”, образованные,
оберегающие свою культуру и традиции люди.

По словам Н. Берковского: «Конармия» — одно из значительных явлений в
художественной литературе о гражданской войне».
  
Идея этого романа – выявить и показать все изъяны революции, русской армии и
безнравственность человека.
   Автор рисует пронзительно-тоскливое 
одиночество человека на войне. И.Э. Бабель, увидев в революции не только силу,
но и «слезы и кровь», «вертел» человека так и этак, анализировал его. В главах
«Письмо» и «Берестечко» автор показывает разные позиции людей на войне. В
«Письме» он пишет о том, что на шкале жизненных ценностей  героя, история о
том, как «кончали» сначала брата Федно, а потом папашу, занимает второе место.
В этом заключается протест самого автора против убийства. А в главе
«Берестечко» И.Э. Бабель старается уйти от реальности, потому что она
невыносима. Описывая характеры героев, границы между их душевными состояниями,
неожиданные поступки, автор рисует бесконечную разнородность действительности,
способность человека одновременно быть возвышенным и обыденным, трагическим и
героическим, жестоким и добрым, рождающим и убивающим. И.Э. Бабель мастерски
играет переходами между ужасом и восторгом, между прекрасным и ужасающим.
   За пафосом
революции автор разглядел ее лик: он понял, что революция — это экстремальная
ситуация, обнажающая тайну человека. Но даже в суровых буднях революции
человек, имеющий чувство сострадания, не сможет примириться с убийством и
кровопролитием. Человек, по мнению И.Э. Бабеля, одинок в этом мире. Он пишет о
том, что революция идет «как лава, разметая жизнь» и оставляя свой отпечаток на
всем, чего коснется. И.Э. Бабель ощущает себя «на большой непрекращающейся
панихиде». Еще ослепительно светит раскаленное солнце, но уже кажется, что это
«оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова», и «нежный свет»,
который «загорается в ущельях туч», уже не может снять тревожного беспокойства,
потому что не просто закат, а «штандарты заката веют над нашими головами…»
Картина победы на глазах приобретает непривычную жестокость. И когда вслед за
«штандартами заката» автор напишет фразу: «Запах вчерашней крови и убитых
лошадей каплет в вечернюю прохладу», — этой метаморфозой он если не опрокинет,
то, во всяком случае, сильно осложнит свой первоначальный торжествующий запев.
Все это подготавливает финал, где в горячем сне рассказчику видятся схватки и
пули, а наяву спящий сосед–еврей оказывается мертвым, зверски зарезанным
поляками стариком.
В. Полянский отмечал, что в «Конармии», как и в «Севастопольских
рассказах» Л. Толстого, «героем в конце концов является «правда»… поднявшейся
крестьянской стихии, поднявшейся на помощь пролетарской революции, коммунизму,
хотя бы и своеобразно понимаемому».
   «Конармия» И.Э. Бабеля в свое время вызвала
огромный переполох в цензуре, и, когда он принес книгу в Дом печати, то,
выслушав резкие критические замечания, спокойно произнес: «Что я видел у
Буденного – то и дал. Вижу, что не дал я там вовсе политработника, не дал вообще
многого о Красной Армии, дам, если сумею, дальше»…   
Как было сказано, автор не
оставлял без внимания в своем творчестве такие проблемы, как национальный
вопрос. В рассказе “Гедали” мы видим человека, который ни в каких
обстоятельствах не может отказаться от своих национальных традиций: “Революция
— скажем ей “да”, но разве субботе мы скажем “нет”?” Революция не принесла ему
и другим евреям ничего, кроме новых бед: “И вот мы все, ученые люди, мы падаем
на лицо и кричим на голос: горе нам, где сладкая революция?..” Герой рассказа
Исаака Бабеля – старый Гедали высказывает такое пожелание: «И я хочу
Интернационала добрых людей, я хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы
ей паек по первой категории». На что главный герой произведения – Кирилл Лютов
— отвечает ему, что Интернационал «кушают с порохом и приправляют лучшей
кровью».

Сам Гедали это отлично понимает. Он видит, что и белые, и красные несут с собой
зло, разруху, горе, разрушения. А в его представлении «революция – это хорошее
дело хороших людей. И тогда герой задает вопрос: «Кто же скажет Гедали, где
революция и где контрреволюция». Где сладкая революция?» Он хочет простого
спокойствия, ясности. Чтобы у него не отнимали любимый граммофон, а в ответ
получает: «Я стрелять в тебя буду…и я не могу не стрелять, потому что я –
революция». Гедали понять очень легко: люди, воюющие друг против друга,
одинаково жестоки с мирным населением, а ему хочется, чтобы вокруг него жили
добрые, мирные и отзывчивые люди.

На мой взгляд, в тех условиях и в то время это было невозможно. Шла война,
самая абсурдная по своей сущности, когда брат идет на брата, сын – на отца. И
как же с оружием в руке, переступая через мертвых, можно построить добрый и
справедливый мир, объединяющий людей разных национальностей? 
Его нельзя построить, ведь это совершенно разные культуры, представления о
мире, разные уклады жизни.

И еще одна особенность: Гедали вовсе не нужны высокие революционные идеалы и
цели, ему нужна спокойная, мирная и сытая жизнь. И таких, как он, много.

И сам автор считает «Интернационал добрых людей» невозможным, поэтому он
называет Гедали «основателем несбыточного Интернационала».
Своим рассказом Их было
девять автор словно выражает мысль: на войне нет победителей, напротив, здесь
все побеждены. Побеждены те, кого убили, поражены те, кто убивал, потому что
след совершенного убийства будет лежать на них всю жизнь, и каждый выстрел
будет убивать не только человека, но и часть души. В этом и заключается самое
ужасное, губительное влияние войны погребение душ солдат. Поэтому автор и
пишет: Я ужаснулся множеству панихид, предстоящих мне . В самом названии Бабель
закладывает определенный смысл. Их было девять+ Кого их? Солдат, приказчиков,
пленных? Автор намеренно и пишет о них как об однородной группе людей, но делает
он это не руководствуясь политикой антисемитизма, а стремясь обособить каждого
человека. Из девяти убитых читатель знает лишь одного, стоящего под четвертым
номером Адольфа Шульмейстера, лодзинского приказчика, еврея . А кто они —
остальные восемь человек? Да и восемь ли? Ведь восьмерых убили только в этот
день, а сколько их сложило головы под смертоносным прицелом? И не
сосчитать,наверное. Поэтому Бабель и использует местоимение их , осталяя образ
пленных загадочных для читателя. Тему рассказа можно определить как
убийственная сила войны, действие ее на человека. Идея рассказа состоит в том,
чтобы подчеркнуть это множество панихид , может быть, открыть глаза всем людям
и попытаться спросить: А ради чего все это? Мириады пчел отбивали победителей и
умирали у ульев . Они боролись за себя, за свой дом, за свою большую семью, и
единая цель сплочала их. А когда люди хладнокровно убивают друг друга это что?
Это даже не борьба, не война. Это истребление ближних. В рассказе есть
своеобразный рефрен: Девяти пленных нет в живых. Я знаю это сердцем. Ээта мысль
повторяется в начале, в середине и в конце произведения, тем самым охватывая
все его части одной,. Словно пульсирующей в мозгу мыслью. Эти слова становятся
главными для автора. Его герой повествователь переживает за убитых. Но что
может сделать он, если взводный командир Голов, убивая человека, возвращает
себе улыбку облегчения и покоя , словно такие действия можно назвать великими,
героическими? В рассказе, кроме повествователя, есть и другие герои, чьи характеры
автор раскрывает с помощью портретных зарисовок, диалогов, их поступков. Так
юноша с вьющимися баками,. со спокойными глазами снисходительной юности
олицетворяет идею тщетности войны,. Потому что юность смотрит на все другими
глазами. И не важно, проиграем мы или нет, — значительно другое: сохраним ли мы
главное богатство человека. Голов, взводный командир, в рассказе
противопоставлен повествователю. Если для последнего убить это лишить жизни,
совершить грех, непростительный поступок, то для Голова убийство оборачивается
лишь хладнокровным исполнением приказа. Полярность этих двух образов
проявляется и в диалогах, в их отношениях, во фразах. Голов говорит с
ненавистью о том, что рассказчик смотрит на свет сквозь свои очки. Возможно,.
Тот действительно видит мир сквозь призму человеческих чувств, тех же, что и в
мирное время, а , по Голову, на войне так нельзя. Он приспособлен к войне:
научился доставать у пленных одежду, стрелять, убивать. Его натура, наверное,
очень сильно поддалась влиянию войны. Голов уже не человек. Он солдат. И в это
понятие можно вкладывать не только бойцовские качества, но и превращение
человека в один винтик в механизме армии и не более того. Автор использует еще
один диалог для выражения мыслей своих героев. Он происходит между рассказчиком
и пленным евреем Шульмейстером. Читатель узнает, что друг с другом общаются два
еврея. С той лишь разницей, что один офицер, а другой пленный, что один будет
убивать, а другой через считанные минуты умрет. Такой своеобразный герой
двойник нужен был автору, чтобы показать неизбирательность бича войны. Просто
умрут все: некоторые физически, другие нравственно. Если выходить на
лексический уровень, то можно отметить использование стилистически сниженных,
разговорных слов, которые создают гармонический фон для повествования ( дележку
делать , скидай барахло ). Кроме того, как всегда в разговорной речи, в
диалогах героев можно встретить инверсии, эллипсисы, которые не являются
художественными средствами, но создают гармоничную картину. В конце рассказа антитеза:
Я взял дневник и пошел в цветник, еще уцелевший. Там росли гиацинты и голубые
розы. Читатель видит резкий контраст между ужасами войны и изысканными голубыми
розами, растущими в цветнике, словно осколки прошлой беспечной жизни,
поселившимися средь моря войны.
Все рассказы у Бабеля
наполнены запоминающимися, яркими метаморфозами, отражая драматизм его
мировоззрения. И мы не можем не горевать о его судьбе, не сострадать его
внутренним терзаниям, не восхищаться его творческим даром. Его проза не выцвела
во времени. Его герои не потускнели. Его стиль по-прежнему загадочен и
невоспроизводим. Его изображение революции воспринимается как художественное
открытие. Он выразил свою позицию на революцию, стал «одиноким человеком» в
мире, который быстро меняется и кишит переменами. И мы видим, как гражданская
война чужда интеллигентному человеку. Это царство дикости, разрушение культуры
— и русской, и польской, и еврейской.