Выполнил: Морозов Алексей 11 “А”
Школа № 683
Спб 2003
Любовь
     То змейкой, свернувшись клубком,
                              
У самого сердца колдует,
                              
То целые дни голубком
                              
На белом окошке воркует,
                              
То в инее ярком блеснёт,
                              
Почудится в дреме левкоя…
                              
Но верно и тайно ведёт
                              
От радости и от покоя.
                              
Умеет так сладко рыдать
                              
В молитве тоскующей скрипке,
                              
И страшно её угадать
                              
В ещё не знакомой улыбке.
Есть
ценр, который сводит к себе весь остальной мир поэзии Ахматовой, оказывается её
основным нервом, её идеей и принципом. Это любовь. Стихия женской души
неизбежно должна была начать с такого заявления себя в любви. Герцен сказал
однажды как о великой несправедливости в истории человечества о том, что
женщина “загнана в любовь”. Вся ранняя лирика Ахматовой “загнана в любовь”.
  
“Великая земная любовь”- вот движущее начало всей её лирики. Именно она
заставила по- иному- реалистически увидеть мир. В одном из своих стихотворений
Ахматова назвала любовь “пятым временем года”. Из этого- то необычного, пятого,
времени увидены ею остальные четыре, обычные. В состоянии любви мир видится
заново. Обострены и напряжены все чувства. И открывается необычность обычного.
Человек начинает воспринимать мир с удесятирённой силой, действительно достигая
в ощущении жизни вершин. Мир открывается в дополнительной  реальности: “Ведь
звёзды были крупнее, Ведь пахли иначе травы”. 
  
В стихах Ахматовой много эпитетов, которые рождаются из слитного восприятия
мира, когда глаз видит мир неотрывно от того, что слышит в нём ухо; когда
чувства материализуются, а предметы одухотворяются. “В страсти раскалённой
добела”- скажет Ахматова. И она же увидит небо:
Жарко
веет ветер душный,
Солнце
руки обожгло.
Надо
мною свод воздушный,
Словно
синее стекло…
  
Стихи Ахматовой- не фрагментарные зарисовки, не разрозненные психологические
этюды: острота взгляда сопровождается остротой мысли. Велика их обобщающая
сила. Стихотворение может начаться как непритязательная песенка:
Я
на солнечном восходе
Про
любовь пою,
На
коленях в огороде
Лебеду
полю.
  
А заканчивается оно библейски:
Будет
камень вместо хлеба
Мне
наградой злой.
Надо
мною только небо,
А
со мною голос твой.
  
Личное(“голос твой”) восходит к общему, сливаясь с ним. И так всегда в стихах
Ахматовой. Грусть об ушедшем предстаёт как картина померкнувшего в этом
состоянии мира.
Он
весь сверкает и хрустит,
Обледенелый
сад.
Ушедший
от меня грустит,
Но
нет пути назад.
И
солнца бледный тусклый лик-
Лишь
круглое окно;
Я
тайно знаю, чей двойник
Приник
к нему давно…
  
Мандельштам имел основание ещё в 20-е годы написать: “…Ахматова принесла в
русскую лирику всю огромную сложность и психологичес-
кое
богатство русского романа 19-го века. Не было бы Ахматовой, не будь Толстого и “Анны
Карениной”, Тургенева с “Дворянским гнездом”, всего Достоевского и отчасти даже
Лескова.
Столько
просьб у любимой всегда!
У
разлюбленной просьб не бывает.
Как
я рада, что нынче вода
Под
бесцветным ледком замирает.
И
я стану- Христос помоги!- 
На
покров этот, светлый и ломкий,
А
ты письма мои береги,
Чтобы
нас рассудили потомки…
  
Но любовь в стихах Ахматовой отнюдь не только любовь- счастье, тем более  
благополучие.Часто, слишком часто это- страдания, своеобразная антилюбовь и
пытка, мучительный, вплоть до распада, до прострации, излом души, болезненный,
“декадентский”. Образ такой “больной” любви у ранней Ахматовой был и образом
больного предреволюционного времени 1910-х годов и образом больного и старого
мира.
Дал
Ты мне молодость трудную.
Сколько
печали в пути.
Как
же мне душу скудную
Богатой
Тебе принести ?
Долгую
песню, льстивая,
О
славе поёт судьба.
Господи!
я нерадивая,
Твоя
скупая раба.
Ни
розою, ни былинкою
Не
буду в садах Отца.
Я
дрожу над каждой соринкою,
Над
каждым словом глупца.
  
Любовь у Ахматовой почти никогда не предстаёт в спокойном пребывании. Чувство,
само по себе острое и необычайное, получает дополнительную остроту и
необычность, проявляясь в предельном кризисном выражении- взлёта или падения,
первой пробуждающей встречи или совершившегося разрыва, смертельной опасности
или смертной тоски. Потому же Ахматова так тяготеет к лирической новелле с
неожыданным, часто прихотливо капризным концом психологического сюжета и к
необычностям лирической баллады, жутковатой и таинственной (“Город згинул”,
“Новогодняя баллада”).
Город
згинул, последнего дома
Как
живое взглянуло окно…
Это
место совсем незнакомо,
Пахнет
гарью, и в поле темно.
Но
когда грозовую завесу
Нерешительный
месяц рассёк,
Мы
увидели: на гору, к лесу
Пробирался
хромой человек.
(Отрывок из стихотворения “Город згинул”)
Стихи
Ахматовой, и правда, часто грустны: они несут особую стихию любви- жалости.
Есть в народном русском языке, в русской народной песне синоним слова “любить”-
слово “жалеть”; “люблю”-“жалею”. Уже в самых первых стихах Ахматовой живёт не
только любовь любовников. Она часто переходит в другую, любовь- жалость, или
даже ей противопоставляется, или даже ею вытесняется:
О
нет, я не тебя любила,
Палима
сладостным огнём,
Так
объясни, какая сила 
В
печальном имени твоём.
Вот
это сочувствие, сопереживание, сострадание в любви- жалости делает многие стихи
Ахматовой подлинно народными, эпичными, роднит их со столь близкими ей и
любимыми ею некрасовскими стихами. И открывается выход из мира камерной,
замкнутой, эгоистической любви- страсти, любви- забавы к подлинно”великой
земной любви” и больше- вселюбви, для людей и к людям.
Любовь
у Ахматовой в самой себе несёт возможность саморазвития.
  
И может быть потому же почти от самых первых стихов вошла в поэзию Ахматовой
ещё одна любовь- к родной земле, к Родине, к России.
Мне
голос был. Он звал утешно,
Он
говорил: “Иди сюда,
Оставь
свой край глухой и грешный,
Оставь
Россию навсегда.
Я
кровь от рук твоих отмою,
Из
сердца выну чёрный стыд,
Я
новым именем покрою
Боль
поражений и обид”.
Но
равнодушно и спокойно
Руками
я замкнула слух,
Чтоб
этой речью недостойной
Не
осквернился скорбный дух.
“Замкнуло слух”- не от
искушения, не от соблазна, а от скверны. И отвергается мысль не только о
внешнем, скажем, отъезде из России, но и вероятность какой бы то ни было
внутренней эмиграции по отношению к ней. Это стихи 1917 года. А вот — 1922 года:
Не
с теми я, кто бросил землю
На
растерзание врагам,
Их
грубой лести я не внемлю,
Им
песен я своих не дам.
Такие стихи не были
эпизодическими эмоциональными всплесками. Это заявлялась жизненная позиция.
Недаром строки стихотворения 1922 года стали эпиграфом к стихам 1961 года- “Родная
земля”.
   Любовь к Родине у
Ахматовой не предмет анализа, размышлений.
Будет она- будет жизнь, дети,
стихи. Нет её- ничего нет. Вот почему Ахматова писала во время войны, уже
Великой Отечественной:
Не
страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не
горько остаться без крова,-
И
мы сохраним тебя, русская речь,
Великое
русское слово.
В
ощущении судьбы, которое появилось уже у ранней Ахматовой и которое стало одним
из главных залогов становления Ахматовой зре-
лой,
есть действительно замечательное свойство. Оно основано на исконной
национальной особенности- чувстве сопричастности миру, сопереживаемости с миром
и ответственности перед ним: моя судьба- судьба страны, судьба народа- история.
  
Анна Ахматова прожила долгую и счастливую жизнь. Как счастли-
вую?
Не кощунственно ли сказать так о женщине, муж которой был расстрелян и чей
подрасстрельный сын переходил из тюрмы в ссылку и обратно, которую гнали и
травили и на чью голову обрушивались бесконечные невзгоды, которая почти всегда
жила в бедности и в бедности умерла, познав, может быть, все лишения, кроме
лишения Родины- изгнания.
  
И всё же- счастливую. Она была- поэт: “Я не перестовала писать стихи. Для меня
в них- связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я
жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я
счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных”.