Маяковский о поэте и
поэзии.
Безусловно, каждый взявшийся за перо так или иначе
задумывался о смысле и цели своей деятельности. В русской поэтической традиции
с девятнадцатого века существовало два ответа на вопрос, чему служит искусство,
поэзия. Первый вариант ответа принадлежит Пушкину: искусство служит вечным
ценностям бытия, «служенье муз не терпит суеты», оно независимо от веяний
времени, насущных сиюминутных потребностей, категория пользы ему незнакома.
Второй вариант ответа дает Некрасов: «Я лиру посвятил народу своему». В
противопоставлении «поэт/гражданин», он выбирает гражданина, говоря, что поэзия
должна служить «великим целям века», века а не вечности. Поэзия двадцатого века
также ставила перед собой и пыталась отвечать на этот вопрос – вопрос о смысле
и цели искусства. Символисты видели в поэте избранника, осуществляющего связь
между вечностью, истиной, тайной и людьми, человека, наделенного особыми
способностями и несущего особую миссию, расплачивающегося за творчество ценой
утраты части души, ценой отказа от простого человеческого счастья. Акмеисты
видели в поэте Адама – первооткрывателя мира, дающего имена всему сущему. Иначе
относились к роли поэта футуристы. Поэт – это тот, кто своим творчеством
приближает будущее. И не в мистическом плане, а вполне конкретно. Именно такое
отношение к творчеству декларировал Маяковский.
С именем Маяковского прочно связано представление о поэте-новаторе.
Таких смелых радикальных изменений в поэзии не совершил ни один поэт 20века. А
ведь этот век бредит новаторством. Но оказалось, что новаторство подчиняется
общим закономерностям развития литературы и искусства.
Уже почти вековая «эпопея первооткрывательства» убеждает, что
возникновение новых художественных форм –сложный процесс, в котором прихотливо
пересекаются социальная атмосфера, мощь и характер таланта, литературные
взаимодействия, традиции и т.д. Однако сопоставление опыта Маяковского и его
современников приводит к мысли, что приживаются и оказывают влияние на 
дальнейшее развитие искусства прежде всего те открытия, которые отвечают
потребностям времени, способствуют утверждению его прогрессивных тенденций.
Тем и дорого нам творчество Маяковского, Блока, Есенина, что эти поэты
предпринимали поиски оздоровления поэзии и стремились слить свою судьбу с
судьбой народа. Маяковский сделал самый смелый и решительный шаг превратив
поэзию в активную участницу митингов, демонстраций, диспутов. Поэзия вышла на
площади, обратилась к колоннам демонстрантов.
На такие эксперименты превращения поэзии в оружие масс не отважился ни
один восхвалитель формального экспериментаторства. Но именно эти поиски средств
безотказного воздействия поэтического слова на сознание, чувство, действия масс
и составляют важную черту «творческой лаборатории» Маяковского. Поэт вспоминал
о традициях трубадуров и декламаторов. Но и характер, и назначение, и масштабы
совершенно им беспрецедентны.
В написанной в 1930 году автобиографии Маяковский говорит: «Я поэт.
Этим и интересен. Об этом и пишу». Кто такой поэт? О чем, зачем, как и для кого
он пишет? В чем сущность поэтического творчества?
В стихотворении «Нате!» мы читаем, что поэт – это тот, кто
противостоит толпе. Он — богач среди убогих душой:
Вот
вы, мужчина, у вас в усах капуста

Где-то
недокушанных, недоеденных щей;
Вот вы,
женщина, на вас белила густо,
Вы смотрите
устрицей из раковины вещей.
Он «грубый гунн» с «бабочкой сердца». Парадоксальной
сочетание, но другим поэт в волчьем мире быть не может, потому что толпа,
«стоглавая вошь», беспощадна ко всем, кто не такой как она. Удел всех
обладающих чувствующим сердцем в этом грубом мире – боль. И поэтому у поэта не
слова, а «судороги, слипшиеся комом». Он не похож на обывателей, но за это
несходство платит собственной душой. Бросая вызов окружающему миру, поэт
болезненно ощущает свое одиночество. Он готов отдать все сокровища своей души
«за одно только слово ласковое, человечье». Но у этого мира таких слов в
арсенале нет. «Безъязыкая улица», которой он мечтал дать язык, знает только
«идемте жрать» и «борщ». Именно таким – одиноким, нежным, и грубым одновременно 
— предстает в ранних стихах Маяковского облик поэта.
В стихотворении «А вы могли бы?» Маяковский впервые резко
обозначает свою творческую позицию. Не полутона и изящество тонких линий, а
краска, выплеснутая из стакана, не изысканная музыка блоковских «Арф и
скрипок», а ноктюрн «на флейте водосточных труб» – вот его поэтический арсенал.
Это стихотворение – своеобразный манифест поэта, стремящегося преобразить,
расцветить убогую «краску будня», чтобы сквозь мелочи обыденности увидеть нечто
большое: «на блюде студня» – «косые скулы океана», в «чешуе жестяной рыбы» с
вывески – сходство с женскими губами.
Революция обозначает новые оттенки в теме поэта и поэзии Маяковского. В
1918 году он пишет стихотворение «Приказ по армии искусств». Здесь в
самом названии важно прежде всего новое представление об искусстве как об
армии. Это совершенно новое определение искусства, которое для Маяковского
значимо. Важен и жанр – приказ (ослушание невозможно!)
Если армия, значит, бой. С кем? Против кого? За что? На эти вопросы
можно попытаться найти ответ в стихотворении. Бой против «старья» и в
искусстве, и, прежде всего, в жизни. Бой за нового человека, новый мир, новое
искусство. В самом начале стихотворения содержится призыв:
Товарищи!
На баррикады!
Баррикады
сердец и душ.
Если речь идет о «баррикадах сердец и душ», то значит, что новое
искусство должно стать оружием в этой войне прошлого и будущего.
Песня должна «громить вокзалы», приводить в движения колеса паровоза,
поднимать в бой полки настоящей армии: 
Все совдепы не
сдвинут армий,
Если марш не
дадут музыканты.
И поэтический арсенал футуриста не похож на изобразительные средства
старого искусства:
Улицы – наши
кисти.
Площади – наши
палитры.
Голос нового поэта – это песня и свист.
Не изящная звукопись, а неблагозвучные «эр, ша, ща» – вот его «хорошие буквы».
Его музыка – это невообразимое совмещение рояля и барабана, и обязательно,
«чтоб грохот был, чтоб гром». Арена нового искусства – улица. На улицу нужно
тащить рояли и барабаны, на улицу призваны идти «футуристы, барабанщики и
поэты». Это стихотворение – декларация нового искусства, искусства деятельного,
преобразующего, боевого, воюющего за новый мир, за сердца и души.
В стихотворении «Приказ №2 по армии искусства» поэт призывает:
Товарищи,
Дайте новое
искусство –
Такое,
Чтоб выволочь
республику из грязи.
Песня должна запустить шахты, вывести пароходы из доков, дать «уголь с
Дону», «нефть из Баку». Может ли искусство решать такие прикладные задачи? С
точки зрения Маяковского, может и должно. Но для этого оно должно стать
лозунгом, плакатом, сменить философский пафос на агитационный. Для него поэзия
– это род оружия.
Поэтическое слово должно не только донести до читателя мысль,
взволновать его, но и побудить к немедленному действию, смысл и суть которого –
построение нового мира. Поэзия оказывается оружием в великой войне прошлого и
будущего.
Эта же образная система и в более позднем стихотворении «Разговор
с фининспектором о поэзии». Стих – это бомба, кнут, знамя, пороховая бочка,
которая должна взорвать старый мир. Поэт – это рабочий, труженик, а не
избранник и не жрец, он должен делать самую трудную работу ради настоящего и
будущего.
Не об этом ли говорит Маяковский в оставшемся незавершенным вступлении
к поэме «Во весь голос» (1930)?
Стихи – это «старое, но грозное оружие». Поэт – «ассенизатор и водовоз,
революцией мобилизованный и призванный». Его стих придет в будущее как «в наши
дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима».
Показательна образная система этого стихотворения – «ассенизатор»,
«водовоз», «водопровод». Для всех этих слов есть общая смысловая категория –
«очищать». Поэт – это тот, кто очищает авгиевы конюшни мира от грязи.
Есть единственное, пожалуй, существенное
отличие в интерпретации темы поэта и поэзии в стихотворениях 1918-1921 годов от
более поздних. Ранние стихи оптимистичны. Лозунги, призывы, бодрость голоса и
духа, угроза по отношению к «несогласным» – вот их эмоциональный фон. В более
поздних стихах появляется нота горечи. Оказывается, что поэзия
–«пресволочнейшая штуковина», что поэтическое сердце острее переживает боль
непонимания и неудач, что приходится «себя смирять, становясь на горло
собственной песне». Смирять, чтобы лирическая нота не вырвалась из сердца,
которое осталось все таким же ранимым и нежным, как и 15-20 лет назад. И все-таки
поэту не кажется чрезмерной цена, которую он платит за то, чтобы быть нужным
«своей стране», быть на переднем крае битвы за новую жизни.
Но это – поэтическая декларация. В жизни все было трагичнее и страшнее.
В жизни приходилось, особенно в последние годы, доказывать свое  право
называться поэтом революции, в жизни приходилось становиться не только на горло
собственной песне, но и собственным убеждениям – например, вступать в РАПП, с
писателями которого у него не было ничего общего. В жизни приходилось смириться
с тем, что никто не пришел на его выставку, посвященную 20-летию творческой
деятельности.
Кто знает, может, именно эти трагические противоречия он и разрешил
выстрелом в сердце –ту самую «бабочку поэтиного сердца», о которой он говорил
еще совсем молодым?..
Его слово действительно полководец человечьей силы. Его
голос – голос эпохи.