«Тартюф» – пьеса большой
сатирической емкости и актуальности… Речь в ней шла об основном пороке
абсолютистского общества – о лицемерии. Лицемерие не просто один из
человеческих пороков, но порок, который в XVII веке стал знамением эпохи, сущностью абсолютистской
монархии. Оно выражал противоречие  между внешней народностью и внутренней
ложью, между фасадом здания и его внутренним содержанием[1].
Лицемер должен искусно
носить маску, должен стараться создать эффект добродетели[2].
Мольеру удалось поднять
образ  главного лицемера – Тартюфа —  до уровня типа огромной емкости,
художественной силы и непреходящего мирового значения.
Рисуя образ Тартюфа,
Мольер стремился показать крупным планом доминирующие, главенствующие черты его
характера, отвлекаясь от случайного и второстепенного. По собственному
признанию Мольера, он «пользовался для этой пьесы одними лишь резкими красками
и существенными чертами, по которым сразу можно распознать подлинного и
несомненного лицемера». Такова была задача построения сатирического образа –
сгущать нужные автору «резкие краски».
Тартюф резко подл на протяжение всей пьесы. Источник
этой подлости – чудовищное лицемерие, противоречие между «гласными действиями»
и «тайными страстями» (А. С. Пушкин)[3]».
«Для Тарюфа существенно, что он не только хитрый
жулик, карьерист, стяжатель, прикарманивающий состояние Оргона. Это также и
развратник, не умеющий совладать со своей чувственностью, прямо одержимый
похотью… Это к тому же и лицемер, прикидывающийся святошей, прикрывающий свое
настоящее лицо, свое плутовство и свою склонность к амурным интрижкам,
высоконравственными рассуждениями о небе, которое якобы руководит его
поведением. Это, кроме всего, и политический доносчик, организующий арест
Оргона…»[4].
«Причина этого – косность сознания Оргона, воспитанного
в подчинении авторитетам. Эта косность не дает ему возможности критически
осмыслить явления жизни и оценить окружающих его людей. Если Оргон все же
обретает здравый взгляд на мир после разоблачения Тартюфа, то его мать, старуха
Пернель, глупо благочестивая сторонница косных патриархальных взглядов, так и
не увидела подлинного лица Тартюфа.
Молодое поколение, представленное в комедии, которое
сразу разглядело подлинное лицо Тартюфа, объединяет служанка Дорина, давно и
преданно служащая в доме Оргона и пользующаяся здесь любовью и уважением. Ее 
мудрость, здравый смысл, проницательность помогают найти самые подходящие
средства для борьбы с хитрым проходимцем»[5].
«Формирование характера
главного героя  происходит не в объективной действительности, а в сознании
воспринимающих этот характер персонажей и в сознании зрителей. Сначала, в I и II актах, его образ двоится – это бродяга, грубоватый человек,
любящий хорошо поесть и выпить. Но в этих же актах Тартюфа на сцене нет, о нем
только рассуждают другие. В III
акте Тартюф появляется на сцене и здесь сначала ведет себя как ханжа, затем в
беседе с Эльмирой как соблазнитель, и в конце с Дамисом как лицемер, умеющий
уйти от возмездия.
Образ Тартюфа, таким
образом, на протяжение всей пьесы как бы непрерывно обогащается в своем
содержании, каждое новое открывающееся в нем качество не отменяет предыдущих, а
как бы наслаивается на них»[6].
«Тартюф у Мольера
представлен персонажем, обладающим недюжей силой ума. В нем интересна его
хитрость, его умение провести большинство людей, втереться к ним в доверие,
овладеть их мыслями, превратить их в свои орудия. Это враг особо опасный,
умеющий приспособиться к любым изменениям ситуации, принимать на себя любые
личины. Он подвижен, сообразителен, умеет быстро менять решения, мгновенно, в
зависимости от ситуации, превращаться в свою противоположность. С Дамисом,
когда тот застает его с Эльмирой, тотчас выдвигает на первый план свое
смирение, сейчас же соглашается с обвинениями, начинает предельно
самоунижаться.
Он надевает маску, предпочитая
играть роль»[7].
«В «Тартюфе» с дороги
главного действующего лица убраны все препятствия, необходимая обратная сторона
беспредельной наглости и лицемерия Тартюфа – беспредельная доверчивость Оргона,
его патологическая преданность Тартюфу. Откуда берется такая преданность?
Мольер ее не мотивирует, и это несущественно: такова гармоничная атмосфера для
развития главного характера. Оргон – более или менее замаскированная
условность, нужная для крайней гиперболизации главного характера. То же и с масками
слуг. Кроме главных героев, все – условный разряженный воздух, который дает
полную свободу главному герою»[8].
Вокруг только маски.
«Маска лицемера плотно
приросла к лицу Тартюфа; он ее приподнимает или срывает лишь в тех случаях,
когда ему трудно справиться с обуревающими его чувствами или когда дело идет о
спасении добычи, уплывающей из рук. Тартюф, призывающий  к умерщвлению плоти,
испытывает неудержимую страсть к Эльмире (совсем юная Мариана, обещанная ему в
жены, его нисколько не волнует, она представляет чисто деловой интерес). Рисуя
«любовную» сцену с Эльмирой, Мольер показывает Тартюфа с приподнятой маской.
Эта сцена построена с замечательном мастерством. Тартюф начинает ее совершенно
по-тартюфски. Его первые фразы пахнут ладаном, они напыщенны и гнусавы:
Пусть
благодать небес, источник всех щедрот,
Вам здравие
души и тела ниспошлет…
                                                                  
(III, 3)
Продолжая тартюфствовать, он пробует качество
обработки бархата, чтобы погладить колени молодой женщины; он не прочь с этой
же целью потрогать и кружева на ее шее. Но Эльмира ставит его на место,
отшучиваясь и давая понять, что атака всерьез не воспринимается. Более того –
Эльмира иронизирует над Тартюфом, лукаво посмеивается над его обманчивой святостью.
Тартюф невозмутимо выслушал шутку Дорины, но его оскорбила и уязвила насмешка
Эльмиры. Ему захотелось прямо-таки закричать, что о не «бестелесный ангел», а
человек как все. И он закричал об этом, отбросив личину. Между «тайными
страстями» и «гласными действиями» установилось временное соответствие. Из уст
Тартюфа вырывается поток взволнованных и горячих слов, звучащих подчас как
любовная элегия:
Вы для меня –
покой, отрада, упованье…
И всю мою
судьбу решает ваш ответ:
Я счастлив,
если «да», несчастлив, если «нет».
                                                                  
(III, 3)
Воспевая в религиозном экстазе красоту Эльмиры,
Тартюф, все более и более распаляясь и снова впадая в привычную колею
тартюфства, пытается склонить Эльмиру к измене, обещает сохранить это в полной
тайне, а раз будет соблюдена тайна, то честь Эльмиры останется незапятнанной.
Так низменный мотив похотливо интрижки вытесняет
тему религиозного поклонения красоте. Но вся сцена завершается взрывом: Дамис,
подслушивавший откровенные излияния святоши, неожиданно появляется перед ним и
угрожает разоблачением. Казалось бы, все пути к отступлению отрезаны: Тартюф
попался с поличным. Негодующий Дамис уличает его перед подоспевшим Оргоном.
Однако Тартюф не сдается. Он пускает в ход утонченное лицемерие христианского
самоуничижения. Опровергать Дамиса – значит допускать возможность проступка. Не
лучше ли покаяться в несовершенных грехах, приняв на себя и прегрешение Дамиса,
возведшего напраслину,  — ведь юноша не ведает, что творит! Не лучше ли
предаться самобичеванию, показав христианскую покорность и смирение. И Тартюф
неистово бичует себя:
Да, брат мой,
я злодей, гад, поношенье света,
Несчастная
душа, погрязшая во зле,
Последний
негодяй из живших на земле.
                      
                                     (III, 6)
И чем больше Тартюф неистовствует в своем покаянном
экстазе, тем больше Оргон убеждается в его святости. Ведь только ни в чем не
повинные люди могут так наговаривать на себя; виновные предпочли бы
оправдываться. На этот ход мысли и рассчитывал Тартюф.
Взбешенный «клеветой» Дамиса, Оргон изгоняет сына из
семьи, ополчившейся на Тартюфа. «Клевету» Дамиса Оргон рассматривает как часть
заговора против «святого».
Тартюф ничем не выдает своей радости по поводу
поражения Дамиса. Оставшись наедине с Оргоном, он жалуется, ноет, скулит: «Мне
так мучительно…Я словно весь в жару, не в силах говорить и, кажется, умру».
Такого рода фразы блестяще закрепляют тему «оскорбленной невинности» и вместе с
тем говорят об усталости, изнеможении лицемера: сцена публичного самобичевания
стоила ему  большого напряжения душевных сил. Опасность миновала полностью, но
в Тартюфе еще живет глухая тревога насчет будущего. Его окружают враги: «Меня
не любят здесь». Тартюф, испытывая Оргона, грозит покинуть его дом, но Оргон,
растроганный собственной решимостью, выказывает высшие знаки любви и
преданности. Именно сейчас, в минуты кризиса, он решает исполнить то, о чем
говорилось прежде в неопределенной форме: выдать дарственную на имущество и
удержать Тартюфа.
В разговоре с Клеантом (IV,
1) в полной мере проявилось могущество Тартюфа. Это была та высота, с которой
он низринулся в пропасть. Причиной для падения послужило второе, специально
подстроенное свидание с Эльмирой, происходившее на глазах у Оргона. Почему
осмотрительный и осторожный Тартюф отправился на роковую для него встречу?
Некоторые критики видят в этом натяжку, отступление от правды, нос такими
утверждениями нельзя согласиться. Падение Тартюфа продиктовано всем складом его
характера. Не в его правилах так быстро отступать от намеченной цели. Первая
неудача еще более распалила его. Он верил в себя, в магическую силу своего
красноречия, перед которым трудно устоять. Тем не менее Тартюф начинает эту
«любовную» сцену настороженно, с некоторой опаской. Он и верит Эльмире и
сомневается в ней. Его томит «мед сладостных слов» Эльмиры, но он настойчиво
требует реальных доказательств нежности.
Мольер мастерски изображает чувственный экстаз
сорвавшегося с цепи постника. Видя, как слабеет сопротивление Эльмиры (а она
виртуозно играет свою роль!), Тартюф с торжеством победителя, «раскрыв
объятия», приближается к Эльмире, та отходит в сторону, и он видит Оргона», —
такова авторская ремарка этой эффектной мизансцены. Пойманный в западню, Тартюф
мгновенно опускает маску и под ее защитой пытается снова загипнотизировать
Оргона испытанными фразами. Но гипноз уже не действует, прозревший Оргон больше
не верит «праведнику», резко обрывает его и гонит из дома. Тогда Тартюф меняет
тактику: он срывает с себя маску кротости. Великолепен этот переход от
увещеваний к открытым угрозам. Оргону несдобровать! 
…я
расправиться сумею с клеветою,
Отомстить за
небеса и в ступе истолочь
Тех, кто меня
грозит прогнать отсюда прочь.
                                                                 (IV,
7)
Развернутый финал насыщен действием, неожиданными
поворотами сюжета, яркими сценическими эффектами. Оргон узнает через Валера,
что он, как государственный преступник, будет с минуты на минуту схвачен
полицией; но путь к спасению перерезает Тартюф. 
Потише,
сударь мой! Куда вы так с разбега?
Вам недалекий
путь до нового ночлега,
И, волей
короля, я арестую вас.
Но Тартюф не был бы Тартюфом, если бы не придал
своей агрессии окраску миролюбия и даже жертвенности во имя короля и государства,
— ведь «он всегда умел рядить щеголевато бессовестность и подлость в то, что
свято». В ответ на возмущение Оргона, Дамиса, Клеанта, Эльмиры он коротко
замечает, что в данных обстоятельствах самым святым для него являются интересы
короля, которым может нанести тяжелый ущерб преступный Оргон. 
Тартюфу не терпится выполнить свой «долг» и увидеть
Оргона арестованным. Но его верноподданническое рвение не было оценено
монархом, который повелел арестовать не Оргона, а самого Тартюфа»[9].
            «Тартюф и Мольера
действует под маской «святоши», потому что реакция охотней всего прикрывалась
формой религиозной догматики; но цель драматурга была шире, чем простое
обличение двоедушия церковников. На примере религиозного ханжества Мольер
обличал гнусную механику любого – политического и морального –
приспособленчества, когда убита совесть и пущена в ход заученная фразеология
«благих намерений»…»[10].
Список использованной
литературы:
1.    Гликман И. Д. «Мольер», М. – Л. 
1966.
2.    Обломиевский Д. Д. «Французский
классицизм». М. 1968.
3.    История зарубежной литературы 17
века. Под ред. З. И. Плавскина. М. «Высшая школа» 1987
4.    Гриб В. Р. Расин. Мольер. В кн. Гриб
В. Р. «Избранные работы. Поэтика». М. 1989.
            5.   
Бояджиев Г. Вступительная статья. «Жан —  Батист Мольер. Комедии» БВЛ    
                  
«Художественная   литература». М. 1972.