Иркутский государственный лингвистический университет
                          
На правах рукописи
Федорюк Анжелика Викторовна
ФУНКЦИОНАЛЬНО – ПРАГМАТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ИНТЕНСИФИКАТОРОВ
В СОВРЕМЕННОМ                   АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
Специальность 10.02.04 – германские языки
Диссертация на соискание ученой степени кандидата                   
филологических наук
Научный
руководитель —
доктор
филологических
наук,
профессор
А.М.Каплуненко
Иркутск — 2001                       

О Г Л А В Л Е Н И Е

В В Е Д Е Н И Е…………………………………………………………………………………….. 5

ГЛАВА I. КАТЕГОРИАЛЬНЫЕ И СЕМИОТИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ 
ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОГО ИНТЕНСИФИКАТОРА

1.1. Категория интенсивности во фразеологии……………………………………… 16

1.1.1.  Актуализация фразеологической интенсивности………………………. 16

1.1.2. Фразеологический интенсификатор (ФИ) как средство
репрезентации категории интенсивности во фразеологии…………………………………………………………. 22

1.2. Становление знаковых  функций и характеристик  ФИ…………………… 25

1.2.1. Постановка проблемы изучения знаковых  функций и
характеристик   ФИ      25

1.2.2. Фразеологическая абстракция и процесс образования
знаковой избыточности ФИ…………………………………………………………………………………………………. 28

1.2.3. Устойчивость как проявление относительной
завершенности семиологических процессов, протекающих в  ФИ………………………………………………………… 33

1.3. Фразеологическое значение  ФИ в когнитивном аспекте…………………. 38

1.3.1. Недостатки традиционных определений фразеологического
интенсифицирующего значения………………………………………………………… 38

1.3.2. Фразеологическое интенсифицирующее значение с точки
зрения концептуальной организации знаний в языке…………………………………………………………….. 43

1.3.3. Фреймовый подход к значению ФИ…………………………………………. 49

1.3.4. Метафора как способ формирования значения ФИ…………………… 53

ВЫВОДЫ  ПО  ПЕРВОЙ  ГЛАВЕ………………………………………………………… 63

ГЛАВА  II.  ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ  ОСНОВАНИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ ПРАГМАТИКО
– КОММУНИКАТИВНЫХ ПАРАМЕТРОВ  ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОГО ИНТЕНСИФИКАТОРА……………………………………………………………………….. 65

2.1. Анализ дискурса при исследовании
прагматико-коммуникативных параметров ФИ в контекстно-дискурсивных условиях………………………………………………….. 65

2.1.1. К определению понятия “дискурс”: различные подходы к
его трактовке 66

2.1.2. Дискурс versus  Текст……………………………………………………………… 70

2.1.3. Обоснование  выбора модели анализа дискурса при
исследовании

ФИ в контекстно – дискурсивных условиях……………………………………….. 73

2.2. Теоретические подходы к изучению ФИ в
контекстно-дискурсивных условиях     76

2.2.1. Теория речевых актов  в системе дискурсивного 
анализа  при исследовании ФИ…………………………………………………………………………………………………….. 767

2.2.2. Интенциональные состояния  и  их вербализация: место и

 назначение ФИ ………………………………………………………………………………. 79

2.2.3. Теория аргументации  в исследовании ФИ……………………………….. 84

2.2.4. Когнитивная модель события  как инструмент понимания
ФИ в  нарративном дискурсе…………………………………………………………………………………………. 90

2.3. Когерентность дискурса и ФИ………………………………………………………. 94

2.3.1. Семантическая когерентность дискурса……………………………………. 96

2.3.2. Роль ФИ в формировании прагматической когерентности
дискурса 98

В Ы В О Д Ы   ПО   В Т О Р О Й    Г Л А В Е………………………………………. 104

ГЛАВА III.           ДИСКУРСИВНЫЕ           ХАРАКТЕРИСТИКИ
ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОГО             ИНТЕНСИФИКАТОРА……………………. 107

3.1. ФИ  как знак иллокуции……………………………………………………………… 107

3.1.1. Участие ФИ в формировании иллокутивной силы
высказывания 107

3.1.2. ФИ и интенсивность иллокутивной силы высказывания…………… 112

3.2. ФИ  как маркер интенциональности…………………………………………….. 119

3.2.1. ФИ и вербализация интенционального состояния  агенса………… 119

3.2.2. Интенциональный выбор: ситуация устного общения……………… 124

3.3. ФИ в аспекте прагматической когерентности дискурса…………………. 127

3.3.1. ФИ как средство иллокутивной когерентности дискурса………….. 127

3.3.2. ФИ и  интенциональная когерентность дискурса…………………….. 135

3.4. Функционирование ФИ в разных типах дискурса………………………… 141

3.4.1. ФИ в аргументативном дискурсе……………………………………………. 142

3.4.2. ФИ в нарративном дискурсе………………………………………………….. 153

3.4.3. ФИ в  дискурсе языковой личности………………………………………… 157

ВЫВОДЫ   ПО  ТРЕТЬЕЙ   ГЛАВЕ……………………………………………………. 168

З А К Л Ю Ч Е Н И Е………………………………………………………………………….. 171

БИБЛИОГРАФИЯ……………………………………………………………………………… 176

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ СЛОВАРЕЙ ……………………………… .190

СПИСОК ЦИТИРУЕМЫХ  ПРОИЗВЕДЕНИЙ…………………………………….. 191

ПР И Л О Ж Е Н И Е  1………………………………………………………………………. 194

П Р И Л О Ж Е Н И Е  2……………………………………………………………………… 196

П Р И Л О Ж Е Н И Е   3…………………………………………………………………….. 198

В В Е Д Е Н И Е

Проблемы категории интенсивности
и различных средств ее выражения в языке издавна привлекали к себе внимание многих
исследователей (Балли 1961, Вolinger 1972, Убин 1974,Сепир 1985,Туранский 1990
и др.). На сегодняшний день в
лингвистике отсутствует концептуальное единство в применении термина
интенсивность. Отправным положением большинства работ по
данной проблеме, опубликованных за последние десятилетия, является
соотнесенность понятия интенсивности с понятием количества. Идея количественных
градаций подчеркивается И.И. Сущинским, который определяет усиление –
“потенцирование” (от немецкого potenzieren)  вслед  за  И.И.Убиным (Убин
1974) как семантическую категорию, отражающую определенную
часть объективно существующих  количественных градаций (Сущинский 1977:3).  Как “частное проявление категории
количества” рассматривает интенсивность К.М.Суворина (Суворина 1976:3). “Под
интенсивностью,” — указывает Л.Я.Герасимова, — “понимается выражение
усилительности, т.е. один из видов количественной
характеристики признака, процесса …” (Герасимова 1970:17). “Категория
интенсивности”, пишет Е.И.
Шейгал, — “обозначая приближенную количественную оценку
качества, является частным проявлением категории количества, а именно той ее
стороны, которая характеризуется как недискретное (неопределенное) количество
…”(Шейгал 1981:6). У И.И. Туранского находим: “ …категория интенсивности  — это семантическая категория, в
основе которой  лежит понятие градации количества в широком смысле этого слова.
Интенсивность есть количественная мера оценки  качества, мера экспликативности,
есть показатель содержания коммуникации” (Туранский 1990: 7). Во всех случаях
речь идет  о мере количества. Видимо, такая широкая трактовка категории
интенсивности   восходит к Ш.Балли, который под термином “интенсивность”
понимал “все различия, сводящиеся  к категориям количества, величины, ценности,
силы  и т.п.” и далее обобщал: “…количественная разница, или разница в
интенсивности, является  одной из тех общих категорий, в которые мы вводим
любые объекты нашего восприятия или нашей мысли” (Балли 1961:202 — 203). Если у Ш.Балли только подразумевалась
связь категорий количества и интенсивности, то  Э.Сепир
подчеркивает во взаимодействии  этих категорий первичность  интенсивности как
выражающей приблизительное количество: “… градуирование как психологический
процесс предшествует измерению и счету” ( Сепир 1985: 43). Под градуированием Э.Сепир понимал явления, которые  современные лингвисты относят к
области компаративности и интенсивности.

Разумеется, термин “интенсивность” может быть отнесен к характеристикам количества объективных
признаков предметов окружающего мира. Можно говорить об интенсивности,
например, таких характеристик реальных объектов, как рост, вес, цвет, размер.

 Признавая безусловную правомерность универсального
толкования термина “интенсивность”, И.И.Туранский, тем не менее, в рамках своего предмета — экспрессивной стилистики трактует интенсивность как меру количества
экспрессивности: “Экспрессивность есть признак текста, его качественная
характеристика. Экспрессивность всегда соотносится с нейтральной формой
изложения, вне этого соотнесения экспрессия немыслима. Усиленная
выразительность, с другой стороны, предполагает акт, процесс усиления, или
интенсификации. Интенсификация как показатель степени усиления есть количественная
характеристика качественной (экспрессивной) стороны речи, есть количественное
отражение того, насколько экспрессивное   возвышается над предметно –
логическим содержанием  высказывания” (Туранскийй 1990:15).

Интерпретацию интенсивности в
контексте экспрессивности находим во многих работах (Сергеева 1967, Арнольд
1975, Галкина–Федорук 1958, Малинович 1989, Телия
1996). Большинство исследователей усматривают между этими понятиями если не
синонимические, то инклюзивные отношения.

Так, под экспрессивностью Е.Н.Сергеева предлагает
понимать способность передавать определенную степень интенсивности (Сергеева
1967).  Сходную позицию по данному вопросу занимает В.И.Болотов, который
трактует экспрессивность как способность языкового знака выражать интенсивность
предметно – логической или стилистической интерпретации языкового знака (Болотов
1981). Е.М.Галкина-Федорук считает, что “экспрессия – это  усиление  выразительности,
изобразительности, увеличение   воздействующей силы   сказанного”
(Галкина-Федорук 1958:107). Сравним заключение В.Н.Телия “экспрессивность – это
усиление восприятия за счет эмоциональной реакции, вызванной образностью”
(Телия 1996: 112) и определение И.В.Арнольд: “Под экспрессивностью мы понимаем
такое свойство текста или части текста, которое передает смысл с увеличенной
интенсивностью” (Арнольд
1975:15).

Соотношение экспрессивности и интенсивности, как
видим, определяется через понятие “усиление”. Трактовка интенсивности в качестве
составляющей категории экспрессивности, по мнению И.И.Туранского, связана прежде всего с тем, что экспрессивность
нашей речи в большинстве случаев сопровождается ее интенсификацией, экспрессивное как нечто стилистически выше нейтрального  обязательно
предполагает усиление (Туранский 1990). Кроме
того, обе категории  являются внутрилингвистическими категориями, в единстве
они создают прагматический эффект выразительности и изобразительности речи, обе
выполняют функцию не просто сообщения, но усиленного воздействия на адресата.
Формальный аспект экспрессивности и формальный аспект интенсивности также
совпадают. Обе категории связаны с субъективным выбором адресантом экспрессивных
средств и средств интенсификации высказывания, обеим категориям, как правило,
сопутствуют показатели эмоциональности и оценочности.

Изложенное позволяет понять, почему большинство
исследователей, следуя устоявшимся мнению и авторитетам, усматривают между
экспрессивностью и интенсивностью инклюзивные отношения. Иная точка зрения
выражена у Е.И.Шейгал, которая констатирует, что “между интенсивностью и
экспрессивностью существуют не  инклюзивные, а причинно-следственные отношения:
интенсивность является одним из многочисленных средств повышения воздействующей
силы языковой единицы” (Шейгал 1990: 8).

Исходя из
того, что экспрессивность есть признак, свойство текста, а
интенсивность-признак признака, его характеристика, И.И.Туранский приходит к
выводу о том, что между этими понятиями существуют не инклюзивные, не
причинно-следственные, а ингерентные  отношения и пишет:  “Как в природе  всякий предмет  характеризуется 
размерами, как нет качества вне количества, так и в речевой деятельности 
экспрессивность– это качественная сторона речи, а интенсивность –
количественная характеристика качества (т.е. экспрессивности). О наличии
экспрессивности  невозможно говорить  без обращения к ее количественным
характеристикам, т.е. интенсивности. В своей совокупности  и сам  факт
экспрессивности  и ее количественные характеристики (т.е. интенсивность)
создают определенный прагматический эффект” (Туранский 1990: 20).

Применительно к
когнитивной лингвистике, в русле которой проводится настоящее исследование,
интенсивностью целесообразно именовать количественную характеристику, меру
иллокутивной силы высказывания,  степень  выраженности интенциональности автора
высказывания.

Для выражения интенсивности язык прибегает к разнообразным средствам,
представляющим такие уровнеобразующие дисциплины, как: фонетика, морфология, лексикология и синтаксис. Особое место
в исследованиях, посвященных средствам выражения категории интенсивности,
отводится изучению лексических средств интенсификации,  так как именно этот
уровень языка охватывает большее количество единиц. Свидетельством тому
является  “Словарь усилительных словосочетаний русского и английского языков”, самый многочисленный пласт лексических
единиц  в нем составили  наречия, глаголы и  прилагательные (Убин 1987).

           На материале
английского языка существует обширная монография Дуайта Болинджера “ Градуируемые слова” (Bolinger 1972), построенная по принципу выделения
различных групп опорных слов – существительных, прилагательных и глаголов, и
рассмотрения особенностей интенсификаторов, сочетающихся с их различными
подгруппами, при помощи трансформационной/ генеративной методики. Имеется ряд других изысканий, посвященных
семантике слова и семантике имени прилагательного в частности, функционированию
прилагательных в качестве интенсификаторов (Шейгал 1981, Беручашвили 1986,
Козлова 1987).Отдельные работы посвящены различным частям речи: существительным, наречиям, частицам,
модальным словам в роли интенсификаторов (Герасимова 1970, Андреева 1975).
Описываются интонационные средства, морфологические формы и синтаксические
способы усиления, анализируются средства интенсификации высказывания в
современном английском языке (Суворина 1976, Туранский 1990). Наконец, ряд
исследований посвящен фразеологическому способу усиления. Однако следует
заметить, что во фразеологии изучение категории интенсивности ограничивается
лишь рассмотрением  структурно – семантических  преобразований ФЕ, усиливающих
их значение  (Гераскина 1978, Свинцицкий 1985, Артемова 1991), синтаксической
идиоматики (Kirchner
1955, Туранский 1990), компаративных
ФЕ со значением усиления (Сущинский 1977, Туранский 1990, Артемова 1991) и
выделением особого пласта – фразеологических интенсификаторов (Кунин 1986).
Однако следует отметить, что данный класс фразеологических единиц не получил
должного научного освещения в структуралисткий и постструктуралисткий периоды
развития фразеологии. Являясь в первую очередь знаками выражения,
фразеологические интенсификаторы (ФИ) подвергаются экспрессивному
переосмыслению, и в большинстве случаев их компоненты полностью утрачивают
буквальные значения. В результате  фразеологизмы приобретают целостное
интенсифицирующее значение, например: like a shot, like lightning, like one o’clock
– очень быстро, мгновенно,
моментально, as anything, as blazes, as  hell, as all get out – адски, дьявольски, чертовски, as they come, as they make
them – чрезвычайно, исключительно. Именно
семантическая спаянность  ФИ затрудняла их исследование в период преобладания
структурно – семантических методов.

 Актуальность
настоящего
исследования определяется не только тем, что на предыдущих этапах
фразеологических штудий ФИ уделялось недостаточно внимания. Простые наблюдения 
убеждают, что контексты ФИ, как правило, представляют собой “моменты откровения” участников коммуникации, ее
эмоциональный апогей.

 Объектом
настоящего исследования послужил корпус ФИ, включающий    в себя 47 единиц, активно
функционирующих в современном английском языке (полный список ФИ приводится в
приложении 2).

Целью
исследования является
установление и изучение функционально- прагматических факторов, обусловливающих
использование ФИ в дискурсе. По нашему мнению, исследование функционально —
прагматической обусловленности использования ФИ  позволили представить полную,
с точки зрения антропологического подхода, картину функционирования ФИ в 
дискурсе.

В
соответствии с поставленной целью в диссертации решаются такие задачи,
как:

1)   описание семиотических характеристик
ФИ;

2)  изучение когнитивных аспектов  значения ФИ;

3)   анализ прагматико –
коммуникативных параметров  ФИ в контекстно – дискурсивных условиях;

4)   исследование
текстообразующих функций ФИ .

Материалом
для исследования
послужили художественные произведения современных английских и американских
авторов, общим объемом около 16000  страниц,  данные английских толковых и
фразеологических словарей.

В
основу исследования положен принцип антропоцентризма. Согласно данному принципу,
главным фактором, регламентирующим развитие и функционирование идиоматики, а
также характер ее единиц является человеческий фактор в языке. Человек, точнее,
его речь становится точкой отсчета в анализе функционально — прагматических
аспектов ФИ. ФИ как объект исследования изучается прежде всего по его роли для
человека, по его назначению в вербальной деятельности человека. В числе
основных общенаучных методологических принципов, реализуемых в работе, следует
назвать принцип комплексного и системного подхода к изучению исследуемого
явления.

Поставленные
задачи, а также языковая специфика объекта исследования обусловили
использование в работе следующих лингвистических методов исследования:

1) метода
фразеологического анализа  — для исследования устойчивости и установления
показателя устойчивости ФИ, для отграничения ФИ от свободных  сочетаний слов,
индивидуально – авторских  оборотов – цитат,  для анализа фразеологической
абстракции ФИ;

2) метода
фразеологического описания – для анализа фразеологического значения ФИ. Данный
метод  связан с теорией концептуального моделирования актуального значения
идиом, разработанной А.Н.Барановым и Д.О.Добровольским (Baranov, Dobrovolskij
1996), а также с процедурой анализа метафорических значений Дж.Серля (Searle
1979);

3)
интерпретативного метода  — для понимания и истолкования ФИ во всей полноте его
связей и отношений. В основу интерпретативного метода положена концепция
дискурсивного анализа, разработанная Т. ван Дейком (ван Дейк 1989, Dijk 1985). В рамках интерпретативного метода используются теория интенциональных
состояний Дж. Серля (Searle 1983), положения теории аргументации Ф. ван
Еемерена и Р. Гроотендорста (Eemeren, Grootendorst 1996), а также процедура исчисления
речевых актов Дж. Серля, Д. Вандервекена (Серль, Вандервекен 1986).  В свете вышеназванных
теоретических и методологических положений, ФИ рассматривается как
стратегическое средство, способствующее реализации дискурсивной стратегии 
усиленного воздействия на участников дискурса;

4) метода
лингвистического эксперимента – для экспериментальной верификации выдвинутых в
диссертационном исследовании гипотез, одна из которых заключается в связи
категории интенсивности с интенциональностью, а суть второй  состоит в том, что
ФИ, будучи  фразеологическим средством репрезентации категории интенсивности  в
языке, является средством усиленного выражения интенциональности участников
дискурса;

5) метода
тестирования – в рамках лингвистического эксперимента для  письменного опроса
информантов.

Научная
новизна исследования заключается в том, что ФИ впервые подвергаются  анализу, отличному как от
традиционного этимологического или диахронического описания, так и от
эвристических процедур, принятых в исследованиях фразеологической таксономии.
Соединяя научное представление об ФИ как о знаке выражения с данными о его
дискурсивной дистрибуции, мы получаем исследовательскую процедуру, способную
дать ответы на многие вопросы о месте ФИ в языковой картине мира и о его
дискурсивной нише.

           
Результаты исследования имеют теоретическое и практическое значение.

Теоретическая
значимость
исследования состоит в том, на основе анализа дискурсивных дистрибуций
раскрывается знаковая  специфика ФИ. В системно – языковом описании ФИ
представлены обычно как знаки вторичной предикации, но  в дискурсе они ведут
себя как  знаки иллокуции. Исследование способствует дальнейшему
лингвистическому осмыслению дискурсивных средств  усиленного воздействия на
участников дискурса. Применение теории речевых актов, теории интенциональных
состояний, теории дискурса и ряда положений теории аргументации и теории
метафоры к исследованию ФИ позволяет построить комплексную модель ФИ как
средства выражения и речевого воздействия.

Практическая
ценность работы
определяется возможностью использования ее положений в курсах по фразеологии, в
спецкурсах по теории интерпретации, по анализу дискурса, при руководстве
курсовыми и дипломными работами. Материал, представленный в диссертации,
результаты его анализа могут быть использованы в практике преподавания
английского языка, в частности, в обучении приемам речевого воздействия.

Апробация
исследования проходила в ходе семинаров “Идиоматика в речевых стратегиях” (ИГЛУ, декабрь 1997), “Систематика языка и речевой деятельности” (ИГЛУ, февраль 1999). Основные
положения диссертации были изложены в докладах на III международной научно – практической конференции “ Лингвистические парадигмы и
лингводидактика” (ИГЭА, июнь
1998), а также на межвузовской конференции молодых ученых “Лингвистические исследования и
методика преподавания иностранных языков – 1999”(ИГЛУ, январь 1999). По теме исследования имеются четыре публикации,
включая тезисы докладов и две статьи.

На
защиту выносятся следующие основные положения:

1. ФИ по его
семиотическим параметрам является знаком иллокуции, знаком, который служит для
указания на интенции коммуникантов.

2. В дискурсе
ФИ представляет собой средство оптимизации речевой стратегии, способное
наращивать совокупную иллокутивную силу высказывания.

3. ФИ –
важный текстообразующий элемент, обеспечивающий прагматическую когерентность
дискурса.

4. ФИ —
отличительная характеристика эмоциональной языковой личности, обычно
упорствующей в достижении  иллокутивной цели и следовании избранной речевой
стратегии.

Структура
работы. Диссертация
состоит из введения, трех глав, заключения, библиографии, списков используемых
словарей и цитируемых произведений,  трех приложений. Общий объем диссертации
составил 198 машинописных страниц.

Во введении 
обосновывается выбор темы, объекта исследования и актуальность работы,
определяются цель, задачи и методы исследования, характеризуются научная
новизна работы, ее теоретическая значимость и практическая ценность.

В главе I “Категориальные и
семиотические характеристики
фразелогического интенсификатора” освещаются  собственно фразеологические проблемы,
касающиеся ФИ, к которым относятся следующие:  проблема категории интенсивности в современной
фразеологии, проблема изучения знаковых функций и характеристик ФИ, когнитивные
аспекты фразеологического интенсифицирующего значения ФИ.

В главе II “Теоретические основания исследования
прагматико – коммуникативных параметров фразеологического
нтенсификатора” излагаются важнейшие теоретические
постулаты, положенные в основу исследования прагматико –коммуникативных
аспектов ФИ. В главе освещаются вопросы анализа дискурса как контекста
функционирования ФИ, в связи с чем рассматриваются основные положения теории
речевых актов, теории интенциональных состояний и  теории аргументации.

Глава  III “Дискурсивные
характеристики
фразеологического интенсификатора” представляет собой прикладную часть исследования и
посвящена анализу прагматико –  коммуникативных особенностей ФИ в различных
типах дискурса (аргументативном, нарративном и дискурсе языковой личности). В
главе анализируются текстообразующие функции ФИ, исследуется роль ФИ в
формировании и развертывании иллокутивной семантики дискурса.

Каждая
глава состоит из разделов, параграфов и сопровождается выводами.

В
заключении подводятся итоги проведенного исследования и намечаются его
перспективы.

Библиография
содержит 154 наименования монографий, публикаций в периодических изданиях,
статей из сборников научных трудов, авторефератов, диссертаций.

В
приложениях представлены список фразеологических интенсификаторов, содержание
теста, используемого в рамках лингвистического эксперимента, сведения об
информантах.

ГЛАВА I. КАТЕГОРИАЛЬНЫЕ И СЕМИОТИЧЕСКИЕ
ХАРАКТЕРИСТИКИ  ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОГО ИНТЕНСИФИКАТОРА

           1.1. Категория интенсивности во фразеологии

           1.1.1.
Актуализация фразеологической интенсивности

Интенсивность как ономасиологическая категория указывает  на степень
качества, меру количества, другими словами, называет объективную количественную
определенность того или иного признака (Туранский
1990). В настоящем исследовании, которое проводится с позиций исследователя
дискурса, под категорией интенсивности понимается семантическая категория,
выражающая меру совокупной иллокутивной силы дискурса, степень выраженности
интенциональности его участников.

До недавнего времени проблема интенсивности во фразеологии оставалась
наименее изученной в лингвистике. Анализ имеющейся
лингвистической литературы показал, что вопросы,
касающиеся интенсивности в области фразеологии,
поднимались в ряде исследований на материале различных языков. На материале
немецкого языка фразеологическому способу усиления
уделено внимание в диссертационном исследовании
И.И.Сущинского (Сущинский 1977). В своей работе, посвященной изучению системы
средств выражения высокой степени признака, он посвящает целую главу
фразеологическому способу усиления. Наблюдения, проведенные ученым, показывают,
что значение высокой степени признака фразеологизмы реализуют либо путем
сравнения, либо гиперболизацией признака или действия с указанием на следствие,
к которому приводит необычная интенсивность в проявлении этого действия или
признака.  “ФЕ — потенциаторы, наделенные способностью информировать о высокой
степени признака» (Сущинский
1977:141), представлены в его работе различными
структурными типами:

1. Компаративными, анализ семантики которых показал, что первый
компонент употребляется обычно в своем буквальном
значении, называя определенный признак. Второй компонент используется в
метафорическом значении, превращаясь из элемента сравнения в своеобразный
указатель высокой степени, например: schimpfen wie ein
Rohrspatz = sehr schimpfen.      

2. Предложно-субстантивные ФЕ,
например: auf tiefsten Herzen bedauern.

3. Парные сочетания слов. К этому типу относятся ФЕ,
включающие в свой состав существительные, наречия, прилагательные, реже
глаголы, связанные между собой союзом und и характеризующиеся либо
семантической, либо тематической близостью, (gesund und munter, toben und
schreien)  например: j-n auf Herz und Nieren prufen. 

4. В роли
усилителей признака используются ФЕ типа: zu + субстантивированный инфинитив,
например: zum Sterben langweilig.

5. Для выражения высокой степени признака привлекаются
ФЕ типа: prap.+ N +V, например: vor Neid bersten = sehr
neidisch sein  и ФЕ типа: sich Akk + Adv + V sich grau argern = sich sehr
argern.

И.И.Сущинский пришел к выводу о том, что значительное место среди фразеологизмов со значением высокой степени
признака занимают предложно — субстантивные и компаративные единицы.
Ученый также установил, что: “Компоненты некоторых устойчивых
словосочетаний могут со временем вырваться из тесного фразеологического
окружения и начать функционировать в роли потенциаторов в сочетании с целым
рядом других единиц разнообразной семантики” (Cущинский 1977:163).

 Впервые вопрос об интенсивности во фразеологии
английского языка был затронут в работе Логана П.Смита “Английские идиомы”,
которая была впервые напечатана в трудах “ Society for Pure English” в 1922
году, а затем включена автором в его книгу “ Слова и идиомы. Исследования в
области английского языка”(“Words and Idioms. Studies in the English Language”,
первое издание в 1925 году). В ней мы находим первое упоминание о ФЕ со
значением усиления.  Не ставя перед собой задачу рассмотрения специфики этих
единиц, Логан П. Смит лишь констатирует факт наличия в языке небольшой группы
ФЕ – компаративных оборотов со значением интенсивности и перечисляет их.
Английский ученый приводит список из 23 компаративных ФЕ, в качестве примера
приведем некоторые из них: as dull as ditch water, as good as gold, as large as
life, as mad as March hare, as pleased as Punch, as cool as cucumber, as cross
as two sticks и др. (Смит  1959).

Свидетельством внимания к изучению проблемы
интенсивности во фразеологии
английского языка за последние десятилетия служат исследования, статьи,
отдельные замечания, в которых рассматриваются структурно — семантические преобразования ФЕ,
усиливающие их значение, компаративные ФЕ со значением усиления, синтаксическая
идиоматика, а также сами фразеологические интенсификаторы.          

Н.П. Гераскина, И.Я. Свинцицкий и А.Ф. Артемова в
диссертационных

исследованиях рассматривают структурно-семантические преобразования
ФЕ, направленные на усиление их значения (Гераскина 1978, Свинцицкий
1985, Артемова 1991). К таким преобразованиям относятся:
вклинивание, замена компонентов и добавление.Структурные изменения влекут за
собой изменение семантики, поскольку вклинивающийся элемент становится одним из
непосредственно составляющих семантическую структуру ФЕ и усиливает значение
фразеологизма (Гераскина 1978). Например: в ФЕ a big bee in one’s bonnet 
усилению значения ФЕ a bee in one’s bonnet (“причуда”, “пунктик”) служит
вклинивание прилагательного big. Значение зооморфизма “mad as a hornet”
усиливается путем вклинивания  в ФЕ числительного six  — mad as six hornets
(Свинцицкий 1985). К этой же группе структурно —
семантических приемов относится прием “добавление”. Так добавление элемента
bureaucratic в ФЕ red tape ( “волокита”, “формализм”) способствует усилению
значения фразеологизма (Гераскина 1978). Н.П.Гераскина отмечает важную особенность данных  структурно – семантических
преобразований: “Благодаря таким  структурно-семантическим приемам значительно
повышается выразительность, а следовательно, и воздействующая сила 
парламентских  выступлений” (Гераскина 1978:105).     

Подобная мысль содержится в работе А.Ф.Артемовой (Артемова 1991). Изучая значение ФЕ и их прагматический
потенциал, она указывает на тот факт, что интенсивность
ФЕ как средства воздействия на слушателя связывается не с любой количественной 
квалификацией явления, а только  с такой, которая демонстрирует отклонение от
нормы. Автор поясняет это утверждение на следующем примере: Women jump to conclusion that men do not. Выражение to jump to
conclusion характеризует, как считает А.Ф.Артемова,
одну из черт, присущих женщинам, которые в отличие от мужчин, не всегда
приходят к правильным заключениям и не всегда задумываются над совершаемым
действием, часто поддаваясь каким- либо импульсам. /Ср. to come to conclusion/
ФЕ to jump to conclusion  можно интерпретировать в аспекте степени  меры как to
come to conclusion very quickly  (Артемова 1991:75). Однако фразеологизм,
по мнению А.Ф.Артемовой, актуализирует не столько действие
“приходить к заключению”, сколько его высокую степень, и не столько реальное
действие – “приходить к заключению очень быстро”, сколько представление о таком
действии. Иными словами, — и это согласуется с доминантой нашего
исследования — из мира наблюдения и указания смысл перемещается в мир
воображения и переживания.

И.Я.Свинцицкий, исследуя фразеологические средства
субъективной оценки личности, выделяет группу ФЕ с соматическими компонентами: eye, ear, elbow, eyebrow и др.,
которые представлены моделью  up+Nsom. и содержат в словарных дефинициях семы:
“completеly”, “very much”, “deeply”. Они используются
для усиления положительной и отрицательной коннотации, например: “All of big
capitalist powers were up in their necks in debt to the United States”
(Свинцицкий 1985).                                         

Синтаксическая идиоматика рассматривалась в работах Г.Кирхнера и
И.И.Туранского. У Г.Кирхнера в  работе  “Gradadverbien” находим  следующий
список  выражений, имеющих конструкцию “good and + Adj. / Part.”: good and
angry, good and stuck, good and glad, good and hard, good and tired, good and
mad at …; good and sick, good and right, good and dark, good and ready. Перечисленные выражения 
усиливают  глагольное действие или состояние (Kirchner 1955:92-93).

И.И.Туранский выделяет еще две синтаксические
конструкции: конструкцию “… and then some”, завершающую предложение и следующую за предикативом
либо предикативной группой, и конструкцию “ but +Adj.”, употребляемую
обособленно и функционирующую в качестве глагольного
адъюнкта. Например:

 He is a genius and
then some (Bolinger).                              

 Frank Sinatra is alive
and living – but good (Nilsen and Nilsen).

Данные конструкции, по мнению И.И.Туранского, типичны, прежде всего, для разговорной речи. Их основное
предназначение состоит, как считает ученый, в интенсификации глагольного действия, усилении содержания предиката состояния. “Семантическое содержание
анализируемых структур равнозначно содержанию элатива” (Туранский 1990:113).
Наряду с изучением синтаксических средств интенсификации И.И.Туранский 
затрагивает вопрос  о компаративных ФЕ (КФЕ),
выполняющих функцию усиления и предлагает классифицировать их по трем принципам
:

I. По семантическому содержанию он делит их на четыре группы:

1. Структуры,
в которых основанием для сравнения служат физические свойства неодушевленных
предметов: as
light as gossamer.

2.
Компаративные структуры, в основе которых – сравнение с природными явлениями: as free as the wind

3. Структуры,
включающие названия представителей фауны, когда основанием для сравнения служат
наиболее типичные черты, повадки, образ жизни, доминирующие физические качества: as slow as a tortoise,
as obstinate/ stubborn as a mule.

4. Аллюзии, связанные с
библейскими, мифологическими сюжетами и с историческими личностями: as rich as Croesus.

II. В зависимости от использования или
отсутствия аллитерации класс компаративных ФЕ подразделяется на:

1. КФЕ, в
структуре которых используется прием аллитерации: as blind as a bat, as pleased as
Punch, as thick as thieves;                                    

2. КФЕ без
аллитерации:
as happy as a lark, as black as sin, as like as two peas.

III. На основе соответствия или несоответствия русского и
английского вариантов КФЕ могут быть разбиты на три подгруппы:           

 1) демонстрирующие полное
соответствие в сравниваемых языках (работать как  сумасшедший – to work like
crazy);                                                    

2)
характеризующиеся
частичным соответствием ( мягкий  как воск- as soft as  butter;  ср.:as yielding as wax);

3)
с отсутствием какого –
либо соответствия  между рассматриваемыми вариантами (as dull as ditch-water – скука зеленая) (Туранский 1990: 93).

Очень важное замечание по поводу  компаративных ФЕ делает А.Ф.Артемова: “сравнительные фразеологические единицы, образность в которых не выражена так имплицитно как в
метафорических, выполняют больше усилительную функцию. Иными словами, усилительная
функция в них доминирует над также присутствующей эмоционально — оценочной”(Артемова 1991:79).

Являясь частью системы языка,
фразеология содержит в своем составе особый пласт единиц – интенсификаторы,
который формируется в тесном взаимодействии трех фундаментальных для языка
функций: номинативной, коммуникативной и прагматической. Это ФЕ с ярко выраженной
прагматической предназначенностью, которые апеллируют скорее к эмоциональной сфере психики человека и
через нее к осознанию происходящего путем интенционального переживания.
Следовательно, особое место в изучении проблемы интенсивности во фразеологии,
пожалуй,  отводится исследованию ФИ. Некоторые фразеологи, однако, высказывают 
точку зрения о том, что все виды фразеологических единств в той или иной
степени являются интенсификаторами, так как по сравнению с лексическими
единицами выражение понятия фразеологическими средствами языка “усиливает”
высказываемое, повышает его экспрессивность (Чернышева 1970, Телия 1996). На
наш взгляд, данная точка зрения достойна внимания и дальнейшего развития.
Вместе с тем, мы полностью разделяем мнение  И.И.Туранского, который заключает:
“Усилительные фразеологизмы, как свидетельствует  сам  термин, являются весьма
распространенным средством интенсификации  высказывания и наряду с другими 
средствами занимают свое определенное  место  в общей системе форм, способов  и
репрезентации категории интенсивности” (Туранский 1990: 145).

1.1.2.Фразеологический
интенсификатор как средство репрезентации категории интенсивности во
фразеологии

Несмотря на то, что ФИ стали неотъемлемой частью разных функциональных
стилей современного английского языка, онтология ФИ, вошедших в
язык, до сих пор остается мало изученной во фразеологии. Анализ

имеющейся литературы по фразеологии показал, что в целом в работах  фразеологов ФИ служат лишь иллюстративным
материалом при рассмотрении какого- либо фразеологического вопроса.

Так, при рассмотрении
междометных ФЕ и особенностей их контекстного употребления Н.В.Полищук выделяет специальный класс междометных ФЕ – эмотивные
интенсификаторы (Полищук 1988). Являясь единицами непосредственно эмотивной
номинации и выражая эмоции в обобщенной форме, междометные ФЕ характеризуются
различной эмотивной ценностью-степенью выражения оценки. “Эмотивные интенсификаторы
призваны усиливать положительные или отрицательные эмоции. Данные фразеологизмы
актуализируют два компонента эмоций, а именно оценку и антиномию “возбуждение/
разрядка” (Полищук 1988: 5). В этот класс входят ФЕ
типа: “I’ll eat my boots (или head)!”, “I’ll eat my hat if …!” (“даю голову на отсечение”, “как пить
дать”), которые основаны на одном приеме: гипербола, доведенная до абсурда,
алогизма. Группа эмотивных интенсификаторов включает и восклицания, усиливающие предшествующее утверждение: “By jimmy!”,
“By the living jingo!” –“ей богу!”, “боже мой!”, “видит бог!”, “черт возьми!”;
“Who/where/how … on earth, the hell, the devil, in God’s name?” – “кто, где,
как … черт побери?” Автор
считает, что эмотивные интенсификаторы, являясь непосредственным выразителем
эмоций, внешним выразительным движением, составной частью самого эмоционального
переживания, вовлекает в свое окружение опосредованные выразители эмоций в виде
различных контекстов, которые, в свою очередь, являются “узлами” эмоционального
выражения (Полищук 1988). Значительное место в нашей работе занимает 
анализ в терминах иллокутивной семантики позволяющий заменить метафору “узел” аналитическими представлениями
о семиотических процессах, сопровождающих употребление ФИ.

Наиболее полно состав ФИ
в английском языке впервые определил А.В.Кунин, включивший в “капитальный”, по выражению Д.Н.Шмелева, “Англо – русский фразеологический словарь” 47 единиц, список которых приводится в приложении 2. Обширный
иллюстративный материал свидетельствует о том, что подавляющее большинство ФИ 
активно функционирует в современном английском языке, в разных его стилях и
жанрах. В трудах А.В.Кунина (Кунин 1970, 1996) ФИ рассматриваются с точки
зрения их происхождения, способов образования, особенностей их употребления в
современном английском языке, анализируются их структурно – семантические и
грамматические характеристики.  В своей
классификации идиом ученый относит ФИ к номинативным адвербиальным ФЕ. В
структурном отношении интенсификаторы, согласно А.В.Кунину, делятся на три
группы: одновершинные, двухвершинные со
структурой переменного

словосочетания, а также двухвершинные
и трехвершинные интенсификаторы со структурой придаточного предложения. Они всегда
содержат союз as или like.

Большинство ФИ этого типа
– одновершинные обороты (т.е. обороты, состоящие из одной знаменательной, одной
служебной и двух или трех служебных лексем). Интенсификаторы обладают
синтаксической связностью, так как прикреплены к определенным частям речи, и
могут рассматриваться как своеобразные полукомпаративные обороты.  А.В.Кунин
делит их на два типа: интенсификаторы
прилагательных и наречий и интенсификаторы глаголов  (Кунин 1996: 290). К первому типу он относит такие ФИ, как: as anything, as blazes, as
hell, as the devil, as old boots, as all get-out – адски, дьявольски, чертовски.

Второй тип, согласно
А.В.Кунину,  представляет собой наиболее многочисленную группу ФИ и включает
следующие единицы: like one  o’clock – точно, пунктуально; like billy-o, like blazes – сильно, чрезвычайно, ужасно; like fun – энергично, стремительно, очень быстро; like hell, like mad,
like the devil –  как
черт, чертовски, дьявольски; like a bat out of hell – во весь опор, во всю мочь; like nobody’s
business – без
конца, чертовски ловко; like old boots —  изо всех сил и др.

В современном английском
языке имеется несколько интенсификаторов с более сложной структурой, в основе
которых лежат полностью переосмысленные сочетания слов со структурой
придаточного предложения: as they come, as you please – чрезвычайно, исключительно; as they make them, as
the day is long – чрезвычайно,
исключительно, ужасно, чертовски. Полное экспрессивное переосмысление
преодолевает частично предикативную структуру этих оборотов и их значение
является целостным, интенсифицирующим (Кунин 1996).

Итак, можно с
уверенностью утверждать, что область категории интенсивности во фразеологии
была сведена к структурно – семантической 

специфике  ФЕ,
ориентированной на усиление значения, компаративным ФЕ со значением усиления и
непосредственно самим ФИ, категориальные свойства которых  фразеологи пытались 
проанализировать в рамках структуралисткой  парадигмы. Именно знаковая функция
ФИ оказалась менее всего исследованной в этой парадигме. Вместе с тем,
А.М.Каплуненко, проводивший исследование идиоматики в историко – функциональном
аспекте, пришел к выводу о том, что из всех разрядов идиоматики данные ФЕ
наиболее близки к классическому семиотическому концепту знака (Каплуненко 1992). Следовательно, изучение
знаковых функций и свойств ФИ является одной из актуальных проблем во фразеологии.

1.2. Становление знаковых функций и характеристик 
ФИ

1.2.1. Постановка проблемы изучения
знаковых функций и характеристик  ФИ

Постулат Ф.
де Соссюра о том, что язык есть система знаков, обязывает определить, в чем состоит
знаковая природа ФИ, чем она “обеспечена” и какова его специфика, позволяющая
утверждать, что ФИ – знаки особого рода, отличные как от словесных знаков, так
и от знаковой функции сочетания слов.

 Главная причина
отсутствия достаточного количества исследований, посвященных изучению знаковых
функций и характеристик ФИ, заключается, на наш взгляд, в том, что поиск
признаков фразеологичности велся не “изнутри” их собственной содержательной стороны,
предопределяющей как отношение знака к миру (его семантику в понимании
Ч.Морриса), так и отношение знака к говорящему или говорящего к знаку (его
прагматику), а также отношение фразеологизма и его окружения – синтактику знака
(Ч.Моррис 1983). Переход на новую когнитивную парадигму предусматривает подключение когнитивной
науки через лингвистическую семантику к семиотике.

Когнитивная парадигма по-новому интерпретирует особенность знаковой
функции идиом, постулат о которой стал, как пишет В.Н.Телия, “своего рода расхожей монетой,
принимаемой в силу своей самоочевидности практически бездоказательно” (Телия 1996:131). Единственная серьезная попытка доказать, что фразеологизмы
обладают специфическими знаковыми особенностями, принадлежит
В.Л.Архангельскому.   Он стремился обнаружить универсальные, свойственные всем
типам фразеологизмов, специфические признаки. Это привело его к утверждению о
том, что “применительно
к языковой системе, можно указать следующие константные свойства фраземного
знака (термин “фразема” соотносится с установившимися в лингвистике терминами для
обозначения других единиц языка: “фонема”, “морфема”, “лексема”, “сема”; под термином “фразема” В.Л.Архангельский понимал ФЕ со
структурой словосочетания):
материальность оболочки знака (фонетически – слуховая или графическая,
зрительная); раздельность его интегрантов; единство целого и его частей,
комбинаторные приращения смысла;
отрешение от денотата  и возможность перемены денотативной отнесенности, в
известной мере произвольный  характер  отнесения к действительности по желанию 
говорящего; … постоянство сочетания  строго
определенных  элементов для выражения  инвариантного значения, слитность
значения, соответствующая слитности формы; морфолого – синтаксическое построение сочетания или
предложения; единицы фразеологии  и ее правила
принадлежат системе языка;
наличие псевдоозначающих элементов в структуре  знака и основанная на этом 
принципиальная  возможность эллипсиса, когда сигнальный фрагмент выполняет
заместительную функцию  целого;
возможность утраты внутренней формы,  суггестивность фраземного знака  и др.” (Архангельский 1964: 83). И далее: “Фраземные знаки представляют собой самостоятельные
духовные ценности. Подобно рычагам, они содействуют образности и убыстрению 
мышления”
(Архангельский 1964:112).
Ученый детально описал  специфические признаки “фраземного знака”, функции, которые выполняет материальная оболочка этого  знака,
уподобляются рычагам, содействующим образности и убыстрению мышления.
Целесообразно добавить, что к этим “рычагам”
необходимо отнести 
способность выражать  различного рода  отношение  субъекта речи  к 
обозначаемому, т.е. выполнять прагматическую функцию.

Казалось бы,
распространенность в научной литературе словосочетаний типа “фразеологический
знак” или высказываний типа “фразеологизм – это знак особого свойства” свидетельствует
о солидном фундаменте под проблемой фразеологического семиозиса. На самом деле
здесь много неясностей и “белых пятен”, одним из которых, на наш взгляд, является знаковая специфика ФИ. Если
ФИ обладают именно им присущей знаковой спецификой, то она должна быть
обнаружена не в их структурно-семантической организации, а в том, какие
особенности характерны для соотнесения “тела”
знака (означающее) со значением знака, а последним по определению В.Н.Телия,
являются обозначаемые им фрагменты действительности  (Телия 1996). Иными
словами – специфика ФИ как знака должна соответствовать специфике того, что им
обозначается, т.е. таким элементам действительности, которые “охватываются” только ФИ. Мы имеем в виду все то, что замещает ФИ как знак,
в отличие от других знаков. Таким образом, природа знаковой функции ФИ и их
знаковая специфика кроется в типе самой номинации.

Развитие системных
знаковых свойств и функций ФИ происходит еще на стадии потенциальной
фразеологичности и заключается в создании необходимого уровня знаковой
избыточности. Избыточность – абсолютно необходимое свойство  языкового знака
(Бибихин 1977). При общесемиотическом  подходе к избыточности в идиоматике  “важно  с самого начала отвлечься от
смысла “лишний”, “ненужный”,  которым данное  слово наделяется 
в обыденной речи, и постараться прочно связать его с понятием “повторяющийся”, “воспроизводимый” (Каплуненко 1992:172). Большая роль в этом процессе  отводится фразеологической абстракции.
Не испытав действия фразеологической абстракции, ФИ не сможет обрести
необходимой избыточности.

1.2.2. Фразеологическая абстракция и
процесс образования знаковой избыточности ФИ

В.Л.Архангельский
также был первым лингвистом, определившим сущность фразеологической абстракции:
“Если устойчивые
сочетания и различного рода  фразеологические сцепления  действительно
существуют  как особые языковые  единицы, отличные  от слов, свободно
организуемых   словосочетаний и предложений, то им должны быть присущи   черты
особой языковой абстракции, отличной от той, которая наблюдается в словах”  (Архангельский 1964:61). В системе вариационного метода
изучения фразеологии, автором которого  был  ученый, фразеологической
абстракции отводилась   роль механизма отвлечения    смысла  ФЕ от буквальных
значений компонентов. В дальнейших разработках теории фразеологической абстракции акцент был
сделан на семантическую сторону ФЕ. А.М.Мелерович связывает данное понятие с
понятием мотивированности, отмечая,что “фразеологическая абстракция неразрывно связана с мотивировкой
фразеологического значения” (цит. по Кунин 1996:158). 
По мнению автора этой цитаты, в условиях именно такой зависимости двух явлений
между фразеологической абстракцией  и мотивировкой существует обратно
пропорциональная связь: “Наличие
определенного типа мотивировки  фразеологического значения свидетельствует   об
отсутствии или неполноте соответствующего типа фразеологической абстракции, и
наоборот – чем полнее  фразеологическая абстракция, тем  слабее мотивировка 
соответствующего типа” (указ.соч.:158). Такого же мнения придерживается  и
А.В.Кунин, он пишет:  “ …  чем сложнее семантическая
структура  фразеологизма, тем выше уровень фразеологической абстракции и тем
выше степень немотивированности” (Кунин
1996:164). Далее ученый выделяет четыре
уровня  фразеологической абстракции: наивысший, высокий, средний  и низкий, а в пределах  первых двух уровней 
различаются полная и неполная степени абстракции. Согласно  классификации
фразеолога, в  ФИ  наблюдаются наивысший и высокий уровни абстракции. Наивысший
уровень фразеологической абстракции отмечен  у большинства ФИ, например  таких,
как: as
the day is long, as they come, as they make them,  fine and …, good and …, nice
and …, rare and …
,  as
anything, like anything, as old boots, like blazes, as hell, like nobody’s business и других.  Уже на стадии порождения, как
считает А.В.Кунин, значение
этих ФИ полностью абстрагировано от буквальных значений составляющих ФИ
компонентов. Об этом свидетельствуют контексты первоупотребления данных ФИ, при
анализе которых, мы использовали данные словаря  OED. Некоторые
из них приводятся ниже и датированы 1741, 1780 и 1845 годами.

1. I fear your
girld will grow as proud as anything (OED,  vol.I, p.379).

2. He that
will be cheated to the last,

                Delusions
strong as Hell shall bind him fast (OED, vol.V, p. 203).

            3.  She sets
her face against gals working in mills like blazes (OED, vol.I, p.907).

Как показывает
эмпирический материал,  уже в ранних контекстах  ФИ имеют значение “ужасно, адски, дьявольски, изо всех сил”. Следуя логике
А.Вежбицкой, которая считает, что “ужасно” – это как бы “очень” в
квадрате (Вежбицкая 1990), ФИ часто
взаимозаменимы с гиперболами. Таким образом, контексты порождения ФИ с
наивысшим уровнем фразеологической абстракции  представляют собой
гиперболические выражения, в которых данные ФИ достигли определенного уровня знаковой
избыточности и получили относительно контекстно – свободный статус. “Такие единицы заведомо формируются с
преимущественным развитием их классических знаковых функций, они в гораздо
меньшей степени предопределены конфигуративными параметрами” (Каплуненко 1992:161).

Однако фразеологическая
абстракция связана не только с отвлечением значения  ФИ от буквальных значений
его компонентов, а также и с отвлечением конфигурации воспроизведения ФИ от
авторской конфигурации. Проведенные исследования показали, что степень
фразеологической абстракции  ФИ  повышается по мере  отвлечения конфигурации их
воспроизведения   от контекстов их первоупотребления. “Чем выше степень фразеологической абстракции от исходного
контекста, тем значительнее, разнообразнее возможности ФЕ за счет реализации их
внутренних семиологических ресурсов” (Каплуненко 1992:167).

Рассмотрим ФИ as the day is long – ужасно, чертовски, чрезвычайно, на
редкость и ФИ like wildfire – стремительно, мгновенно. Первоначально ФИ as the day is long  употреблялся только в составе
шекспиризма as merry as the day is long,
а ФИ like wildfire впервые
был употреблен У.Шекспиром в сочетании с предикатом to burn. Например:

1. Beatrice: …
he shows me where the bachelors sit and there live we as merry as the
day is long (W.Shakespeare “Much Ado about Nothing”, цит. по АРФС).

2. “ … whose
words like wildfire burnt the shining glory of rich-built Illion”
(W.Shakespeаre “The Rape of Lucrece”, p.185).

Постепенно данные ФИ
абстрагируются от контекстов их первого употребления, т.е. от сочетаемости с
предикатами  merry
и to burn, распад единичной
сочетаемости привел к возможности ФИ воспроизводиться в сочетаниях с самыми
разнообразными предикатами. Например:

            1. They are
quiet, peaceable, tractable, free from drunkenness, and they are  industrious as
the day is long (M.Twain, цит. по АРФС).

            2. “A real
honest-to-god Albino?” Shaw asked.

              “As real as
the day is long” (E.Caldwell, цит. по АРФС).

           3.
Next day word went about the country like wildfire that Mr. Renny had

beaten Jessica
Brown within an inch of her life (R.L.Stevenson, цит. по АРФС).

          4.
The report … spread like wildfire through the town (OED, vol.XII, p.125)

В корпусе ФИ выделяется
группа  ФИ, для которых  характерен высокий  уровень  фразеологической
абстракции. К таким ФИ относятся следующие фразеологизмы:  like the devil, as
the  devil,  like a shot, like lightning, like mad, like crazy, like a house
afire, like one  o’clock  и др.  Если на наивысшем  уровне абстракции отсутствует двуплановость
фразеологического значения   вследствие разрыва связи между значением  ФИ и
значением его прототипа, то  при высокой степени абстракции  такая связь всегда
наблюдается. Значение прототипа как бы просвечивает через значение ФИ.

Каким образом
фразеологическая абстракция формирует знаковую избыточность данных ФИ?  Еще на стадии потенциальной
фразеологичности рассматриваемые ФИ в силу естественных причин  не обладают
устойчивостью и полностью зависят от семиотических связей в контексте. Здесь
важным представляется замечание А.В.Кунина о том, что фразеологизмами могут
стать только потенциальные ФЕ, ибо “каким бы путем не возникали ФЕ, они обязательно должны пройти стадию
потенциальной фразеологичности. Это закон фразеологии” (Кунин 1970:91).
Потенциальную ФИ можно определить как единицу языка, обладающую на этапе
порождения характерными для ФЕ признаками, такими, как стилистическая окраска и
метафоричность.  Таким образом, указанные выше ФИ с необходимостью проходят
стадию потенциальной фразеологичности, на которой они входят в состав
высказываний, представляющих собой метафорические сравнения или метафорические
уподобления. Приведем
пример, который демонстрирует контекст порождения  ФИ like one o’clock.

1. “Mr.Guppy and Mr.Jobling repair to the rag and bottle shop, where they
find Krook still sleeping like one o’clock; that is to say, breathing
stertorously with his chin upon his breast, and guite insensible to any
external sounds, or even to gentle shaking (Ch. Dickens “Bleak House”, p. 238).

Как видно из данного примера, ФИ является единицей с очень высоким уровнем информативности,
т.е. единицей, требующей для ее понимания компенсации средствами контекста. Поэтому значение ФИ like  one o’clock  дублируется частью
контекста справа от ФИ. На этом этапе механизм
фразеологической абстракции начинает активно работать, он обеспечивает перевод
сочетаний слов, обладающих потенциально целостным
смыслом, из одной знаковой системы (контекст) в другую
(язык), т.е. обеспечивает отвлечение конфигурации
воспроизведения от авторской конфигурации.

В контекстах  воспроизведения этого ФИ, которые приводятся
ниже,  ФИ like one o’clock (очень быстро, моментально) уже не воспринимается как новое, т.е.обладающее повышенной информативностью содержания, дублирование
в этих контекстах не требуется.
Знаковая избыточность ФИ достаточна для того, чтобы воспроизводится за счет
реализации своих внутренних семиологических ресурсов. Например: 

1. “Anything about the meeting, sir? Your speech must read like one
o’clock” (J.Galsworthy “The White Monkey”, P.261).

2. Вut a devout admirer had entertained the preacher at luncheon that day
in the hotel in which I was staying. … The preacher tucked in to the arroz
like one o’clock.  ( W.S.Maugham “Don Fernando”, p. 68).

Как показали
рассмотренные выше примеры, действием фразеологической абстракции в области
семантики ФИ является семантическая интеграция контекста  ФИ. Самый
распространенный способ  интеграции- семантическое дублирование.  По мнению
А.М.Каплуненко, семантическая интеграция контекста ФЕ – подготовительная
стадия  семантической интеграции идиомы (Каплуненко 1992). В процессе повторных преобразований  компонентов
фразеологической конфигурации,  фразеологическая абстракция работает  в направлении 
увеличения избыточности значения ФИ, постепенно трансформируя его в языковой
знак с предсказуемым значением. Это и есть  проявление семантической интеграции  ФИ, т.е.
стадии развития, для которой характерно всеобщее знание значения ФИ  как знака
языковой системы.

Таким образом, рассмотрев данные примеры и
проанализировав ряд других, мы пришли к выводу о том, что фразеологическая
абстракция  — это процесс формирования знаковой избыточности ФИ, так как
она переводит контекстуальную избыточность ФИ в их собственно
фразеологическую избыточность, благодаря которой формируются прагматические,
семантические и синтаксические параметры ФИ, определяющие их знаковые системно – языковые характеристики. Следовательно,
фразеологическая абстракция  одновременно и результат, так как,  по достижению определенного  уровня 
фразеологической избыточности, ФИ становится единицей
языка.  Избыточностью, предсказуемостью основных параметров языкового
знака обусловлена его воспроизводимость.

Воспроизводимость – регулярная повторяемость в речи
языковых единиц разной степени сложности, т.е. разнородных, разнокачественных
образований. Воспроизведение ФИ в речи – это форма проявления их устойчивости в
языке, ведь устойчивость и обусловленная ею
воспроизводимость охватывают все аспекты структуры ФИ. По определению
А.В.Кунина “фразеологизмы воспроизводятся в готовом виде потому, что являются устойчивыми образованиями”
(Кунин 1996:9). Категории устойчивости и воспроизводимости
соотносятся в функциональном плане как потенция и реализация. Устойчивость,
хранение в памяти носителей языка стабильного единства формы и содержания
предполагает его воспроизводимость.  Следовательно, имеются основания
рассматривать устойчивость ФИ на уровне воспроизводимости как проявление
относительной завершенности семиологических процессов, протекающих в ФИ,
начиная с его первоупотребления.

1.2.3. Устойчивость как проявление относительной
завершенности семиологических процессов, протекающих в  ФИ

Понятие устойчивости ФЕ
является основой  фразеологической теории  А.В.Кунина, который  рассматривал 
ее как комплексное явление, включающее  пять микроуровней и  дающих в сумме   общий показатель
устойчивости  ФЕ: устойчивость
употребления; устойчивость на структурно –
семантическом уровне; устойчивость
полностью или частично  переосмысленного значения;  устойчивость лексического состава; синтаксическая устойчивость. Таким образом, “фразеологическая устойчивость —  это 
объем инвариантности, свойственный  различным аспектам ФЕ, обусловливающий  их
воспроизводимость  в готовом виде  и тождество при  всех узуальных   и
окказиональных изменениях” (Кунин
1996: 46).

А.Н.Баранов  и
Д.О.Добровольский под устойчивостью понимают  фиксированность в узусе некоторого
словосочетания, его узуализацию (Баранов, Добровольский 1996). В  устойчивости
они выделяют структурный аспект и аспект узуальный. Первый характеризует
выражение  с точки зрения  внутреннего устройства языкового выражения
(ограничения на трансформируемость, дефектность парадигмы и пр.). Узуальный
аспект  относится  к восприятию   выражения  языковым  социумом – к ощущению
частой повторяемости выражения  в речи разных носителей языка. По мнению
А.Н.Баранова  и Д.О.Добровольского, устойчивость   можно представить в виде
таких отдельных параметров, как:
ограничения  на образование вариантов; регулярность vs. дефектность
парадигмы и наличие vs. отсутствие
синтаксической проницаемости. Рассмотрим применение каждого из этих параметров
при анализе устойчивости ФИ и попытаемся вывести общий показатель устойчивости,
который в свою очередь, влияет на формирование знаковой избыточности –
необходимого свойства языкового знака.

У абсолютного большинства
ФИ отмечены ограничения на образование  вариантов  или устойчивость
лексического состава. Варианты выявлены лишь у  некоторых ФИ, например: like a clock- like one o’clock или like clockwork
– охотно, точно,
пунктуально, очень быстро; I’ll eat my hat или  I’ll  eat my boots   -голову даю на отсечение, как пить дать … ; like a house on fire 
или like a house afire – очень быстро. Например:

1. The Harlan
girl was talking like a house afire, and I think she was telling me the
truth (E.Gardner, цит. по АРФС).

            2.  And I’ll
bet you’ll learn Italian like a house on fire (W.S.Maugham, “The Bread –
Winner”, p.164).

            3. “Toads are
valuable animals”, answers Jane. “They eat the snails like one o’clock”
(M.Brandon, цит. по АРФС).

            4. He wpould
have tortured my poor toes … and made them move like clockwork in
musical obedience OED, vol. II, p.511).

            5. That date
was written with a fountain pen or I’ll eat my boots (A. Christie “The
Murder at the Vicarage”, цит. по АРФС).

            6. If it wasn’t your
brother who stole it, I’ll eat my hat (DEI).       

ФИ ограничены не только в
образовании вариантов, а также и в своей парадигме (морфологическая
устойчивость по А.В.Кунину). Любой ФИ ограничен в морфологическом отношении по
сравнению с его компонентами, взятыми как отдельные изменяемые слова. Так, для
именных компонентов  ФИ типичны запреты на регулярное образование числа.
Семиотические условия исходной ситуации, зафиксированные во  внутренней  форме,
а следовательно, и в значении этих ФИ, не допускают множественную
интерпретацию. Отсутствие множественного числа (I’ll eat my hats, like hells,
like lightnings или  like shots) является следствием семантической
устойчивости  данных ФИ.

Свободные словососчетания допускают проведение
различных  синтаксических трансформаций, видоизменяющих их синтаксическую 
форму  или окружение. К числу таких трансформаций относятся, например, введение определения к существительному, введение
отрицания в глагольное словососчетание, образование придаточного
определительного, относящегося к одному из компонентов словососчетания,
образование пассива. ФИ оказываются непрозрачными для этих трансформаций. Для
ФИ характерна высокая степень синтаксической устойчивости, которая проявляется
в стабильном порядке компонентов ФИ. Однако при анализе
примеров были выявлены случаи дистантного расположения компонентов ФИ. В
подобных примерах такие случаи ограничены лишь окказиональными
вклиниваниями, которые, в свою очередь, являются основным показателем раздельнооформленности
ФИ.

К основным окказиональным
показателям раздельнооформленности ФЕ относятся три типа структурно — 
семантических  преобразований: вклинивание,
замена и разрыв. В ходе анализа примеров c ФИ нам удалось выявить несколько случаев вклинивания.
По мнению А.В.Кунина, вклинивание  является важнейшим
показателем раздельнооформленности ФЕ, так как подтверждает способность
некоторых из их  компонентов вступать в синтаксические отношения с различными 
переменными элементами (Кунин
1996). Рассмотрим примеры:

1. “Evelyn and
Dandy  were   going round in perfect harmony,  the  pony’s little  legs  going like
oiled clockwork”  (Ch. Dickens, цит. по АРФС).

2.
“At it they went like five hundred houses on fire” (OED, vol.IV, p.241).

3.
“It was as late as all hell” (J.Wain “Strike the Father Dead”, p.70 ).

Вклинивание таких компонентов, как оiled в ФИ like clockwork;  five hundred houses в ФИ like a house on fire, all в ФИ as hell показывает, что
компоненты ФИ “являются словами, что они не утратили
своих лексических значений, которые актуализируются в речи путем сочетания с
переменными элементами” (Кунин
1996: 73). Устойчивость, хранение в памяти
носителей языка стабильного единства формы и содержания предполагает его
воспроизводимость. Если выражение по каким – то причинам уже стало  единицей
словаря, оно имеет тенденцию  вести себя как единое целое, не допускающее 
поэлементной обработки. А.Н.Баранов и Д.О.Добровольский считают более экономным
хранить  эти выражения как единые сущности, как единицы лексикона, не порождая
их каждый раз заново в процессе коммуникации (Баранов, Добровольский 1996). В этом утверждении достаточно
ясно просматривается то общее, что объединяет его с известным определением
нерегулярности во фразеологии, предложенным А.Д.Райхштейном: “Нерегулярность понимается как отсутствие правила, по которому мог
бы порождаться и преобразовываться  ряд языковых единиц однотипного содержания 
и однотипной структуры”
(Райхштейн  1981:78).          Нерегулярностью,
прежде всего, характеризуется модель по которой образованы ФИ. Модель, по
которой образованы  такие ФИ,  как:  like the devil, like hell, like a shot, like old boots, as anything и
др., представляет собой модель неполного компаративного оборота с союзами like и as. Эта модель хотя и регулярна, но в отличие от порождающей модели
свободных сочетаний слов, действует на некотором узуально – ограниченном 
материале и не может служить правилом  для свободного  образования  новых ФИ.

Однако значимость
рассмотренных выше вклиниваний для нашего исследования не ограничивается
проблемами раздельнооформленности и устойчивости. Примечательна семантика
вклиниваний. Все три примера демонстрируют явное усиление главной семантической
характеристики ФИ – их интенсивности. В первом примере безупречность гармонии
передается сравнением не просто с часовым механизмом, а со смазанным, т.е.
обладающим еще более высокой степенью свойства. Во втором примере наращение
интенсивности достигается введением количественной оценки: горит не один дом, а целых пятьсот.
Наконец, в третьем примере интенсивность возрастает в результате введения
кванотра всеобщности all:
не просто ад, а весь, целиком. Это – классические способы увеличения
интенсивности. Очевидно, статутные характеристики ФИ располагают именно к
такого рода вклиниваниям, семантически согласующимся с прототипом. Таким
образом, есть серъезные основания полагать, что функционально – прагматическая
доминанта ФИ заключается в их назначении как средства иллокутивной семантики.

Подводя итог нашим
размышлениям, изложенным в данном разделе, следует подчеркнуть: во-первых, ФИ в своем развитии достигают
четвертой, заключительной ступени развития, на которой они имеют параметры,
близкие к параметрам языкового знака, т.е. имеют достаточно самостоятельные
структуру и значение (Каплуненко 1992).  Во-вторых,
ведущим, по
нашему мнению, аспектом развития ФИ как фраземного знака является
прагматический аспект, материальным выражением которого во фразеологической
конфигурации является совокупная иллокутивная сила контекста ФИ. Анализу
совокупной иллокутивной силы, сопутствующими и носителями которой являются ФИ,
посвящена третья глава диссертации (см. гл. III, 3.1.1, 3.1.2.).

1.3. Фразеологическое значение  ФИ в когнитивном аспекте           

1.3.1. Недостатки традиционных определений
фразеологического интенсифицирующего значения

Термин “фразеологическое значение” был предложен в 1964
г. двумя авторами независимо друг от друга (Архангельский 1964, Кунин 1964). По
поводу значения знака В.Л.Архангельский пишет: “поскольку в философии, логике,
семиотике и лингвистике наметился перспективный путь решения проблемы значения
знака через определенные системы отношений, в которых знак находится,
представляется возможным определить значение ФЕ в терминах лингвистических и
экстралингвистических отношений, само значение ФЕ не должно выступать в
качестве члена этих отношений” (Архангельский 1964: 216-217). Для описания лингвистических
отношений ученый пользуется такими понятиями, как денотат или, другими
словами, предметы внешнего мира и все предметы одного класса,
денотатор – материальная оболочка ФЕ в ее отношении к денотату, десигнатор –
материальная оболочка ФЕ в ее отношении к десигнату.  Десигнатом
В.Л. Архангельский называет мысль о предмете в форме понятия
или суждения, то есть все то во внутреннем мире, что обладает содержанием и
требует своего расчлененного высказывания (указ.соч.:217). Согласно концепции В.Л.Архангельского, лингвистические отношения могут сопровождаться
экстралингвистическими отношениями, которые делятся на  денотативные, то есть
отношения постоянной комбинации словесных знаков к предметам внешнего мира, и десигнативные, то есть отношения постоянной комбинации словесных
знаков к явлениям внутреннего мира (указ. соч.). Следовательно, происходящее
вокруг трансформируется в знаковую информацию иного характера, нежели то, что
происходит во “внутреннем мире” субъекта. И все это касается ФЕ как знаков
особого рода. В своей работе В.Л.Архангельский выдвинул тезис о том, что
фразеологическое значение обладает особым качеством, отличается от лексического
значения и представляет особую лингвистическую категорию. Этот тезис был принят многими фразеологами
и послужил толчком для углубленного и интенсивного изучения проблемы
фразеологического значения.

Большинство фразеологов школы В.В.Виноградова исходят из соизмерения значения идиом и свободного сочетания слов.
При таком подходе устанавливается разница между содержательной стороной двух
сущностей, совпадающих по лексико – грамматическому (т.е. “поверхностному”)
составу – между свободным сочетанием слов и переосмысленным. Эта разница
рассматривается как значение. Иными словами, операции с планом содержания
проводятся через сопоставление того смыслового содержания, которое падает на
долю слов – компонентов идиом и значения слов –компонентов свободного сочетания
слов, а определение специфики плана содержания идиом целиком и полностью
зависит от манипулирования этими компонентами.

Одним из исследователей, воспринявшим идею о
фразеологизации как  переходе свободного сочетания в несвободное был В.П.Жуков
(Жуков 1973). Им был предложен метод аппликации, во многом
сходный с методом идентификации Ш.Балли, но не “пословным”, а скорее
“посмысленным”. Аппликативная модель В.П.Жукова – это процедура наложения дефиниции идиомы на ее
буквальное значение. На фоне такого сопоставления и определялось, утрачивают
или не утрачивают компоненты фразеологизма категориальные свойства слова. Этот
метод перекликается с компонентным анализом значения, разработанным для
лексикологии и пришедшим во фразеологию из структурных
методов анализа. Ограниченные возможности компонентного анализа
определяются уже тем, что языковая система а priori
рассматривается как автономное образование, заключенная в самой себе и самодостаточная,
хотя, как подчеркивал Б.Рассел, язык предназначен относиться к фактам и
облегчить связь с окружающей действительностью (Рассел 1957). По
мнению В.Н.Телия, аппликативный метод характеризует
упрощенное представление о самом аппарате исследования фразеологического
значения, что является самым существенным недостатком фразеологии конца
постклассического периода (Телия 1996). Как оказалось, компонентный анализ
фразеологического значения  не дает ответа на вопрос, центральный для
отечественной фразеологии: в чем заключается специфика значения идиом. Сложная
задача установления специфики фразеологического значения была решена на основе
комплексного подхода А.В.Куниным. Он и его ученики исследовали и подробно
описали объект в его таксономии, раскрыв специфику фразеологического значения.

Специфика фразеологического значения объясняется
основным противоречием, свойственным фразеологизмам – противоречием между
целостностью значения и раздельнооформленностью этих единиц, связанных с 
наличием у ФЕ различных видов асимметрии, что несвойственно словам,
переплетением в значении ФЕ различных аспектов, сложностью их структуры. В
основу определения фразеологического значения было положено понятие “инвариант
информации”, который И.С.Нарский понимает как “то,
что устойчиво сохраняется при преобразовании информации”(Нарскийй 1969:39).
Фразеологическое значение в целом и идиоматическое в
частности, по А.В.Кунину, представляет собой инвариант
информации. Во втором случае этот инвариант выражен раздельнооформленными
единицами языка с полностью или частично переосмысленными значениями. Кроме
того, для фразеологического значения характерна двуплановость: в значении мотивированных
ФЕ сосуществуют признаки как первого, так и второго
денотатов. Немотивированные ФЕ характеризуются
спаянностью значения, поскольку их компоненты
абстрагированы от своих лексических и грамматических значений.

Важным аспектом анализа фразеологического значения, по мнению многих фразеологов, является
вычленение сем, понимаемых “как микроэлементы значения, обозначающие реальные
или воображаемые признаки денотатов” (Кунин 1996: 187).  Согласно
рассматриваемой теории, в ФЕ сосредоточен целый
комплекс сем, которые, как считает В.Г.Гак, связаны
между собой определенными отношениями: архисемы (общие семы родового значения),
дифференциальные семы видового значения и потенциальные семы, отражающие
побочные характеристики обозначаемого объекта (Гак 1972). И.А.Стерниным была разработана более
детальная классификация сем, в которой с точки зрения выделения постоянного,
неустранимого признака и необязательного признака, 
выделяются ядерная и периферийная семы (Стернин 1985). 

Ввиду того, что интенсивность
традиционно трактовали как компонент пропозициональной семантитки слова, то согласно классификации И.А.Стернина,
ядерной семой в значении усилительных лексических единиц является сема интенсивности. Идея семы интенсивности
прослеживается в работах Е.И.Шейгал и И.И.Туранского (Шейгал 1981, Туранский
1990). Для обозначения интенсивности как одной из составляющих значений
интенсификаторов Е.И. Шейгал использует термин “внутренний
интенсив”, а И.И.Туранский вводит понятие “интенсема”, под которым он понимает
любую языковую манифестацию увеличения/ уменьшения
степени экспрессивности.   Обращаясь к этой же теме на материале ФИ русского
языка, Т.В.Гриднева констатирует  обязательное
наличие ядерной семы интенсивности в структуре значения ФИ, что в свою
очередь является смыслообъединяющим признаком членов функционально-семантического поля
“Фразеологическая интенсивность признака” (Гриднева 1997: 3).

Классификация сем,
предложенная В.Г.Гаком, является универсальной, поскольку она в большей степени
связана с мнением человека, нежели с языком, кроме того, она детально
представляет план содержания ФЕ. Однако сам подход имеет ряд недостатков. Во-первых, весьма
субъективны и неопределенны принципы, по которым
могут быть выделены те или иные семы в значении. По мнению Р.М.Фрумкиной, семы или атомы смысла, суть не
наблюдаемые, а постулируемые сущности (Фрумкина 1992). Во-вторых, для того, чтобы семное представление значения
не было простой процедурой исчисления смыслов, необходимо эксплицировать
категорию значимости для семантических элементов в значении слова или ФЕ. Пока
не представляется возможным сформулировать правила, по которым можно было бы
выделить наиболее значимые семы. Эта процедура, как считают  Д.О.Добровольский
и Ю.Н.Караулов, может осуществляться лишь интуитивно. Кроме того, семное представление структуры значения выявляет только
вертикальные связи, тогда как доминирующими в сознании носителя языка являются
связи синтагматические (Добровольский, Караулов 1993). Это противоречие
объясняется трактовкой смысла при атомистическом  подходе как абстрактной
сущности, формальное представление которой отвлечено и от автора высказывания,
и от его адресата. Еще В.фон. Гумбольдт понимал    язык как мир, лежащий между миром внешних явлений и
внутренним миром человека: “Языковые
образования возникают в результате взаимодействия внешних впечатлений и
внутреннего чувства в соответствии с общим предназначением языка, сочетающим
субъективность с объективностью в творении идеального, но не полностью
внутреннего и не полностью внешнего мира” (Гумбольдт В. фон 1984: 123).

Описание значения   ФИ  в
рамках “атомистического” подхода, при котором  разложение на
элементарные   смыслы   должно   осуществляться   до уровня  сем или
семантических примитивов, не отражает психологической реальности. Обращенность
идиоматики на субъекта  не дает возможность   описывать значения этих языковых 
единиц с точки зрения “
научной” картины  мира, а семное
представление  структуры значения  ориентировано именно на нее.

Разумный компромисс между атомистической идеологией и
наивным представлением о сводимости значения ФИ к слову
предлагает когнитивная семантика, которая берется отвечать на вопрос о том, почему или каким образом
возникает то или иное значение. Если компонентный анализ на начальных этапах
его развития в структурализме имел дело с разграничением дифференциальных сем,
то с переходом на новую парадигму значения он преобразовался из
таксономического исчисления “сем” в ряд блоков, концептуальные структуры,
несущие различные типы знаний, которые “обрабатываются” различными когнитивными
процедурами. В связи с этим важным представляется вопрос об истоках,
механизмах и способах формирования значения ФИ как определенным образом
категоризованной информации. Таким образом, изучение значения ФИ как результата
концептуальной организации знаний в языке является еще одной важной проблемой в
изучении категориальных и знаковых характеристик ФИ. Следующий
параграф посвящен проблеме концептуализации действительности средствами языка в
целом  и ФИ в частности.

1.3.2.Фразеологическое
интенсифицирующее значение с точки зрения концептуальной организации знаний в
языке

Как уже
отмечалось выше, с обретением фразеологической устойчивости ФИ превращается в
языковой знак. В
структуральной парадигме языковые знаки трактуются как символы, устанавливающие
произвольную (немотивированную) связь между означающим и означаемым на основе
конвенции; однако, “означивающая” функция языковых знаков  возникает
не в силу прямого соотнесения их с внешним миром, а в силу соотнесения с
человеческим опытом, образующим основу знания”. (Кравченко1999:6).
Согласно А.В.Кравченко, составной частью значения единиц, образующих систему
языка, является знание о мире (Кравченко 1999). Формирование знаний происходит
в результате познавательной деятельности человека, когда  в его сознании
создается идеальный мир – коррелят объективного мира. Этот вторичный   идеальный
мир, существующий как абстрактный в виде понятий и их отношений, составляет так
называемую “картину мира” или  концептуальную картину мира, в которой  отражаются и познаются
закономерности окружающего человека  мира  (Колшанский 1990).

Думается, что с
современной точки зрения вопрос о значении ФИ как языкового знака должен быть
сформулирован как вопрос о том, какое  концептуальное или когнитивное образование
подведено под “крышу” знака,

какой квант информации выделен телом
данного знака из общего потока знаний о мире. Учитывая все это, проблема
значения ФИ  видится нам в аспекте его способности быть
средством фиксации, хранения и передачи знания или другими словами, способности
выступать в роли репрезентанта знания.

При рассмотрении проблемы
знаний возникает широкий круг вопросов. К их числу относятся вопросы о сущности
знаний, их специфике, о видах знаний и оснований для их классификации, о формах
репрезентации знаний в памяти человека и их организации для их оптимального
использования, об особенности хранения знаний, извлечения последних, опоры на
них в речемыслительной деятельности.

Как показал анализ
литературы, наиболее часто встречаемым является разделение знаний на языковые и
неязыковые. Некоторые авторы не ограничиваются подразделением знаний на
языковые и неязыковые, они делают попытку уточнить, что понимается под теми и
другими. Так, В.И.Герасимов и В.В.Петров относят к языковым знаниям:

—     
знания грамматики
с фонетикой и фонологией;

—     
знания
композициональной и лексической семантики;

—    
знания об
употреблении языка;

—    
знания принципов
речевого общения.

К неязыковым знаниям они
причисляют: знания о контексте ситуации, общефоновые
знания ( знания о мире) (Герасимов, Петров 1988:7).

При этом  исследователи 
справедливо подчеркивают, что ни один из видов знаний  не является ведущим,
приоритетным.

Отметим подход
П.Б.Паршина, определяющего знания по трем параметрам:

— обусловленность знаний,
в связи с чем знания подразделяются на          ситуативные и внеситуативные;

— направленность знаний,
согласно которой разграничиваются энциклопедические знания (знания о мире),
которые могут быть как “лингвистическими”, так и “нелингвистическими” и коммуникативные знания (знания о принципах человеческого общения);

—        
форма знаний,
служащая основанием или принципом для репрезентации знаний (Паршин 1991).

Определение формы
репрезентации знаний представляет для нас особый интерес. В лингвистике
утвердилось мнение, что знание не является аморфным, оно организовано. Е.С.Кубрякова отмечает,
что  “в организации
знаний надо, по всей видимости, разграничивать структуры, напрямую связанные с
языком, “оязыковленные” или же представленные с помощью языка, и, напротив,
структуры, прямо с языком не связанные. Конечно, сам вопрос о том, как соотносятся
между собой структуры знания, объективированные и опосредованные языком и
структуры, представленные в голове человека принципиально иными способами, еще
далек от разрешения, но лингвистика позволяет поставить в первую очередь вопрос
именно о тех формах репрезентации, которые так или иначе связаны с языком” (Кубрякова 1992:27). Для когнитивиста важно понять,
как считает В.З.Демьянков, какой должна быть ментальная репрезентация  знания 
и как это знание “когнитивно” обрабатывается (Демьянков 1994).  В настоящее время в работах по лингвистике  наблюдается
несколько подходов к представлению фоновых знаний о мире, каждый из которых,
согласуется с социокультурным  опытом человека  — носителя знания.  Формы
представления знания включают: “фреймы” (Минский 1979, Филмор 1988), “ схемы” (Чейф
1983), “ сценарии” (Baranov, Dobrovolskij 1996, Schank, Abelson 1977; Шенк 1989),  “прототипы” (Rosch 1975,Wierzbicka
1994) “ сцены” (Филмор
1983),  “ модели ситуаций” ( ван Дейк 1989).  Общим для всех них является то, что именуемые этими терминами
структуры знаний  представляют собой пакеты информации,
хранимые в памяти или создаваемые в ней по мере  надобности из содержащихся в
памяти компонентов, которые и обеспечивают адекватную когнитивную обработку
стандартных ситуаций (Герасимов,
Петров 1988).

Мы не
ставим своей целью провести подробный анализ существующих трактовок или
уточнить объем понятий, соотносимых с каждым из вышеперечисленных терминов, мы
остановимся только на понятиях “фрейм
– сценарий” и  “прототип”,
так  как роль этих  структур сознания, отражающих энциклопедическия знания
говорящего и слушающего, в формировании  значения ФИ гораздо важнее. Можно
сказать, что в этом отношении подход на основе семантики фреймов и
прототипической семантики к значению ФИ  существенно более энциклопедичен, чем
подход традиционный. Именно они образуют ту концептуальную  базу, благодаря
которой становится возможной коммуникация и взаимопонимание между людьми и
именно в этих структурах  представлено знание, носителями которого являются ФИ.
“Лингвистика и важна для когнитивной
науки как представляющая для обдумывания данные о значении своих форм. Здесь и
смыкается исследование сопряжения знания и значения”(Кубрякова, 1994: 45). В качестве примера такого подхода к исследованию сопряжения знания
и значения можно привести теорию концептуального моделирования актуального
значения идиом, которую мы использовали при анализе значения некоторых ФИ. В
основе теории лежит фреймовое описание значения ФЕ. С точки зрения сторонников
этой теории А.Н. Баранова, Д.О. Добровольского,  в качестве источника
формирования идиоматического значения выступают не значения слов-компонентов, а
связанные с ними “фреймы- сценарии” (Baranov, Dobrovolskij 1996).

После того, как когнитивисты стали склоняться к мысли,
что знания  упакованы в форме фреймов, лингвистике предстояло  сделать свой шаг
– высказать гипотезу о том, что именно денотат и есть та сущность, которая
“соотносит” “смысл” ( в его фрегевском понимании) и
референт, когда они “означены” в языковых формах (Телия 1996). Хотя, по мнению
В.Н.Телия, такой шаг еще не сделан, но в знаковом отношении, т.е. отношении “означающее 
— означаемое” лингвистами выделена такая сущность, которая  не является  ни понятием 
в традиционном понимании – гносеологическим  образом, ни смыслом – образом
конкретной ситуации – как для говорящего, так и слушающего. Такая  сущность –
типовое представление об обозначаемом  (его прототип). “Прототип соответствует некоторой универсальной или культурно — 
национальной форме знания, он корреспондирует   с понятием и формирует смысл и
условия референции” (Телия 1996:95). Но сам типовой образ, как полагает
В.Н.Телия, это  только “тема” для лексического  значения, это
то, что ассоциировано со знанием о свойствах  объекта из мира 
“Действительное”  в тех или  иных диспозициях, “упакованных” как категориальные
фреймы.  “Это знание и есть
облигаторное “ядро”  содержания концепта “значение”. Для суждений, так
или иначе связанных с предикацией признака, необходимы сведения, “насыщающие” типовой образ за счет
знания о его “предрасположенности”
входить в те или иные связи и отношения в том или ином положении дел в мире “Действительное”. Эти знания
вычерпываются из типового образа и из его концептуальной экстенсии” (Телия 1996:99).

По У.Чейфу, прототип — ментальное образование, наше
представление о типичном (Чейф 1983).  Такого же мнения придерживается
А.Вежбицкая, которая считает, что описывая семантику  слов типа “чашка”,
необходимо описывать не сами объекты, а наши представления о типичной чашке
(Вежбицкая 1983). Р.Лангакер ссылается на то, что наши представления, которые
до некоторой степени похожи благодаря общности процессов конструирования 
отраженного мира,   все же индивидуальны. Он убежден, что для семантики имеет
значение только наше представление о реальном мире, а не сама реальность
(Langacker 1987). Концептуальная информация, заключенная в значениях слов,
является результатом анализа имеющихся знаний о называемых объектах. Прототипы,
таким образом, должны отражать концептуально существенные свойства нашего
представления об объекте.

Результаты проведенного
исследования свидетельствуют о том, что среди ФИ выделяется группа идиом,
потенциальным элементом семантической структуры которых, в соответствии  с 
теорией прототипической семантики, является значение  прототипа. Ориентация на
прототип идиомы означает, что в значении ФИ будут выделяться  не сема
интенсивности, а лежащий в его основе прототип. К таким ФИ можно отнести следующие идиомы: like mad, like crazy, like a shot,
like lightning, like a dose of salts, like one o’clock, like the devil и as the
devil. Значение этих ФИ
образуется в результате метафорического переосмысления значения прототипа (см.
1.3.4.).

На деривационную связь значения
ФЕ со значением прототипа указывал еще А.В.Кунин. Ученый подчеркивает, что эта связь составляет основу
внутренней формы ФЕ: “Внутренняя форма фразеологизма – это
значение его прототипа, с которым фразеоматическое значение связано
деривационными отношениями”
(Кунин 1996:173). Под понятие “внутренней формы” В.Н.Телия подводит тот объем
сигнификативного содержания переосмысливаемого слова, которое причастно  к
гносеологическому образу познаваемого и именуемого объекта (Телия 1977). В
нашем случае таким содержанием является интенсивность. Таким образом,
внутренняя форма ФИ является  как бы посредником между новым значением
интенсивности и соотнесенностью с действительностью через предметно-логическое
значение свободного сочетания слов.

Вместе с тем, прототипы
ФИ – “это не только языковые единицы или переменные сочетания слов, но и
различного рода ассоциативные отношения, т.е. фонд общих знаний, связанных с
историческими традициями, фактами, реалиями, религиозными верованиями и их
атрибутами” (Кунин 1996:51). Считается, что прототип находится в  центре гносеологического
пространства, образующего категорию, и что отсчет “градуируемых” категориальных значений может прогнозироваться от прототипа.
“Движение от прототипа к имплицированному
им новому смыслу  предсказуемо, ибо движение к новым смыслам   обладает “технологической  непрерывностью”, оно инклюзивно   и взаимно определенно
в каждый отдельно взятый момент” (Каплуненко 1992:264). Свойство этого движения, по мнению
Е.Ю.Куницыной, заключается в присутствии иррационального момента суть основного
параметра внутренней формы, который можно сравнить с переходом с одного круга
познания на другой (Куницына
1998).

Поскольку, как уже было
сказано, картина мира и фоновые знания о мире человека находятся во взаимодействии,
следует остановиться на рассмотрении тех форм, в которых ФИ репрезентируют
знания о мире, и которые в современной лингвистике обозначаются термином фрейм.

1.3.3.
Фреймовый подход к значению ФИ

 Согласно современным
представлениям, фоновые знания человека представляют собой совокупность
фреймов. Наши знания о мире складываются по определенным сценариям языковых
знаний о фиксированном наборе стереотипных ситуаций и могут быть описаны как
результат формального заполнения сценариев (фреймов). “Предполагаемый базис знания и практики – сложный фрейм –
являет собой общее основание образа, который может быть представлен любым из
отдельных слов и образует особую организацию знания, составляющую необходимое
предварительное условие нашей способности к пониманию тесно связанных между
собой слов” (Филмор 1988:61). М.Минский принадлежит к числу тех, кто считает, что
понятие “фрейм” соотносится с такими структурами данных, которые служат для
представления как знаний неязыкового, так и языкового характера ( Минский 1979).

 Развитие идей фреймового
описания привело к тому, что в настоящее время это понятие применяется не
только для стандартных ситуаций. Фреймы рассматриваются в отношении к концептуальной системе
человека, где они представляют собой более или менее обобщенные концепты. “Фреймы не являются произвольно
выделяемыми “ кусками” знания. Во — первых, они
являются единицами, организованными “вокруг” некоторого концепта. Но и в противоположность
простому набору ассоциаций, эти единицы содержат основную, типическую и
потенциально возможную информацию, которая ассоциирована с тем или иным
концептом” (Ван Дейк 1989:16-17). Другими словами, фреймы есть “концептуальные структуры с декларативно и процедурно
ориентированными знаниями”
(Баранов, Добровольский 1991).        Подход к фреймам  как к концептуальным
структурам с декларативно и процедурно ориентированными знаниями лег в основу
теории концептуального моделирования актуального значения идиом  А.Н. Баранова
и Д.О. Добровольского (Baranov, Dobrovolskij, 1996). Согласно этой теории, за любым ФИ стоит своя
абстрактная концептуальная структура — фрейм, в которой   аккумулируются знания
человека о мире и образование значения ФИ связано не с переносом характеристик
от одного денотата к другому и не с производностью одних значений от других, а
с целым комплексом преобразований в концептуальных структурах. Составляющие
фрейма представлены в виде слотов, которые могут быть заполнены различными в
каждом конкретном случае данными. Структура акционального фрейма, например,
образуется следующими слотами (ячейками): 1) имя фрейма; 2)
время действия; 3) этапы действия; 4) место действия; 5) результат действия; 6) последствия (непредусмотренные,
неочевидные результаты); 7)
инструмент действия; 8) материал
действия; 9) содержание действия (процедуры); 10) объекты действия; 11) субъект действия; 12) характеристика действия  (Baranov,Dobrovolskij
1996:417). В результате
концептуальных преобразований во фреймах и  слотах происходит формирование
нового значения идиомы.

Рассмотрим, в результате
каких концептуальных преобразований формируется значение интенсивности ФИ.
Проведенные исследования показали, что значение интенсивности формируется  в
результате сокращения исходного фрейма до единичного слота. Например, значение
ФИ  to
beat the band (lit. to drown the noise made by the band) – with great force, vigor
может быть описано как
результат сокращения исходного акционального фрейма “заглушить музыку, исполняемую оркестром” до его слота “характеристика действия” with great force. Как известно, в качестве
категориального признака интенсивности выступает количественная 
характеристика  признака, процесса, состояния. В нашем случае можно говорить о
количественной характеристике действия, выраженного предикатом to beat – vigorously,
with  great force.

Подобным образом 
формируется и значение ФИ like a house on fire (lit. as fast as a house would burn) –
very fast or vigorously. Внутренняя форма этого ФИ может быть представлена в виде исходного фрейма “подобие”, который, в свою очередь, представлен концептом like, “concept of
similarity” (Wierzbicka 1994) и включает сценарий   “a house on fire”. Один из компонентов концепта “огонь” согласно теории  прототипов А.Вежбицкой, указывает на то, что
“огонь – это событие или процесс” (Wierzbicka 1994: 224), другой компонент включает наши знания
о том, что “все, что находится в этом процессе,
превращается в пепел, т.е. сгорает и притом очень быстро” (указ.соч.:224). Таким образом, значение этой
идиомы формируется в результате  сокращения исходного фрейма “подобие” со сценарием “дом в
огне”, т.е. “дом горит” до его слота “характеристика
действия” very fast или vigorously.

Значение интенсивности в ФИ
формируется также в результате совмещения частичных семантических противоречий
в исходном фрейме и введенном слоте, которое приводит к повышенным
концентрациям определенной информации, последняя и является основой
интенсивности (Каплуненко 1992). Например: интенсивное значение в ФИ “ I’ll eat my hat”( a
strong asseveration) – как пить дать …, голову даю на отсечение, т.е. сильно ручаюсь, возникает в результате выведения в
фокус исходного фрейма “прием
пищи” слота “объект действия” – hat, изначально не принадлежащего к
данному фрейму. Несовместимость введенного слота с исходным фреймом ведет к
появлению семантического противоречия, которое и является основой
интенсивности. Следовательно, значение этого ФИ частично является продуктом
межслотовых отношений внутри фрейма. Следует отметить, что образование значения
данного ФИ базируется не на визуальном образе, а на комплексной операции над “обыденным” знанием, отправной точкой которого является буквальное
прочтение ФИ. С семантической точки зрения совершенно несущественно, какую
шляпу представляют себе при этом те или иные носители английского языка. Важно
общее для всех знание о том, что шляпа является  предметом, непригодным для
приема в пищу. Активируясь фразеологическим интенсификатором, это знание
обеспечивает когнитивную базу для естественноязыкового вывода и входит в план
содержания данного языкового знака. Речь, следовательно, идет не о
представлении, а об операции над знанием. В конечном счете такой знак
оказывается оптимальным для “чистого” выражения, или для усиления
иллокутивной функции высказывания.

Таким образом, специфика
знаковой особенности ФИ состоит в том, что в отличие от значения лексических
интенсификаторов, представленных, прежде всего, признаковой лексикой, которые в
силу узкой референтной закрепленности, как правило, соотносятся не с целостным
фреймом, а лишь с  его слотом, значение ФИ  соотносится  с целостной ситуацией,
т.е. с фреймом.

 Образованию непредсказуемых межфреймовых или межслотовых связей
способствуют аналогии, основанные на ключевой метафоре. “Такие
аналогии порою дают нам возможность увидеть какой-либо предмет или идею как бы “ в свете” другого
предмета или идеи, что позволяет применить знание и опыт, приобретенные в одной
области, для решения проблем в другой области. Именно таким образом
осуществляется распространение знаний от одной научной парадигмы к другой” (Минский 1988:291).

Ключевые метафоры прилагают образ одного фрагмента действительности к
другому ее фрагменту. Они обеспечивают его концептуализацию по аналогии с уже
сложившейся системой понятий. Представляется, что в основе образования 
значения ФИ лежит  “акт метафорического творчества”, изучение которого
“позволяет увидеть то сырье, из которого делается значение слова.
Метафора  … есть стадия в переработке сырья, этап на пути от представления
знаний, оценок и эмоций к языковому значению”
(Арутюнова 1999: 370), в нашем случае к значению ФИ.

1.3.4. Метафора как способ формирования значения ФИ

Проведенный анализ языкового материала свидетельствует о том, что значения
ФИ образованы от значений своих прототипов в результате метафорического
переосмысления. Таким образом, основная задача данного параграфа состоит в том,
чтобы показать метафору в действии, т.е. раскрыть механизмы метафоризации,
приводящие к формированию интенсифицирующего значения ФИ.

Как известно, термин метафора используется в двух значениях – как результат
и реже как процесс. Именно  этот последний, деятельностный аспект метафоры
самым непосредственным образом связан с когнитивной деятельностью сознания, с
учетом которой и предпринята попытка в нашем исследовании установить и описать
основные закономерности метафоризации, описать действие тех механизмов, которые
присущи метафоре как тропу. В последние десятилетия центр тяжести в изучении
метафоры переместился из филологии, в которой превалировали анализ и оценка
поэтической метафоры, в область изучения практической речи и в те сферы,
которые обращены к мышлению, познанию и сознанию, к концептуальным структурам,
к моделированию  искусственного интеллекта. В метафоре стали видеть ключ к пониманию
основ мышления и процессов создания не только национально-специфического видения
мира, но  и его универсального образа. Метафора тем самым укрепила связь с
логикой, с одной стороны, и мифологией – с другой.

 О метафоре написано множество работ, попытки создания когнитивных теорий
метафоры делались лингвистами разных направлений, как отечественными
(В.В.Виноградов, А.А.Потебня, Н.Д.Арутюнова, В.Н.Телия), так и зарубежными
(Э.Кассирер, Х.Ортега-и-Гассет, П.Рикер, М.Блэк, Дж.Серль, Дж.Лакофф и
М.Джонсон и др.).

Исследование значения ФИ с точки зрения концептуализации действительности
предполагает необходимость выбора из широкого спектра теорий метафоры тех,
которые разрабатывают проблематику, связанную с формированием концептуальных
систем и с прагматическими аспектами метафоры. С этой точки зрения
целесообразно остановиться на теории метафоры Дж. Серля и некоторых положениях
теории Дж.Лакоффа  —  М.Джонсона (Searle 1979, Лакофф, Джонсон 1987, 1990).

Теория Дж.Лакоффа и М. Джонсона представляет метафору как средство
концептуализации действительности. По мнению создателей этой теории, сущность
метафоры состоит в осмыслении некоторых аспектов одного понятия в терминах
другого понятия. “Метафора пронизывает всю нашу
повседеневную жизнь и проявляется не только в языке, но и в мышлении и действии” (Лакофф, Джонсон 1990: 387),
поскольку метафорична наша понятийная система. Ортега-и-Гассет трактует
метафору как необходимое орудие мышления, при помощи которого нам удается
достигнуть самых отдаленных участков нашего концептуального поля
(Ортега-и-Гассет 1990).

Учитывая  все это, можно предположить, что метафоризация – это процесс
такого взаимодействия указанных сущностей и операций с ними, которое приводит к
получению нового знания о мире и к оязыковлению этого знания. “Метафоризация
сопровождается вкраплением в новый концепт знаний об уже познанном и названном
объекте, отображенных в значении переосмысляемого имени, что оставляет следы в
метафорическом значении, которое, в свою очередь, “вплетается” и в картину мира, выражаемую языком” (Телия
1996: 136).

Так как понятия, управляющие человеческим мышлением, управляют также
повседневной деятельностью, то они упорядочивают воспринимаемую нами
реальность, способы нашего поведения в мире и наши контакты с людьми. Осмысление
действительности  метафорически можно постигнуть, только уподобив одни понятия
другим. “Уподобление – это утверждение сравнения, в которое
входят две несходные вещи” (Миллер 1990:254), улавливать и создавать сходство между которыми,
призвана метафора. Таким образом, становится очевидным, что  метафоризация
начинается с “ощущения подобия или сходства” формирующегося типового образа реалии и некоторого в чем-то
сходного с ней “конкретного”
образно-ассоциативного представления о другой реалии (Телия 1996). Допущение о
подобии и сходстве мы, вслед за В.Н.Телия, считаем основным для метафоризации,
в результате которой формируется интенсифицирующее значение ФИ.  С этого
допущения и начинается то движение мысли, которое ищет сходства и подобия,
выстраивая их затем в аналогию, а затем уже синтезирует новое понятие,
получающее на основе метафоры форму интенсифицирующего значения.

Концепты “подобие” и “сходство”, вербальной
экспликацией которых в английском языке являются союз like
и его экспонент as, очевидным образом
взаимосвязаны. Об этом свидетельствуют толкования  этих понятий, данные в толковом
словаре русского языка: сходство – “подобие, соответствие в чем – н.”;
сходный – “похожий, подобный кому- чему-н.” (Ожегов
1997: 782 — 783). И сходные, и подобные объекты имеют какие — то тождественные признаки. Однако, как
считают многие лингвисты, следует разграничивать эти два концепта.
И.Б.Шатуновский предлагает рассматривать эти концепты в количественном аспекте (Шатуновский 1996). Различие
между ними ученый сводит к двум
основным пунктам. Первое различие является объективным, согласно
которому, концепт “сходство” представляет собой признаковое тождество   некоторого (достаточно неопределенного)
ряда, группы, комплекса признаков  каких – то фрагментов действительности. Концепт  “подобие” указывает на  то, что тождественна часть признаков
или один признак (но не все!).  Концепт “сходство”,
рассмотренный с его объективной стороны как  бы “соткан” из признаковых
тождеств. Само по себе наличие  ряда тождественных признаков у сходных объектов,
по мнению И.Б.Шатуновского,   не является  достаточным  основанием 
для заключения  об их сходстве. Очевидно, что сходство, как считает
ученый, наряду с объективной стороной имеет и субъективный
аспект, качественно отличающий его от (полностью объективного) признакового
тождества. Этим субъективным моментом, объединяющим 
разнообразные  и разнородные признаки в целостный концепт, является
непроизвольная мысленная  ассоциация, своего  рода  “психический разряд, как
молния, пробегающая  от представления одного  фрагмента к представлению
другого” (Шатуновский 1996:105). Как представляется, именно   об этой
ассоциации  говорится   в   определении    сходства  у А.Вежбицкой: “Я думаю   
о Х – я говорю: это мог бы быть Y”   (Вежбицкая 1983).
Если сходство  — это целостное  “неразложимое  психологическое впечатление,
объединяющее в один концепт множество разнородных тождественных  черт, то 
подобие гораздо более рационально.   В отличие  от сходства,  оперирующего  на
любых признаках объектов, особенно чисто внешних – лишь бы они каузировали 
ассоциацию  между объектами, подобие требует, чтобы
признаки, тождественные у объектов, были важными, существенными” (Шатуновский
1996:107).  Мы полностью разделяем точку зрения И.Б.Шатуновского на концепты
“подобие” и “сходство”. Тем не менее, в нашем
исследовании мы не будем пользоваться термином “признак”, чтобы не создавалось
впечатление, что речь идет о семантических признаках, поскольку в фокусе данного параграфа — репрезентации
знаний, которые являются  структурными составляющими  репрезентаций 
сравниваемых  сущностей.  Вместо этого  будем говорить о предикатах. “Предикат”
может быть отнесен к чему-либо или предицирован  чему-либо; он может
репрезентировать знания, представления о чем-либо  или установку по отношению к
чему- либо. Таким образом, подобие указывает, что тождественна часть предикатов
или один, наиболее существенный, а в случае сходства мы можем говорить о
тождестве некоторого ряда или группы предикатов.

  Сходство и подобие предикатов, как полагает Дж.Серль, имеют отношение к
производству и пониманию метафор сходства и метафор уподоблений, а ведь именно
таковыми и являются контексты порождения ФИ с высоким уровнем фразеологической
абстракции.   Свойство механизмов метафоры сопоставлять на основе подобия и
сходства, а затем и синтезировать сущности, соотносимые с разными логическими 
порядками, обусловливает в настоящем исследовании  продуктивность метафоры как
средства создания значения интенсивности. И в этом важную роль играет наиболее
характерный для метафоры параметр – ее антропометричность. Последняя, по мнению
В.Н.Телия, выражается в том, что сам выбор того или иного основания для
метафоры связан со способностью человека соизмерять все новое для него по
своему образу и подобию или же пространственно воспринимаемым объектам, с
которыми человек имеет дело в практической деятельности, в жизненном опыте
(Телия 1996). Следовательно, основанием  антропометричности метафоризации
является допущение о подобии и сходстве, которому можно придать статус
кантовского принципа или модуса фиктивности, смысл которого выражается в форме “как если бы”. Именно модус
фиктивности приводит в динамическое состояние знание о мире, образно
ассоциативное представление, вызываемое этим знанием, и уже готовое значение,
которые и взаимодействуют в процессе метафоризации. Этот модус дает возможность
уподобления логически несопоставимых и онтологически несходных сущностей: без допущения, что Х такой, как если бы был Y-ом, невозможна никакая метафора. “Модус
фиктивности и есть “сказуемое”
метафоры: разгадка метафоры – это понимание того, что
ее “буквальное” значение
предлагается воспринимать “фиктивно”.
Итак, модус фиктивности – это основной нерв метафоры как процесса и результата” (Телия 1996:137).

 На принципе антропоцентризма основана теория метафоры Дж.Серля (Searle 1979). Серль рассматривает метафору в рамках более
общей проблемы – проблемы различия значения говорящего и значения предложения
или слова. В общем виде автор представляет свою задачу в том, чтобы объяснить
как становится возможным произнося  “S есть P” иметь в виду “S есть R” и как это значение может быть передано от говорящего к
слушающему. С этой целью   Дж.Серлем были разработаны принципы вычисления R исходя из Р, т.е. принципы, в соответствии с которыми
произнесение Р может вызвать в сознании смысл R
некоторым специфическим для метафоры способом (Searle 1979).
Рассмотрим метафору уподобление, представляющую собой контекст порождения ФИ like a shot.

“No, no”- said Scrooge. … “Come back with him in less
than five minutes, and I’ll give you half a crown!” The boy was off like a
shot. He must have had a steady hand at a trigger who could have got a shot
off half so fast (Ch. Dickens “A Christmas Carol”, p. 72 — 73).

При интерпретации
метафоры “he
was off like a shot” мы
воспользовались принципом 2 Дж. Серля, который  имеет вид: “Вещи, которые Р, суть условно R” (Searle 1979). После внесения в него некоторых 
изменений данный принцип может быть представлен следующим образом : “P-отношение, суть  условно R-отношение”. Для того, чтобы выяснить возможные значения R-отношения, ищем
вероятные черты сходства R-отношения и Р-отношения, а чтобы их найти, мы ищем характерные известные
и при этом дистинктивные свойства  Р-отношения. Обратившись к своим знаниям о
внешнем мире, к знаниям о свойствах прототипа ФИ, мы можем найти такие свойства
Р-отношения (т.е. to be off like a shot — умчаться подобно пуле при выстреле), как: “умчаться по прямой, никуда не сворачивая” и “ умчаться быстро”. Это и есть возможные значения R-отношения. Однако, чтобы понять метафорическое высказывание, слушающий
должен выбрать то из возможных значений, которое может претендовать на главную
роль в метафорической предикации. В этом случае может помочь знание контекста,
которое как раз   и способствует  тому, чтобы сузить круг возможных значений до
одного. Единственное истинное значение R задает контекст “ he must have had a steady hand at a trigger who
could have got a shot off half so fast”, а точнее, предикат so fast. Таким образом, высказывание “he was off like a shot”  употреблено автором для передачи
смысла “he
was off so fast”. Представляется,
что  значение ФИ like a shot
основано на знании о  прототипе этой ФЕ, в котором редуцированы свойства, не
вошедшие в подобие, но актуализировано – вошедшее, последним  и является
быстрота, с которой летит пуля при выстреле. Процесс метафоризации в
проанализированном примере являет собой транспозицию идентифицирующей лексики,
предназначенной для указания на предмет речи, в сферу предикатов,
предназначенных для указания на его признаки и свойства (Арутюнова 1990). Обращение к метафоре, оценка
ее удельного веса в развитии семантики ФИ освещает в то же время ту огромную
роль, которую играет в этом процессе сравнение, аналогия с его прототипом. “Нет ничего более фундаментального
для мышления и языка, чем наше ощущение подобия”, писал У.Куайн (цит. по
Арутюнова 1999:367). Метафора возникает тогда, когда между сопоставляемыми объектами
имеется больше различного, чем общего. “Метафора – это постоянный рассадник
алогичного в языке – позволяет сравнивать несопоставимое” (Арутюнова 1999: 367). Однако метафора демонстрирует
не только дар человека улавливать общее в разном. Метафора – это, прежде всего,
способ уловить индивидуальность конкретного предмета или явления, передать его
неповторимость. Приведем пример метафоры, автор которой передает индивидуальность
и неповторимость события, используя  ФИ  like a bat out of hell.

“You’re goddam
right they don’t”, Horwitz said and drove off like a bat out of  hell (J.D.Salinger
“The Catcher in the Rye”, p.76).

Как и
метафорическое высказывание, проанализированное ранее, данная метафора не может
достичь цели, не используя процессов воображения. Она также проходит через
стадию образности, о чем свидетельствует “изначальная” приложимость
принципа фиктивности. Оперирование модусом фиктивности “как если бы”
обеспечивает в данной метафоре, согласно теории  В.Н.Телия, “перескок” с реального на гипотетическое, т.е. принимаемое в качестве
допущения, отображение действительности, что дает возможность уподобления действительно
существующих и нереальных, вымышленных сущностей (Телия 1996). Уподобление
сущностей в анализируемой метафоре происходит по вполне определенному признаку,
каким является быстрота. Образно- ассоциативный комплекс вымышленной сущности, активируемый в сознании ФИ like a bat out of hell (“как летучая мышь из ада”),  обретает статус художественного изображения мира – его
инобытия.

Однако образ,
служащий вспомогательным средством метафоры, сыграв роль фильтра, может уйти и
во внутреннюю форму ФИ, становясь способом организации интенсифицирующего
значения. В доказательство этого положения, приведем два примера метафор сходства, содержащих ФИ like the
devil.  Мы уже
упоминали о множественности тождественных  предикатов в случае сходства.
Комплексность предикатов сходства подтверждается еще и тем, что оно может
осуществляться только со сложными, неэлементарными, а порой и вымышленными,
мифическими сущностями, такими, например, как “devil”, которая является прототипом ФИ: like the devil  и  as the devil – extremely, excessively. Понятие дьявола имеет ассоциированные
с ним предикаты, характерность которых варьируется в зависимости от контекста
употребления. Рассмотрим  примеры:

1. Constable:
Just, just! … and then give them great meals of beef, and iron

and steel; they will eat
like wolves and fight like devils (W.Shakespeare “Life of Henry the
Fifth”, p.432).

2. “The
distressed Protestants … over whom they domineered like Divells”(OED,
vol.III, p.285).

Метафоричность ФИ like the devil в приведенных
высказываниях можно считать
наследием, которое язык получил от знания библейских мифов о дьяволе. В
религиозной мифологии дьявол –  злой дух, противостоящий Богу, сатана,
наделенный такими качествами, как: “violence, desperation, cleverness, vigour” (OED). Предикаты: ярость, сила, ожесточенность и отчаяние являются характерными
в  контексте первоупотребления ФИ like the devil (см. первый пример), они  создают ассоциацию между
сражающимися англичанами и дьяволами, позволяющую метафоре сходства  достичь
цели. Метафорическое высказывание “they will fight like devils” употреблено автором с целью передать  значение “they will fight
vigorously, desperately”.

К другим свойствам,
присущим дьяволу как библейскому персонажу,  можно отнести “superhuman powers and
influence over men” (OED).   Эти свойства основаны на наших знаниях
библейского мифа о том, что пытаясь отвратить Иисуса от служения, порученного
ему Богом, дьявол искушает его, предлагая ему добиться личной власти, власти на
земле: “The
Devil said to him, “ I will give you all of these kingdoms and all the power
and glory which is in them. It has all been given to me. I may give it to
anyone I want” (“The Simple English Bible”, Luke 4:6).

Именно такие
предикаты, как
сверхчеловеческая сила, могущество над людьми являются характерными при
сравнении прототипа с субъектами, которые деспотически правят над бедствующими
протестантами во втором примере, датированным 1632 годом.

Сравнивая
логический способ образования видовых и родовых понятий с формами
мифологических представлений, Э.Кассирер обнаружил различные тенденции мышления. В одном случае речь идет о концентрическом расширении
круга представлений и понятий;
между тем, как во втором случае мы сталкиваемся с противоположным явлением: представление не расширяется, а
спрессовывается, сводится в одну точку. В этом процессе отфильтровывается некая
сущность, некий экстракт, который выводится в “значение” (Кассирер
1990). По нашему мнению, в данной метафоре
сверхчеловеческая сила и есть та сущность, тот предикат, который
отфильтровывается в процессе метафоризации и  выводится в интенсифицирующее
значение ФИ.

Итак,
когнитивные аспекты рассмотрения специфики значения ФИ позволяют сделать
несколько выводов:

Интенсифицирующее
значение ФИ образуется в результате когнитивных преобразований в таких
концептуальных структурах, как фреймы и прототипы.

Образование значения ФИ в
его типовом проявлении можно представить как такой процесс метафоризации,
который синтезирует в себе выводное знание о денотате (никогда не вытекающее из
значения слов-компонентов переосмысляемого сочетания слов, но из знаний о
свойствах обозначаемого) и ценностную его квалификацию (которая представляет
собой погруженное в контекст мнения оценочное суждение о свойствах
обозначаемого).

ФИ как знаки
не приспособлены к функции обозначения объектов из мира “Действительное”, поэтому их денотация диффузна. Они
не описывают
мир, а указывают на мир лишь для того, чтобы “приписать” признак обозначаемому. Вследствие этого ФИ обладают функцией предикации.
Приспособленность ФИ к функции предикации обусловлена также наличием в их смысловой
структуре оценочной и эмотивной модальности, которые “нагружают” ФИ
прагматически, что находит выражение в их экспрессивности.

Вместе с тем, основной
заряд интенсивности в значение ФИ привносится из дискурса. Вероятно ФИ в целом
более чувствительны к дискурсу, чем слова. Для понимания и истолкования ФИ во
всей полноте его связей и отношений в дискурсе в исследовании были использованы
некоторые положения дискурсивного анализа. Описанию основных положений
дискурсивного анализа, а также ряда важнейших теоретических постулатов,
положенных в основу исследования ФИ, посвящена очередная глава настоящего
исследования.

ВЫВОДЫ  ПО   ПЕРВОЙ   ГЛАВЕ

1. Корпус ФИ можно
условно поделить на две группы. Первая группа, более многочисленная, включает
ФИ наивысшего уровня фразеологической абстракции. У данных ФИ наличествует
разрыв связи между значением идиомы и значением ее компонентов. Такие ФИ
заведомо формируются с развитием их классических знаковых функций, достигая
высокой мобильности в плане снтаксиса. Вторая  группа  состоит из ФИ с менее
высоким уровнем фразеологической абстракции. Буквальные значения компонентов
частично изоморфны переносным значениям. Случаи ремотивации ФИ этой группы
показывают, что их знание связано с обоими мирами переживания – метафорическим
и прототипическим.

2. В системно – языковом
описании ФИ представлены как знаки вторичной предикации, определяющие признаки
материи, обслуживающих имена событий, фактов, действий и состояний, т.е. в тех
сферах, где предицируются свойства, состояния, события, интерпретируемые через
свойства лица.

3.  ФИ представляют собой
языковые знаки особого рода и наделены целым рядом особенностей, отличающих их
от других языковых знаков, таких, например, как слово и свободные сочетания
слов (часто неполный компаративный оборот). Эти особенности в основном сводятся
к следующим:

1)   ФИ в отличие от лексического
интенсификатора является сложным

раздельнооформленным языковым
образованием;

2) в отличие от свободного словесного комплекса ФИ обладают
максимальной степенью фразеологической устойчивости, основными показателями которой
являются:
устойчивость употребления; устойчивость лексического состава, допускающая
подмену компонентов ФИ только в пределах фразеологической вариантности;
морфологическая устойчивость, проявляющаяся в наличии у ФИ компонентов с
нулевой или неполной парадигмой;

3) от свободных сочетаний
слов ФИ отличает их воспроизводимость  в готовом виде.

4. ФИ и их лексические
синонимы по-разному выражают интенсифицирующее значение. Лексические
интенсификаторы употребляются в своих буквальных значениях, в то время как
компоненты ФИ полностью утрачивают свои буквальные значения и  приобретают
целостное интенсифицирующее значение в результате экспрессивного
переосмысления, которое у некоторой группы ФИ протекает как процесс
метафоризации  значения  прототипа ФИ.

5. Как и любой языковой
знак, ФИ с необходимостью отражает определенные аспекты концептуальной картины
миры, или знания о мире, которые, в свою очередь, структурированы в сознании
носителя языка в виде прототипов и фреймов. Обозначение некоторого фрагмента
действительности происходит в ФИ путем установления подобия и сходства между
новым содержанием и свойствами прототипа ФИ или между новым содержанием и той
типизированной ситуацией, закрепленной в языковой картине мира, которая
выражается внутренней формой ФИ в виде фрейма. Следовательно, процесс
образования интенсифицирующего значения представляет собой концептуализацию и
вербализацию окружающей действительности, а ФИ – знаки для обиходно-бытовой
наивной картины мира, в которых отражены знания и  опыт народа.

6. ФИ не описывают мир, а
интерпретируют его и создаются для того, чтобы выражать субъективное и, как
правило, эмоционально окрашенное отношение говорящего к миру. Таким образом,
можно считать, что ФИ  — знаки антропометрические.

ГЛАВА  II.  ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ  ОСНОВАНИЯ  ИССЛЕДОВАНИЯ

        ПРАГМАТИКО –
КОММУНИКАТИВНЫХ  ПАРАМЕТРОВ

    ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОГО  ИНТЕНСИФИКАТОРА

Когнитивная
лингвистика, стараясь вскрыть особенности структур организации знаний и операций
над этими  структурами, обычно исходит из данных, полученных в ходе анализа
языкового материала. Подобный путь исследования – от языковой формы к
представляемой ею когнитивной структуре  — носит интерпретативный характер (Демьянков 1994) и
ориентирован на понимание высказывания (Филмор 1988), поэтому он оказывается
близок к подходу, который практикуется в дискурсивном анализе. Неслучайно ученые,
работающие в русле когнитивного подхода, все чаще обращаются к идеям
дискурсивного анализа в поисках новых исследовательских приемов и эвристик.

В этой связи
представляется уместным рассмотрение некоторых положений дискурсивного анализа
с тем, чтобы определить их место в методологии когнитивной лингвистики и
выявить возможности  их использования для решения задач настоящего
исследования.

2.1. Анализ
дискурса при исследовании прагматико-коммуникативных параметров ФИ в
контекстно-дискурсивных условиях

Среди доминирующих теорий языкознания конца XX века особое место, по мнению В.З. Демьянкова,
занимает анализ дискурса. Цель дискурсивного анализа заключается в том, чтобы
объяснить, почему те, а не иные высказывания были использованы, почему выбран
данный путь мобилизации сил использования именно данных  социальных источников
(Демьянков 1995).

В настоящем исследовании анализ дискурса  должен дать характеристику
того, как в контексте взаимодействия людей, направленного на достижение каких –
либо  целей, коммуниканты интерпретируют речь и действия, является ли такое
обращение к интерпретации взаимным – как в случае разговора – или невзаимным,
когда мы читаем или  пишем. Такая задача, на наш взгляд, заставляет анализ
дискурса расширять за счет детализации коммуникативные функции сообщений.
Интерпретация опирается на общие и специальные знания, используемые по ходу
этого процесса.

Исследуя
категориальные и семиотические характеристики ФИ в первой главе, мы пришли к выводу о том, что в системе языка ФИ
достигают высокой степени знаковости. В связи с этим следует отметить, что
наиболее интересными областями в дальнейшем исследовании ФИ, на наш взгляд,
становятся прагматика и контекст коммуникации. Следовательно, прагматические и
коммуникативные параметры  занимают  приоритетное место в исследовании ФИ.   Исходя
из принципа системного подхода к  изучаемому явлению, данные параметры ФИ
необходимо рассмотреть в максимально полном контексте их применения. Таким
контекстом, по нашему мнению, служит дискурс. По словам А.М.Каплуненко “редкий текст является самодостаточным
для адекватной интерпретации, поэтому восхождение к дискурсу, к знаниям,
оставшимся за пределами высказанных в тексте, является закономерным (Каплуненко
1992: 100). Так как понятие “дискурс” имеет
принципиальное значение в настоящем исследовании, ему будет уделено особое
внимание. Мы считаем
логичным остановиться на трактовке таких понятий, как: “дискурс” и “текст”, а также на соотношении этих понятий.

2.1.1. К определению понятия “дискурс”: различные
подходы к его трактовке

Определение такого понятия, как “дискурс”,
уже предполагает некоторую идеологическую ориентацию, собственную точку зрения
на анализ языкового общения.  В  этой связи интересно проследить становление
научной мысли относительно данного понятия.

Мишель Фуко
рассматривает дискурс в самом широком смысле и считает дискурс не
лингвистическим, а общекультурным понятием. Он пишет: “…Безусловно, дискурс – событие знака, но то, что он
делает, есть нечто большее, нежели просто использование знаков для обозначения
вещей. Именно это нечто большее позволяет ему быть несводимым к языку и речи” (Фуко 1996: 50). Единицей или “атомом” дискурса в понимании М.Фуко является
высказывание. Совокупности высказываний образуют дискурсивные формации. Фуко
относит к формациям такие стороны жизни человеческого общества, как  экономика,
политика, медицина, науки о живых существах, что позволяет ему говорить,
например, о климатическом дискурсе, дискурсе экономическом, дискурсе
естественной истории, психиатрии и т.д. Таким образом, все области человеческого
знания являются в его представлении совокупностями дискурсов. При этом Фуко
признает, что такое употребление понятия “дискурс” не
считается общепринятым, а лингвисты придают ему совсем иной смысл.

В
лингвистических исследованиях понятие “дискурс” трактуется как “связный текст в
совокупности с экстралингвистическими, прагматическими, социокультурными,
психологическими и др. факторами; текст, взятый в событийном аспекте, речь рассматриваемая как
целеноправленное социальное действие, как компонент, участвующий во
взаимодействии людей и механизмах их сознания. Дискурс – это речь, погруженная
в жизнь” (ЛЭС 1990:136).

Ю.С.Степанов
считает лучшим определение, данное дискурсу В.З.Демьянковым: “Discourse– дискурс, произвольный фрагмент
текста, состоящий более чем из одного предложения или независимой части предложения.
Часто, но не всегда, концентрируется вокруг некоторого опорного концепта; создает общий контекст, описывающий
действующие лица, объекты, обстоятельства, времена, поступки и т.п.,
определяясь не столько последовательностью предложений, сколько тем общим для
создающего дискурс и его интерпретатора миром, который “строится” по
ходу развертывания дискурса”.
Следует заметить, что в этой части определения В.З.Демьянков выражает интенциональную
структуру дискурса, поскольку речь в ней идет о мире интерпретатора, т.е. об
интенциональном горизонте  и контексте интерпретации. Вместе с тем, дискурс,
как считает автор данного определения, имеет логическую структуру и продолжает: “Исходная  структура

для дискурса
имеет вид  последовательности элементарных пропозиций, связанных между собой
логическими отношениями конъюнкции, дизъюнкции и т.п. Элементы дискурса: излагаемые события, их участники,
перформативная информация и “не-события”, т.е. а) обстоятельства,
сопровождающие события; б)
фон, поясняющий события; в)
оценка участников событий; г)
информация, соотносящая дискурс с событиями” (цит. по Степанов 1995: 37-38).

 Как следует
из обоих определений, дискурс необходимо понимать как текст или речь в
действии, в совокупности со всеми экстралингвистическими факторами, включая
знания о мире, мнения, установки, оценки, цели адресанта. Таким образом,
дискурс – более широкое и открытое понятие.

Интересна
точка зрения Ю.С.Степанова, связывающего дискурс с понятиями альтернативного
мира, факта и причинности. Ю.С.Степанов также дает широкую лингво – философскую
трактовку дискурса как “языка
в языке”, представленного в виде особой социальной данности (Степанов 1998).  При этом дискурс не
может быть сведен к стилю, грамматике или лексикону как просто язык. Он “существует, прежде всего, и главным
образом в текстах, но таких, за которыми встает особая грамматика, особый
лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, особая семантика, — в
конечном счете – особый мир”
(Степанов 1998: 676). Хотя Ю.С.Степанов также
говорит  о существовании дискурса в текстах, его видение дискурса как особого,
возможного мира выводит дискурс далеко за рамки текста.

Рассмотрим
теперь, как некоторые зарубежные лингвисты, внесшие значительный вклад в
разработку теории дискурса, определяют это понятие. Дебора Шифрин  видит три подхода
к определению понятия “дискурс”. Первый подход, осуществляемый с
позиций формально ориентированной лингвистики, определяет дискурс просто как
язык выше уровня предложений или словосочетания – “language above the sentences or
above the clause”(цит. по
Макаров 1998:69).  Второй подход дает  функциональное
определение дискурса как “всякого
употребления языка”: the study of discourse is the study of any aspect of language
use”(указ.соч.:69.).
Этот подход предполагает обусловленность анализа функций дискурса изучением
функций языка в широком социокультурном контексте. Третий подход к определению “дискурса” подчеркивает взаимодействие формы и функции: “дискурс как  высказывания” – “discourse
as utterances” (указ.соч.:70). Это определение подразумевает, что дискурс является не примитивным
набором изолированных единиц языковой структуры  “больше предложения”, а целостной совокупностью функционально организованных, контекстуализованных
единиц употребления языка.

Несомненный интерес к  рассматриваемому понятию вызывает подход Роберта
де Богранда. Ученый трактует данное понятие под несколько иным углом зрения и,
позволим себе заметить, в совершенно оригинальном контексте. Принимая во
внимание тот факт, что  наука о языке XX века долго изучала лишь язык как таковой, Богранд подчеркивает, что  в
реальном мире язык не существует сам по себе: “Вы не найдете голландский язык, прогуливающимся вдоль
каналов, английский язык, наслаждающимся чашкой чая, а немецкий, бешено
несущимся по автобану. Вы обнаружите лишь дискурсы, т.е. реальные
коммуникативные события” (Beaugrande 1997:36).

Подобную точку зрения высказывает один из ведущих разработчиков теории
дискурса голландский лингвист Т.ван Дейк. Он также определяет дискурс как
коммуникативное событие, при этом люди используют язык для передачи своих идей
и мыслей, что, в свою очередь является частью более сложных социальных действий
(Dijk 1997). Таким образом, в понимании Т.
ван Дейка, дискурс  – это использование языка, передача мыслей и убеждений,
речевое воздействие. При рассмотрении понятия “дискурс”
краткого комментария требует соотношение  понятий “дискурс” и “текст”.

2.1.2. Дискурс versus  Текст

 Рассматривая соотношение этих двух понятий, В.Г. Борботько утверждает,
что текст —  более общее понятие, чем дискурс, поскольку текст  — есть последовательность
единиц любого порядка. Дискурс, по мнению ученого, тоже текст, но такой,
который состоит из коммуникативных единиц языка – предложений и их объединений
в более крупные единства, находящиеся в непрерывной внутренней смысловой связи,
что позволяет воспринимать его как цельное образование. Дискурсами можно
считать например, тексты, рассказы, статьи, выступления, стихотворения 
(Борботько 1981). Вместе с тем, В.Г.Борботько не отрицает статус дискурса как “высшей по рангу коммуникативной
единицы языка”
(Борботько 1981: 104).

Некоторые лингвисты соотносят понятия “дискурс” и “текст”, предпринимая попытки дифференцировать категории текст и
дискурс, до этого бывшие нередко взаимозаменяемыми, с помощью фактора ситуации.
Дискурс предлагают трактовать как “ текст плюс ситуация”, а
текст, соответственно, определяется как “дискурс минус ситуация” (Оstman, Virtanen 1995:240).

Иногда разграничение данных категорий происходит по линии письменный
текст vs. устный дискурс. Так, у И.Р.Гальперина
находим следующее понимание текста, согласно которому: “текст – это фиксированное на
письме речетворческое произведение” (Гальперин 1981:18).
Вслед за И.Р.Гальпериным З.Я.Тураева принимает столь узкое определение текста,
которое исключает из рассмотрения устную речь и согласно которому “текст является произведением
речетворческого процесса, обладающим завершенностью, объективированным в виде
письменного документа …» (Тураева
1986: 11). Данный подход, весьма
характерный для сторонников формального изучения языка и речи, неоправданно
сужает объем данных категорий, сводя их только к двум формам языковой
действительности – использующей и не использующей письмо. На основании этой
дихотомии ряд лингвистов предпочитают  разграничивать анализ дискурса, объектом
которого, по их мнению, должна быть устная речь и лингвистику  письменного
текста (Hoey
1983/4). Такой подход
иногда не срабатывает, например, доклад можно рассматривать одновременно как
письменный текст и выступление (коммуникативное событие), хотя  и монологическое
по своей природе, но тем не менее отражающее всю специфику языкового общения в
данном типе деятельности.

В весьма многих функционально ориентированных исследованиях прослеживается
тенденция к противопоставлению дискурса и текста по ряду оппозитивных критериев: функциональность- структурность,
процесс- продукт. Соответственно, различаются структурный текст-как-продукт и
функциональный дискурс-как-процесс  (Макаров
1998).

Некоторые лингвисты трактуют дискурс как подчеркнуто интерактивный способ
речевого взаимодействия, в противовес тексту, обычно принадлежащему одному
автору, что сближает данное противопоставление с традиционной оппозицией диалог
vs. монолог. Само по себе это
разграничение довольно условно, о диалогичности всего языка, речи и мышления
писали Л.С.Выготский, М.М.Бахтин и др. (Выготский 1999, Бахтин 1979). На
неадекватность такого строгого разграничения дискурса и текста указывает
Т.А.ван Дейк. Рассматривая дискурс как форму вербального взаимодействия,
вовлекающего таких пользователей языка, как говорящий и реципиент, ученый
подчеркивает, что “ текст является
скорее продуктом вербальных актов нежели формой взаимодействия” и далее “…однако, несмотря на это, тексты также имеют своих “пользователей”, а именно автора и читателя” (Dijk 1997:3). Очевидно, мы можем говорить о
письменном взаимодействии.

Таким образом, несмотря на существенные различия между дискурсом и текстом,
между ними существуют некоторое сходство, достаточное для того, чтобы, как
считает Т.А.ван Дейк, включить в понятие “дискурс” текст 
как
абстрактный теоретический конструкт, реализующийся в дискурсе ( Dijk 1985) так
же, как предложение актуализируется в высказывании. По выражению Дж. Лича,
текст реализуется в сообщении, посредством которого осуществляется дискурс
(Leech 1983: 59).

Как видим, современная лингвистика богата разнообразными подходами к
определению понятия  “дискурс”. В данной связи обращает
на себя внимание точка зрения  А.М.Каплуненко, который весьма точно выражает соотношение понятий “дискурс” и “текст”. Согласно  точке зрения ученого, “дискурс является более широким и
универсальным лингвистическим объектом, охватывающим не только самое языковую
структуру речевого произведения, но также типовые параметры коммуникативной
ситуации, особенности коммуникантов, стратегию построения коммуникации. В
отличие от дискурса, текст  представляет собой более специфическое и узкое
явление, не выходящее за рамки собственно структурно-смысловых параметров
речевого произведения (Каплуненко 1991). Такое широкое понимание дискурса сегодня все чаще
встречается в лингвистической литературе, затрагивающей этот вопрос. Конечно,
всю ее мы не сможем исчерпать, поэтому в качестве основной примем точку зрения
Т.ван Дейка, согласно которой, дискурс –это сложное коммуникативное явление, включающее,
кроме текста, еще и экстралингвистические факторы (знания о мире, мнения,
установки, цели адресата, необходимые для понимания текста). Вслед за ученым мы
рассматриваем дискурс в трех его аспектах: 1) использование языка, 2) передача идей и убеждений
(коммуникация), 3) взаимодействие в социально-обусловленных ситуациях.

Очевидно, интеграционный подход  к изучению всех трех аспектов дает
полное представление о том, как использование языка влияет на способ передачи
идей и убеждений, и наоборот, а также как аспекты взаимодействия

влияют на то,
как люди говорят и как убеждения контролируют использование языка и
взаимодействие в ходе коммуникации.

Напомним, что объектом настоящего исследования являются ФИ, поэтому не
следует упускать из поля зрения тот факт, что интенсивность – это не просто “довесок” к семантике предиката, а прежде
всего часть целого смысла, характеризующего интенциональность автора речи. Этим
объясняется наше столь пристальное внимание к анализу дискурса как методу
исследования прагматико – коммуникативных параметров ФИ. В настоящее время в
теоретической лингвистике существуют различные модели анализа дискурса.
Обращение к дискурсивному анализу при исследовании ФИ в контекстно –
дискурсивных условиях предполагает обоснование выбора одной из них.

2.1.3. Обоснование  выбора модели анализа дискурса
при исследовании ФИ в контекстно – дискурсивных условиях

В
рамках дискурсивного анализа разработано несколько аналитических моделей, среди
которых В.З.Демьянков выделяет  два типа:

1.Формальные модели – в них семантические качества языковых форм не
учитываются и отвлекаются от исторических аспектов языка. Сюда относятся
следующие направления:
теория речевых актов, анализ разговора и этнография речи. Эти модели направлены
на описание коммуникативной компетенции. Формальные теории дискурса
рассматривают формы существования разговорного языка под углом зрения
взаимодействия людей в социологическом аспекте. Предметом анализа являются
последовательности речевых взаимодействий. Исследуемые же единицы лежат выше
уровня предложения; например, к этим
единицам относятся речевые акты и ходы в общении и обмен репликами (Демьянков
1995).

2.Содержательные модели  — в них анализ дискурса  полностью сосредоточен
именно на семантической и исторической плоскостях, как в теоретическом, так и 
практическом планах (Демьянков 1995). Примером является подход М.Фуко, который
под дискурсом понимает “ совокупность
словесных перформансов”, а
его анализ дискурса направлен на объяснение явлений речевой деятельности,
точнее – того, что было произведено совокупностью знаков (Фуко 1996: 108).

Наибольший лингвистический резонанс получила коммуникативная модель
дискурсивного анализа, разработанная Т.ван Дейком. Остановимся на основных
положениях данной модели.

1. Модель
анализа дискурса Т. ван Дейка объединяет в себе и формальный, и содержательный
аспекты анализа дискурса, выделенные В.З.Демьянковым и предусматривает анализ
дискурса, понимаемого как коммуникативное событие и вербальное взаимодействие.

2. Согласно этой модели, анализ дискурса
направлен на речь как на продукт говорения и текст как на продукт написания в
контексте коммуникативного события в целом.

3.      
Подходя к
методике дискурсивного анализа как таковой, Т. ван Дейк подчеркивает
открытость, незамкнутость дискурса. По мнению лингвиста,  анализ дискурса
всегда выводит нас при помощи моделей и социальных контекстов в другой дискурс.
Анализ дискурса движется по кругу от макро – к микро уровням беседы, текста,
контекста, общества и наоборот.

4.      
“Дискурс
не является лишь изолированной текстовой или диалогической структурой. Скорее
это сложное коммуникативное явление, которое включает в себя и социальный
контекст, дающий представление как об участниках коммуникаций, так и процессах
производства и восприятия сообщения (Дейк 1989: 113).

5.      
Основными 
принципами анализа дискурса, согласно модели  Т. ван Дейка,  являются следующие:

1) изучение естественного  языка текстов и разговоров;

2)  
использование контекста
(социального и культуры);

3)  
линейная
последовательность анализа структурных единиц;

4)      
рассмотрение
письменного и устного дискурса как социальной практики  его участников;

5)      
изучение
устной речи, но при этом не должна полностью игнорироваться речь письменная;

6)      
учет
при анализе дискурса категоризации, производимой его участниками;

7)      
выявление
общего значения и функций дискурса;

8)      
анализ
дискурса по всем направлениям и на всех уровнях (звуковом, граматическом,
семантическом);

9)      
учет
конструктивности дискурса, поскольку его конструктивные элементы могут
функционально использоваться, пониматься и изучаться как части  других
элементов;

10)   
учет
общих грамматических, коммуникативных правил и правил речевого взаимодействия,
а также рассмотрение нарушений, игнорирования и изменений существующих правил в
данном дискурсе;

11)   
выявление
стратегий, которые пользователи языка используют для достижения целей дискурса;

12)   
признание
роли социальной когниции в дискурсе т.е. знаний, отношений, идеологий, норм,
ценностей (Dijk 1997: 29 – 31).

Для целей исследования прагматико – коммуникативных параметров ФИ в
дискурсе наиболее приемлемой, на наш взгляд, представляется именно коммуникативная
модель Т.ван Дейка, поскольку она не только предполагает систематизированное
описание его различных измерений, но и дает возможность определить отношения
между использованием языка, идеями и убежедениями, а также их взаимодействием.

 Согласно выбранной нами модели, анализ дискурса  должен отвечать на
следующие вопросы: Как
использование языка влияет на убеждения и воздействие? Как аспекты речевого воздействия влияют на язык? Как убеждения контролируют язык и
воздействие? (Dijk 1997:2). Ответы на эти вопросы, несомненно,
требуют междисциплинарного подхода, который охватывает  ряд теоретических
постулатов. Об основных теоретических подходах к дискурсивному анализу, а также
к анализу прагматико – коммуникативных параметров ФИ   речь пойдет в следующем
разделе.

2.2. Теоретические подходы к исследованию ФИ в контекстно-дискурсивных условиях

Среди
основных подходов к изучению дискурса лингвисты выделяют следующие:

1)   теория речевых актов (Остин 1986,
Серль 1986);

2)   логическая грамматика общения  (Leech 1983, Грайс 1985);

3)   лингвистика текста (ван Дейк 1989);

4)   грамматика дискурса (Langaсker 1987);

5)   когнитивные и психолингвистические
модели обработки  и понимания дискурса (ван Дейк 1989);

6)   модели репрезентации дискурса в
теории искусственного интеллекта (Shank,
Abelson 1977);

7)   конверсационный анализ (Sacks, Schegloff,
Jefferson 1974);

8)   критический анализ
дискурса (Dijk 1997).

Приведенный
выше неполный список демонстрирует теоретическую и методологическую
разнородность области дискурсивного анализа. Вместе с тем, некоторые подходы
развиваются вместе с дискурсивным анализом и фактически стали его составными
частями.

В настоящем
исследовании  анализ дискурса проводится в русле теории речевых актов. Кроме
того, в исследовании были использованы такие теоретические подходы, как теория
интенциональных состояний, теория аргументации и когнитивный подход к
представлению события в  дискурсе.

2.2.1.
Теория речевых актов в системе дискурсивного  анализа  при исследовании ФИ

Центральным
понятием теории речевых актов (ТРА) можно считать иллокутивный акт. Сущность
иллокутивного акта отражается в речевом акте (РА) как его иллокутивная сила.
Как известно, Дж. Серль, активно развивающий идеи Дж. Остина  о речевых актах и разработавший собственную теорию, указал
на весьма важное обстоятельство формирования иллокутивной силы. Реализуя
интенциональный аспект коммуникации, говорящий в первую очередь  исходит из
конвенциональных условий, поскольку, желая получить определенный результат, он
должен заставить адресата “опознать
свое намерение получить этот результат” (Серль 1986: 160).

Таким
образом, употребляя определенное языковое средство, в частности, ФИ, адресант
исходит из соотношения между а) собственными коммуникативными целями, б)
соответствующими правилами коммуникации и в) уместностью ФИ  в контексте данных
целей и правил.

Именно в соотношении интенционального, с одной стороны, и конвенционального,
с другой стороны, аспектов речевого акта Дж.Серль усматривает перспективу
анализа коммуникации с использованием понятийного аппарата этой теории (Серль
1986а). С этой целью он разграничивет
иллокутивный акт и пропозицию, гносеологически противопоставляя интенциональное
и конвенциональное в высказывании. Дж.Серлю принадлежит  наиболее полное  и последовательное
определение иллокутивной силы высказывания как “ … оценки смыслового статуса высказывания как
утверждения, обещания, предупреждения, угрозы, требования и  т.д.”(Серль 1986а:170). Он также выделил три основных 
фактора иллокутивной силы:

1. Иллокутивная цель, под которой  Дж. Серль понимает смысл или цель
конкретного типа иллокуции (Серль 1986а). Данный фактор определяется тем
содержанием, которое непосредственно выражает иллокуция,  настоянием на
чем-либо, угрозой чего-либо, выражениями нежелания, презрения, восхищения,
одобрения и т.д.

2. Направление приспособления между высказыванием и миром. Фактически Дж.
Серль имеет в виду ситуации, в которых “некоторые иллокуции в качестве части своей иллокутивной цели
имеют стремление сделать так, чтобы слова (а точнее пропозициональное
содержание) соответствовали миру;
другие иллокуции связаны с целью сделать так, чтобы мир  соответствовал словам” (Серль 1986а: 172).

3.Условие искренности, или различия в выраженных психологических
состояниях коммуникантов. Дж.Серль здесь близко подходит к тому понятию,
которое Г.П.Грайс называет категорией Качества, являющейся одним из условий
известного Принципа  Кооперации (Грайс 1985). Если один из коммуникантов не
заинтересован в сотрудничестве, он может давать либо ложные, снижающие
эффективность коммуникации высказывания, либо играть несвойственную ему роль в
процессе коммуникации.

Исследуя сложные речевые акты, Дж.Серль и Д.Вандервекен указывают еще на
одну важную характеристику иллокутивной силы, заслуживающую упоминания в данном
исследовании – интенсивность, с которой выражены иллокутивная цель и условие
искренности (Серль, Вандервекен 1986:251-252). Как будет показано, этот компонент иллокутивной силы наиболее
важен   для коммуниктивного анализа дискурса и исследования прагматико —
коммуникативных характеристик ФИ, одной из которых является участие ФИ в совокупной
иллокутивной силе высказывания. В качестве примеров приведем два высказывания,
в одном из которых ФИ способствует совокупной иллокутивной силе ассертива, а в
другом  — совокупной директивной иллокутивной силе. Это способствование 
проявляется в усилении степени, с которой выражены иллокутивные цели. Например:

“I know well enough … but Gill I’ll bet would be as peeved
as anything (Th. Drеiser “An American Tragedy”, p.385).

“Goddam right”, Stradlater said. He was too conceited. “ No
kidding now. Do that composition for me. Don’t knock yourself out or anything,
but just make it descriptive as hell. Okay!” (J.P.Salinger “The Catcher
in the Rye”, p.29).

Все вышеперечисленные компоненты иллокутивной силы  учитываются при
классификации речевых актов. В настоящем исследовании мы используем
классификацию речевых актов, разработанную Дж. Р. Серлем. Он установил, что при
совершении речевого акта говорящий выражает то или иное психологическое
состояние. Отраженность в дискурсе психических состояний его участников Дж. Р.
Серль объясняет в рамках предлагаемой им концепции Интенциональных состояний,
которой посвящен следующий параграф.

2.2.2. Интенциональные состояния  и их вербализация:
место и назначение ФИ

Понятие интенциональности, которое по своей сути является одним из
фундаментальных понятий феноменологии, было заимствовано Дж. Серлем из
концепций  Ф.Брентано и Э.Гуссерля (Зотов 1985). Следуя давней философской традиции,
под интенциональностью он понимает   свойство
многих ментальных состояний и событий, посредством которых они направлены на
объекты и положения дел внешнего мира (Searle 1983). Называя  свойство направленности или отнесенности к
чему-либу Интенциональностью, Дж. Серль тем не менее старается отмежеваться от
некоторых особенностей указанной традиции. При разработке своей концепции,
которой мы придерживаемся в настоящем исследовании, Дж.Серль предлагает ввести
в качестве основополагающего понятие Интенционального Состояния, выражающего
определенную ментальную направленность субъекта к действительности. Дж. Серль
вносит несколько  пояснений в свое понимание этого понятия, одно из которых
является существенным для нашего исследования и заключается в том, что следует
различать намерение, интенцию (intending) и Интенциональность. Очевидное созвучие слов “Интенциональность” и “интенция”
 внушают мысль о том,
что интенции играют некоторую особую роль в теории Интенциональности. Однако с
точки зрения Дж.Серля, интенция сделать что-то является лишь одной из форм Интенциональности: “Интенциональность есть
направленность, интенция совершить что-то представляет собой один из видов
Интенциональности наряду с другими” (Searle 1983:3).

Пытаясь разъяснить Интенциональность в терминах языка, Дж. Серль
опирается на знание языка как на эвристическое средство объяснения и указывает
на то, что язык выводим из Интенциональности, но не наоборот. Язык появляется
как особая форма развития более примитивных форм интенциональности. Язык,
именно язык принадлежит к классу интенциональных действий. Тогда
фундаментальные семантические понятия – типа значения – вполне обоснованно
анализировать с помощью еще более фундаментальных понятий, таких, как
убеждение, желание, намерение. В отличие от других вариантов этого подхода
(например, Грайса) Серль обсуждает проблему значения, привлекая с этой целью
понятие интенциональности. “Так
как лингвистическое значение”, пишет Серль, “ есть форма выводимой интенциональности (a form of derived Intentionality), то его возможности и ограничения
задаются возможностями и ограничениями интенциональности” (Searle 1983: 175). Такой подход к языку и
лингвистическому значению дает возможность предположить, что значение интенсивности
задается  интенциональностью как конституирующей характеристикой сознания.
Согласно концепции интенциональных состояний, способ, каким язык представляет
мир, является расширением и реализацией способа, посредством которого сознание
представляет мир. Каким же образом разум придает Интенциональность сущностям,
которые не обладают внутренней Интенциональностью т.е. звукам и знакам, похожим
на все остальные феномены физического мира? Каким образом они получают
Интенциональность? Отвечая на данные вопросы, Дж. Серль указывает на наличие двух
уровней Интенциональности в осуществлении высказываний. Во-первых, имеется
выражаемое интенциональное состояние, во–вторых, имеется интенция, с которой
что-то произносится. Вот это второе интенциональное состояние, т.е. интенция, с
которой что-то произносится, и наделяет Интенциональностью лингвистические
сущности (Searle 1983).

В данной связи Л.Витгенштейн справедливо замечает, что если
мы удалим элемент интенции из языка, то этим самым разрушим всю его функцию
(Витгенштейн 1985). Существует еще одно условие – наша способность к выполнению
лингвистических актов для достижения экстралингвистических целей. Человек,
утверждает Серль, который делает заявление, делает больше, чем просто
демонстрирует свою веру во что-то – он передает конкретную информацию. Человек,
который дает обещание, делает больше, чем доводит до сведения окружающих, что
он намерен что-то выполнить, — он создает стабильные ожидания у других
относительно своего будущего поведения. Следовательно, выполнение
лингвистических актов гарантируется тогда, когда они направлены на реализацию
конкретных социальных целей. Все это приводит Дж.Серля к весьма важному выводу
о том, что понятие Интенциональности, в равной мере применимо как к ментальным
состояниям, так и к таким  лингвистическим сущностям, как речевой акт. Применяя
понятийный аппарат теории речевых актов к теории интенциональных состояний, 
Дж. Серль выделяет  четыре аспекта, в которых интенциональные состояния  и
речевые акты  связаны между собой.

1. Если речевой акт характеризуется наличием пропозиционального содержания
“p” и иллокутивной силы “F”, то интенциональное состояние- репрезентативным
содержанием “r”
и психологическим
модусом “S”(Searle
1983: 6).

2. И речевые
акты, и интенциональные состояния характеризуются направлением приспособления.
Если ассертивные речевые акты имеют направление приспособления “слова к миру”, то интенциональные состояния убеждения – “сознание к миру”. В свою очередь, директивные и
комиссивные речевые акты имеют направление приспособления “мир к словам”, а интенциональные состояния желания и намерения – “мир к сознанию”( указ.соч.:8).

3. В осуществлении каждого речевого
акта, обладающего пропозициональным содержанием, мы выражаем определенное интенциональное состояние с данным пропозициональным
содержанием и это интенциональное состояние является условием искренности
такого речевого акта. Таким образом, следуя парадоксу Мура, речевой акт
необходим  для выражения соответствующего интенционального состояния (указ. соч.: 9).

4.      
Понятие условий
выполнимости (успешности) применимо и к речевым актам, и к интенциональным
состояниям в тех случаях, когда имеется направление приспособления. Решающее
значение, как указывал Дж.Серль, имеет то обстоятельство, что для каждого
речевого акта, обладающего направлением приспособления, речевой акт выполнен,
если и только если выполнено выражаемое им ментальное состояние и условия
выполнимости речевого акта и выражаемого им психического состояния тождественны
(указ. соч.:10).

Эти связующие
звенья между интенциональными состояниями и речевыми актами естественным
образом формируют определенное представление об Интенциональном состоянии: каждое интенциональное состояние
содержит некоторое репрезентативное (Интенциональное) содержание в определенном
психологическом модусе. Интенциональное состояния репрезентируют объекты и
положения дел в том же самом смысле, в котором репрезентируют  их речевые акты.
Другими словами, интенциональное состояние является как бы средой порождения
конкретных действий субъекта, к которым относятся и создаваемые им речевые
акты. Следовательно, за интенциональным состоянием следует действие, интересующая
нас разновидность которого есть речевой акт.

Анализ интенциональных состояний, порождающих усиление их вербального
выражения с помощью ФИ в составе речевых актов,  не ограничивается только анализом связи между
интенциональными состояниями

и речевыми
актами. Анализ когнитивных состояний участников дискурса также предполагает 
введение в понятийный аппарат исследования понятия “горизонт интенциональности”. Основная предпосылка введения этого важного понятия в лингвистический
анализ интенциональности основана, как заключает В.В. Петров, на довольно
очевидном сейчас тезисе: “объекты не могут быть полностью определены в рамках какого – либо акта, и,
следовательно, должны существовать “горизонты” объекта как
границы его характеризации. Так, неопределенность “прямого” восприятия
объекта указывает на возможность иных восприятий, целостная совокупность
которых, образует  “горизонт” данного объекта” (Петров 1990: 106), или другими словами, фон, создающий условия для понимания
объектов или явлений.
Именно таким образом всеохватывающий горизонт конституируется
интенциональностью. Метафорическое содержание понятия горизонта отражает его
способность передвигаться вместе с интерпретатором и приглашать к дальнейшему
продвижению вперед.   Интерпретатор, обладающий адекватной широтой горизонта,
способен правильно оценить значение всех объектов, лежащих внутри этого
горизонта.

Таким образом, все изложенное выше дает основания предположить, что
языковое выражение интенсивности с помощью речевых актов, содержащих в своем составе ФИ, определяется и порождается
интенциональностью сознания говорящего, понимаемой как функция фундаментальной
способности мозга связывать человека с миром. Следовательно, можно
предположить, что интенсивность и интенциональность каким-то образом связаны
друг с другом. Сопоставительный анализ словарных дефиниций понятий “интенциональность” и “интенсивность” действительно обнаружил связь между этими понятиями. Сравним: “интенсивность – есть наличие той или иной напряженности” (Ожегов 1997:249), а прототипом понятия интенциональности является понятие
схоластики“intentio”,что
значит “напряжение
сознания”. Данное предположение и
сопоставление дефиниций,  в свою очередь, позволяют выдвинуть  две гипотезы,
верификацию которых нам предстоит осуществить в практической части диссертации.
Суть первой заключается в связи категории интенсивности с интенциональностью, а
вторая гипотеза состоит в том, что ФИ, являясь фразеологическим средством
выражения категории интенсивности в языке, является маркером интенциональности
говорящего в дискурсе.

В ходе исследования было установлено, что дискурсами функционирования ФИ
являются нарративный и аргументативный дискурсы. Прагматико — коммуникативные
параметры ФИ в аргументативном дискурсе исследуются в рамках теории
аргументации, основные положения которой освещает следующий параграф.

2.2.3. Теория аргументации в исследовании ФИ

В достаточно обширной литературе по аргументации, имеющейся сегодня,
даются различные подходы к исследованию данного явления. Все их условно можно
разделить на философские, риторические и лингвистические. Согласно Аристотелю,
языковая форма аргументации находится в непосредственной зависимости от
слушателя (Аристотель 1978). Анализ этой зависимости лежит в основе
лингвистических подходов к аргументации, среди которых особое место занимает
прагмадиалектическая теория аргументации, разработанная Ф. Ван Еемереном и
Р.Гроотендорстом. Авторы данной теории рассматривают аргументацию  как  явление
вербальной коммуникации, которое должно быть изучено как специальная форма (mode) дискурса, характеризующаяся использованием
языковых средств для разрешения разногласия мнений (van Eemeren 1996). В процессе аргументации авторы данной теории различают
четыре стадии, которые, в свою очередь, соответствуют четырем этапам
аргументативного дискурса (van Eemeren 1996: 281-283).

Открывает процесс аргументации стадия конфронтации
(“confrontation stage”), на которой разногласие мнений представлено оппозицией
между точкой зрения и ее непринятием. В аргументативном дискурсе эта стадия
соответствует этапу, на котором возникает несогласие по выдвинутой точке
зрения, столкновение двух противоположных мнений. На исходной стадии (“opening stage”) выявляются антагонист и протагонист,
определяются их задачи в процессе аргументации.  Наконец, решающим моментом
процесса аргументации является стадия аргументации (“argumentation stage”), на которой протагонист защищает
свою точку зрения против критических выпадов антагониста. В дискурсе  эта
стадия соответствует этапу, на котором  одна сторона приводит аргументы, для
того, чтобы развеять сомнения противоположной стороны, последняя, в свою
очередь, противостоит этим аргументам. Завершает аргументацию заключительная
стадия (“concluding
stage”), на которой
протагонист и антагонист делают выводы о том,  была ли точка зрения
протагониста успешно защищена от критических доводов антагониста. В
аргументативном дискурсе эта стадия соответствует этапу, на котором стороны
делают выводы о результатах и попытках разрешить разногласия, подводят итоги.

В рамках когнитивной парадигмы аргументацию мы, вслед за А.Н.Барановым и
В.М. Сергеевым, определяем как “комплекс
вербально реализованных когнитивных процедур обработки знания, приводящих к изменению
его онтологического статуса в модели мира адресата и тем самым реально и в
перспективе влияющих на процесс  принятия решений” (Баранов 1990:41). Когнитивная цель аргументирования, по нашему мнению, передается
через иллокутивные речевые акты, репрезентирующие тезисы и аргументы. С точки
зрения целей и задач лингвистического исследования, весьма существенно, какими
типами речевых атов может выражаться когнитивная нацеленность аргументации.
Ф.ван Еемерен и Р.Гроотендорст установили, что в процессе  аргументирования
используются, согласно классификации Дж.Серля (Серль 1986а), пять типов речевых
актов, среди которых существенную роль все же играют такие речевые акты, как ассертивы, комиссивы и директивы.

В контексте современных исследований по лингвистической семантике и прагматике,  мы разделяем мнение Д.А.Бокмельдера, который
рассматривает аргументацию как особый макротип речевого акта, имеющий свою
иллокутивную цель – повлиять на выбор адресата в процессе принятия им решений
(Бокмельдер 2000).

В настоящем исследовании аргументация как макроречевой акт имеет  
сложную внутреннюю структуру, которая включает: а) тезис аргументации (или,
в другой терминологии, точку зрения), что само по себе является исполнением
речевого акта (он содержит пропозицию 1 и иллокутивную силу 1); и б) доводы в пользу тезиса, что
также является исполнением единичных, т.е. простых речевых актов (они содержат
пропозиции 2,3, …n и иллокутивные силы
2,3, …n). Совокупность
пропозиции 1 и пропозиций 2,3, … n
составляет  сложную пропозицию, или макропропозицию речевого акта аргументации.
В свою очередь, иллокутивная сила 1 вместе с иллокутивными силами 2,3, … n представляют собой совокупную
иллокутивную силу, которая только и может быть описана как иллокутивная сила
аргументации. Рассмотрим пример:

He’s a splendid young fellow. Boxed three years for Oxford
and, so I learn from a usually reliable source, went through the opрosition like
a dose of salts (P.G.Wodehouse “Service with a Smile”, p.210).

При анализе фразеологического контекста в этом примере в терминах теории
речевых актов мы имеем  три простых речевых акта и, соответственно, три
пропозиции и три иллокутивные силы, в данном случае – ассертивные,
представляющие собой утверждения. Ни один из речевых актов, взятый в отдельности,
не имеет иллокутивной силы аргументации. Ни один из них – в отдельности не
направлен на достижение перлокутивного эффекта убеждения. Однако, при анализе
данного речевого отрезка в целом, мы можем интерпретировать первый речевой акт
как тезис аргументации, имеющий пропозициональное содержание “He’s a splendid young
fellow”,  а  оставшиеся два речевых акта – как
доводы в пользу справедливости данного утверждения, имеющие пропозиции
соответственно “Boxed three years for Oxford”, “went through the opposition like a dose
of salts”. Совокупная
иллокутивная сила трех данных речевых актов – иллокутивная сила аргументации,
усилению которой способствует ФИ like a dose of salts. Как и любой элементарный речевой акт, речевой акт
аргументации имеет свои условия успешности, которые А.Н.Баранов и В.М.Сергеев
описали следующим образом:

1)      
“говорящий выдвигает точку зрения  О;

2)      
говорящий
выдвигает утверждения S1, S2 … Sn, в которых выражены пропозиции (условия пропозиционального содержания);

3)      
выдвижение
утверждений S1, S2, … Sn считается
попыткой говорящего обосновать точку зрения О удовлетворительно для слушающего,
т.е. убедить слушающего в приемлемости О (существенное условие);

4)      
говорящий
считает, что а) слушающий не принимает О; б)  слушающий примет S1, S2, … Sn   в) слушающий примет S1, S2,
…Sn как обоснование О
(предварительные условия);

5)      
говорящий
считает, что а) О приемлемо;  б) S1, S2, … Sn приемлемы; в) S1, S2, … Sn обосновывают О (условие искренности)” (Баранов 1987). 

Обратим
внимание на то, что только совокупность  пунктов (1) и (2) может быть описана
как пропозициональное содержание речевых актов аргументации, включающее в себя
пропозицию точки зрения и пропозиции аргументов. Важно отметить, что никакой
отдельный речевой акт не может быть интерпретирован как точка зрения или
аргумент; эти акты существуют только в диалектическом
единстве. Поэтому мы говорим об аргументации как о макроречевом акте.

Какими характеристиками обладают составляющие акта аргументации? Точка зрения может представлять
собой  высказывание о будущем, оценочное суждение или суждение с модальным
предикатом, т.е. такое, которое можно оценить лишь как приемлемое/неприемлемое. Использование термина “приемлемость” для описания тезиса вместо термина “истинность” –
важный шаг от формально-логического описания аргументации в сторону ее лингвистического
и аксиологического описания (ван Еемерен 1992).
Цель субъекта аргументации – не вывести истинное заключение из истинных
посылок, а сделать точку зрения приемлемой (принятой), выдвигая приемлемые
аргументы. В случае принятия точки зрения собеседника, второй участник
коммуникации соглашается с ее справедливостью (верностью). Таким образом, “сделать точку зрения приемлемой” значит то же, что и “убедить оппонента”. Аргументы в поддержку
точки зрения могут иметь признаковую или причинную природу. В первом случае
между пропозициями аргумента и точки зрения устанавливается отношение
сопутствия или сосуществования. Аргумент представляет знак, признак или
характеристику того, о чем утверждается в точке зрения, например: 

“This meat hasn’t been cooked properly (точка зрения). It’s
tough as old boots” (аргумент) (DEI).

Во втором случае приемлемость аргумента переносится на точку зрения,
когда между тем, что утверждается в аргументе и тем, что утверждается в точке
зрения существует причинно-следственная связь. Такая связь возможна в двух
направлениях: аргумент может выражать причину
точки зрения, например:

“Mother hates it if we’re late (тезис). The point is – that
she clings like mad now to the day’s routine – you know (аргумент)”
(J.B.Priestley “Three Men in New Suits”, p.16)

Аргумент может быть (достоверным) следствием, наводящим на признание
точки зрения как причины, например:    

 “You’ve got the wrong man (тезис). They’ll laugh at you like
blazes over this in Scotland Yard (аргумент)” (E.Waugh “Decline and Fall”,
p. 153). 

Рассмотренные нами ранее макроречевые акты аргументации
представляют собой случаи единичной аргументации, т.е. случаи, когда в поддержку точки зрения выдвигается
один аргумент. Вместе с тем, в поддержку или против точки зрения часто
выдвигается более одного аргумента, и способы их связи могут быть различны. В теории аргументации Ф. ван
Еемерена и Р. Гроотендорста описываются такие структуры аргументации, как
множественная, сложносочиненная, сложноподчиненная (van Eemeren 1996). Множественная аргументация – это
приведение нескольких равнозначных и независимых друг от друга аргументов в поддержку точки зрения, т.е. простая сумма единичных
аргументов. Например:

I thought he was in many ways my superior. He’d gotten into
Yale, and his grades were a hell of a lot better than mine had been in
college. He was a better athlete. He had a natural command of languages and
easier way of relating to other people – he was much more gracious, a relaxed guy,
very charming (J.Thomas “Father Son and Co”, p. 380).

Из приведенных выше примеров становится очевидным, что в аргументативном
дискурсе ФИ входит в состав макроречевого акта аргументации, в котором он
способствует интенсивности иллокутивной силы “выдвижение аргумента”, что в свою очередь делает аргумент более
убедительным, макроречевой акт – успешным. В этом и заключается коммуникативное предназначение ФИ в аргументативном дискурсе.
Коммуникативные параметры ФИ в нарративном дискурсе анализируются в настоящем
исследовании с точки зрения когнитивной модели представления события.

2.2.4.
Когнитивная модель события  как инструмент понимания ФИ в  нарративном дискурсе

На сегодняшний день в когнитивной  лингвистике не существует единого
универсального подхода к понятию “событие”. Н.Д.Арутюнова относит это понятие к
непредметным сущностям и подводит под термин целую серию непредметных
(событийных) значений, обозначающих все то, что “происходит с предметами: процесс, состояние, действие,  изменение положения дел, “события”” (Арутюнова 1988а:169). Неоднородность концепта “событие” была отмечена также и В.З.Демьянковым, который различает: 1)событие как идею (понимаемые таким
образом события определяются интенсионалом имени и могут полностью налагаться
друг на друга в пространстве и времени); 2) собственно событие, или референтное событие, определяемое
по экстенсионалу: двум событиям –
идеям может соответствовать одно референтное событие; 3)текстовое событие – гипотетическая интерпретация
референтного события (Демьянков 1983).  Далее при анализе фрагментов нарративного дискурса
будет иметься в виду преимущественно референтное событие, которое  обладает
троякой локализацией: “оно
локализовано в некоторой человеческой (единоличной или общественной) сфере,
определяющей ту систему отношений, в которую оно входит; оно происходит в некоторое время и имеет место в некотором
реальном пространстве”
(Арутюнова 1988а:172).

Событие в настоящем исследовании рассматривается нами как когнитивная
единица, которая  может быть представлена в виде модели. Модели представляют собой
находящиеся в эпизодической памяти когнитивные репрезентации событий, которые
описываются в дискурсе. Они включают аккумулированный опыт предыдущих событий с
теми же или подобными предметами, лицами или явлениями и требуются в качестве
основы интерпретации дискурса.

Значительный интерес в связи с изучением особенностей формирования
когнитивной структуры события представляют модели, которые разработали Л.Талми
и В.Я.Шабес. Сопоставление когнитивной единицы (события) с коммуникативной
единицей (нарративным текстом, содержащим ФИ) позволяет выявить важную роль
когнитивного компонента в коммуникативных параметрах ФИ. Поэтому ниже
рассматриваются некоторые положения концепций этих лингвистов с тем, чтобы
выявить возможности их применения для анализа коммуникативных параметров ФИ в
нарративном дискурсе.

Л.Талми описывает особенности структурной организации когнитивного
представления события с помощью семантических ролей Фигуры и Фона (Talmy 1978). Под Фигурой понимается объект,
движущийся по некоторой траектории или покоящийся (но способный к перемещению)
в некотором месте относительно определенной системы координат; данный объект мыслится как
переменная, обладающая особой значимостью.

Фоном называется статическая схема референции или точка отсчета в
пределах этой схемы, относительно которой описывается движение или локализация
Фигуры (Talmy
1978).

Кроме двух базовых семантических ролей когнитивной репрезентации – Фигуры
и Фона – ученый выделяет Предикат (Motion или State-of-Motion), который служит для констатации факта премещения или
локализации объекта- Фигуры относительно объекта-Фона, и соответственно, может
иметь значение динамическое — “MOVE”
или статическое – “BE-L” (=be located). Четвертая базовая роль, называемая
данным автором, “Путь” (Path) или “Место” (Site), в зависимости от типа Предиката,
фиксирует особенности перемещения/локализации
Фигуры относительно Фона. В
результате получается базовая структура события, которая по мнению Л.Талми,
имеет универсальный характер и включает следующие роли: Фигура (F); Предикат
(MOVE/ BE-L);
Путь/Место (P/S); Фон
(G) (Talmy 1978).

Таким образом, преимуществом данного подхода, на наш взгляд, является то,
что с его помощью можно отобразить динамический аспект события (то есть,
указать, находится ли объект –Фигура в движении или же он покоится), что имеет
большое значение для целей нашего исследования. Кроме того, использование данного
категориального аппарата для анализа ФИ позволяет установить, какую роль
(Фигура, Фон, Предикат, Агенс и т.д.) выполняет в когнитивной репрезентации
события ФИ.

Событие, представляющее собой сложную динамическую единицу, разворачивающуюся
во времени, имеет двойственную континуально – дискретную природу. В связи с
этим, как отмечает В.Я.Шабес, оказалось, что “ использование в качестве языка его описания предельных
(неделимых) и качественно определенных во времени (статичных) семантических
сущностей приводит к атомистической дискретизации континуальных динамических сущностей” (Шабес 1989:169). Этот факт послужил основанием для введения в модель
события  понятия “градуальный
эталон”, который рассматривается как единичная линейная дискретно-континуальная когнитивная
координата (Шабес 1989). Использование  ФИ в качестве градуальных эталонов
позволяет, по нашему мнению, приблизить качественные характеристики модели к
сущностным свойствам описываемого события.

Согласно модели В.Я.Шабеса, событие (Макрособытие) во времени
выступает в виде триединства: Пресобытие – Эндособытие – Постсобытие. Эндособытие – собственно
маркированное событие, о котором  идет речь, с его собственной структурой в рамках его
темпоральных границ. Пресобытие – то, что предшествует Эндособытию, оно
включает намерение Агенса, планирование и подготовку действия, опыт Агенса в
выполнении подобного рода действий. Постсобытие – то, что следует за Эндособытием,
например,  планирование дальнейших действий. Каждый из трех компонентов
триединства подразделяется на три упорядоченных во времени компонента: Потенциал – Реализация- Результат.
Потенциал  фиксирует предметные компоненты, необходимые для Реализации события.
К их числу относятся необходимые материалы, средства, инструменты,
приспособления, детали, физические данные агенса т.е. интенциональные
компоненты. Реализация события есть динамическое преобразование Потенциала в
Результат во времени и пространстве. Как градуальный переход от Потенциала к
Результату, Реализация события может быть представлена двояко: а) как цельный континуальный
(недискретный) процесс во времени б) как дискретная последовательность операций
с участием Агенса, Инструмента, Средства. Все три этапа события основываются на
одной и той же категориальной схеме, однако, базовые категории – Агенс,
Действие, Объект, Инструмент, Продукт, Материал и пр. – на разных этапах
События определенным образом видоизменяются, например, Материал Пресобытия
выступает в Эндособытии в качестве Объекта и, далее, в Постсобытии становится
Продуктом, и т.д.

Для учета прагматического аспекта когнитивной репрезентации события
В.Я.Шабес предлагает ввести категорию Оценка, которая может быть приписана как
событию в целом, так и отдельным категориям когнитивной структуры события –
Месту, Времени, Действию, Последствиям и пр. Вот, что В.Я.Шабес пишет по этому
поводу: “Объектом оценки может
быть как Эндособытие в целом, так и его компоненты: Агенс, его Интенция, Продукт,
отдельно – параметры Продукта, структура Реализации и т.п. Другими словами,
Оценка может иметь в качестве “объекта” фрагмент событийной структуры той
или иной степени Генерализации – Партикуляризации” (Шабес 1989:122 –
123).

Так как  все компоненты триады Пресобытие – Эндособытие — Постсобытие
взаимосвязаны друг с другом, то можно предположить, что данная модель является
той когнитивно- семантической универсалией, на основе которой, в частности,
реализуется такая основополагающая категория дискурса, как когерентность,
которой посвящен следующий раздел  главы.

В заключение данного раздела подчеркнем, что теоретические подходы к
анализу прагматико – коммуникативных параметров ФИ, представленные в этом
разделе, существенно различаются в зависимости от теорий, методов, школ, а
также индивидуальностей ученых. В этом отношении дискурсивный анализ едва ли
отличается от других дисциплин в области социальных и гуманитарных наук.
Дискурс, понимаемый в настоящем исследовании как текст, погруженный в  ситуацию
общения, допускает множество измерений. В любом случае анализ дискурса остается
лингвистической процедурой, поскольку языковой уровень является единственным
измерением дискурса, доступным непосредственному наблюдению. Согласно выбранной
нами модели, в анализ дискурса входит рассмотрение одного из центральных
теоретических понятий, каким является связанность или когерентность.

2.3. Когерентность дискурса и ФИ

Когерентность
представляет собой определенную организацию высказываний в дискурсе. Практически каждый из нас в состоянии отличить  связанный
дискурс  от неупорядоченной массы высказываний. “Дискурс – это не сознание, которое помещает свой проект во
внешнюю форму языка, это не самый язык и, тем более, не некий субъект,
говорящий на нем, но практика, обладающая собственными формами сцепления и
собственными формами последовательности” (Фуко 1996: 168).

В
лингвистических исследованиях, проводимых в русле лингвистики текста, термин “когерентность” отождествляется с термином “когезия”. Ученых, занимающихся данной проблематикой, условно можно
поделить на три группы:
тех, кто рассматривает когезию как совокупность формально-грамматических
внутритекстовых связей (Halliday, Hasan 1976, Stoddart 1991, Cook 1989, Кухаренко 1988, ван Дейк 1989) в ее оппозиции к когерентности
как явлению более высокого порядка, обеспечивающему смысловое единство текста; тех, кто их отождествляет или
считает синонимичными (Москальская 1981) и тех, кто вообще не выделяет термина
когерентность, анализируя когезию в двух ее ипостасях, т.е. одновременно в
качестве средства как формальной, так и содержательной связанности текста
(Гальперин 1981). В данной связи  небезинтересно проследить разницу между
терминами “логика” и “когерентность”, которую проводит Г.Гийом.
Отталкиваясь от цитаты Г.В.Лейбница “вещи мешают друг другу, а идеи вовсе не мешают друг другу”, французский ученый
нашел необходимым сказать, что  “при овеществлении у вас останутся только пути когерентности,
при идеализации без овеществления перед вами будут пути логики. Так, логика
предписывает суждению прямой путь. Когерентность предписывает упорядоченное
движение вперед, которое не осуществляется по такому прямому пути” (Гийом 1992:19).

Приведенные
выше подходы к понятиям “когерентность” и “когезия” позволяют
заключить, что независимо от того, как понимаются сущность и границы данных
понятий, все они обнаруживают ряд общих  моментов, суть которых состоит в том,
что как когезия, так и когерентность обеспечивают целостность и единство
дискурса. Вместе с тем, мы разделяем мнение тех лингвистов, которые считают,
что когерентность шире когезии и охватывает кроме формально-грамматических
аспектов связи высказываний, семантико-прагматические, функциональные аспекты
смысловой и деятельностной связанности дискурса.

Т.ван
Дейк рассматривает когерентность дискурса  на локальном и глобальном уровнях.
Локальную когерентность ученый  определяет в терминах отношений между
пропозициями, выраженными соседствующими предложениями, а  глобальную
когерентность Т.ван Дейк рассматривает как отношение каждого конкретного
высказывания к общему плану коммуникации (ван Дейк 1989).

Поскольку
дискурс в настоящем исследовании анализируется с лингвистических позиций, 
основной задачей этой процедуры является поиск значения дискурса. Так же как мы
хотим знать, как соотносятся значения слов в предложении, образуя значение
предложения, мы должны знать, как соотносятся значения предложений, образуя
значение целой последовательности предложений. Другими словами, как связываются
пропозиции дискурса, чтобы образовать последовательность и как они создают
общее значение дискурса. При таком толковании значения дискурса основным
понятием  в анализе дискурса становится пропозициональная  или семантическая
когерентность дискурса.

2.3.1. Семантическая когерентность дискурса

Семантическая когерентность дискурса на локальном уровне  определяется Т.ван Дейком в
терминах  отношений между пропозициями, репрезентирующими отношения между
фактами в некотором возможном мире (van Dijk 1985). Вместе с тем, каждый значимый дискурс – это не просто набор
пропозиций, но их упорядоченная последовательность, где существуют “конвенциональные ограничения на
возможный порядок пропозиций” (Dijk 1985: 107 – 108). Это означает, в частности, что семантика предложения в дискурсе
описывается с учетом структур и интерпретации соседствующих, обычно
предшествующих предложений того же текста. Таким
образом, основное правило семантической когерентности состоит в том, что “предложение А связано с
предложением В, если А относится к ситуации или событию, которое является
возможным (вероятным, необходимым) условием существования ситуации или события,
к которму относится В (или наоборот)” (ван Дейк 1989: 127).
Важное значение данного правила для настоящего исследования состоит в осознании
того факта, что предыдущие предложения могут предоставить дополнительную, а
иногда и критически важную информацию для интерпретации предложений дискурса.  Семантическая
когерентность дискурса не может получить полного объяснения только в терминах
локальных связей между пропозициями. Для установления некоторой формы глобальной организации
дискурса и контроля необходимы значения более высокого уровня. Поэтому
следующая ступень анализа дискурса в настоящем исследовании представлена более
высоким или более глобальным уровнем, чем микроуровень слов, предложений и
связей между предложениями. Для описания когерентности дискурса
функционирования ФИ на этом уровне мы ввели в понятийный аппарат дискурсивного
анализа понятие  макроструктуры, предложенное Т.ван Дейком.

Понятие 
макроструктуры было использовано нами для того, чтобы отразить глобальное
содержание  дискурса функционирования ФИ. Это понятие, согласно концепции Т.ван
Дейка,  эксплицитно показывает общий топик или тему дискурса.  Тема дискурса,
представленная в виде макроструктуры, отличается от темы отдельного предложения
или высказывания, обычно представленной именной группой подлежащего. Тема
каждого индивидуального высказывания в дискурсе обусловлена тем, как его
информация распределяется линейно, в то время как тема дискурса указывает  на
то, как его содержание организовано глобально, т.е. иерархически (van Dijk
1985).

Поскольку макроструктуры, по мнению Т. ван Дейка, являются семантическими
единицами, то они также должны состоять из пропозиций, а именно –из
макропропозиций. Макропропозиция, таким образом, является “пропозицией,
выведенной из ряда
пропозиций, выраженных предложениями дискурса” (Dijk 1985:116). Такая
макропропозиция, если позволительно привести сравнение из области биологии, —
это своего рода генетический код глобальной организации смысла в дискурсе.

В  семантике дискурса функционирования ФИ макроструктуры определяются
нами правилами, так называемыми макроправилами, установленными Т.ван Дейком.
Макроправила – это правила семантического отображения: они устанавливают связь одной последовательности пропозиций
с последовательностями пропозиций более высокого уровня и таким образом выводят
глобальное значение дискурса из локальных значений, т.е. значений предложений
дискурса. В теории дискурса Т.ван Дейком были определены следующие макроправила:

 1.Обобщение: при наличии последовательности
пропозиций необходимо заменить эту последовательность на пропозицию, выводимую
из каждой пропозиции данной последовательности.

2.Построение: при наличии последовательности
пропозиций необходимо заменить ее пропозицией, выведенной из всего репертуара
пропозиций, входящих в эту последовательность.

3.Опущение: при наличии
последовательности пропозиций необходимо опустить те пропозиции, которые не
служат условиями интерпретации ( напр., пресуппозицией для другой пропозиции в
данной последовательности) (ван Дейк 1989:
42). 

Продолжая
исследовать понятие семантической макроструктуры дискурса, Т.ван Дейк пришел  к
выводу о том, что в основе когерентности дискурса лежит человеческий фактор,
объединяющий намерение говорящего и последовательность речевых актов в
смысловое целое (Dijk 1997). Таким
образом, он предлагает рассматривать когерентность в прагматическом аспекте.
Прагматической когерентности дискурса посвящен следующий параграф.

2.3.2. Роль ФИ в формировании прагматической
когерентности дискурса

Прагматическая когерентность дискурса зависит от нашей способности
вывести из цепочки речевых актов, совершаемых в каждом предложении текста,
макропрагматическое содержание (т.е. один или более макроречевых актов).
Поскольку наличие и сила связи между речевыми актами, составляющими дискурс
функционирования ФИ, создают прагматическую когерентность дискурса,  то
представляется возможным исследовать участие ФИ в обеспечении силы связи между
речевыми актами, т.е. в обеспечении прагматической когерентности. Мы выделяем
два вида прагматической когерентности: иллокутивную и интенциональную.

Для выявления иллокутивной когерентности дискурса необходимым является
установление иллокутивной силы высказываний, входящих в дискурс, с опорой на
общие прагматические принципы, на понимание контекстообусловленных ожиданий в
описываемой деятельности. Наиболее общее условие иллокутивной когерентности на
локальном уровне состоит в том, что предшествующий речевой акт задает контекст,
в котором происходит иллокутивная оценка последующего речевого акта. “Не может быть изолированного высказывания.
Оно всегда предполагает предшествующие ему и следующие за ним высказывания. Ни
одно высказывание не может быть ни первым, ни последним, оно только звено в
цепи и вне этой цепи не может быть изучено” (Бахтин 1979: 340). Известно, что восприятие дискурса как последовательности связанных
и согласованных предложений требует интерпретации этих связей, например,
различных видов отношений обусловленности между фактами. Аналогично и
восприятие последовательности речевых актов основано на интерпретации связи
между идущими друг за другом речевыми   актами.                                                                                                                            

 Свой вариант интерпретации связи между сочетанием идущих друг за другом
простых речевых актов предложил А. Феррейра (Ferrara 1985). Он выделяет следующие типы
функциональных отношений между речевыми актами: подтверждение (justificatory relation), расширение (expansion relation), пояснение
(explanatory relation), повтор
(repetition), комментирование (comment relation), поправка (correction), добавление (addition), согласие (agreement), одобрение (approval), возражение
(objection), заключение, вывод (conclusion) и др. (Ferrara
1985: 146-148).
Составляющие последовательность речевые акты  не обязательно должны быть одного
и того же “уровня”. Исследуя сложные речевые акты, т.е. не-минимальные
единицы речи, представляющие собой сочетание простых речевых актов как
минимальных речевых единиц, В.И.Карабан пришел к выводу о том, что в между речевыми
актами можно найти отношения субординации, например, когда некоторый речевой
акт является вспомогательным по отношению  к другому (Карабан 1989). Исследования, проведенные ученым,
показали, что
в построении последовательности речевых актов важную роль играют иллокутивные
цели, согласованность
которых и обеспечивает связанность речевых актов в последовательности. Как
оказалось, на уровне иллокутивных целей между простыми речевыми актами помимо
отношения субординации могут существовать дискурсивные отношения еще двух типов: координации и способствования.
Последний тип отношения представляет собой наиболее общий случай, определяемый “наличием у деятельности мотива как
побуждающего и определяющего выбор направленности деятельности предмета/ материального или идеального/, ради которого эта деятельность
осуществляется”
(Карабан 1989:12). По мнению А.М.Каплуненко, ссылка
на предмет деятельности придает выше приведенному определению некоторую
тяжеловесность,
поэтому целесообразнее использовать,
как считает ученый, понятие приоритета, т.е. “ценностного ориентира, как побуждающего коммуникантов к
началу сотрудничества, так и определяющего характер его завершения” (Каплуненко 1992:118).

Таким образом, отношение субординации  между речевыми актами заключается
в том, что осуществление иллокутивной цели одного акта (зависимого) подчинено
осуществлению иллокутивной цели другого (главного) акта. В случае тождества
иллокутивных целей между речевыми актами устанавливается отношение координации.
Отношение способствования между  речевыми актами возникает в том случае, если
осуществление иллокутивной цели одного акта делает возможным осуществление
иллокутивной цели другого. В.И.Карабан также обнаружил, что на основании этих отношений
простые иллокутивные силы могут объединяться в сложные иллокутивные силы трех
типов: комплексные, композитные и составные
(Карабан 1989). Существование этих иллокуций обусловлено, с одной стороны,
потребностями в выражении составного пропозиционального содержания и, с другой
стороны, желанием коммуниканта обеспечить большую вероятность достижения
конкретной перлокутивной цели. В соотвествии с разработанной классификацией
иллокутивных сил В.И.Карабаном была осуществлена структурная классификация
сложных речевых актов. С точки зрения внутренней структуры, определяемой типом
дискурсивного акта (акта связывания простых речевых актов) и типами
компонентных речевых актов – функций, сложные речевые акты подразделяются на
три типа: комплексные, композитные и
составные.

Комплексный речевой акт – это такой тип сложного речевого акта, в котором
компоненты, находясь в субординативном отношении, представляют собой
соответственно главный и вспомогательный речевые акты (Карабан1989).
Например, в примере, представленном ниже,
осуществление ассертивной иллокутивной цели подчинено осуществлению директивной
иллокутивной цели, которую усиливает ФИ like hell:

 “Turn
the car quickly, dear, and drive like hell, I don’t want to see you go”
(G.Green “The Heart of the Matter”, part II, ch.I, цит.
по АРФС).

Под композитным речевым актом В.И.Карабан понимает тип сложного речевого
акта, в котором компоненты состоят в координативных отношениях и представляют
собой координированные речевые акты (Карабан 1989). Например:

My heart was beating like mad. I could scarcely speak
(A.J.Cronin “Shannon’s Way”, p.205).

Составной речевой акт можно определить как такой сложный речевой акт, в
котором между компонентами наблюдаются отношения способствования и эти
компоненты являются способствующим и способствуемым речевыми актами
соответственно
( Карабан 1989). Например:

“Tell me and I’ll come like one o’clock” (A.Drury
“Decision”, p.43).

Согласованию установленных А.Феррейра и В.И.Карабаном отношений между
иллокутивными актами на локальном уровне  способствует иллокутивная
когерентность, в качестве формальной экспликации которой А.Н. Баранов и
Г.Е.Крейдлин предлагают понятия иллокутивного вынуждения и иллокутивного
самовынуждения (Баранов1992). Изучая речевые взаимодействия в структуре
диалога, они приходят к выводу о том, что “иллокутивное вынуждение – это одно из проявлений законов
сцепления, действующих на пространстве диалога” (Баранов 1992: 87).

Итак, речевые акты, связанные в некотором речевом контексте отношением
иллокутивного вынуждения, мы вслед за Барановым А.Н. и Крейдлиным Г.Е. будем
называть, соответственно, иллокутивно независимым и иллокутивно зависимым.
Другими словами, “иллокутивно независимый речевой акт – это речевой акт,
иллокутивное назначение которого определяется исключительно интенциями самого
говорящего, а иллокутивно зависимый РА –это речевой акт, иллокутивное
назначение которого всецело определяется иллокутивным назначением какой-либо
предшествующей реплики” (Баранов 1992:87). Связь между независимым и зависимым
речевыми актами и особенности ее проявления определяются разнообразными
факторами. Прежде всего, это конструктивные характеристики диалога. Таким
образом, на локальном уровне иллокутивная когерентность создается
прагматическими отношениями между иллокутивными актами на уровне иллокутивных
целей. И, наконец, последовательность речевых актов может анализироваться и на
глобальном уровне. В этом случае она рассматривается как единое целое – как
один глобальный речевой акт или макроречевой акт. Последовательность
макроречевых актов образуют прагматическую макроструктуру.

В качестве примера прагматической макроструктуры приведем последовательность
директивных высказываний, которая, взятая в единстве всех своих частей, выполняет в
разговоре, представленном ниже, роль инструкции.

“Now, go home, take a drink, tell your wife about the
raise, and go to bed. Then tomorrow, come in here and let me know how soon we
can get the lab cleaned out so that the overflow from the accounting department
can get in there. We’re tight as hell for space. Come over here, you;
shake hands  and  forget everything we’ve said and thought about each other
(M.Wilson “Live with Lightning”, p. 461).

По отношению к составляющим последовательность частным речевым
актам такая прагматическая макроструктура возможна вследствие
“редукции”: она определяет “результат” высказывания в терминах общего намерения
или цели.  Следовательно, конкретные речевые
акты могут быть или относительно “самостоятельными” единицами
коммуникации, или рассматриваться как компоненты или элементы последовательностей, образующие глобальный речевой акт.

Если иллокутивная когерентность обеспечивает единство намерения автора и
последовательности речевых актов, то интенциональная когерентность дискурса обеспечивает
единство интенционального состояния говорящего и его намерения  выразить это
интенциональное состояние с помощью  речевых актов.

 Вместе
с тем, интенциональные состояния связаны не только с речевыми актами, а также и
между собой. К интересному заключению по этому поводу пришел Дж. Серль (Searle 1983). При разработке  положений об
условиях выполнимости интенциональных состояний он высказывает два утверждения.
Во-первых, “Интенциональные
состояния, в общем,
являются элементами сети интенциональных состояний” (Searle 1983:19) и во-вторых, “Интенциональное состояние определяет свои условия
выполнимости, только когда дано его положение в сети других интенциональных
состояний” (указ.соч.:20). Согласно данным утверждениям, дискурс функционирования
ФИ представляет собой сеть взаимосвязанных интенциональных состояний.

Таким
образом, изложив теоретическую базу исследования прагматико – коммуникативных
параметров ФИ и используя основные теоретические понятия: дискурсивного анализа Т.ван Дейка
(локальная и глобальная когерентность дискурса, семантическая и прагматическая
макроструктуры), теории речевых актов, теории интенциональных состояний, теории
аргументации, проанализируем локально и глобально связанные фрагменты дискурса
и постараемся определить закономерности функционирования ФИ в дискурсе, а также
роль ФИ и степень его участия в обеспечении прагматической когерентности
дискурса.

             ВЫВОДЫ  ПО  ВТОРОЙ   ГЛАВЕ

Проведенный анализ методологических и теоретических постулатов исследования
ФИ  позволяет сделать следующие выводы:

1.      
Для полного и
всестороннего анализа прагматико – коммуникативных параметров ФИ необходимо
привлечение метода дискурсивного анализа, согласно которому, дискурс
представляет собой интерактивную деятельность участников общения, установление
и поддержание контакта, эмоциональный и информационный обмен, оказание
воздействия друг на друга.

2.      
Теория речевых
актов выражает ключевую идею совершения высказыванием социального действия —
именно  в таком смысле предлагается понимать дискурс в нашем исследовании и
представляет собой такой научный инструментарий, с помощью которого возможен
наиболее полный анализ ФИ в контекстно – дискурсивных условиях. Употребляя ФИ,
говорящий исходит из соотношения между собственными коммуникативными целями,
соответсвующими правилами коммуникации и уместностью ФИ в контексте данных
целей и правил, что в свою очередь является основанием для утверждения о том,
что теория речевых актов не может абстрагироваться от высказывания, от текста,
от дискурса — определение иллокутивной силы требует коммуникативно
ориентированных единиц.

3.      
Категория
интенсивности связана с интенциональностью. Языковое выражение интенсивности с
помощью речевых актов, содержащих в своем составе ФИ, порождается и определяется 
интенциональным состоянием говорящего, выражающим определенную ментальную
направленность субъекта к действительности.

4.      
В дискурсе как на
локальном, так и на глобальном уровнях  существует определенный “порядок” коммуникативных единиц, к числу которых относятся и ФИ.
Данный порядок обеспечивает
когерентность.

5.      
Дискурс является семантически   когерентным, если он описывает возможную последовательность
событий, действий, ситуаций. Последовательность речевых актов обеспечивает
прагматическая когерентность, которая может быть иллокутивной и
интенциональной.

6.      
Интенциональная
когерентность способствует распределению  на всем протяжении дискурса такого
сложного когнитивного явления как интенциональность.

7.      
Иллокутивная когерентность
на локальном уровне создается прагматическими отношениями (координации,
субординации и способствования)  между иллокутивными актами на уровне
иллокутивных целей. На глобальном уровне последовательность иллокутивных актов
образуют один глобальный речевой акт или макроречевой акт. Последовательность
макроречевых актов образует прагматическую макроструктуру, особым типом которой
можно считать аргументацию.

8.      
Главная цель
анализа ФИ в составе макроречевого акта аргументации состоит в том, чтобы
раскрыть коммуникативное предназначение ФИ в аргументативном дискурсе.
Поставленная цель  может быть достигнута только в рамках коммуникативного
подхода к исследованию ФИ, который обеспечивает теория аргументации.

9.      
Сопоставление
коммуникативной единицы, нарративного текста, содержащего ФИ, с когнитивной
единицей, т.е. событием позволяет выявить важную роль когнитивного компонента в
коммуникативных параметрах ФИ в нарративном дискурсе.

ГЛАВА III.  ДИСКУРСИВНЫЕ
  ХАРАКТЕРИСТИКИ   

  ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОГО 
ИНТЕНСИФИКАТОРА               

3.1. ФИ  как знак иллокуции

Общеизвестно, что основным компонентом в структуре прагматического
содержания дискурса является его иллокутивная сила. Иллокутивная сила есть то,
что манифестирует дискурс. Данный раздел предусматривает выявление роли ФИ и
степени его участия в формировании и развертывании совокупной иллокутивной силы
дискурса. В I-ой главе настоящего исследования мы
пришли к выводу о том, что большинство ФИ  — это идиоматизмы, которые обретают
полную знаковость в системе языка. Данный вывод дает основание предположить,
что в дискурсе ФИ – тоже знак, поскольку пропозиционально не развернут и не
развит. Тогда возникает вопрос: “Знаком чего является ФИ?” Мы полагаем, что в
дискурсе ФИ – знак иллокуции, знак, который указывает на то, как именно должна пониматься пропозиция в
высказывании. Обычно знак эквивалентен
высказыванию и включает в свой состав иллокутивную силу (Арутюнова 1988б). Первый параграф данного раздела  предусматривает анализ  таких высказываний.

3.1.1.Участие ФИ в формировании иллокутивной силы высказывания

 В своей докторской диссертации А.М.Каплуненко доказал, что ФЕ по их
семантико-коммуникативной природе являются носителями определенной иллокуции
(Каплуненко 1992). Данное положение распространяется и на объект нашего исследования.
Действительно, результаты проведенного исследования свидетельствуют о том, что
в современном дискурсе ФИ выступают носителями ассертивной, комиссивной и
декларативной иллокутивных сил. Проиллюстрируем этот  вывод примерами:

Alfred: Go on with you, Charlie. Now you tell your Uncle
Alfred the truth. You can  trust an old friend. I’m a man of the world. There
is a woman in this. Deny it if you can.

Charles: I do.

Alfred:  You can’t throw dust in Uncle Alfred’s eyes like
that. Uncle Alfred wasn’t born yesterday. If you’ve let your business go to old
billy-o and you’re leaving your wife and family, it’s for a woman or I’ll
eat my hat.

Charles:
Eat it then (W.S.Maugham “The Bread- Winner” p.269).

Данному разговору, собеседниками в котором являются племянник и его дядя,
предшествовало следующее событие. Преуспевающий бизнесмен Чарльз запустил дела
и после девятнадцати лет счастливой семейной жизни внезапно уходит из семьи.
Друзья и родственники теряются в догадках о причинах столь неожиданного
поступка. Недоумевает и дядя Чарльза, Альфред, он очень сильно переживает за
своего племянника и просит  рассказать ему правду. Альфред уверен, что причиной
всех бед является женщина. Интенциональный горизонт Альфреда, определяемый в
описываемом эпизоде интенциональным состоянием  веры в свою правоту, с
необходимостью задает намерение добиться признания Чарльза, что в свою очередь
обусловливает речевое поведение Альфреда. Следует заметить, что
последовательность высказываний Альфреда составляет макроречевой акт
аргументации, иллокутивная цель которого состоит в том, чтобы убедить
слушающего (Чарльза) в истинности высказанного говорящим (Альфредом) тезиса,
вербализованного ассертивом “There is a woman in this”. Отрицание  Чарльзом пропозиции ассертива-тезиса своего дяди
обусловливает
необходимость  усиления 
иллокутивной силы “выдвижение тезиса”, которое обеспечивает употребление Альфредом  ФИ “I’ll eat my hat”в
последнем высказывании.
Если мы сравним данное высказывание, которое можно охарактеризовать как
декларатив-тезис, и ассертив-тезис, высказанный Альфредом ранее, то увидим, что
пропозиция в декларативе выражена с большей силой, чем в ассертиве. Именно
употребление ФИ обращает пропозицию: “А предпринимает действие по причине В” в утверждение об изменении мира, факт
которого подкрепляется авторитетом говорящего, т.е. в декларатив: “Я, Альфред, утверждаю/ заявляю, что Чарльз запустил дела,
бросает жену и детей ради женщины”. Такое толкование, как нам кажется, позволяет понять,
почему именно здесь возникло это высказывание (Фуко 1996) и почему это
высказывание, а не другое возникло в этом месте, на этом участке дискурса.

Следует отметить, что являясь “торжественным заявлением и клятвенным заверением в
истинности и достоверности” (OED),
данный ФИ
формирует декларативную иллокуцию высказывания в условиях аргументации как в
оригинальном, так и в современном дискурсе. Декларативное высказывание,
проанализированное выше, относится к современному дискурсу.  Рассмотрим еще
одно высказывание с ФИ I’ll eat my hat, которое датировано 1837 годом и восходит к создателю данного
выражения Ч.Диккенсу, т.е. к оригинальному дискурсу.

“I really am so wholly ignorant of the rules of this
place,”returned Mr.Pickwick, “that I do not yet comprehend you. Can I live
anywhere else? I thought I could not”.

“Can
you!” repeated Mr.Martin with a smile of pity.

“Well,
if I knew as little of life as that, I’d eat my hat and swallow the
buckle”, said the clerical gentelman solemnly.

“So would I”, added the sporting one (Ch.Dickens
“Posthumous Papers of the  Pickwick
Club”, ch.42, p.606).

Появление мистера Пиквика в тюремной камере обитатели восприняли без
какой-либо радости. Проживание еще одного человека и без того в очень тесной
комнатушке никоим образом  не входило в планы трех бездельников.  Поэтому они
решают откупиться от мистера Пиквика и предлагают ему поискать другую, более
просторную камеру. Мистер Пиквик отказывается сделать это, он не очень хорошо
знаком со здешними правилами и все еще никак не может понять, разве может он
поселиться где-нибудь в другом месте. С целью повлиять на процесс принятия
мистером Пиквиком решения найти другую камеру таким образом, чтобы он был
уверен в благоприятности для него самого совершения данного действия,  один из
обитателей камеры  вводит  пропозицию “Well, if I knew as little
of life as that, I’d eat my hat and swallow the buckle”. ФИ I’d eat my hat придает данной пропозиции
декларативную иллокутивную силу, вследствие чего все высказывание может быть
описано как заявление, семантическая структура которого такова: “ я заявляю, что очень хорошо знаю
(тюремную) жизнь”, а импликатура имеет вид: “я уверяю Вас, что Вы можете поселиться в другом месте”. Известно, что декларативные речевые
акты требуют определенного экстралингвистического положения статуса говорящего.
Контекст ситуации, дискурс в рассматриваемом примере   показывают нам, что
автором данного заявления является  духовная особа (clerical gentleman), наличие авторитета которой
необходимо для того, чтобы удостоверить  факт наличия возможности для мистера
Пиквика найти другую камеру.

Таким образом, сохранение оригинальной иллокутивной силы этого ФИ
является одним из основных  условий его устойчивости и воспроизводимости.
Сохранение совокупной иллокутивной силы обеспечивает устойчивость и воспроизводимость
двум другим ФИ: like a shot и like the dickens. В современном
дискурсе данные ФИ могут носить характер иллокуции ассертива и комиссива.
Рассмотрим два примера, представляющие собой фрагменты бытового разговора. В
первом примере ФИ выступает носителем комиссивной иллокуции, а во втором –
ассертивной.

1. “… and suppose I do, Mary and I get permission to
broaden the scope of the     research, would you come to work with me?”

“Like
a shot”, she said. “ Equal pay for equal work?” (M.Wilson“Live with
Lightning”, p. 385).

2. … he changed his tone to one of kindly  interest.

      “Does your tooth hurt?”

    
“Like the dickens”.

      “So does
mine. Coo!”

  “Coo here too” (P.G.
Wodehouse “Laughing Gas”, p.51)

Насколько позволяют судить данные примеры, а также анализ еще ряда
примеров с этими ФИ, в дискурсе бытового разговора  они формируют комиссивную и
ассертивную иллокутивные силы в условиях диалогической комплементации. Под
диалогической комплементацией мы вслед за С.А. Александровой понимаем “взаимодополняемость и
взаимопроницаемость структурных единиц диалога на основе
семантико-прагматического содержания” (Александрова 1998:5).

В разговоре между двумя молодыми учеными, героями романа Уилсона Митчела “Жизнь во мгле” (см. пример 1), комплементация как речевое действие
представляет собой директивный и комиссивный речевые акты, в основе которых
лежат определенные интенции. Начинающий ученый, Эрик Горин, работающий в
области ядерной физики, переживает подъем, счастье и муки в своих научных
исканиях. Он открывает лабораторию по испытанию изобретенного им прибора и для
совместного проведения исследования  ищет единомышленников, одним из которых он
считает Мэри Картер.  Эрик восхищен ее талантом  и, ощущая общность их научных
интересов, предлагает ей сотрудничать с ним. В основе косвенного директива,
произнесенного Эриком, лежит просьба о совместном проведении исследования. Мэри
вступает в разговор, совершая комиссивный речевой акт с целью выразить свое
желание и согласие работать  с ним на равных правах.

Следует подчеркнуть, что комплементация – интерпретативный  процесс
реагирования на исходную реплику высказывания. Другими словами, это речевое
действие, направленное в структурном и смысловом плане на  завершение исходной
реплики говорящего со стороны слушающего, т.е.  на достижение смысловой целостности. Смысловая
целостность реплики-вопроса и реплики-ответа в минимальном диалоге между двумя
пациентами, страдающими от ужасной зубной боли (см. пример 2), заключается как
в единстве темы обеих реплик, так и в  особой синсемантии: ни реплика –вопрос, ни реплика-ответ
не могут существовать в качестве отдельных высказываний, обособленно друг от
друга. Реплика-вопрос в анализируемом втором примере “Does your tooth hurt?” еще не высказывание, а лишь стимул,
исходящий от одного из собеседников и побуждающий к высказыванию. Ответная
реплика, состоящая из ФИ “Like the dickens” также не обладает смысловой самостоятельностью в отрыве от вызвавшей
ее реплики-вопроса. Только, взаимодополняя друг
друга, реплика-вопрос становится высказыванием с пропозицией запроса о
положении дел в мире, а реплика-ответ получает законченный смысл  утверждения и  приобретает ассертивную иллокуцию.

Теперь рассмотрим роль ФИ и степень его участия в развертывании иллокутивной
семантики дискурса, которая на локальном уровне заключается в том, что  ФИ
способствуют совокупной иллокутивной силе высказывания, частью которого они
являются. Исследование показало, что роль ФИ в этом содействии сводима к роли
усилителя иллокутивной силы высказывания. Кроме того, было установлено, что в
последовательности иллокутивных актов, представляющих собой сложный речевой
акт, ФИ способствуют наращиванию иллокутивной силы этого речевого акта.

3.1.2. ФИ и интенсивность иллокутивной силы высказывания

Напомним, что понятие иллокутивной  силы комплексно. Оно включает наряду
с иллокутивной целью, обьединяющей речевые акты в классы, ее интенсивность,
способ достижения иллокутивной цели, условия пропозиционального содержания,
предварительные условия, условия искренности и интенсивность условий
искренности (Серль, Вандервекен 1986). Для  анализа контекстно-
дискурсивных характеристик ФИ наиболее важными нам представляются такие
компоненты иллокутивной силы,  как  интенсивность иллокутивной цели и
интенсивность условий искренности.

Начнем с интенсивности иллокутивной цели. Иллокутивную цель можно
выразить с большей или меньшей интенсивностью. Разумеется, непосредственные
сравнения степеней интенсивности имеет смысл лишь в рамках одной и той же
иллокутивной цели. Как оказалось, наиболее многочисленную группу среди
исследуемых речевых актов с ФИ составили высказывания с ассертивной
иллокутивной целью. Согласно принятой нами классификации речевых актов,
ассертивная иллокутивная цель состоит в том, “чтобы сказать, как обстоят дела” (Cерль, Вандервекен 1986:252). Сравним два высказывания, которые на уровне пропозиции
синонимичны и  принадлежат одному адресанту. Однако данные высказывания
различаются по степени интенсивности  иллокутивной цели.

“I think you’re guilty”, she said quietly. “I think you’re
guilty as hell” (A.Drury “Decision”, p. 185).

Нельзя не заметить, что первое утверждение слабее второго.
Иллокутивная цель второго утверждения выражена с большей интенсивностью по
сравнению с первым утверждением. Адресант использует ФИ as hell во втором высказывании с той целью, чтобы адресат признал, что данная пропозиция репрезентирует
действительное состояние дел в мире произнесения (Серль, Вандервекен 1986). Увеличивая интенсивность выражения
иллокутивной цели, ФИ тем самым способствует наращиванию ассертивной
иллокутивной силы.

Обратимся еще к  одному примеру, демонстрирующему наращивание ассертивной
иллокутивной силы.

“So”, she said, “ tell me about Jane”.

“Janie,”
he said, eyes and voice suddenly filling with pride, “is quite a
girl. She’s almost fifteen – tall –blond – dark-eyed, which makes for a
combination – everything in the right proportions and getting more so –
charming – lovable – extremely intelligent- quick-witted – just a
hell of a bright kid” (A.Drury “Decision”, p.48).

Автор данных высказываний совершает последовательность
ассертивов с тем, чтобы выразить интенциональное состояние гордости своей
дочерью. По мере нарастания внутреннего напряжения, связанного с переживанием
интенционального состояния, возрастает интенсивность ассертивной иллокутивной
силы. Возрастание ассертивной иллокутивной силы по степени интенсивности
вербально выражается интенсификаторами, сначала лексическими (quite, extremely), а затем ФИ a hell of a. Мы видим, что использование ФИ в
данном примере приходится на момент, когда совокупная ассертивная иллокутивная сила достигает
максимальной степени интенсивности, т.е. на момент снятия внутреннего
напряжения, обусловленного достижением оптимального способа выражения.

Ассертивную
иллокутивную цель можно выразить также и с помощью заявлений, сообщений, предсказаний
и предположений. “Говорящий,
который заявляет, сообщает, предсказывает или выдвигает догадку, что Р,
выражает с различными степенями интенсивности полагание, что Р”(Серль, Вандервекен 1986:260). Интенсивность, с которой подается
иллокутивная цель, в каждом отдельном случае будет зависеть от интенсивности,
связанной со способом  ее достижения. Например, интенсивность способа
достижения, соответствующего утверждению, сильнее интенсивности, с которой
достигается  иллокутивная цель предположения или догадки. Используя  условные
обозначения, принятые в иллокутивной логике, данное положение можно представить
следующим образом: degree (утверждать)> degree (предполагать) (Серль, Вандервекен 1986). В подтверждение вышесказанного,
приведем примеры ассертивных актов, представляющих собой догадку и
предположение.

1.
I tried to catch them, but I guess they were good and scared, because
they ran too fast for me (Kenkyusha).

2.
Old Sally’s ankles kept bendidng in till they were practically on the ice.
They  not only looked stupid, but they probably hurt like hell too. She
was killing herself. It was brutal. I really felt sorry for her. She wasn’t
looking too happy (J.D.Salinger “The Catcher in the Rye”, p.116).       

В первом утверждении говорящий высказывает догадку о причине неудавшейся
попытки совершить предпринятое им действие. Иллокутивную силу этого речевого
акта выражает перформатив “guess” “догадываться”. “Догадываться” близко по иллокуции другому перформативу “ предполагать”, который выражает иллокутивную силу второго
ассертива-предположения, в состав которого входит ФИ. И то, и другое означает “утвержать некую пропозицию с
невысокой степенью приверженности тому, что есть истина” (Vandereken 1994:172). По нашему мнению, для того, чтобы
повысить степень приверженности истине того, что утверждается пропозицией,
говорящий использует ФИ good and … в первом примере и like hell во втором. Однако в отличие от глагола “догадываться”
глагол “предполагать” предусматривает, как замечает Д.Вандервекен, обязательные
доказательства или свидетельства (Vanderveken 1994). Поэтому во втором примере, описывая печальный опыт катания
на коньках своей школьной подруги, автор предположения приводит доказательства
того, что Салли испытывала ужасную боль при катании, так как лодыжки у нее подворачивались
и терлись об лед. Весомым доказательством является также и  интенциональное
состояние сожаления, в котором находится говорящий, что в свою очередь,
обусловливает в данном случае тип иллокуции (ассертивная) и выбор лексических
средств ( to
kill, brutal, not happy).
Таким образом, предположение, высказанное говорящим, оправдывается,
следовательно, можно заключить, что ассертив отвечает условиям искренности и
истинности и слова оказываются “приспособленными к миру”.

Другой
пример, в котором ФИ способствует интенсивности ассертивной иллокутивной цели,
являет собой заявление, представленное ниже.

“Did it hurt?”

“You may take it as definitely official that it hurt like
blazes.”

“Coo! I’m sorry. I mistook you for the burglar”
(P.G.Wodehouse “Joy in the Morning”, ch. XVII, p. 144).

Автора данного заявления, гуляющего ночью по летнему саду, по ошибке
приняли за грабителя и сильно ударили. На вопрос обидчика о том, было ли
больно, потерпевший отвечает, совершая ассертив, глубинный смысл которого
заключает в себе перформатив “declare”(заявлять): “Вы можете
принять это вполне официально, что было ужасно больно”. Чтобы добиться успеха в достижении ассертивной иллокутивной
цели, т.е. чтобы адресат (обидчик)
признал истинность пропозиционального содержания, адресант усиливает выражение
иллокутивной цели, используя ФИ like blazes, и тем самым ему удается достичь иллокутивной цели.  Адресат осознает, что нанесенный им
удар действительно причинил сильную боль и это приводит его в интенциональное
состояние сожаления, которое он вербализует при помощи междометия  “Coo!” и экспрессива “I’m sorry”.     

Рассмотренные выше высказывания с ФИ  продемонстрировали ассертивную
иллокуцию различной силы или интенсивности, связанной со способом достижения
иллокутивной цели. Ассертивные высказывания были представлены утверждением,
предположением, догадкой и заявлением.  

Различные способы достижения имеет и директивная иллокутивная цель.
Иллокутивная направленность директивов, согласно принятой нами классификации
Дж. Серля,  состоит в том, “что
они представляют собой попытки со стороны говорящего добиться того, чтобы
слушающий нечто совершил”
(Серль 1986а: 182). Директивы могут быть и весьма
скромными попытками, как в случае, когда я советую вам сделать нечто или
предлагаю вам это ненавязчивым образом; но они могут представлять собой и весьма агрессивные попытки, если я,
например, требую или приказываю, чтобы вы совершили это. Рассмотрим два примера
речевых актов, директивная цель которых может быть достигнута  способами,
соответствующими приказу и просьбе. 

1.Put
your handkerchiefs over your noses and run like hell! (A.Drury
“Decision”, p.259)

2. “Would it be too much to ask you to fly like a bat out
of hell? I’ve a date”, Biff said. Mr. Scarborough assured him that he would
be back in twenty minutes, if not sooner, and his promise was fulfilled
(P.G.Wodehouse “Frozen Assets”, p.155).

Иллокутивная цель первого директива имеет способ достижения,
соответствующий приказу и состоит в том, чтобы попытаться заставить слушающего
бежать быстрее. Второй директивный акт представляет собой просьбу, цель которой
изменить характер действия. Дж.Серль и Д.Вандервекен пишут: “говорящий добивается успеха в достижении директивной иллокутивной цели в
том и только в том случае, если в данном тексте и при данном произнесении он
совершает попытку побудить слушателя реализовать линию действий,
репрезентированную пропозицией”
(Серль, Вандервекен 1986: 254)
и далее “ …каждый возможный способ достижения
требует некоторого минимума интенсивности, с которой должна достигаться
иллокутивная цель”(Серль,
Вандервекен 1986:258). Таким
образом, достичь иллокутивной цели  с некоторой интенсивностью – значит достичь
ее с любой меньшей интенсивностью. Например, если человек требует, чтобы кто-то
что-то сделал, то он уже достиг директивной иллокутивной цели с интенсивностью,
соответствующей просьбе. Следовательно, способ достижения, соответствующий
приказу, требует, чтобы интенсивность выражения иллокутивной цели была высокой,
этому как раз и способствует ФИ like hell в первом примере.  В этом случае интенсивность выражения иллокутивной
цели директива degree (F) равна
интенсивности, детерминируемой ее способом
достижения /mode
(F)/. Применяя  условные
обозначения, используемые в иллокутивной логике, данное положение  может быть
представлено так:  degree (F) = /mode (F)/;
degree (требовать) = /mode (приказ)/. Любое высказывание директивного типа
расчитано на перлокутивный эффект. Различие между приказом и просьбой состоит,
как считает А.Вежбицкая, в исходных предположениях: “ …приказ содержит в глубинной структуре предположение,
что слушающий должен сделать то, что желает говорящий. Просьба содержит
предположение о том, что слушающий может сделать, а может и не сделать то, что
хочет от него говорящий” (Вежбицкая
1985: 256-257). Таким образом, для
достижения иллокутивной цели  просьбы
необходимо, чтобы интенсивность выражения иллокутивной цели была больше
интенсивности, определяемой ее способом достижения, т.е.

degree(//просить//) > (mode (просьба). Контекст ситуации во втором
примере показывает нам, что говорящий достигает перлокутивного эффекта,
усиливая иллокутивную  цель косвенного
речевого акта  просьбы при  помощи ФИ  like a bat out of hell. 

Совершая
директивный речевой акт, говорящий пытается приспособить мир к словам. Подобное
направление приспособления имеет и комиссивная иллокутивная сила, которая в
качестве части своей иллокутивной цели имеет стремление сделать так, чтобы мир
соответствовал словам. Авторы высказываний с ФИ, данных  ниже, формируют
намерения совершить  будущие действия, что наряду с интенциональным состоянием,
определяет интенциональность как необходимое условие порождения речевых актов,
в данных примерах – комиссивов.

1.  
Bob:
I’m not feeling too good myself

      
Frank: I’m going to miss you a hell of a lot.

     
Bob: Same here (N.Coward “This Happy Breed”, p.365).

2.“I don’t owe you five bucks”, I said. “If you rough me up,
I’ll yell like hell” (J.D.Salinger “The Catcher in the Rye”, p.92).

Иллокутивную
силу комиссивов, которую усиливают ФИ a hell of a lot  и like hell, можно
определить как “гарантию”, являющуюся по определению Д.Вандервекена (Vanderveken 1994), одновременно утверждением и
обещанием, обусловленными ситуацией.   

Напомним, что, согласно Дж. Серлю и Д.Вандервекену, условие
искренности представляет собой психологическое состояние говорящего, выраженное
им при совершении иллокутивного акта (Серль, Вандервекен 1986). Отраженность в дискурсе
психологического состояния говорящего мы  объясняем в рамках теории
интенциональных состояний  Дж. Серля, который отмечал, что: “В осуществлении каждого речевого акта, обладающего пропозициональным
содержанием, мы выражаем определенное интенциональное состояние с данным
пропозициональным содержанием и это интенциональное состояние является условием
искренности такого речевого акта” (Searle 1983:9). Представляется, что вербализация
соответствующего интенционального состояния осуществляется посредством речевого
акта, в состав которого входит ФИ.

3.2. ФИ  как маркер интенциональности

3.2.1. ФИ и вербализация
интенционального состояния агенса      

Выразить интенциональное состояние — значит
показать, каким способом сознание субъекта направлено на мир, или, другими
словами, каким способом сознание представляет мир. Существуют три основных
аспекта, на которые может быть направлено сознание, а значит и интенциональные
состояния, выражающие эту направленность. К таким аспектам относятся:
события и их последствия, агенты и их действия, объекты и их аспекты или
приписываемые им качества. Перечислим те из интенциональных состояний, которые
были выявлены при исследовании иллюстративного материала и которые имеют
значение для нашего исследования, так как именно эти интенциональные состояния
порождают языковое выражение интенсивности: вера, намерение, надежда, ненависть, фрустрация, жалость, уныние, желание и ужас. Как
оказалось, выявленные нами интенциональные состояния, направлены в основном на
события и их последствия или на агентов и их действия. Рассмотрим пример
последовательности речевых актов, осуществляемых говорящим для экспликации
интенционального состояния  ужаса, направленного на военные события и их
последствия.

“This war is terrible. It is killing me”, Rinaldi said.  “All
summer and all fall I’ve operated. I work all the time. I do everybody’s work. 
All the hard ones they leave to me. By God, babby, I am becoming a lovely
surgeon. … But now, baby, it’s all over. I don’t operate now and I feel like
hell. This is a terrible war, baby. I am very depressed by it ”(E.
Hemingway “A Farewell to Arms”, p. 117).

Военный врач, отличный хирург, Ринальди работает без отдыха, выполняя
самые сложные операции. Вскоре он узнает, что серъезно болен и поэтому 
вынужден бросить оперировать. Ринальди осознает все ужасы этой безжалостной и
жестокой войны. Интенциональность сознания Ринальди предполагает намерение
совершить речевые акты, вербализующие интенциональное состояние ужаса. К ним
относятся речевые акты, имеющие ярко выраженную ассертивную окраску и следующие
пропозиции:
“This war is terrible”, “It is killing me”, “This is a terrible war”, “I feel like hell”. Повтор пропозиции “ This war is terrible”, а также
употребление ФИ like hell в составе ассертива “I feel like hell”, на наш взгляд, усиливает выражение интенционального состояния ужаса.  Ужасы войны не оставляют Ринальди
решительно никакой перспективы, все кончено (It’s all over), он больше не оперирует (I don’t operate) и это приводит его в интенциональное
состояние уныния, которое он вербализует, осуществляя ассертивное высказывание
с пропозицией “I
am very depressed”. Восприятие
войны и связанных с нею последствий для Ринальди имеют нежелательный аспект,
что приводит к выражению интенциональных состояний ужаса и уныния с некоторой
интенсивностью. Так, например, экспликация интенционального состояния уныния
усилена лексическим интенсификатором very, а интенсивности выражения интенционального состояния ужаса способствует ФИ like hell.  В качестве примера, демонстрирующего
интенциональное состояние, направленное на агента и его поступки, приведем
фрагмент дискурса, в котором ассертивный речевой акт с ФИ  like hell вербализует интенциональное состояние
фрустрации. Данный фрагмент взят из романа Дж. Голсуорси “Девушка ждет”.

“Understand me, I’m not going to be interefered with or
messed about. I shall do what I like with myself”.

Dinny remained silent. Her heart was beating furiously, and
she didn’t want her voice to betray it.

“Did you hear?”

“Yes.
No one wants to interfere with you, or do anything you don’t like. We only want
your good”.

“I
know that good”, said Ferse. “ No more of that for me”.

He
went across to the window, tore a curtain aside, and looked out. “It’s raining like
hell”, he said, then turned and stood looking at her. His face began to
twitch, his hands to clench. He moved his head from side to side. Suddenly he
shouted: “Get out of this room, quick! Get out, get out!”(J.Galsworthy “Maid in
Waiting” p.209).

Герои романа
Сэр Конвей и его дочь Динни настаивают на бракоразводном процессе Дианы (сестры
Динни) и капитана Рональда Ферса. Намерение капитана Ферса в данном разговоре
–добиться от Динни, чтобы его оставили в покое и не вмешивались в его жизнь.
Для осуществления своего намерения говорящий (Ферс) совершает несколько речевых актов, имеющих
разнообразную иллокутивную силу, выражая тем самым различные интенциональные
состояния. Так, в самом начале разговора капитан Ферс совершает комиссивные
речевые акты:
“… I’m not going to be interefered with or messed about” и “ I shall do what I like with myself”, выражая желание, чтобы в его жизнь
не вмешивались и намерение делать то, что ему нравится. Согласно гипотезе
Дж.Серля о сети интенциональных состояний, интенциональные состояния намерения 
и желания являются элементами одной сети, включающей также и интенциональное
состояние убеждения. Следовательно, выражая желание и намерение, говорящий
также вербализует и интенциональное состояние убеждения. Казалось-бы,
собеседник распознал намерение  и желание говорящего. Осуществляя ассертивы “Yes. No one wants to
interefere with you, or do anything you don’t like” и “We only want your good”, Динни утверждает, что никто не хочет
вмешиваться в жизнь капитана Ферса или делать то, что ему не нравится и вообще
все желают ему только добра. На что капитан Ферс реагирует с долей иронии “I
know that good”. Этот
ассертив содержит импликацию убеждения в то, что говорящего все-таки не оставят
в покое и будут продолжать вмешиваться в его дела. Таким образом,
пропозициональное содержание речевых актов, совершенных Ферсом в самом начале
разговора, не достигло направления приспособления “мир к словам”, а
репрезентативное содержание интенционального состояния  не достигло направления
приспособления “мир к сознанию”. Желание и намерение адресанта не
реализовываются; он осознает, что
предпринятая им попытка убедить собеседника в своем убеждении не удалась. Это
ведет  его к интенциональному состоянию фрустрации.

Таким
образом, интенциональные состояния веры, желания и намерения в рассматриваемом
примере являются пресуппозициями интенционального состояния фрустрации, которое
вербализуется ассертивом “It’s raining like hell”. Используя базовые интенциональные состояния желания и
убеждения, выделенные Дж. Серлем, интенциональное состояние фрустрации можно
схематично представить следующим образом:

Frustration (p) ® Desire (~ p) & Belief (p), где p — proposition

Говорящий намеренно использует ФИ 
like hell с той целью, чтобы слушающий узнал о его интенциональном
состоянии. Употребление ФИ в   ассертивном высказывании с определенной интенцией наделяет ФИ интенциональностью и превращает произнесение в иллокутивный акт.

Исследования
интенциональных состояний  привели Дж. Серля к весьма важному наблюдению, суть
которого состоит в том, что интенциональные состояния  каузально связаны не только между собой, а также и с
нейрофизиологическими состояниями. “Интенциональные состояния и вызываются, и реализуются в нейрофизиологии мозга” (Searle 1983:15). Внешними индикаторами таких
состояний, как отмечают английские психологи Э.Гельгорн и Дж.Луфборроу,
являются физиологические изменения, изменения моторно-мышечных реакций, мимика
и жесты, особенности речевой деятельности (Гельгорн, Луфборроу 1966). В рассмотренном
выше примере мы выделяем следующие внешние индикаторы эмоционального состояния говорящего и предикаты, вербализующие их: мимику,  (his face  began to twitch), изменения моторно-мышечных реакций ( his hands   to clench, he moved his head from
side to side) и особенности речевой деятельности (to shout). Эти индикаторы эксплицируют  паралингвистическую
информацию, которая образует паралингвистический контекст. В момент речи
явления паралингвистического характера передают эмоциональную информацию и 
компенсируют недостаток языковых средств, используемых говорящим  при
вербализации  интенционального состояния фрустрации. Паралингвистический
контекст в анализируемом примере можно рассматривать как разновидность
фразеологического контекста, который последовательно от предложения к
предложению развертывается таким образом, чтобы мотивировать появление ФИ, а
последний в свою очередь влияет на выбор последующего предиката.

Таким образом, ФИ в описанных выше примерах употребляется с целью усилить
выражение определенного интенционального состояния и тем самым  оказать воздействие на собеседника. Поскольку 
речь идет о речевом воздействии, то мы посчитали рассмотренный выше
художественно – литературный иллюстративный материал недостаточно
репрезентативным для подтверждения ранее выдвинутых  нами гипотез о связи
интенсивности и интенциональности. Поэтому с целью их дополнительной проверки
нами был предпринят лингвистический эксперимент диагностирующего характера,
подробное описание которого,  приводится в следующем параграфе.

3.2.2. Интенциональный выбор: ситуация
устного общения

Очень часто мы видим, слышим, наблюдаем или иным образом воспринимаем
происходящее вокруг нас, а позднее вспоминаем все это. Английский психолог
Фредерик Бартлетт, описывая феноменологию явлений воспоминания, указывает на
то, что “прошлое действует как организованная
масса, а не группа элементов, каждая из которых сохраняет свой специфический
характер. У индивида есть лишь общее  впечатление о целом, на базе которого он
создает возможные детали. Припоминая те или иные события, человек как-бы заново
конструирует их в социально и интеллектуально приемлемом направлении, опираясь
на свои личные установки, эмоции, интересы и на ту информацию о реальной
ситуации, которую он воспринял в прошлом” (Bartlett 1950:213). В предпринятом нами лингвистическом
эксперименте, под которым понимается использование информантов, чьи ответы
являются материалом для исследования, мы попытались вербально сконструировать
воспоминания  о конкретной ситуации и спроектировать связанные с ними
интенциональные состояния. Вербализация воспоминаний и связанных с ними
интенциональных состояний, по нашему мнению, носит интерпретативный характер и
зависит от ситуации их репрезентации. Таким образом, исследование влияния
ситуации репрезентации на интенсивность вербализации интенциональных состояний 
послужило главной задачей   эксперимента.

Цель эксперимента: верификация двух  гипотез. Суть первой гипотезы состоит в
связи интенсивности и интенциональности. Вторая гипотеза заключается в том, что
ФИ является средством усиленного выражения интенциональности.

Задача эксперимента: исследование влияния ситуации описания воспоминаний на выбор
вербальных средств усиления при  выражении интенционального состояния
говорящего.

Методы и материалы. В
эксперименте учавствовали 30 человек, краткие сведения о которых, представлены в приложении 1. Испытуемыми выступили носители
английского языка, представители разных возрастных и социальных групп, имеющие
различное образование. Объектом воспоминаний в данном эксперименте явилась
ситуация, связанная с поведением субъекта, находящегося  в эмоциональном
состоянии гнева или страха и которую когда-то наблюдал говорящий. С позиций
феноменологии, каждая ситуация, переданная с определенной точки зрения,
включает понятие горизонта, т.е. поля зрения с охватом того, что может быть
увидено из какого-либо пункта. “Горизонт – тот контекст, в котором схватывается
значение объекта и актуализируется его присутствие” (Хестанов 1991:1). В
соответствии с процедурой эксперимента, в качестве горизонта его участникам
были предложены два ситуационных контекста, в одном из которых говорящий
выступал в роли стороннего наблюдателя и репрезентировал уже “угасшие”
воспоминания, а другая ситуация предполагала описание вновь переживаемых
воспоминаний. По понятным причинам мы вынужденно использовали не реальные
жизненные ситуации, предлагаемые для репрезентации воспоминаний, а
гипотетические ситуации, предьявляемые испытуемым в письменной форме. Кроме
того, тестируемые должны были выбрать из четырех вариантов вербальной реакции —
два, соответствующие описанию  “угасших” воспоминаний и вновь переживаемых
воспоминаний.

В ходе эксперимента нами был использован метод
тестирования. Тест включал в себя текст задания, гипотетические
ситуации репрезентации воспоминаний и варианты вербальных реакций на предложенные ситуации. Содержание
теста представлено в приложении 3.

Результаты. Результаты экспериментального исследования показали,что 70% испытуемых при вербализации уже “угасших” воспоминаний и связанного с ними интенционального состояния
выбрали 1 и 3 пары высказываний, содержащие лексический интенсификатор very, а при описании вновь переживаемого
события  – соответственно 2 и 4 пары высказываний, в которых актуализируются ФИ
as hell, а
также глагольные ФЕ со
значением усиления.

Выводы. Проведенный анализ результатов свидетельствует о том, что способы
вербальной реакции на ситуационный контекст репрезентации воспоминаний
оказались различными у говорящего,  вновь переживающего ситуацию  и у
говорящего, выступающего в роли наблюдателя, цель которого дистанцироваться от
собственного переживания.

Переживание – это значимое содержание опыта в памяти (Гадамер 1988), а с другой стороны, как указывает
философ, переживание – подчеркнутая непосредственность. Непосредственность,
искренность, возникающие в моменты откровения участников коммуникации,
привносят в структуру переживания значение интенсивности. Источником
переживания ситуации является психологическое напряжение или интенциональное
состояние говорящего, которое проявляется в результате направленности сознания
говорящего  на встречное, способное к сопереживанию и пониманию сознание.
Направленность сознания составляет суть понятия  интенциональность, которая
является единицией переживания. Следовательно, можно утверждать, что
интенсивность —  показатель степени выраженности интенциональности переживания.
Вновь переживаемые воспоминания сильнее в интенциональном плане, чем “угасшие” воспоминания стороннего
наблюдателя. Таким образом, степень интенсивности, с которой говорящий, выступающий в роли стороннего
наблюдателя, выражает интенциональное состояние меньше, чем в случае с
говорящим, вновь переживающим воспоминания.

В заключение данного раздела подчеркнем следующее:

 В языковом сознании говорящего существуют средства выражения большей и
меньшей степени интенционального состояния. Когда речь идет о выборе средств
выражения интенционального сотояния, неизбежно возникает вопрос, о том, где, в
каких случаях и какие именно языковые манифестации являются более интенсивными,
чем другие, или напротив, менее интенсивными, чем их инварианты — нейтральные
манифестации. Предпринятый нами лингвистический экперимент показал, что при
вербализации интенциональных состояний говорящий, вновь переживающий
воспоминания, использует языковые единицы, которые выражают оценочно эмотивное
отношение говорящего к происходящим событиям. Такими языковыми единицами
являются ФИ. Что касается говорящего, выступающего в роли стороннего
наблюдателя, то он вербализует интенциональные состояния, используя лексический
интенсификатор. Таким образом, результаты проведенного эксперимента можно
рассматривать как подтверждение ранее выдвинутых нами гипотез, одна из которых
состоит в том, что введение ФИ в дискурс сигнализирует  усиление степени
выраженности интенционального состояния участников коммуникации. Введение ФИ в
дискурс обеспечивает, кроме того, необходимую когерентность  прагматической макроструктуре
дискурса.

3.3. ФИ в аспекте прагматической когерентности дискурса

3.3.1.ФИ как средство иллокутивной когерентности дискурса

На локальном уровне структуры последовательностей речевых актов,
включающих ФИ, в нашем исследовании представляют собой сверхфразовый
фразеологический контекст. В свете поставленной задачи представляется возможным
рассмотреть  фразеологический контекст как сложный иллокутивный акт,  т.е. как
последовательность иллокутивно связанных речевых актов. Наиболее общее условие
иллокутивной связанности было нами отмечено ранее. Оно состоит в том,  что
предшествующий речевой акт задает контекст, в котором происходит иллокутивная
оценка последующего речевого акта. Именно иллокутивная связанность может помочь
слушающему понять, почему за предыдущим утверждением, сделанным говорящим,
последовала угроза или обещание. Каким образом, обеспечивая данное условие,
взаимодействуют ФИ и совокупность речевых актов? В ходе исследования было установлено, что это взаимодействие
обнаруживается на уровне иллокутивных целей,  между которыми, согласно
В.И.Карабану, устанавливаются отношения субординации, координации и
способствования (Карабан 1989). Эти отношения в свою очередь основываются на
иллокутивном вынуждении и иллокутивном самовынуждении, понятиях, введенных
А.Н.Барановым и Г.Е.Крейдлиным (Баранов, Крейдлин 1992).

В подтверждение вышесказанного приведем ряд примеров сложных речевых
актов, в состав которых входят ФИ.  Начнем,  прежде всего, с примера сложного речевого
акта, в котором между иллокутивными целями простых речевых актов  отмечено 
отношение способствования.

“Your
information service seems to be bad”, I said. “Hamit has disappeared.”

“Give
my old company back,” Jones said, “and I’ll go through the police-station   like
a dose of salts till I find him” (G.Green “The Comedians”).

Фразеологический контекст в
данном примере представляет собой составной речевой акт,
в котором порядок речевых актов обусловливается тем, что директив-требование с пропозициональным
содержанием “give my old company back” (верните мне мою роту)  задает
предварительное условие для комиссива, т.е. для выполнения
обязательства  быстро обшарить весь полицейский участок
и найти пропавшего Хэмита  (“I’ll go through the police-station like a dose of
salts till I find him”). Отношение между директивом и комиссивом представляет
такую семантико-прагматическую интерпретацию отношения общего способствования,
при которой осуществление директивной цели делает возможным осуществление
иллокутивной цели комиссивного речевого акта. Таким
образом, перлокутивный эффект самовынуждающегося требования обеспечит
перлокутивный эффект комиссива. С другой стороны, для достижения директивной
цели, т.е. для обеспечения выполнения желаемого
действия говорящий обосновывает причины своего требования, совершая при этом
комиссивный речевой акт.  Усиление выражения
комиссивной иллокутивной цели при помощи ФИ like a dose of salts подчинено
достижению совокупной иллокутивной цели всего
высказывания.

 Следующий пример, который предстоит рассмотреть, можно
охарактеризовать как директив, функцию обоснования которого, выполняют ассертивы. Как правило, в такого рода сложных речевых актах между иллокутивными целями устанавливается
отношение субординации.

She shouted to her son: “Quick, man! I want ye to run like fury to
Levenford for a doctor. … There’s an ill woman in the byre. It’s life or
dearth” (A.J.Cronin “Hatters Castle”, p.219).

Фразеологический контекст в этом высказывании являет собой сочетание простого речевого акта  с пропозицией “I want ye to run like fury to Levenford for a doctor”  и со скрытой
директивной иллокуцией, выполняющего дискурсивную
функцию главного речевого акта-тезиса  и простого
ассертивного речевого акта, вступающего в отношения пояснения c главным речевым актом и функционирующим в качестве вспомогательного речевого акта
-обоснования (Карабан 1989).  Косвенный директив, иллокутивная цель которого
обнаруживается в стремлении адресанта заставить адресата
бежать что есть духу в Левенфорд за доктором,  подчиняет  ассертив. Порядок компонентов в рассматриваемой последовательности обусловливается
прагматическим фактором приоритета, который предполагает предшествование
директива ассертиву, поскольку, с одной стороны, главный речевой акт определяет
иллокутивный тип или вид всего комплексного речевого акта, а с другой стороны,
интенсивность иллокутивной силы директива выше интенсивности иллокутивной силы
ассертива. В данном случае адресант усиливает выражение скрытой директивной
иллокутивной силы, используя ФИ  like fury. Усиление выражения иллокутивной цели директива вынуждает введение в модель мира адресата пропозиционального
содержания ассертива, выполняющего функцию обоснования осуществления желаемого адресантом действия. В
данной коммуникативной ситуации
с целью повышения вероятности выполнения  желаемого адресантом действия,
адресант выражает иллокутивную цель  директива с некоторой
интенсивностью, используя при этом ФИ, последний в свою
очередь связывают директивную и ассертивную
иллокутивные цели отношением субординации. ФИ в рассматриваемом примере является
своего рода прагматическим соединителем (термин ван
Дейка), который соединяет не суждения, а иллокутивно
независимый и иллокутивно зависисмый речевые акты.

Нередко с целью повышения вероятности выполнения желаемого адресантом
действия, говорящий усиливает выражение не только директивной иллокутивной
цели, а также  выражение иллокутивной цели ассертивов-обоснований. Например:

1.
“I’m sure I shall be only too delighted to make myself useful.”

“Weeds grow like a
house afire. Can’t keep even with’em. Better be careful!”

(A.Christie “The
Mysterious Affair at Styles”, p.8).

2.
“But Ma told us to find Handsome”, I said. “ You know Ma, she’ll be mad as
all get — out if we don’t find him and take him back home. We’d better go
look for him. (E.Cаldwell “Georgia Boy”, ch. VII , цит. по АРФС).

В
первом примере представлен диалог между двумя женщинами, одна из которых
выражает уверенность в том, что будет очень рада оказать помощь в прополке
грядок. Вторая женщина соглашается принять предложенную ей помощь и имплицитно
выражает согласие, советуя своей собеседнице быть осторожной с сорняками,
которые очень быстро растут. Во втором примере
адресант советует адресату поискать  некоего третьего субъекта; в противном случае, их  мать ужасно
рассердится. Анализируемые последовательности
речевых актов, включающих ФИ, являются предварительно обосновываемыми директивами, 
в которых между главными (директивами) и вспомогательными (ассертивами) 
речевыми актами устанавливаются отношения пояснения. Описывая эти директивы как
советы, мы подразумеваем, что намерение говорящего заключается в совершении
адресатом действий, бенефактивных как для адресанта, так и для адресата. Совет допустим только в
том случае, если из контекста ясно, по каким причинам слушающему нужно
действовать именно так, а не иначе. Если говорящий хочет, чтобы выполнение
слушающим желаемых действий увенчалось успехом, он должен снабдить его всей той
информацией, которой последний не располагает. Именно по этой причине в
анализируемых примерах адресанты сначала высказывают утверждения, поясняя
причины желательных действий, а затем уже сам совет.

Следовательно, ассертивы здесь выполняют вспомогательную функцию, сообщая
слушающему обоснование совета, а усиление выражения иллокутивной цели этих
ассертивов с использованием ФИ like a house afire и  as all get out увеличивает шансы на
его успех. Таким образом, на уровне иллокутивных целей директивы и ассертивы
связаны между собой отношением субординации. Кроме того, ассертивы в первом
примере оказываются связанными между собой отношением координации, поскольку
ассертивное высказывание с пропозицией “сорняки растут очень быстро” иллокутивно вынуждает следующий за ним ассертив, поясняющий
последствия ранее упомянутого факта, а именно то, что адресант никак не может справиться с сорняками. ФИ
выступают в рассматриваемом примере в роли средства, связывающего ассертивные
иллокутивные цели отношением координации.

Рассмотрим еще
один сложный речевой акт, который отличается от предыдущих двух тем, что для него характерны сочетание совета и
предостережения.

“Well, Missy, excuse me. But I’ve got to warn you, haven’t I? You’re a
marvel, but you must be carefull or you’re going to be good and sorry
(Kenkyusha).

Данная
последовательность речевых актов, совокупная иллокутивная цель которого
заключается в стремлении адресанта предупредить адресата о возможной опасности, 
состоит из  речевых актов различной иллокуции.  Главным речевым актом в этой
последовательности можно считать ассертив, иллокутивная сила которого выражена перформативом
to warn. В
классификации Д.Вандервекена “to warn” представлен как обозначающий “предупредить” или “посоветовать кому-либо позаботиться о
чем-либо”
(Vanderveken 1994:197), в нашем случае позаботиться о своей  безопасности.  “Акт предупреждения обычно сопровождается описанием причин тех
событий, которые могут случиться, если не будет предпринято то действие,
которое рекомендуется в этом предупреждении” (ван Дейк 1989: 313).  Поэтому данный ассертив  вводит отношение пояснения  и вынуждает
иллокутивную предназначенность последующего высказывания с директивной иллокутивной силой совета-
рекомендации, которое в функции обоснования эксплицирует акторечевую
презумпцию  “ Совершение действия более выгодно
адресату, чем его несовершение”.
Обоснование включает ассертивное  предсказание, имеющее пропозицию: “ты будешь очень сожалеть”, иллокутивную цель
которого усиливает ФИ good and ….

Еще
один интересный пример диалогов, в которых между иллокутивными целями
усматриваются отношения субординации и координации, дают обосновываемые
ассертивы с ФИ. Рассмотрим один из них.

“We didn’t need to hold the Frenchman.You know, sir, our can is crowded as
anything – we got’em sleeping in shifts. ” (S.Heym “The Crusaders”, p.
238).

Согласно положению метода дискурсивного анализа ван Дейка о том, что
факты, о которых сообщается в утверждении, будут “приняты”
слушающим только в том случае, если в дальнейшем они разъясняются и уточняются,
если сообщаются причины того, почему говорящий придает им такое значение (ван Дейк 1989). Отказ будет принят,
если будут обоснованы причины данного отказа. Пример, предлагаемый для анализа,
можно охарактеризовать как комплексный речевой акт, состоящий из главного
ассертива-тезиса с отрицательным значением отказа держать человека в тюрьме и вспомогательного
ассертива, представляющего собой обоснование этого отказа. Обоснование событий и
действий производится в результате операций скрытого когнитивного поиска в “пространстве умозаключений” (Шенк 1989), которое задается
концептуальным “миром” говорящего, его практическим опытом,
спроецированным на конкретную коммуникативную ситуацию. Отсюда степень “прозрачности” связи между утверждением и обоснованием зависит от уровня
эксплицированности соответствующих пресуппозиций, ликвидирующих информационную
недостаточность. В данном примере вспомогательный ассертив
— обоснование, состоящий из двух иллокутивно зависимых ассертивов, содержит
информационное “насыщение” ситуации и открывает для интерпретатора
факт того, что “когнитивная
модель мира” говорящего не предусматривает
необходимости держать человека в ужасно переполненной тюрьме, где заключенные
спят по очереди. Поэтому чрезвычайную актуальность в вербальном поведении
говорящего 
приобретает обоснование.

Ассертивные обоснования, как правило, служат цели согласия
адресата с тезисами автора сообщения. Осуществляя ассертивный речевой акт,
содержащий в своем составе ФИ, “говорящий имеет в виду, что пропозиция репрезентирует
действительное положение дел в мире произнесения” (Серль, Вандервекен 1986: 252). Утверждая данное положение дел в мире произнесения,
адресант тем самым стремится дать свою оценку этому положению дел и
воздействовать на своего собеседника так, чтобы у него возникла аналогичная
оценка. Далеко не всегда человеческие обоснования по причине их субъективной
природы имеют логическую структуру, поэтому наиболее сильное воздействие, на
наш взгляд, можно оказать не на пропозициональном, а на иллокутивном  уровне. В
силу этого во втором ассертиве на первый план выдвигается не пропозициональная,
а иллокутивная сторона обоснования и именно по этой причине иллокутивная сила
данного высказывания выражена с большей интенсивностью. Средством усиления
здесь является ФИ as anything.

Структура разговоров, проанализированных ранее, опирается на отношение
иллокутивного вынуждения, подобно тому, как структура предложения формируется
на основе синтаксических связей. Между тем иллокутивное вынуждение не
тождественно синтаксической связи. Если такая связь, как, скажем,
синтаксическая зависимость, основывается исключительно на категориальных
свойствах языковых единиц, то вынуждение, действуя на пространстве речевых
актов, формируется не только под влиянием иллокутивной функции  речевых
высказываний, но и находится под воздействием общих законов функционирования
диалога. К последним, в частности, принадлежат  социально обусловленные законы
– известные максимы Г.П.Грайса (Грайс 1985) и принцип вежливости Лича (Leech 1983). Приведем пример диалога, в котором
иллокутивное вынуждение формируется под воздействием принципа вежливости.

“I say, I’m rahter broke till the end of the month”, he said,
as soon as he found an opportunity. “I wish you’d lend me half a sovereign,
will you?”

“Like a shot”, said Lawson (S.Maugham, цит. по АРФС).

Инициальный речевой акт в данном диалоге иллокутивно независимый,
говорящий был свободен в выборе конкретного типа речевого акта. Выбор ассертива
в нашем случае продиктован  исключительно интенцией автора, состоящей в том,
чтобы поведать слушающему о том, что у него нет ни гроша. Что касается второй
реплики, то ее директивное иллокутивное назначение всецело определяется
иллокутивным назначением предыдущего ассертива. В силу принятых требований
вежливости в речевом общении нередко бывает неуместным высказывание прямых
повелительных предложений: “Lend me half a sovereign” или эксплицитных перформативных высказываний: “I order you to lend me
half a sovereign”,
поэтому в данном диалоге принцип вежливости заставляет адресанта использовать
косвенные средства для осуществления своей иллокутивной цели, которая состоит в
том, чтобы заставить адресата одолжить ему немного денег. Коль скоро данная
просьба, как и всякая просьба вообще, предполагает  формальное выражение
согласия или же отказ в ее осуществлении, то в анализируемом фрагменте
разговора мы видим, что акт просьбы получил вербальный отклик  согласия
моментального ее выполнения. Таким образом, отношение вынуждения,
индуцированное косвенным директивом адресанта, выполнено в речевом акте с
комиссивной иллокуцией, носителем которой является ФИ like a shot.

Итак, мы рассмотрели обосновываемые директивы и ассертивы, в
состав которых входят ФИ. При наличии ряда качественных и структурных различий
обоснований следует признать их функциональную общность. Она заключается, на
наш взгляд, в том, что обоснования, употребляемые с целью “подкрепления” обосновываемых просьб, советов или утверждений, служат
своеобразным “связующим звеном” между последними и интенциональным состоянием
адресанта, что в свою очередь позволяет рассмотреть ФИ в качестве средства
обеспечения интенциональной когерентности дискурса.

3.3.2.ФИ и  интенциональная когерентность дискурса

Развивая свою мысль о сети интенциональных
состояний, Дж. Серль выдвигает гипотезу о двух базовых интенциональных
состояниях, с помощью которых можно объяснить все другие интенциональные
состояния. Такими интенциональными состояниями являются: вера и желание. Так, например, интенциональное
состояние сожаления ученый описывает следующим образом:

Sorry (p) ® Belief (p)  &   Desire (~ p) (Searle 1983).

Действительно,
если говорящий  сожалеет о том, что обидел, то в его сожаление входит
убеждение, что он обидел кого-то и желание не делать этого. В  примере,
представленном ниже, мы предлагаем рассмотреть   эти базовые интенциональные
состояния, а также интенциональное состояние сожаления как сеть взаимосвязанных
интенциональных состояний, которой определяется горизонт, задаваемый
интенциональностью сознания говорящего. Интенциональные состояния, образующие
эту сеть, в свою очередь, определяют иллокуцию и тип речевого акта.

“I’d
just about broken her heart – I really had. I was sorry as hell I’d kidded
her. Some people you shouldn’t kid, even if they deserve it (J.D.Salinger “The
Catcher in the Rye”, p.66).

Интенциональное состояние веры в данном примере выражено
ассертивами (I’d just about broken her heart – I really had), интенциональное
состояние сожаления – экспрессивом (I was sorry as hell), а интенциональное
состояние желания репрезентировано косвенным директивом (Some people you shouldn’t kid …).  Как видим,
интенциональные состояния веры, желания и сожаления
взаимосвязаны, а ФИ as hell, спообствующий интенсивности выражения
интенционального состояния сожаления, является связующим
звеном  в этой сети.

Далее нам предстоит рассмотреть ФИ в качестве средства интенциональной
когерентности   на более высоком или более глобальном уровне, чем микроуровень
предложений и связей между ними. Глобальная когерентность имеет более общую
природу и характеризует дискурс в целом или же его большие фрагменты. В
качестве такого большого фрагмента дискурса проанализируем разговор между двумя
американскими подростками. Инициатором данного разговора является подросток по
имени Холден, который сильно ненавидит окружающие его ложь, лицемерие и ищет
пути, чтобы не приспособиться к ним. Единственный выход, как он считает, бежать
из своего родного города в другой штат. Холден не хочет расставаться со своей
школьной подругой Салли и поэтому предлагает ей бежать вместе с ним. “Подростки обсуждают идею побега” – такой вид будет иметь
макроструктура исследуемого ниже фрагмента дискурса.

“Look,” I said. “Here’s my idea. How would you like to get the hell out
of here? Here’s my idea. … What we could do is, tomorrow morning we could drive
up to Massachusetts and Vermont, and all around there, see. It’s beautiful as
hell up there. It really is”. I was getting excited as hell, the
more I thought about it. “ No kidding,” I said. “ I have about a hundred and
eighty bucks in the bank. I can take it out when it opens in the morning, and
then I could go down and get this guy’s car. …   No kidding. We’ll stay in
these cabin camps and stuff like that till the dough runs out. Then, when the
dough runs out, I could get a job somewhere and we could live somewhere with a
brook and all, and,  later on, we could get married or something. I could chop
all our own wood in the wintertime and all. Honest to God, we could have a
terrific time! Wuddaya say? C’mon! Wuddaya say?   Will you do it with me?
Please!”

“You can’t just do something like that,” old Sally said.  She
sounded sore as hell. 

“Why not? Why the hell not?”

“Because you can’t, that’s all. In the first place, we’re both
practically children. …”  old Sally said. I was beginning to hate her in a
way.  …    

“We’ll have oodles of time to do those things – all those things. …
You’re just-”

“No, there wouldn’t be. There wouldn’t be oodles of places to
go to at all. It’d be entirely different,” I said. I was getting depressed as
hell again.  …

“It wouldn’t be the same at all. You don’t see what I mean at
all”.

“Maybe I don’t! Maybe you don’t, either,” old Sally said. We
both hated each other’s guts by that time. You could see there wasn’t any sense
trying to have an intelligent conversation. I was sorry as hell I’d
started it  (J.D.Salinger “The Catcher in the Rye”, p.118-120).

Разговор начинает Холден, его речь имеет аргументативный характер и
состоит в основном из ассертивных и косвенных  комиссивных речевых актов,
перлокутивная цель которых состоит в том, чтобы убедить Салли бежать вместе с
ним. Стратегия убеждения, которую  использует Холден в своем речевом поведении,
включает в себя такие речевые ходы, как: повтор ассертива “Here’s my idea”, функция которого состоит в
привлечении внимания собеседника к сообщаемой информации; повтор директива “No kidding” (Нет, кроме шуток), который усиливает обоснование истинности пропозиционального
содержания речевых актов со скрытой комиссивной (“We could drive up to Massachusetts
and Vermont …”; “I can take it out when it opens in the morning”) и ассертивной
(“It’s beautiful as hell up there”, “I have about a hundred and eighty bucks in
the bank”) иллокутивными силами.   Макроречевой акт аргументации, который предпринимает Холден
в рамках стратегии убеждения,
имеет множественную структуру. Такая структура аргументации является, на наш
взгляд, скорее психологически, нежели логически убедительной. Говорящий так
сказать стреляет наобум, надеясь, что один из аргументов попадет в цель, т.е.
окажется убедительным для слушающего. Адресант не ограничивается простой
констатацией фактов- аргументов: на
информативное накладывается экспрессивное, оценочное и перед нами речевая
структура, отражающая эмоциональное состояние возбуждения, степень которого
усиливает ФИ as
hell в составе ассертива “I was getting excited as hell, the more I thought about it”.

По-нашему мнению, это состояние приводит к идиосинкразии, т.е. гипертрофированному
видению ситуации, преувеличенной оценке ситуации. Холден строит свое вербальное
поведение так, чтобы абсолютизировать эту оценку. С этой целью он использует ФИ
as hell в ассертиве “It’s beautiful as hell up there” и наречие really в ассертиве “It really is”  при описании красоты тех мест, куда  он собирается бежать.
ФИ не только доводит до абсолюта оценку ситуации, он также усиливает степень, с
которой Холден вербализует интенциональное состояние веры. Он верит в то, что
красота спасет мир от лжи и лицемерия.  Интенциональное состояние веры является
условием искренности  косвенных комиссивных речевых актов, цель которых в том,
чтобы возложить на говорящего обязательство совершить такие будущие действия,
как: “уехать в Массачусетс, в Вермонт, объездить там всякие места,
забрать деньги из банка, жить в туристких лагерях и во всяких таких местах,
пока деньги не кончатся; а
когда кончатся, пойти работать, жить где-нибудь у ручья; затем пожениться; зимой рубить дрова”.
Принимая на себя обязательства реализовать линию этих действий,
реперезентированную пропозициональным содержанием косвенных комиссивов, Холден
не только имплицитно выражает некоторое убеждение в том, что он может 
выполнить эти действия, он также имплицитно вербализует интенциональное
состояние желания. Таким образом, интенциональные состояния веры и желания
являются пресуппозициями интенционального состояния намерения, которое выражает
говорящий, совершая  комиссивные речевые акты.

К сожалению, Холдену не удается убедить  свою собеседницу. Салли отказывается
бежать с Холденом, репрезентируя свой отказ косвенным директивом “You can’t just do
something like that”. Отказ бежать с Холденом в другой штат она мотивирует тем,
что во-первых, они в
сущности еще дети, а во-вторых, только после того, как Холден окончит колледж,
они смогут пожениться и у них будет уйма времени, чтобы поехать в тысячу чудных
мест. Пропозициональное содержание комиссивных речевых актов, произнесенных
Холденом, не достигло направления приспособления “мир — слова”, а интенциональные состояния намерения  и желания не
выполнены. Неисполнение желаний
и намерений Холдена ведет к интенциональному состоянию фрустрации, т.е
рассторйству замыслов, срыву планов, которое он репрезентирует  ассертивом “She sounded sore like
hell”. ФИ  like hell  усиливает степень выраженности этого
состояния, следствием  которого  являются интенциональные состояния ненависти,
вербализованное пропозициями ассертивов: “I was beginning to hate her” и “We both hated each other’s guts …”, уныния, выраженное ассертивом  “I was getting depressed
as  hell again”, а затем
и  сожаления, которое говорящий  эксплицирует в последнем высказывании “I was sorry as hell I’d
started it”.

Представляется, что на глобальном уровне описываемый 
разговор  являет собой интенциональную сеть, состоящую из взаимосвязанных интенциональных состояний веры, желания,
намерения,фрустрации, ненависти,
уныния и
сожаления.  ФИ as hell и like hell, усиливающие степень выраженности
интенциональности говорящего, являются связующими звеньями, обеспечивающими интенциональную
когерентность фрагментов анализируемого разговора.

Итак, мы установили, что существует связь  между иллокутивной силой, которая может
быть приписана высказыванию, и организацией собственно языкового содержания
данного высказывания.  Можно постулировать далее наличие связи между ФИ и совокупной иллокутивной силой  фразеологического
контекста. Эта связь обнаруживается на глубинном уровне и осуществляется через
компоненты иллокутивной силы, а именно через интенсивность иллокутивной цели и
интенсивность условий искренности, т.е. интенсивность интенционального
состояния.

Обеспечивая прагматическую когерентность  на локальном и
глобальном уровнях, ФИ способствует связи между интенциональным состоянием
говорящего и его намерением  совершить последовательность речевых актов с целью
вербализовать это состояние. Это способствование проявляется в усилении степени
интенсивности, с которой выражены иллокутивная цель, условие искренности или
интенциональное состояние агенса. В ходе исследования было установлено, что
способствуя иллокутивной когерентности в последовательности речевых актов,
между которыми на пропозициональном уровне устанавливаются причинно–следственные
отношения, ФИ неизменно оказывается либо в речевом акте, выполняющем функцию
обоснования причины фактов или событий, которые репрезентируются в
предшествующих фразелогизму частях контекста, либо в речевом акте, поясняющем следствия фактов или
событий, представленных в последующих за ФИ высказываниях. На основании
сделанного наблюдения мы можем констатировать, что конфигурация ФИ  строится 
на последовательности каузальных связей между высказываниями (причина/ обоснование или  следствие/ доказательство) и имеет
аргументативную структуру. На иллокутивном уровне ФИ связывает простые речевые
акты в один сложный речевой акт убеждения. Первичная цель такого акта –
формирование у адресата вследствие выполнения говорящим вербальных действий
устойчивых мнений относительно факта или события, оценок этого факта или
события, убеждений, которые либо соответствуют убеждениям говорящего, либо
желательны для него. Конечная цель акта убеждения – совершение адресатом
определенного действия или принятие им определенной линии поведения. Одним из
вербальных способов убеждения, посредством которых достигается перлокутивный
эффект убеждения является аргументация. Анализ глобально связанных фрагментов
данного типа дискурса  представлен в следующем разделе.

3.4. Функционирование ФИ в разных типах дискурса

В соответствии с целями дискурса или другими словами, “направленностью коммуникативных
действий в разговоре” М.Л.Макаров выделяет
такие типы дискурса как нарративный, директивный, пропагандисткий,
аргументативный (Макаров 1998). Последний подразумевает научный и бытовой
разговор. В результате проведенного исследования было установлено, что
дискурсами функционирования ФИ являются нарративный дискурс  и  аргументативный 
дискурс бытового разговора. Следующая часть раздела призвана продемонстрировать
случаи употребления ФИ в установленных типах дискурса.

3.4.1. ФИ в аргументативном дискурсе

Аргументативный дискурс – это тип дискурса, “включающий в качестве основного
компонента тексты на естественном языке, призванные повлиять на сознание одного
или нескольких участников ситуации общения в нужную для говорящего сторону” (Баранов, Сергеев 1988:105). Данный тип дискурса в диссертации
представлен отрывками из произведений  С.Моэма, С.Гейма и А.Кронина.

Рассмотрим
фрагмент разговора, переходящего в спор. Фрагмент взят из романа С.Гейма “Крестоносцы”, в котором отражены события первой мировой войны. Данному
разговору предшествовало следующее событие. Лейтенанту американской армии
Лаборди дан приказ возглавить команду по установке репродукторов и отбыть с
тактической миссией на линию фронта в расположение роты С, которая должна 
оказать всяческое содействие и помощь. Прибыв на место, Лаборди встречает
командира роты,  капитана Троя, между ними завязывается разговор,
макропропозиция которого имеет следующий вид: “капитан Трой и лейтенант Лаборди обсуждают установку
репродукторов”.

“You want to bring this big thing up?” Troy asked, pointing
to the truck.

“Of course!” confirmed Laborde, “We will dismount the
loudspeakers, but we can’t place them at too great a distance from the truck.
The longer the wires … the bigger the resistance …”.

“ How far do they carry?” Troy asked doubtfully.

“If you want the Germans to understand what we’re saying”,
explained Laborde, “the distance shouldn’t be more than sixty to a hundred
yards. These loudspeakers are very weak. Originally, we were supposed to have
loudspeakers with ten times their power – but somehow, they never materialized.
You know the Army. However, it doesn’t make much difference. It just means that
we have to go closer to the Germans.”

“Closer to the Germans. …” Troy said thoughtfully. “We don’t
like to be close to them.”

“Well,” said Laborde, “we like it.”

“You are crazy! You’re either crazy or you don’t know how
things are, here. I won’t risk the lives of my men because you haven’t the
right kind of equipment. This big truck of yours is going to draw fire as sure as
hell. And the fire is going to hit my men.”

“To be shot at is one of the risks you run in war; it can’t
be helped.”

“Listen, Bud,” said Troy. “… there hasn’t been a day when I
haven’t been losing men. I’m responsible for these men.”

“I haven’t come of my own fun,” Laborde continued. “I was
ordered here to do a job, and the job will be worth it to you as well as to
us.” Laborde pulled a sheet of paper out of his pocket. On it there were the
orders signed by General Farrish. The orders said that …  C Company was to give
all co-operation needed. …

“I’ll give you all the co-operation,” said Troy (Heym S. “The
Crusaders”, p.117-119).

Разговор начинается с обсуждения расстояния, на котором планируется
установить репродукторы. Лаборди сообщает Трою о недопустимости размещения
громкоговорителей на слишком большом расстоянии от грузовика, на котором
находится усилитель, поэтому им придется подъехать поближе к противнику.  Далее
разговор переходит в спор, который  характеризуется рядом семантических,
прагматических и других особенностей. Имеются существенные различия в
интенциональных установках. Спор отличается направленностью если не на разрешение
проблемы, то по меньшей мере, на эксплицитное выражение мнений коммуникантов и
нередко служит средством для достижения “победы любой ценой” или вырождается в “спор
ради спора”. Одной из основных отличительных
черт данного типа аргументативного дискурса является то, что спор ведется в
отношении пропозиционального содержания исходного тезиса. Поводом для спора в
данном разговоре послужил тезис, пропозициональное содержание которого выражено
косвенным комиссивом “ …  we have to go closer to the Germans”. Участники спора  вступают в
полемику, выражая свои мнения  относительно приемлемости данного тезиса.

Лаборди, взявший на себя в этом споре роль пропонента, подкрепляет свой
тезис достаточно выверенной аргументацией. Его аргументы организованы в сложноподчиненную
структуру, которую можно представить так: We have to go closer to the Germans
(точка зрения) because if you want the
Germans to understand what we’re saying, the distance shouldn’t be more than
sixty to a hundred yards (аргумент 1).  … the distance shouldn’t  be more than  sixty to a hundred yards (точка зрения) because 1) these loudspeakers are
very weak (аргумент
1.1), 2) originally,
we were supposed to have loudspeakers with ten times their power- but they
never materialized (аргумент
1.2).  В этой последовательности аргументов, выраженных совокупностью
ассертивов, первый аргумент выступает в качестве аргумента как такового в
поддержку точки зрения, а следующие за ним аргументы 1.1 и 1.2., в сумме
представляющие пример сложносочиненной аргументации, обосновывают приемлемость
первого аргумента, который, в свою очередь, выступает уже как “суб-точка зрения”.

Интенциональный горизонт Троя, вступающего в полемику оппонентом,
определяется его должностью: он-
командир роты и несет ответственность за своих солдат. Поэтому интенциональное
состояние Троя можно интерпретировать как негодование, направленное на плохое
оснащение армии и обеспокоенность, направленная на солдат. Интенциональность
сознания Троя предполагает, согласно Дж.Серлю (Searle 1983), два уровня: первый – это интенциональные состояния негодования и
обеспокоенности, второй – намерение совершить некоторые действия, в нашем
случае противостоять Лаборди и убедить его не подъезжать близко к немцам. Таким
образом, интенциональное состояние Троя, определяемое интенциональным
горизонтом, обуславливает необходимость макроречевого акта аргументации,
структура которого  имеет следующий вид: We don’t like to be close to the
Germans (точка зрения) because I won’t risk the
lives of my men (аргумент
1). I won’t
risk the lives of my men (точка
зрения) because
1) you haven’t got the right kind of equipment (аргумент 1.1), 2) This big truck of yours is going to
draw fire as sure as hell (аргумент 1.2), 3) The fire is going to hit my men (аргумент 1.3). Аргументация Троя
также имеет сложноподчиненную структуру, в которой комиссив “I won’t risk the lives of
my men” станет
убедительным аргументом в поддержку точки зрения, выраженной в ассертиве “We don’t like to be
closer to the Germans”,
только если  сам получит убедительные обоснования своей справедливости или
приемлемости.

На наш взгляд, комиссивный аргумент можно считать убедительным по двум
причинам, во-первых: интенциональное
состояние веры в то, что грузовик привлечет внимание противника, как пить дать,
усиливает ФИ as
hell, который входит в
ассертив, вербализующий это состояние; и во-вторых: основанием для
преобразования комиссивного высказывания в убедительный аргумент служит
ценностная категория “безопасности”, к которой апеллирует Трой в своей
аргументации. Он пытается убедить Лаборди в особой значимости для него  и для
его людей ценности “безопасность”, ведь он – командир, который
отвечает за безопасность своих солдат и не хочет подвергать их ненужному риску.
Напомним, что в основе аргументации лежит понятие ценности. Дальнейшее развитие
аргументирования в анализируемом споре происходит  в рамках данной ценности и
определяется  кардинальным расхождением в интепретации участниками спора
данного понятия. В целом, диалог, который выстраивают коммуниканты, сходен с рукопашным
боем, каждый из участников спора стремится воздействовать на партнера речью,
как оружием.

А.Н.Баранов и В.М.Сергеев справедливо отмечают тот факт, что
ценностная категория безопасности относится к числу ценностей, наиболее часто
используемых в аргументативном дискурсе (Баранов, Сергеев 1988). С данным наблюдением трудно не
согласиться, ибо это подтверждает и исследуемый нами фактический материал. В
иерархической структуре общечеловеческих ценностей с  ценностью “безопасность” соседствует ценность “здоровье”. В
этом параграфе мы предлагаем рассмотреть еще два примера аргументации, которая
ведется в рамках  заданной ценности.

В первом примере, представляющем собой разговор между двумя персонажами
романа А.Кронина “Цитадель”, речь идет об опасности, которая угрожает
здоровью жителей рабочего района глухого провинциального городка в Южном
Уэльсе. В городе, где работают герои романа, замечательный хирург Филлип Денни
и участковый врач Эндрю Мэнсон, начинается эпидемия  брюшного тифа. Эндрю пытается
выяснить причину этой эпидемии и считает, что возбудителем инфекции является
бациллоноситель. Однако он ошибается и обращается за советом к Денни.

“You were right. It was enteric. I’ve got five cases. But I
don’t know the ropes. …I was worried about the origin, thought I might be
dealing with a carrier. I’ve come to ask your advice”.

Денни убеждает Эндрю в том, что причиной вспышки эпидемии
является вовсе не бациллоноситель, а старая канализационная труба, “вся
дырявая, ни к черту не
годная, из которой просачиваются нечистоты, отравляя половину подземных
источников в городе” и которую  он   советует
взорвать.

“You see” Denny resumed, “paratyphoid is more or less endemic
here. But one day soon, very soon, we are going to have a pretty little
blaze-up. It’s the main sewer that’s to blame. It leaks like the devil,
and seeps into half the low wells at the bottom of the town. I’ve hammered at
Griffiths about it till I’m tired. He’s a lazy, evasive, incompetent, pious
swine”. …

“We’ll have to do something about it. We must write to the
Ministry of Health”, Andrew said impulsively.

“We could write a dozen letters”, Denny answered, “ And all
we’d get would be a doddering commissioner down here in six months’ time. No!
I’ve thought it all out. There’s only one way to make them build a new sewer.”

“How?”

“Blow
up the old one!” (A.J.Cronin “The Citatel”, p.40)

Совершая макроречевой акт убеждения, Динни, преследует две перлокутивные
цели: первая – произвести желаемые
изменения в когнитивной структуре сознания
своего собеседника, т.е. изменить мнение Эндрю о причине вспышки эпидемии, и
вторая – изменить поведение адресата так, чтобы оно соответствовало желаниям
адресанта, в нашем случае убедить Эндрю уничтожить канализационную трубу. Для
достижения первичной цели  акта убеждения Денни направляет свою аргументацию на
переинтерпретацию ситуации и выдвигает тезис в виде ассертива: “It’s the main sewer
that’s to blame.” В ходе совершения этого утверждения,
говорящий выражает некоторое убеждение, в справедливости которого он намерен
убедить слушающего. Контекст ситуации показывает нам, что Денни безуспешно
пытался убедить местные власти в лице главного санитарного инспектора города.
Потерпев неудачу в убеждении господина Гриффитса путем рациональных средств
воздействия  (“I’ve
hammered at Griffiths about it till I’m tired”), Денни прибегает к иррациональным, т.е. иллокутивным
средствам, убеждая Эндрю. Иллокутивную силу  основного аргумента с пропозицией: “It leaks like the
devil, and seeps into half the low wells at the bottom of the town” усиливает ФИ like the devil, что в свою очередь делает аргумент
более убедительным для слушающего. Выдвигая тезис – ассертив, представляющий
собой реализацию оценочного суждения и  ассертивный аргумент в его поддержку,
Денни тем самым вербализует интенциональное состояние вины, направленное скорее
не на источник заразы, а на ленивые, некомпетентные и уклоняющиеся от 
выполнения своих обязанностей местные власти, которые не принимают никаких мер
борьбы с ней. Типичным представителем местной администрации в анализируемом
фрагменте выступает господин Гриффитс (He’s a lazy, evasive, incompetent,
pious swine”). Таким образом, ФИ в этом случае является не только средством
иллокутивного, а также и средством интенционального усиления.

Для достижения конечной цели акта убеждения Денни приводит
последовательность контраргументов, направленных против тезиса, выдвинутого
Эндрю в виде косвенного директива “We must write to the Ministry of Health”.
Денни убежден в том, что
нет смысла писать письма с жалобами в Министерство здравохранения. В порядке вывода из выше
перечисленных предпосылок, выраженных в ассертивных речевых актов, Денни
выдвигает новый тезис с пропозицией “Blow up the old one!” и явной директивной
иллокуцией, в котором предлагает Эндрю взорвать старую канализационную трубу
для того, чтобы администрация города построила новую. Дальнейшее развитие сюжета
свидетельствует о том, что Денни убедил Эндрю. Ночью они закладывают в трубу
динамитные шашки и производят взрывы, а утром всполошившаяся, наконец,
администрация приступает к ремонту канализационной системы. Следовательно,
макроречевой акт убеждения, предпринятый Денни, можно считать успешным. 
Адресант убедил адресата, ибо после исполнения говорящим речевого акта
убеждения  адресат совершил действие, интендируемое говорящим, благодаря тому
факту, что у него сформировались определенные убеждения (последнее также
входило в намерения говорящего).

Другой, очень интересный, на наш взгляд, пример аргументативного диалога
представляет разговор двух супругов, главных героев комедии С.Моэма “Пенелопа”. Макроструктура данного фрагмента дискурса может быть представлена
в виде пропозиции “муж убеждает 
свою строптивую жену принять лекарство”.

[Dickie
comes in with a little medicine glass, filled with a milky fluid.]

Dickie:
Here it is.

Penelope:
Oh, no, Dickie, I’d much rather not.

D.:
Don’t be silly, darling. This’ll pull you together like anything.

P:
No, I think I’d rather lie down on this sofa.

[She
lies down on a sofa.]                        

D: Let’s put  this rug over your feet. There.  Now take this
medicine. … There …

P: Oh, no, Dickie. I’ll take it after you’ve gone. I really
will. I promise you I’ll take it.         

D: Why on earth can’t you take it now?

P: Well, I
hate making faces before you.

D: But I’ve
often seen you make faces.

P: Yes, at
you. That’s quite a different thing.

D: Now take it
like a good girl.  It’ll make you feel like one o’clock.

P: After
you’ve gone.

D:
[With great determination.] I’m not going to stir from this room till you’ve
taken it. 

P: [Resigned.] Give it me. Hold my nose, Dickie. [She
swallows it and makes a faсe.] Oh, I wish I’d never married you, Dickie
(W.S.Maugham “Penelope”, p.51).

Анализ разговора показывает, что процесс аргументации состоит из четырех
этапов (раундов), следовательно, прагматическая макроструктура данного
разговора включает четыре макроречевых акта аргументации. Рассмотрим каждый из
них.

В начале первого раунда аргументации, на стадии конфронтации, основной
тезис вводится имплицитно в виде косвенного директива с пропозицией “Here it is”. Наиболее естественная процедура
введения тезиса в аргументативном диалоге предусматривает использование
эксплицитных средств, в нашем случае — явного директива с иллокутивной силой
просьбы. На данном этапе аргументации функцию такого средства выполняет 
ситуационный контекст, знание которого помогает слушающему восстановить тезис. 
Таким образом, восстановив основной тезис своего мужа, содержащий просьбу
принять лекарство, Пенелопа отказывается ее выполнить. Свой отказ она
вербализует при помощи комиссива с пропозицией “Oh, no, Dickie, I’d much rather
not”. После того, как
разногласие мнений супругов представлено оппозицией между просьбой и отказом ее
выполнить, наступает решающий момент в дискуссии — стадия аргументации, на
которой стороны переходят к изложению своих аргументов. Аргументы Дикки,
выступающего на этой стадии в роли протагониста, включают директив с
пропозицией “Don’t
be silly, darling”,
который можно охарактеризовать как обращение к жене с просьбой быть
благоразумной и ассертив, пропозициональное содержание которого (“This’ll pull you together
like anything”) представляет
собой  предсказание о быстром действии
предлагаемого лекарства. ФИ like anything в составе этого ассертивного аргумента способствует
интенсивности, с которой выражена иллокутивная сила “выдвижение аргумента”, доказывающего приемлемость тезиса. Однако  аргументы мужа
оказались не убедительными для Пенелопы, она предпочитает прилечь и отдохнуть,
нежели выпить лекарство. Свое предпочтение (точку зрения) Пенелопа излагает в
пропозиции комиссивного высказывания, которое содержит эксплицитный модус
мнения, перформатив to think и модальный предикат I’d rather: “I think I’d rather lie down on
this sofa”. Таким образом, Дикки терпит поражение в первом раунде аргументации.

Интенциональный горизонт Дикки, в первую очередь, врача, выполняющего
свой профессиональный долг, а затем уже любящего и заботливого мужа, задает
необходимость нового раунда аргументации и тут уже ему приходится полностью
перестраиваться на эксплицитное введение тезиса в виде явного директива с
пропозицией “Now
take this medicine”. Что же касается Пенелопы, то ее дальнейшее вербальное
поведение определяет интенциональное состояние желания побыть одной. Выслушав
тезис своего мужа и предвосхищая его аргументы, она осознает, что информация,
содержащаяся в предполагаемых аргументах, вновь противоречит ее желанию и
мнению. Поэтому Пенелопа перебивает речь Дикки и вступает в разговор с целью
выразить непринятие его тезиса ассертивом “Oh, no Dickie” и высказать свою
точку зрения, совершая комиссивный
РА, содержащий
обещание принять лекарство только после ухода Дикки (“I’ll take it after you’ve
gone”). Свой тезис Пенелопа подкрепляет
последовательностью комиссивных аргументов, которые иллокутивно взаимосвязаны, дополняют и усиливают друг
друга. Выдвижение аргументов в данной последовательности происходит  по мере
нарастания комиссивной иллокутивной силы. Сначала идет комиссив, выражение
иллокутивной силы которого, усиливает лексический интенсификатор really (“I really will”),
за ним следует сложный
комиссивный речевой акт, совокупную иллокутивную силу которого выражает
перформатив to
promise. Таким образом, мы видим, что условия успешности второго макроречевого
акта аргументации не выполнены, супругам не удалось прийти к единому мнению.

Поражение во втором раунде аргументации вынуждает Дикки
предпринять  третью попытку. Новый раунд он начинает с риторического вопроса,
который имплицитно репрезентирует тезис. В классификации Дж.Серля вопрос представляет собой особую
форму просьбы, просьбы о вербальном акте, содержащем ответ (Дж.Серль 1986б),
следовательно, высказывание с пропозицией запроса о положении дел в мире  “ Why on earth can’t you
take it now?” является
косвенной просьбой, скрытую иллокутивную силу которого, усиливает выражение “why on earth …”. Усиление иллокутивной силы “выдвижение тезиса”, по мнению Пенелопы, не обосновывают
его “приемлемость” и поэтому она вновь  отвергает просьбу, мотивируя свой отказ
тем, что  нежелает “строить рожицы” в присутствии мужа. Интенциональное
состояние нежелания Пенелопа вербализует в виде  ассертива с пропозицией “Well, I hate making faces
before you”. Аргумент
Пенелопы не убедил Дикки. Продолжая отстаивать свою точку зрения,  он 
переходит в контрнаступление,  и выдвигает контраргумент в защиту своего тезиса.
Соединительная частица but
вводит контраргумент, выраженный ассертивом
с пропозицией “But
I’ve often seen you make faces” и указывает на оппозицию между двумя противоположными аргументами: аргументом протагониста (Дикки),
защищающего тезис: “Take the medicine now” и аргументом антагониста (Пенелопы), отстаивающей тезис: “I’ll take the medicine
after you’ve gone”. Однако оппозиция не заключается только в том, что
существует противопоставление аргументов. Дело в том, что анализируемые
ассертивы являются аргументами двух противоположных выводов: “ Я приму лекарство когда ты уйдешь, потому, что я не желаю “строить рожицы” в твоем присутствии”
(вывод Пенелопы) и “Но я часто вижу как ты
“строишь рожицы”,
поэтому прими лекарство сейчас” (вывод Дикки). Следовательно, but также относится и к оппозиции между двумя противоположными выводами.
Возникшая оппозиция дает Пенелопе все основания полагать, что аргумент вывода,
сделанного Дикки,  нерелевантен, а  это означает, что  он не является
достаточным в пользу точки зрения мужа. По этой причине  Пенелопа  вводит еще один аргумент, состоящий из двух ассертивов “ Yes, at you. That’s
quite a different thing”, который уточняет предыдущий аргумент и поясняет тот факт, что “ “строить рожицы” мужу и “строить рожицы” в
присутствии мужа – разные вещи”.
Таким образом, в третьем раунде аргументации победу одерживает Пенелопа.

Терпению Дикки можно позавидовать, несмотря на очередное поражение, он
остается непреклонным. Упрямство жены настораживает его, интенциональное
состояние  веры в то, что промедление в данной ситуации может оказаться смерти
подобно (ведь речь идет о здоровье жены), определяет и сам способ вербального 
представления этого состояния. Дикки излагает свой тезис, прибегая к вербальным
средствам, которыми обычно убеждают детей, он опосредован речевым актом просьбы
“take it like
a good girl”. С целью
обоснования “приемлемости” данного тезиса он усиливает иллокутивную силу “ выдвижение аргумента” “It’ll make you feel like one
o’clock”, используя при 
этом ФИ  like
one o’clock.  Пенелопа и на сей раз отклоняет аргумент Дикки, она настаивает на
принятии лекарства после ухода мужа и репрезентирует свой тезис в виде
ассертива с пропозицией “After you’ve gone”. Но Дикки не намерен отступать, а тем более терпеть
поражение в этом раунде  и поэтому он с решительностью  представляет еще один
аргумент, совершая комиссив: “I’m not going to stir from this room till you’ve taken it”. Наконец
Пенелопа принимает аргументы и тезис Дикки. Она покорно соглашается выпить
лекарство и выражает свое согласие последовательностью директивных речевых
актов с иллокутивной силй просьбы: Give it me” и “Hold my nose, Dickie”.  Таким образом,  можно констатировать, что иллокутивная цель
проанализированного выше макроречевого акта аргументации  – повлиять на процесс
принятия адресатом решения — достигнута, а значит и сам макроречевой акт 
убеждения можно считать успешным.

Итак, разговор, проанализированный выше, представляет собой аргументацию
с доминирующей иллокуцией директива (введение тезиса) и ассертива (введение
аргументов). Аргументация строится таким образом, что обращение к разуму
уступает место обращению к чувствам, что позволяет Дикки добиться своей цели.

Количество примеров, использованных в данном параграфе, можно
было бы увеличить, но уже из приведенных выше видно, как ФИ способствуют иллокутивной силе “выдвижение аргумента” и насколько существенна роль ФИ в
реализации условий успешности речевого акта аргументации.

3.4.2.ФИ в нарративном дискурсе

Основным
компонентом нарративного дискурса является нарративный текст, представляющий
собой “репрезентацию последовательности
сжатых событий”
(van Dijk 1997). Событие
в настоящем исследовании рассматривается как сложное когнитивно — семантическое
единство. С целью выявления коммуникативного предназначения ФИ в нарративном
дискурсе мы сопоставляем фрагменты текста с событийной моделью В.Я.Шабеса, в
которую нами были включены некоторые категории модели события Л.Талми.
Событийная модель В.Я.Шабеса содержит категорию “Макрособытие” и выступает в дискурсе в виде триединства: Пресобытие – Эндособытие –
Постсобытие (Шабес 1989). Рассмотрим два примера, фразеологические контексты в которых представляют собой
Макрособытия и описывают связанные во времени и следующие друг за другом
события:

1.“It
was cool and dark and a trickle of water flowed down the bed of a tiny, limpid
stream. The spot was propitious. He gave the horse a touch of his spurs and
galloped hell for leather till they came to the wood. He jumped off and
lifted Catalina down” (W.S.Maugham “Catalina”, p.205).

2.
“How pretty the Tuscan landscape was! Suddenly he pulled his horse up. The
survants came up with him to see if there were anything he wanted and to their
surprise saw that he was shaking with silent laughter. He saw the look on their
faces and laughed all the more, then without a word clapped his spurs to the
horse’s flanks and galloped hell for leather down the road till the poor
brute, uncustomed to such exuberance, slackened down to its usual steady amble
(W.S.Maugham “Then and Now”, p.216).

Ассертивы,
содержащие  пропозиции: “He gave the horse a touch of his spurs” (пример 1) и “  … then without a word
clapped his spurs to the horse’s flanks”(пример 2), вводят Пресобытия, которые
каузируют Эндособытия, вербализованные пропозициями: “and  galloped hell for leather” (пример1), “galloped hell for leather down the
road” (пример 2). За
Эндособытиями во времени следуют консекутивные Постсобытия, рассматриваемые
внешним интерпретатором как события – следствия Эндособытий. В тексте они эксплицируются
ассертивами:
“ till they came to the wood” (пример 1) и “till the poor brute, unccustomed to
such exuberance, slackened down to its usual steady amble” (пример 2).

Эндособытия
в анализируемых примерах имеют собственные темпоральные границы, отделяющие их от
Пресобытий и Постсобытий. Предлог till в обоих примерах, указывающий на момент времени, вплоть до
которого совершалось Эндособытие, обозначает в тексте границу между Эндособытием
и Постсобытием.

В данных
примерах нас интересуют Эндособытия, поскольку их вербальная экспликация в
текстах включает ФИ. Эндособытие – континуальная единица, разворачивающаяся во
времени, поэтому  компоненты его структуры: Потенциал – Реализация  — Результат удобно рассматривать
последовательно. Итак, ассертивы “he gave the horse a touch of his spurs” (пример 1) и “ then without a word clapped his
spurs to the horse’s flanks” (пример 2) вербализуют реализацию Агенсами Пресобытий, направленных на
формирование адекватных Потенциалов Эндособытий. Таким образом, в Потенциалы
Эндособытий входят результаты каузативных Пресобытий, связанных с данными Эндособытиями.
Из контекстов, описывающих Пресобытия, мы узнаем, что Эндособытия имеют полные Потенциалы, которые включают в
себя такие категории, как: Агенс
(he),
Предикаты (clapped, gave a touch), Материалы ( horse’s flanks), Инструменты (spurs), Фигура
(horse).

Процесс
перехода Потенциала Эндособытия в Результат фиксирует
Реализация, которая в данных примерах представлена как цельный, континуальный и
интенсивный процесс. Континуальность и интенсивность процессов Реализации
Эндособытий  в обоих примерах вербализуют ФИ hell for leather.

Вместе с тем,
во втором примере Реализация Эндособытия носит градуальный характер.
Градуальность Реализации эксплицируют пропозиции ассертивов, содержащие такие
предикаты, как “galloped hell for leather” и “slackened down to its usual steady amble”. Следовательно, Реализация
есть градуальная трансформация Потенциала в Результат. Результаты Реализации
Эндособытий эксплицируют их завершенность и вербализуются в Постсобытиях,
которые свидетельствуют о максимальной степени усилий Агенса и Фигуры.  ФИ в
анализируемых примерах – средство выражения интенсивности  процесса Реализации
Эндособытия. Сопоставление фрагментов нарративного дискурса функционирования ФИ
с моделью события демонстрирует вербализацию континуального и градуального
аспектов события. Следовательно, ФИ в данных фрагментах нарративного дискурса
выступают как знаки, указывающие на континуальность события.

Семиологическое
отношение к событию, как
отмечает Т.В.Радзиевская, неизбежно уже в силу того, что обозначения событий не
столько характеризуют происходящее, сколько его интерпретируют: “Познание явления – это познание его
многообразных связей с другими явлениями (событиями) разных сфер. Охарактеризовать
событие – значит эксплицировать все связи данного события с другими событиями и
выявить тем самым его значимость в этой совокупности связей” (цит. по Арутюнова
1988а: 175). Сопоставляя
нарративные тексты с моделью события, мы заметили, что текст обладает еще одной
важной особенностью. В зависимости от прагматической направленности того или
иного текста, в нем могут маркироваться отдельные коммуникативно значимые
категории событийной структуры.

Большую роль
в выявлении коммуникативно значимого события У.Лабов отводит интенсификаторам: “в нарративном дискурсе интенсификатор
выдвигает на первый план те события, которые являются наиболее важными и
значимыми  для контекста данной коммуникации” (W.Labov 1984:46). В примере,
приведенном ниже, ФИ вводит ключевой предикат, обозначая коммуникативно
значимое событие.

I
got into trouble over opium and cocaine. That was the start. After that I went
downhill hell for leather. Did spells at Cologne and Mannheim. And
there’s no climbing back once a man’s touched rock bottom (Kenkyusha).

Сопоставление
моделей       когнитивных единиц (событий) с коммуникативными единицами
(нарративными текстами, содержащими ФИ) демонстрирует  существенно важную роль
когнитивного компонента в коммуникативных процессах. При таком подходе (объемность)
многомерность и континуальность (континуумность) оказываются не столько
свойствами текста как явления объективной реальности, сколько продуктом
взаимодействия когнитивного и коммуникативного компонентов речемыслительной
деятельности.

3.4.3. ФИ в  дискурсе языковой личности

Заключительный
раздел  представлен анализом  дискурса языковой личности Холдена Колфилда, главного героя
романа Дж. Д.Сэлинджера “Над
пропастью во ржи” (“The Catcher in the Rye”).  Введение понятия личности в дискурс означает возможность
говорить о том, что личность осознает свое отношение к принятым принципам и
конвенциям ведения дискурса и творчески использует их в своих  речевых
действиях. Личность в дискурсе сливается с понятием языковой личности в самом
общем, глобальном, социально-психологическом смысле, поскольку по определению 
Ю.Н.Караулова, “языковая личность
– это углубление, развитие, насыщение дополнительным содержанием личности
вообще” (Караулов 1987:37).

Понимая под
дискурсом личности  вслед за Ю.Н.Карауловым весь процесс говорения и
зафиксированный за относительно  длительный отрезок  времени результат этого
процесса (Караулов 1988), мы предлагаем в качестве примера такого
дискурса всю совокупность текстов, порожденных Холденом Колфилдом. Мы выбрали для анализа  дискурс
именно этой языковой личности не случайно. В дискурсе этого шестнадцатилетнего
подростка  удалось выявить  целый каскад ФИ (около 88 употреблений). С какой же
целью данная языковая личность  использует  в своей речи такое количество ФИ?  Мы попытаемся ответить
на этот вопрос, систематизировав всю совокупность произведенных во внешней и
внутренней речи высказываний данного персонажа. Высказываний, содержащих ФИ,
поскольку, как считает З.А.Кузневич, духовная жизнь опредмечивается в речевых
поступках человека, его языковом поведении, т.е. в широком смысле в текстах, им
порождаемых (Кузневич 1999).  Здесь можно говорить об уточнении известного
тезиса Ф.де Соссюра о том, что за каждым текстом скрывается языковая система.
Ю.Н.Караулов предлагает иное прочтение этого известного постулата: “за каждым текстом стоит творчески
развитая языковая личность” (Караулов
1988: 112), в структуре которой ученый
выделяет три уровня: 1) вербально-семантический или лексикон; 2) лингво – когнитивный или тезаурус; 3) мотивационный или прагматикон
(Караулов 1987).

Рассмотрение
речевой деятельности, в первую очередь, как творческой деятельности языковой
личности Холдена Колфилда, мы начнем с мотивационного уровня, отражающего
прагматикон личности, т.е. систему ее целей, мотивов, установок и
интенциональностей, движущих развитием языковой личности, ее поведением,  а
также управляющих текстопроизводством личности. Для выражения своих установок,
интенций по отношению к другому человеку, к миру, к бытию вообще Холден Колфилд
обращается к определенному типу дискурса, а именно к нарративному. Однако
Холдену часто приходится отстаивать перед собеседником  свою точку зрения, свою
жизненную позицию, свой взгляд на общество, поэтому в его дискурсе встречаются
элементы аргументации. Таким образом, дискурс Холдена Колфилда можно
охарактеризовать как нарративно — аргументативный, который в свою очередь
представлен в двух видах – внешней и интериоризованной речи.       Интериоризация
речевых поступков – важная характеристика языковой личности. Обилие
интериоризованной речи в дискурсе героя может квалифицировать его как личность,
ведущую богатую внутреннюю жизнь, насыщенную эмоциональными и интеллектуальными
переживаниями (Кузневич 1999). Основной формой, в которой  представлена
интериоризованная речь Холдена, является внутренний монолог. Именно в нем
раскрывается духовный и моральный облик подростка. Следует отметить, что
личность чаще всего и легче всего раскрывается именно во внутренней речи. По
мнению З.А.Кузневич, наедине с собой человек наиболее откровенен, ибо
внутренний мир практически недоступен для наблюдения во внешней речи (Кузневич
1999). Таким образом, можно считать, что внутренняя речь Холдена Колфилда
осуществляет доступ к его внутреннему миру, к его интенциональному горизонту,
который определяется интенциональным состоянием, связанными с обостренной
реакцией подростка на “фальш” или “липу”, на
несоответствие действительного и кажущегося. Об этом свидетельствует и то, что
слово phony
(фальш, липа) является одним из ключевых слов в лексиконе Холдена, а ключевое
слово – выразитель интенционального горизонта. Такой переход ключевого слова из лексикона в
прагматикон – наглядный пример взаимного проникновения уровней в структуре
языковой личности, о чем писал Ю.Н.Караулов (Караулов 1987).

Наличие оценок и самооценок в дискурсе Холдена Колфилда является способом
его самоутверждения, обоснования его жизненных позиций, идеалов, ценностей. Как
показывает языковой материал, в дискурсе героя преобладают
эмоционально-оценочные высказывания адресанта о самом себе, т.е. эгоцентрированные
высказывания, которые согласно классификации Л.П.Чахоян, могут быть
дескриптивными и реляционными (Чахоян 1990).

В  дискурсе Холдена представлены в основном дескриптивные
эгоцентрированные высказывания с ФИ, которые представляют собой описания
физического поведения, например: “Then
I took out my door key and opened our door, quiet as hell” (J.D.Salinger
“The Catcher in the Rye”, p.142), “I went into D.B.’s room quiet as hell
and turned on the lamp on the desk” (указ. соч. p.143), “I just put the pad and pencil in my pocket and
started walking fast as hell up to her school” (указ.соч., p.179) и др., описания речевой и мыслительной деятельности, например: “I said it suave as hell” (указ. соч., p.57, 85), “ I said. Cold as hell”
(p.36), “I’m not saying it ruined our conversation – it didn’t – but it sure as
hell didn’t do it any good” (p.101), “I think it was because she was young
as hell” (p.85), “ I know it annoyed hell out of old Ackley” (p.19)
и др., а также описания 
психического поведения, среди которых нами были выделены высказывания,
вербализующие эмоциональные состояния, например: “I was anxious as hell to see
it, too” (p.106), “I just felt blue as hell” (p.138), “I was embarrassed as hell” (p.172), “I got excited
as hell thinking about it” (p.179) и интенциональные состояния, например: “I felt sorry as hell
for him” (p.12), “It made me feel sad as hell …”(p.12, 86), “I was depressed as hell …”
(p.135) и др..

“Интенсивность
есть мера экспансивности личности говорящего, есть показатель его речевого
темперамента” (Туранский 1990:25). Как показал анализ прагматикона
дискурса Холдена, персонаж очень активно, даже можно сказать, очень бурно и
непосредственно проявляет свои эмоциональные переживания, воздействует на
окружающих, что в свою очередь,  свидетельствует о том, что в речевой
деятельности Холден Колфилд -эмоциональная языковая личность. Вместе с тем,
доминирующими состояниями в его дискурсе являются интенциональные состояния
сожаления, уныния и печали.

Красной нитью через весь дискурс Холдена Колфилда проходит интенциональное
состояние ненависти к обществу, которое живет в тумане порожденных им самим
ложных концепций о своем значении и роли в современном мире. Преследуя самые
низменные, бездуховные цели, общество утверждает свой вымышленный, идиллический
образ в театре и кино. Холден ненавидит “лживость” кино
и театра, на которую так падка публика. Об
интенциональном состоянии ненависти, направленном на театр и кино,
свидетельствуют следующие два фрагмента нарративного дискурса,  представляющие
собой последовательности ассертивных речевых актов, иллокутивную силу и
стратегическую установку которым, согласно методу дискурсивного анализа Т. ван
Дейка, придает личность как субъект дискурса (ван Дейк 1989).

1.
I hate phony movies. The part that got me was, there was a lady sitting next to
me that cried all through the goddam picture. The phonier it got, the more she
cried. You’d have thought she did it because she was kindhearted as hell,
but I was sitting right next to her, and she wasn’t. She had this little kid
with her that was bored as hell and had to go to the bathroom, but she
wouldn’t take him. … She was about as kindhearted as a goddam wolf. You take
somebody that cries like hell their goddam eyes out over phony stuff in
the movies, and nine times out of ten they’re mean bastards at heart
(J.D.Salinger “The Catcher in the Rye”, p.126).

2.
You never saw so many phonies in all your life. …The audience applauded like
mad. All these angles start coming out of the boxes and everywhere, guys
carrying crucifixes and stuff all over the place, and the whole bunch of them-
thousands of them – singing “Come All Ye Faithfull!” like mad. Big deal.
It’s supposed to be religious as hell, I know, and very pretty and all,
but I can’t see anything religious or pretty, for God’s sake, about a bunch of
actors carrying crucifixes all over the stage.  When they finished  … they
could hardly wait to get a cigarette or something (J.D.Salinger “The Catcher in
the Rye”, p.124).

Макроструктура
первого фрагмента имеет вид: “описание сцены в кинотеатре”, а во втором фрагменте речевые акты
объединены следующей макропропозицией: “описание одной из сцен театрального представления, посвященного
празднованию Рождества”. 
При вербализации интенционального состояния ненависти Холден использует ряд
речевых  стратегий, среди которых особое место отводится речевой стратегии
усиления степени выраженности интенционального сотояния. В рамках этой
стратегии персонаж прибегает к эмоционально-оценочным высказываниям, которые имплицитно актуализируют такие эмоции, как
недовольство, раздражение. Данные высказывания в содержательном плане выражают
эмоционально — выраженную оценку Холденом демонстрируемого фильма и
театрального представления . Чтобы усилить весомость  и когнитивную полезность
оценки ситуаций, Холден использует синтаксичеcкие (повтор ФИ like mad), лексические (big deal, thousands of them, bunch of them, bunch of actors), а также фразеологические средства
усиления (ФИ like
mad, as hell и like hell).

Однако “липовые” театральные постановки и фильмы страшны не только тем,
что насаждают иллюзии, отвлекают мысли от реальной действительности. Они
обесценивают и разрушают чувства людей. Первый фрагмент дискурса – наглядное тому подтверждение. Холдену непонятно, как можно чувства,
предназначенные для человека – жалость, заботу и  доброту — переносить на
лживые фильмы.

Холден Колфилд ненавидит не только
театр и кино. Интенциональное состояние, связанное с
отрицательным характером опыта в одной когнитивной области переносится на опыт
в другой когнитивной области. Например, негативная оценка ситуации в обществе
распространяется на вывод  умозаключений о ситуации в школе, в которой он
когда-то учился. Ведь школа – это своего рода “микрокосм”, созданный по образцу
“макрокосма” – общества. Во фрагменте аргументативного дискурса, представленном
ниже, Холден Колфилд использует стратегию транспозиции интенционального
состояния ненависти. Интенциональность, направленная на
положение дел в обществе распространяется в данном разговоре на положение дел  
в школе. Данный фрагмент взят из разговора Холдена (H) с учителем истории
Спенсером (S). Макроструктура разговора — уход Холдена из школы Элктон -хилл.

H1
H2  He started getting serious as hell. I knew he would

S1   “So you’re leaving us, eh?” he said.

 H3
H4  “Yes, sir. I guess I am”.

           S2 S3  “ If  I’m
not mistaken, I believe  you also  had some difficulty at  the  Elkton Hills”.

          
H5    “I didn’t have too much difficulty at Elkton Hills,” I told  him.

 Н6 Н7  “I didn’t exactly 
flunk out or anything. I just quit, sort of”.

 S4      “Why, may I ask?”

H8 H9    
“Why? Oh, well it’s a long story, sir”.

H10    “One of the biggest reasons I left Elkton Hills was because
I                               was surrounded by phonies”.

H11 H12  “That’s all. For instance, they had this  Headmaster, Mr.Haas,
that was the phoniest bastard I’ve ever met in   my life.

H13 H14   Ten
times worse than old Thurner. On Sundays, for
instance,                     old Haas  went around shaking hands with
everybody’s parents when they drove up  to school.

H15 H16 Н17   He’d be charming as
hell and all. Except if some boy had little old funny looking parents,  …
then old Haas would just shake hands with   them and give them a phony
smile.

Н18 H19     I can’t stand that stuff. It drives me crazy.

           
H20 H21 It makes me so depressed I go crazy. I hated like helll that    
goddam   Elkton Hills (J.D.Salinger “The Catcher in the Rye”, p.10-12).

Речевая
макростратегия адресанта в анализируемом фрагменте — приписать отрицательное
положение дел этой школе с целью оправдать свой уход  из нее и убедить учителя
в правильности своего поступка. Напомним, что речевая стратегия – “способ формирования
иллокутивных и пропозициональных компонентов высказывания” (Скопинцева 1997:36). Какую иллокутивную силу и какое пропозициональное содержание придает говорящий своим
высказываниям в рамках стратегии убеждения? Описание разговора Холден
начинает,совершая ассертивные речевые акты Н1 и Н2, иллокутивная цель которых
состоит в том, чтобы сказать как обстоят дела. ФИ as hell  усиливает интенсивность, с  которой
говорящий выражает   иллокутивную цель, следовательно, употребляя данный ФИ,
говорящий ручается за истинность  пропозиционального содержания, а именно за
то, что Спенсер напустил на себя страшную строгость. Вместе с тем, осуществляя
эти речевые акты, Холден имплицитно подчеркивает серъезность предстоящего
разговора. Из ассертива  S3,
совершенного учителем,  мы узнаем о том, что у Холдена были затруднения  в
школе Элктон-хилл. Слушающий (учитель), а вместе с ним и читатель  могут подумать,
что причиной  этих затруднений  является сам подросток. Чтобы избежать вывода
такого нежелательного  заключения Холден использует различные речевые
стратегии. Осуществляя  ассертив Н5, он сообщает о том, что  утверждаемая
пропозиция  предшествующего ассертива S3 неверна. В этом случае  отрицание пропозиции высказывания своего партнера 
рассматривается  как разновидность поправки, стратегии, призванной  не
допустить производства слушающим неверных умозаключений. В ассертивах Н6 и Н7 
поправка состоит в замене  предиката to flunk (исключить) на  to quit (бросать). Данные
ассертивы могут быть проинтерпретированы как уточнение того факта, что
говорящего вовсе не исключили из школы, он сам ее бросил. Далее Холден
совершает последовательность ассертивов Н10-Н21, обьясняющих  причины своего
ухода из школы. Одной из самых главных причин явилась “показуха”, “фальш”, “липа”, царившие в школе. В этой последовательности можно выделить 
ассертив –тезис Н10 и ассертивные аргументы Н11-Н21, иллокутивная цель которых
— повышение истинности и, следовательно, убедительности тезиса. Такая
последовательность ассертивов обоснований, на наш  взгляд, является
стратегическим  ходом, ибо необоснованный ответ на вопрос учителя S4 мог бы привести  к возможному выводу
о том, что из-за отсутствия причин, уход из школы  связан с самим подростком,
что могло бы стать отрицательной характеристикой мальчика. Таким образом, 
чтобы доказать, что  мнение подростка об обстановке в школе не просто “надумано”, а основано на конкретных фактах, Холден использует стратегию приведения примеров,
представляющих собой ассертивы Н12, Н14.

Ассертивные
обоснования, по нашему мнению, играют важную роль в аргументативном дискурсе
Холдена. Они, как правило,  служат цели согласия адресата с тезисами автора
сообщения. Только очень серъезный аргумент может повлиять на точку зрения
слушающего, заставить его изменить взгляд на положение вещей.  Осуществляя
подобные  речевые акты,  Холден стремится дать свою оценку  атмосфере, царящей
в школе и воздействовать на своего собеседника так, чтобы у него возникла 
аналогичная оценка. Каждое прагматически ориентированное сообщение, созданное в
рамках конкретной ситуации, всегда в имплицитной форме будет нести информацию о
том, как субъект воздействия оценивает данное положение дел. Характер тактики 
воздействия обусловливает выбор способа передачи  информации и оказания
воздействия. Поскольку  автору речевого сообщения  чаще всего не удается
напрямую воздействовать на собеседника, он постоянно “наталкивается” на
ограничения, задаваемые “миром” слушающего и определенной 
коммуникативной ситуацией. Поэтому говорящий вынужден  продумывать  
соответствующую  стратегию построения речевого воздействия. В данном разговоре
Холден апеллирует к чувствам и эмоциям  своего собеседника,  поэтому в его
обоснованиях на первый план выдвигается не логическая, а оценочная,
коннотативная, т.е. иррациональная сторона обоснования, которая проявляется в
употребелении эмоционально-окрашенной лексики (bastard, goddam, crazy), а также в использовании различных
средств усиления, таких, как: морфологических
– превосходная степень сравнения прилагательных big и phony в
ассертивах Н10, Н12; комбинации лексических и морфологических
средств, например:сочетание
квантификатора ten times со
сравнительной степенью прилагательного bad в ассертиве Н13. Все выше перечисленные средства усиления
используются говорящим в рамках стратегии усиления.

Немаловажную
роль в этой стратегии играют ФИ as hell в ассертиве Н15 и like hell в ассертиве Н21. В силу своей образности и экспрессивности они  усиливают
воздействие на эмоциональную сторону восприятия сообщения. Так, в ассертиве Н15
употребление ФИ as hell направлено
на усиление иллокутивной цели данного высказывания, а именно, на усиление
истинности утверждения о том, что директор школы Элктон-хилл, мистер Хаас, был
чертовски любезен с родителями своих учеников. В то же время адресант усиливает
импликацию лицемерия этого человека так, как следующие за этим высказыванием
ассертивные речевые акты осуществляются в рамках стратегии поправки
предшествующего утверждения. Как оказалось, не со всеми родителями директор
одинаково вежлив, тем родителям, которые  победнее, он “только протягивал два пальца и притворно улыбался”. А в ассертве H 21 ФИ like hell усиливает степень интенционального
состояния ненависти.

 Ассертивные
обоснования, использованнные в рамках стратегии убеждения, как указывал
В.И.Карабан,
“могут  использоваться в
двух ситуациях общения:1)
когда не нормальны   параметры межличностных  отношений коммуникантов,
например, между коммуникантами  отсутствует полное доверие  друг к другу 2)
когда  адресант имеет намерение по тем или иным причинам  повысить вероятность 
осуществления перлокутивной цели репрезентатива – тезиса”(Карабан, 1989:68). Анализ ситуации осуществления 
приведенного выше обосновываемого объяснения  показывает, что  между
коммуникантами  существуют  нормальные отношения и поэтому должны  быть другие
причины, обусловившие использование коммуникантом обоснования с данным
пропозициональным содержанием. По-видимому, одной из наиболее вероятностных
причин является фактор осознания коммуникантом (Холденом) серъезности ситуации.

Таким
образом, можно предположить, что одним из условий использования ассертивных
обоснований является представление адресанта о текущей ситуации как нетипичной,
в чем-то отклоняющейся  от нормальной. “Фальш” и “лицемерие”, царившие в школе —  атмосфера, далеко не типичная  для
привилегированной  школы и поэтому свой  уход из школы Холден  расценивает как
поступок, отклоняющийся от нормы. По нашему мнению, он использует данную
ситуацию для определенного социального “символизма”, а
именно  как  своего рода “бунт” против “фальши”. Все
это приводит 
Холдена в психическое состояние бешенства, следствием которого являются
интенциональные состояния уныния и ненависти, для выражения которых говорящий
совершает ассертивы H 20 и
H 21. Однако
Холден одинок в своем бунте против бездушного мира взрослых, у него безысходно
одинокое сознание, поэтому рядом с интенциональными состояниями ненависти и
уныния  в дискурсе подростка соседствует интенциональное состояние одиночества.
Одиночество и отчуждение
Холдена – вынужденны. Само бытие загнало его  в вынужденное одиночество,
поскольку “бытие человека (и внешнее и
внутреннее) есть глубочайшее общение.  Быть – значит быть для другого и через
него – для себя” (Бахтин 1979: 312). Холден боится одиночества, этот
страх рождает постоянную потребность общения с людьми. Однако он тщетно ищет понимания и
сочуствия у своего школьного друга, у которого даже нет времени выслушать его:

He was looking at his
wrist watch. “I have to tear,” he said and stood up.   “Nice seeing you”.

“Hey,” I said,  “Have just
one more drink.  Please. I’m lonesome as hell. No   kidding”
(J.D.Salinger “The Catcher in the Rye”, p.134).

Холден по-прежнему одинок  и близок к самоубийству:

…I wasn’t even tired — but finally I
did.  I felt like hell. What I really felt like though, was commiting
suicide. I felt like jumping out the window (указ.соч.,p.94).

Итак, перед
нами интенциональный горизонт подростка, который хочет утвердить свою
независимость, свое неприятие лжи и лицемерия, царящих в мире взрослых,
подростка, который хочет стать “ловцом
во ржи”, т.е.
 ловить детей, чтобы
удержать их над пропастью и тем самым уберечь их от повзросления, уберечь их от
лжи и фальши окружающей действительности. Явное преобладание интенциональных
состояний уныния, печали, сожаления и одиночества, степень выражения которых
усиливают ФИ, позволяет судить о трагическом мировосприятии Холдена.

Проанализировав
дискурс  Холдена Колфилда, мы пришли к выводу о том, что дискурс данной
языковой личности представляет собой вербальный образ американского подростка 
и служит  цели самораскрытия личности, “самопрезентации”
говорящего (a
means of selfpresentatiоn) (van Dijk 1985).  

Высшей формой
свободного самораскрытия человека изнутри, по мнению М.М.Бахтина, является
исповедь, которая представляет собой  “первую существенную  форму  словесной объективации жизни и личности
(личной жизни, то есть без отвлечения от ее носителя)” и которая возникает там, “где является попытка зафиксировать себя самого в покаянных
тонах в свете нравственного долженствования” (Бахтин 1979:
124).

Таким
образом, нарративно – аргументативный дискурс языковой личности Холдена
Колфилда  носит исповедальный характер, в котором “слово выступает как выражение некоторой оценивающей позиции,
как аббревиатура высказывания  и существует для говорящего как мое слово, ибо,
поскольку я имею с ним дело в  определенной ситуации, с определенным речевым намерением,
оно уже проникается моей экспрессией  (указ.соч.: 268). В свете вышесказанного можно сделать вывод о том, что
использование ФИ в дискурсе  данного персонажа выводится из потребности
выразить себя, следовательно,  в  дискурсе языковой личности ФИ выступает как
знак самовыражения.

ВЫВОДЫ   ПО 
ТРЕТЬЕЙ   ГЛАВЕ

Подводя итог рассуждениям,
изложенным в третьей  главе, подчеркнем следующее:

1.      
В дискурсе  ФИ обретает полную знаковость и 
выступает как знак иллокуции. ФИ — средство иллокутивной семантики дискурса,
которое принимает активное участие в ее формировании и развертывании. 
Дискурсивные условия (аргументация и диалогическая комплементация) определяют
иллокутивную силу высказывания, носителем которой является ФИ.  В современном
дискурсе ФИ обладают самостоятельной  декларативной иллокутивной силой в
условиях аргументации, а ассертивную и комиссивную иллокуции  ФИ формируют в
условиях диалогической комплементации. 

2.      
Участие ФИ в развертывании иллокутивной
семантики дискурса заключается в том, что  ФИ способствует совокупной
иллокутивной силе высказывания, в состав которого он входит. Это
способствование проявляется в усилении интенсивности, с которой выражены такие
компоненты иллокутивной силы, как иллокутивная цель и условие искренности или
интенциональное состояние агенса. ФИ усиливает степень интенсивности, с которой
выражены ассертивная, комиссивная и директивная иллокутивные цели. Анализ
речевых актов с директивной, ассертивной и комиссивной иллокуцией позволяет
заключить, что интенсивность выражения ассертивной и директивной иллокутивных
целей зависит от интенсивности, определяемой способами их достижения.

3.      
Категория интенсивности связана с интенциональностью Интенсивность есть
степень выраженности интенциональности. Введение ФИ в дискурс сигнализирует
усиленное выражение интенциональности участников дискурса.

4.      
ФИ – важный текстобразующий элемент, способствующий прагматической
когерентности дискурса. В прагматическом аспекте когерентности дискурса
иллокутивная сила связывает фразеологический контекст и ФИ в смысловое
единство.

5.      
Взаимодействие контекста и ФИ осуществляется через такие компоненты
иллокутивной силы, как иллокутивная цель и условие искренности. Иллокутивная цель
связывает последовательность речевых актов с намерением говорящего, а условие
искренности связывает речевые акты с интенциональным состоянием говорящего.
Способствуя интенсивности иллокутивной цели и условия искренности, ФИ выступают
в дискурсе в виде “узлов” или “скреп”, обеспечивающих его
иллокутивную и интенциональную когерентности как на локальном, так и на
глобальном уровнях.

6.      
Дискурсами функционирования ФИ являются аргументативный и  нарративный. 
В аргументативном дискурсе ФИ способствует иллокутивной силе убеждения, т.е.
силе аргументации. ФИ усиливает иллокутивную силу “выдвижение
аргумента”, или другими словами степень убедительности
аргумента и тем самым придает высказыванию большую аргументативность. В
нарративном дискурсе ФИ выполняет роль
Предиката и служит для вербализации динамического аспекта
события.  ФИ – языковое средство выражения силовой динамики события, а также
знак события, знак, который указывает на градуальность и континуальность
события.

7.      
В дискурсе языковой личности ФИ – стратегическое
средство, которое использует эмоциональная языковая личность, обычно
упорствующая в достижении иллокутивной цели и следовании избранной речевой стратегии.

 

З А К Л Ю Ч Е Н И Е

В
настоящей работе была предпринята попытка комплексного исследования
функционально — прагматических аспектов фразеологических интенсификаторов на
материале современного английского языка. Высказанное предположение о том, что
из всех разрядов идиоматики данные фразеологические единицы наиболее близки к классическому
семиотическому концепту знака, полностью подтвердилось в ходе исследования. В
результате анализа категориальных и семиотических характеристик, а также
прагматико – коммуникативных параметров ФИ было установлено, что ФИ обретают
полную знаковость как в системе языка, так и в дискурсе.

Как
показывает эмпирический материал, большинство ФИ заведомо формируются с
преимущественным развитием их классических знаковых функций, способных
воспроизводиться за счет внутренних семиологических процессов. Однако среди ФИ
выделяется группа, развитие системных знаковых свойств которых происходит еще
на стадии потенциальной фразеологичности и заключается в создании необходимого
уровня знаковой избыточности. Большая роль в этом процессе отводится
фразеологической абстракции, которая способствует системно – языковой
значимости ФИ и их переводу в знаки языковой номинации.

Семантические
параметры ФИ были проанализированы в свете когнитивного подхода. Рассмотрение
значения ФИ в когнитивном аспекте позволило прийти к следующему заключению: интенсифицирующее значение ФИ
является тем видом языковой компетенции, который связан с обиходно – бытовым
знанием о мире; образование интенсифицирующего значения
ФИ связано не с переносом характеристик от одного денотата к другому и не с
производностью одних значений от других, а с целым комплексом преобразований в
концептуальных структурах. За каждым мотивированным ФИ закреплено некое фоновое
знание, выводимое из исходной концептуальной структуры. Актуальное значение ФИ,
понимаемое как образовавшаяся в результате метафорического переосмысления
семантическая структура, наследует и инкорпорирует определенные черты исходного
прототипа, фрейма или сценария. В процессе образования значения ФИ имеет место
акт метафорического творчества, при котором метафорическое переосмысление
значения прототипа ФИ сопровождается смысловой транспозицией, т.е. переходом ФИ
из разряда идентифицирующих имен в категорию предикатов. ФИ представляют собой
образные метафоры, которые прочными узами связаны с позицией предиката. Связь
ФИ с позицией предиката свидетельствует о том, что в недрах образа уже
зародилось понятие интенсивности. Анализ фактического материала позволил
сделать вывод о том, что ФИ — образная метафора не всегда сохраняется в своей
первозданности. Попадая в оборот повседневной речи,  ФИ – метафора  умирает и
завещает языку новое значение — значение интенсивности. Таким образом, учитывая
мнение некоторых  лингвистов, о том, что вся идиоматика представляет собой
область “семиотической вторичности” (Телия1996, Баранов,
Добровольский 1992), можно констатировать, что в системно- языковом описании ФИ  —
знак вторичной предикации.

Коммуникативно
— прагматические параметры ФИ были исследованы  с точки зрения коммуникативной
модели дискурсивного анализа, разработанной Т. ван Дейком. Как показал анализ
языкового материала, прагматическая ориентация заложена в самой природе ФИ, что
в свою очередь позволяет говорить об этой группе ФЕ как о целом пласте
фразеологии, потенциально ориентированном на обеспечение реализации заранее
поставленной коммуникативно — прагматической цели автора высказывания.
Интенсивность, которая является статутным признаком семантики  ФИ, находит свою
реализацию в дискурсе в соответствии с интенцией автора посредством ФИ оказать
усиленное воздействие на слушателя. 

Необходимость
привлечения классификации речевых актов Дж. Серля, процедуры исчисления речевых
актов  Дж. Серля, Д. Вандервекена, а также теории интенциональных состояний Дж.
Серля при исследовании коммуникативно — прагматических параметров обусловили
наше понимание  ФИ в дискурсе как знака иллокуции, знака, который указывает на
то, с какой иллокутивной силой должна пониматься пропозиция в высказывании.
Было установлено, что в условиях аргументации ФИ  — индикаторы  декларативной иллокутивной
силы, а в условиях диалогической комплементации  —  комиссивной и ассертивной
иллокуций. Кроме того, было установлено, что ФИ способствует увеличению
интенсивности и наращиванию  ассертивной, комиссивной и декларативной
иллокутивных сил.

Значения
речевых актов, содержащих в своем составе ФИ – это выражение интенциональности,
которая пронизывает весь дискурс. Следовательно, фразеологический контекст и ФИ
являются “узлами” выражения интенциональноси сознания
говорящего. Таким образом, в настоящем исследовании получил новое подтверждение
тезис о взаимосвязи ФИ и
фразеологического контекста. Данный феномен ранее изучался фразеологами в
несколько ином ракурсе. Взаимодействие ФИ и фразеологического контекста
рассматривали в семантическом и синтаксическом аспектах. Исследователи в
области фразеологии традиционно считали, что ФИ усиливают семантику
определенных частей речи (глаголов, наречий, прилагательных), поскольку
синтаксически с ними связаны (Телия 1996, Кунин 1996). В настоящем исследовании
предпринята попытка рассмотреть взаимодействие ФИ и фразеологического контекста
в прагматическом аспекте. Определение характера обусловленности данного
взаимодействия человеческим фактором, фактором автора высказывания позволило
сделать вывод о том, что важнейшую роль в организации связи между ФИ и
фразеологическим контекстом играет иллокутивная сила, связывающая ФИ и контекст
в смысловое единство, которому не скоро суждено распасться. В стремлении
воздействовать на реципиента как условиями логической аргументации, т.е.
рационально организованным смыслом, так и через фактор личных  ценностных
ориентиров, выраженных иррациональными смыслами, связующим и направляющим
параметром конечного смысла оказывается иллокутивная сила высказывания. Через
компоненты иллокутивной силы осуществляется динамическое взаимодействие ФИ и
контекста. При этом контекст обеспечивает связь единичного с всеобщим, “ личного” с “общественным”, совершенствуя пропозициональные
условия в высказывании, и таким образом способствуя уменьшению энтропии ФИ как
иррациональной единицы языка.

Анализ
фактического материала показал, что языковое выражение интенсивности с помощью
ФИ определяется и порождается интенциональным состоянием говорящего. Для
обьяснения этого явления в исследовании была выдвинута гипотеза о связи
категории интенсивности с интенциональностью. Проведеный в рамках исследования
лингвистический эксперимент с участием информантов полностью подтвердил данную
гипотезу.

Участие ФИ в
обеспечении иллокутивной и интенциональной связанности дискурса еще раз
подтверждает тезис о текстовой значимости ФЕ, высказанный в свое время  А.Д.
Райхштейном (Райхштейн 1983).

Особую
актуальность в связи с исследованием коммуникативно – прагматических параметров
ФИ в дискурсе интерактивной языковой личности представляют постулаты о том, что
язык вербализует мысль и что субъект речи не свободен от правил языковой
компетенции. Из постулатов следует, что именно в языке должны быть заложены “ социально гарантированные” средства самовыражения субъекта или
воздействия на адресата. Этот вывод касается роли человеческого фактора в языке
vs. языкового фактора в
человеке.         Настоящее диссертационное исследование подтвердило, что
особенно благодатным материалом для   исследования этого взаимодействия
является корпус ФИ.

Таким
образом, исследование функционально – прагматических аспектов ФИ соединяет два
основных момента, составляющих суть антропологической парадигмы: изучение  функционирования языка в
жизни человека и отображение жизни человека в языке.

Подход к анализу
функционально – прагматических аспектов  ФИ, разработанный в настоящем
исследовании, может быть использован в качестве теоретической основы для
изучения когнитивных аспектов функционирования лексических интенсификаторов.
Другим перспективным направлением исследования представляется дальнейшее
изучение  использования ФИ в речевых стратегиях. Интересные результаты могут
быть получены также при анализе функциональных аспектов ФИ в дискурсах других
типов языковой личности.

Подводя итоги
проведенного исследования, отметим, что на современном этапе лингвистических
исследований в области фразеологии невозможно оставаться в рамках  классической
структуралисткой и поструктуралисткой фразеологической теории. Для расширения
знаний о фразеологическом составе языка требуется синтез достижений когнитивной
лингвистики, теории дискурса, психо – и социолингвистики. Подобный
междисциплинарный союз способствует обращению фразеологии  к человеческому, или
субъективному фактору в языке, а именно  — к выявлению того, как используется
язык субъектом речи в зависимости от его коммуникативных интенций, от фактора адресата,
от общих для них знаний о мире.  Это влечет за собой следующий шаг –
исследование языкового фактора в человеке, исследование того, как сама оязыковленная
и всегда культурно окрашенная картина мира воздействует на человека, формируя
его языковое сознание, а вместе с ним и культурно – национальное самосознание.

      БИБЛИОГРАФИЯ

1.   Александрова С.А. Комплементарные
структуры в диалогическом синтаксисе современного немецкого языка: Автореф. дис. … канд. филол. наук:10. 02. 04 / ИГЛУ. – Иркутск, 1998. – 16 с.

2.   Андреева И.Ю. Место цельнооформленных
неименных модификаторов в системе частей речи современного английского языка: Автореф. дис. … канд. филол. наук: 10. 02. 04 / ОГУ. – Одесса, 1975. – 26 с.

3.   Апресян Ю.Д. Избранные
труды. Лексическая семантика: синонимические средства языка / Ю.Д.Апресян. – 2-е изд. испр. и доп. – М.: Школа “Языки
русской культуры”, Издательская
фирма “Восточная
литература” РАН, 1995. –
 Т.1. —  472 с.

4.   Аристотель.  – Соч. в 4-х тт. /Аристотель. – М.: Мысль, 1976.

    
Т. 2. – 1978. – 687 с.

5.   Т. 4.  — 1984. – 830 с.

6.   Арнольд И.В. Интерпретация
художественного текста: Типы
выдвижения и проблема экспрессивности / И.В.Арнольд //
Экспрессивные средства английского языка. – Л.: ЛГПИ им. А.И.Герцена, 1975. – С. 11-20.

7.   Арнольд И.В. Стилистика
современного английского языка: (Стилистика     декодирования): Учебное пособие для студентов пед.
ин-тов по спец. “Иностр.яз.”/ И.В.Арнольд. – 3-е изд. — М.: Просвещение, 1990. – 301 с.

8.   Артемова А.Ф. Значение
фразеологических единиц и их прагматический потенциал: Дис. … д-ра филол. наук: 10.02.04 / РГПУ им. А.И.Герцена. – Санкт-Петербург, 1991. – 308 с.

9.   Архангельский В.Л. Устойчивые фразы в
современном русском языке / В.Л.Архангельский.
– Ростов-на-Дону: Изд-во Рост. ГУ,
1964. – 315 с.

10.      
 Арутюнова Н.Д.
Тождество или подобие? /
Н.Д.Арутюнова //
Проблемы cтруктурной лингвистики 1981. – М.: Наука, 1983. – С. 3 – 22.

11.      
 Арутюнова Н.Д.
От образа к знаку / Н.Д.Арутюнова// Мышление, когнитивные
науки, искусственный интеллект. – М.: Центральный Совет философских (методологических) семинаров
при Президиуме АН СССР, 1988б.
–  С. 143 – 167.

12.      
 Арутюнова Н.Д.
Типы языковых значений:
Оценка. Событие. Факт / Н.Д.Арутюнова.
– М.: Наука, 1988а. – 338 с.      

13.      
 Арутюнова Н.Д.
Дискурс и метафора / Н.Д.Арутюнова // Теория метафоры. – М.: Прогресс,
1990. – С.5 – 32.

14.      
 Арутюнова Н.Д.
Язык и мир человека / Н.Д.Арутюнова. –
М.: “Языки русской культуры”, 1999. – 896 с.

15.      
 Балли Ш. Общая
лингвистика и вопросы французского языка /  Ш.Балли. – М.: Изд –во иностранной  литературы, 1955. – 416 с.

16.      
 Балли Ш. Французская стилистика / Ш.Балли. – М.:  Изд-во  иностранной литературы, 1961. – 394 с.

17.      
 Баранов А.Н.
Лингво – прагматические механизмы аргументации / А.Н.Баранов, А.Н.Сергеев // Рациональность, рассуждение, коммуникация. Под ред.
А.Т.Шимуратова. – Киев: “Научна
думка”, 1987. – С. 22 – 41.

18.      
 Баранов А.Н.
Естественно – языковая аргументация в логике практического рассуждения / А.Н.Баранов, В.М.Сергеев // Когнитивные науки. Искусственный
интеллект. – М.:Центральный Совет
философских (методологических) семинаров при Президиуме АН СССР, 1988. – С. 104
– 130.

19.      
 Баранов А.Н.
Аргументация как языковой и когнитивный феномен /  А.Н.Баранов // Речевое
воздействие в сфере массовой коммуникации. – М.: Наука, 1990. – С. 40 – 52.

20.      
 Баранов А.Н.
Концептуальная модель значения идиом / А.Н.Баранов, Д.О.Добровольский // Когнитивные аспекты лексики. – Тверь: Изд-во Тверского гос. ун-та, 1991. —  С. 3 – 13.

21.      
 Баранов А.Н. К
проблеме построения тезауруса русских идиом /А.Н.Баранов, Д.О.Добровольский // Изв. АН. Сер. Лит. и яз., 1992. –  № 5. – С.60 – 68.

22.      
 Баранов А.Н.
Иллокутивное вынуждение в структуре диалога / А.Н.Баранов, Г.Е.Крейдлин // Вопросы языкознания. – 1992. – № 2.-

     С. 84 –
99.

23.      
 Баранов А.Н.
Идиоматичность и идиомы /А.Н.Баранов,
Д.О. Добровольский // Вопросы языкознания. – 1996. — № 5. – С. 51- 64.

24.      
 Бахтин М.М.
Эстетика словесного творчества / М.М.Бахтин.
– М.: Искусство, 1979. – 424 с.

25.      
 Беручашвили И.Г.
Системные и речевые интенсификаторы в современном английском языке: Дис. … канд. филол. наук: 10.02.04 / ТГПИИЯ. – Тбилиси, 1986. – 212 с.

26.      
 Бибихин В.В.
Семантические потенции языкового знака: Автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.02. 19 / МГУ.– Москва, 1977. – 20 с.

27.      
 Богданов В.В.
Коммуникативная компетенция и коммуникативное лидерство / В.В.Богданов // Язык, дискурс и личность. Межвуз.
сб. научн. тр.  – Тверь: Изд-
во Тверского госуд. университета, 1990. – С. 26 – 31.

28.      
 Бодуэн де
Куртене И.А. Избранные труды по общему языкознанию: В 2-х т. / И.А.Бодуэн
де Куртене. – М.: Изд-во АН СССР,
1963. — Т.1.– 384 с.

29.      
 Бокмельдер Д.А. Стратегии убеждения в политике: анализ дискурса на материале современного английского языка: Автореф. дис…. канд.филол. наук: 10.02.04 / ИГЛУ. – Иркутск, 2000. – 23 с.

30.      
 Болотов В.И.
Основы эмотивной стилистики текста / В.И.Болотов. – Ташкент: Изд-во
“Фан”, 1981. – 116 с.

31.      
 Борботько В.Г. 
Элементы теории дискурса /
В.Г.Борботько. –  Киев: Вища
школа, 1981. – 144 с.

32.      
 Вежбицкая А.
Семантические примитивы /
А.Вежбицкая //
Семантика. – М.: Радуга, 1983. – С. 225-252.

33.      
 Вежбицкая А.
Речевые акты / А.Вежбицкая // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1985. – Вып. 16. – С. 251 – 275.

34.      
 Вежбицкая А.
Сравнение. Градация. Метафора / А.Вежбицкая
// Теория метафоры. – М.: Прогресс, 1990. – С. 133 – 152.

35.      
 Виттгенштейн Л.  Философские
исследования /
Л. Виттгенштейн // Новое в зарубежной лингвистике. – М: Прогресс, 1985. – Вып. 16. – С. 79 –
128.

36.      
  Выготский
Л.С.Мышление и речь / Л.С.Выготский. –
5-е изд. испр. – М.: Лабиринт, 1999.
– 352 с.

37.      
 Гадамер Х.
Истина и метод: Основы философской герменевтики / Х.Гадамер. – М.: Прогресс, 1988. – 704 с.

38.      
 Гак В.Г. К проблеме
семантической синтагматики // Проблемы структурной лингвистики. – М.:Наука, 1972. – С.367 – 395.

39.      
 Галкина- Федорук
Е.М. Об экспрессивности и эмоциональности в языке / Е.М.Галкина-Федорук // Сб.ст. по языкознанию: Профессору Московского университета
акад. В.В.Виноградову. – М.: Изд –во Моск. ун-та, 1958. –

    
С. 103-124.

40.      
 Гальперин
И.Р. Текст как объект лингвистического исследования / И.Р.Гальперин. – М.: Наука, 1981. – 140 с.

41.      
 Гельгорн Э.
Эмоции и эмоциональные растройства. Нейрофизиологические исследования / Э.Гельгорн, Дж. Луфборроу. – М.: Мир, 1966. – 672 с.

42.      
  Герасимова Л.Я.
Усилительные наречия в современном английском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.02.04 / ЛГПИ  им. А.И. Герцена. – Ленинград,
1970. – 26 с.

43.      
 Герасимов В.И.
Когнитивная парадигма языка / В.И.Герасимов,
В.В.Петров  //
Новое в зарубежной
лингвистике. – М.: Прогресс, 1988.
— Вып. 23.–

        С.5–
11.

44.      
 Гераскина
Н.П. Фразеологические конфигурации в парламентских выступлениях (на материале
субстантивных фразеологических единиц в современном английском языке): Дис. … канд. филол. наук: 10.02.04 / МГПИИЯ им. М. Тореза. – Москва,  1978. – 179 с.

45.      
 Гийом Г.
Принципы теоретической лингвистики / Г.Гийом. – М.: Прогресс, 1992.
– 217 с.

46.      
 Грайс Г.П.
Логика и речевое общение / Г.П.Грайс
// Новое в
зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1985. — Вып.16. – С. 217 – 250.

47.      
 Гриднева
Т.В. Фразеологические средства выражения категории интенсивности на материале
современного русского языка: Автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.02.01 / ВГПУ. – Волгоград, 1997. – 21 с.

48.      
 Гумбольдт В.
Избранные труды по языкознанию / В.Гумбольдт.
– М.: Прогресс, 1984. – 398 с.

49.      
 Гуссерль Э.
Картезианские размышления /
Э.Гуссерль. – Санкт – Петербург: “Наука” “Ювента”,
1998. – 315 с.

50.      
 Дейк ван Т.А.
Язык. Познание. Коммуникация / 
Т.А. ван Дейк. – М.: Прогресс, 1989.
– 312 с.

51.      
 Демьянков В.З. “Cобытие” в семантике, прагматике и в координатах интерпретации текста
/ В.З.Демьянков // Изв. АН СССР. Сер. лит. и языка,
1983. – № 4. – С. 320 – 329.

52.      
 Демьянков В.З.
Когнитивная лингвистика как разновидность  интерпретирующего подхода / В.З.Демьянков // Вопросы языкознания. — 1994. – № 4. —
С.17 – 33.

53.      
 Демьянков В.З.
Доминирующие лингвистические теории в конце XX века / В.З.Демьянков
// Язык и наука конца XX века. – М.: Российский госуд. гуманит. университет, 1995. – С. 239 – 320.

54.      
 Добровольский
Д.О. Идиоматика в тезаурусе языковой личности / Д.О.Добровольский, Ю.Н.Караулов // Вопросы языкознания. – 1993. – № 2. –
С. 5 – 15.

55.      
 Еемерен ван Ф.
Аргументация, коммуникация и ошибки / Ф. ван Ееемерен, Р.Гроотендорст. – СПб.: “Васильевский остров”, 1992. – 207 с.

56.      
  Жуков В.П.
Способы фразеологической аппликации и классификация фразеологического материала
/ В.П.Жуков // Системность русского языка. – Новгород, 1973. – С. 125- 137.

57.      
Зотов А.Ф.
Западная философия XX века / А.Ф.Зотов. – М.: Прогресс, 1985. – 450 с.

58.      
 Каплуненко А.М.
Историко – функциональный аспект идиоматики (на материале фразеологии
английского языка): Дис. … д-ра.
филол. наук: 10.02.04 / МГЛУ – Москва, 1992. – 351 с.

59.      
 Каплуненко А.М.
Историко – функциональный аспект английской идиоматики: Монография /А.М.Каплуненко.
– Ташкент:
Изд — во Ташкент. ГПИ
им. Низами, 1991. – 126 с.

60.      
 Карабан В.И.
Сложные речевые единицы:
прагматика английских асидентических полипредикативных образований / В.И.Карабан. – Киев: Изд – во при КГУ “Выща школа”, 1989. –  132 с.

61.      
 Караулов
Ю.Н.Русский язык и языковая личность / Ю.Н.Караулов. – М.:
Наука, 1987. – 262 с.

62.      
 Караулов Ю.Н.
Текстовые преобразования в ассоциативных экспериментах / Ю.Н.Караулов //
Язык: система функционирования. – М.: Наука, 1988. –

     С. 108 –
116.

63.      
 Кассирер Э. Сила метафоры / Э.Кассирер // Теория метафоры. – М.: Прогресс, 1990. – С. 33 – 43.

64.      
 Козлова И.А.
Градуальность качества в разных типах номинации (на материале английских
прилагательных): Автореф. дис. …
канд. филол. наук: 10.02. 04 / МГПИИЯ им. М.Тореза. – Москва, 1987.
– 21 с.

65.      
 Колшанский Г.В.
Объективная картина мира в познании и языке / Г.В.Колшанский. – М.: Наука, 1990. – 103 с.

66.      
 Кравченко А.В.
Классификация знаков и проблема взаимосвязи языка и знания /А.В.Кравченко // Вопросы языкознания. – 1999. —  № 6. – С.3- 12.

67.      
 Кубрякова Е.С.
Проблемы представления знаний в современной науке и роль лингвистики в решении
этих проблем / Е.С.Кубрякова // Язык и структуры представления
знаний: Сб. научно – аналитических обзоров. –
М.: ИНИОН  РАН, 1992. – С. 4 – 38.

68.      
 Кубрякова Е.С.
Начальные этапы становления когнитивизма: лингвистика – психология – когнитивная наука / Е.С.Кубрякова // Вопросы
языкознания. —  1994. –№ 4. —  С. 34 – 47.

69.      
 Кузневич
З.А. Языковая личность в литературно художественном дискурсе Эрнеста Хемингуэя: Автореф. дис. … канд.филол. наук: 10.02.04 / ИГЛУ. – Иркутск, 1999. – 22 с.

70.      
 Кунин
А.В. Основные понятия фразеологии как лингвистической дисциплины и создание
англо-русского фразеологического словаря: Автореф. дис. … д-ра. филол. наук. – Москва,
МГПИИЯ , 1964. – 48 с.

71.      
 Кунин А.В.
Английская фразеология (теоретический курс) / А.В.Кунин.– М.:
Высшая школа, 1970. – 344 с.       

72.      
 Кунин А.В. Курс
фразеологии современного английского языка: Учеб. Для ин-тов и фак. Иностр. яз. – 2-е изд., перераб./ А.В.Кунин.  – М.: Высшая школа, Дубна: Изд. Центр “Феникс”, 1996. – 381 с.

73.      
 Куницына Е.Ю.
Историко – функциональный аспект шекспиризмов: Дис. … канд. филол. наук: 10.02.04 / ИГЛУ. – Иркутск, 1998. – 212
с.

74.      
 Кухаренко
В.А. Интерпретация текста / В.А.Кухаренко. – Л.:
Просвещение, 1988. –  192 с.

75.      
 Лакофф Д. Метафоры, которыми мы живем
/ Д.Лакофф, М. Джонсон // Язык и моделирование
социального взаимодействия. – М.: Наука, 1987. – С.126 – 170.

76.      
 Лакофф Д.
Метафоры, которыми мы живем /
Д.Лакофф, М. Джонсон // 
Теория метафоры. – М.: Прогресс,
1990. – С. 387 – 415.

77.      
  Лосев А.Ф.
Проблема символа и реалистическое искусство /А.Ф.Лосев. – М.:
Искусство, 1976. – 368 с.

78.      
 Макаров М.Л.
Интерпретативный анализ дискурса в малой группе / М.Л.Макаров. – Тверь: Изд-во Тверского госуд. университета, 1998. – 199 с.

79.      
 Малинович Ю.М.
Экспрессия и смысл предложения:
Проблемы эмоционально – экспрессивного синтаксиса. Монография / Ю.М.Малинович. – Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1989. – 216 с.

80.      
 Мельчук И.А.
Русский язык в модели “Смысл
– Текст” / И.А.Мельчук. – М.: Школа “Языки русской культуры”, 1995. – 682 с.

81.      
 Миллер Дж.
Образы и модели, уподобления и метафоры /Дж. Миллер //
Теория метафоры. – М.: Прогресс, 1990. – С. 236 – 283.

82.      
 Минский М.
Фреймы для представления знаний /
М.Минский. – М.: Энергия, 1979. –
151 с.

83.      
 Минский М.
Остроумие и логика когнитивного бессознательного / М.Минский //
Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1988. – Вып.23. — С. 281 – 310.

84.      
 Моррис Ч. Основания теории знаков / Ч. Моррис // Семиотика. М.: Радуга, 1983. – С. 37 – 89.

85.      
 Москальская О.И.
Грамматика текста: Учебное пособие / О.И.Москальская. – М.: Высшая школа, 1981. – 183 с.

86.      
 Нарский И.С.
Проблема  знака и значения / И.С.Нарский.
– М.: Изд-во МГУ, 1969. – 171 с.

87.      
 Ортега -и-
Гассет Х. Две великие метафоры / Х.Ортега
–и- Гассет //
Теория метафоры. – М.: Прогресс, 1990. – С.69 – 81.

88.      
  Остин Дж. Л. Слово как действие/ Дж.Л.Остин // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1986. –Вып. 17. — С.22 –
129.

89.      
 Паршин П.Б. К
вопросу о лингвистически ориентированной классификации знаний / П.Б.Паршин // Диалоговые системы и представления знаний. Труды по
искуственному интеллекту. – Тарту, 1991. – С. 102-116.

90.      
 Петров В.В. Язык
и логическая теория: в поисках новой
парадигмы / В.В.Петров // Вопросы языкознания. – 1988. – № 2. – С. 39 —  48.

91.      
 Петров
В.В. Идеи современной феноменологии и герменевтики в лингвистическом
представлении знаний / Петров
В.В. // Вопросы языкознания. – 1990. — № 6. –
С. 102 – 109.

92.      
 Полищук Н.В. 
Номинативный статус междометных фразеологических единиц современного английского
языка и особенности их контекстного употребления: Автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.02.04 / МГПИИЯ им. М.Тореза. – Москва, 1988.
– 23 с.

93.      
 Райхштейн А.Д.
Сопоставительный анализ немецкой и русской фразеологии / А.Д.Райхштейн. М.: Высшая школа, 1981. – 143 с.

94.      
 Райхштейн А.Д. 
Текстовая значимость устойчивых словесных комплексов / А.Д.Райхштейн // Сб.
научн. тр. МГПИИЯ им. М.Тореза. Вып. 217. Лингвистические проблемы текста. –
М., 1983. – С. 76 – 87.

95.      
 Рассел Б.
Человеческое познание: Его
сфера и границы / Б.Рассел. –М.: Изд –во иностр. литературы, 1957. –
555 с.

96.      
 Свинцицкий И.Я. Фразеологические
средства субъективной оценки личности в современном английском языке: Дис. … канд. филол. наук: 10.02.04 / КГПИИЯ – Киев, 1985. – 237 с.

97.      
 Сепир Э. Градуирование.
Семантические исследования / Сепир // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1985. – Вып. 16. – С. 43 – 78.

98.      
 Сергеева Е.Н.
Степени интенсивности качества и их выражение в английском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.02.04 / МГПИ им. В.И.Ленина. – Москва, 1967.
– 24 с.

99.      
Серль Дж.
Классификация иллокутивных актов / Дж.Серль
// Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1986. – Вып. 17. – С. 170 –
194.

100.    Серль Дж. Что такое речевой акт? / Дж.Серль // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1986а. – Вып. 17. – С. 151 – 169.

101.    Серль Дж. Косвенные речевые акты / Дж. Серль // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1986б. – Вып. 17. – С. 195
– 222.

102.    Серль Дж. Основные понятия исчисления
речевых актов / Дж. Серль, Д.Вандервекен // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1986. – Вып. 18. – С. 242
– 263.

103.    Скопинцева Т.А.Речевые стратегии
британских парламентариев в ходе

обсуждения
бюджета: Дис. … канд. филол. наук: 10.02.04 / ИГЛУ. – Иркутск, 1998. – 137 с.

104.    Смит Л.П. Фразеология английского
языка / Л.П.Смит. – М.: Учпедгиз, 1959. – 207 с.

105.   
Соссюр Ф. Труды
по языкознанию / Ф.Соссюр. — М.: Прогресс, 1977. – 695 с.

106.    Степанов Ю.С. Альтернативный мир,
Дискурс, Факт и принцип Причинности / Ю.С.Степанов // Язык и наука
конца XX века. – М.: Российский Государственный
гуманитарный институт, 1995. – С. 35 – 73.

107.    Степанов Ю.С. Язык и метод. К
современной философии языка / Ю.С.Степанов.
– М.: “Языки русской культуры”, 1998. – 784 с.

108.    Стернин И.А. Лексическое значение
слова в речи /
И.А.Стернин. – Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1985. – 175
с.

109.    Суворина К.М. Интенсивы в современном
английском языке: Автореф. дис.
…канд. филол. наук:10.02.04 / МГПИ им. В.И.Ленина. – М., 1976. –

     22 с.

110.    Сущинский И.И. Система средств
выражения высокой степени признака (на материале современного немецкого языка): Дис. …канд. филол. наук:10.02.04 / МГПИ им. В.И.Ленина. — Москва, 1977. – 237 с.

111.    Телия В.Н. Вторичная номинация и ее
виды / В.Н.Телия // Языковая номинация. Виды наименований. –М.: Наука, 1977. – С. 129 – 221.

112.    Телия В.Н. Русская фразеология.
Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты / В.Н.Телия. – М.: Школа “Языки
русской культуры”, 1996. – 288 с.

113.    Тураева З.Я. Лингвистика текста: (Текст: структура и семантика). Учеб. пособие / З.Я.Тураева. – М.: Просвещение, 1986. – 126 с.

114.    Туранский И.И. Семантическая
категория интенсивности в английском языке: Монография /
И.И.Туранский. – М.: Высшая школа,
1990. – 172 с.

115.    Убин И.И. Лексические средства
выражения категории интенсивности ( на материале русского и английского языков): Автореф. дис. … канд. филол. наук:10.02.01 / МГПИИЯ им. М.Тореза. – Москва, 1974. – 27 с.

116.
Филмор Ч. Основные
проблемы лексической семантики / Ч.
Филмор // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1983.- Вып. 12. – С.74-122.

117.   
 Филмор Ч. Фреймы
и семантика понимания /
Ч.Филмор // Новое в зарубежной лингвистике.– М.: Прогресс, 1988.– Вып.23. – С.52 –
92.

118.     Фрумкина Р.М.Концептуальный анализ с
точки зрения лингвиста и психолога ( концепт, категория, прототип) / Р.М.Фрумкина // НТИ, Сер.2. – 1992. –№ 3. — С. 1– 8.

119.   
 Фуко М.
Археология знания / М.Фуко. – Киев: Ника – центр, 1996. –

        С.
207.

120.     Хестанов З.Р.Трансцендентальная
феноменология и проблема истории /
З.Р.Хестанов // Логос. – 1991. — № 1. – С. 67 – 75.

121.     Чахоян Л.П. Личность адресанта в
высказываниях о самом себе /
Л.П.Чахоян, О.Е.Дедикова // Язык,
дискурс и личность. – Тверь: Изд-во
Тверского госуд. ун — та, 1990. – С.73 – 79.

122.   
 Чейф У. Память и
вербализация прошлого опыта /
У.Чейф // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1983. – Вып.12.–С. 35 – 73.

123.     Чернышева И.И. Фразеология
современного немецкого языка / И.И.Чернышева.
– М.: “Высшая школа”,
1970. – 199 с.

124.     Шабес В.Я. Событие и текст / В.Я.Шабес. – М.: Высшая школа, 1989. – 176 с.

125.     Шатуновский И.Б. Семантика
предложения и нереферентные слова (значение, коммуникативная перспектива,
прагматика) / И.Б.Шатуновский. – М.: Школа “Языки русской культуры”, 1996. – 400 с.

126.     Шейгал Е.И. Интенсивность как
компонент семантики слова в современном английском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.02.04 / МГПИИЯ им. М.Тореза. – Москва, 1981. – 26 с.

127.     Шейгал Е.И. Градации в лексической
семантике. Учебное пособие к спецкурсу / Е.И.Шейгал. – Куйбышев, 1990. – 95 с.

128.     Шенк Р. К интеграции семантики и прагматики
/ Р.Шенк, Л.Бирнбаум, Дж.Мей // Новое в зарубежной
лингвистике. – М.: Прогресс, 1989. – Вып.24. – С. 32 –
47.

129.     А.Baranov. Cognitive Modeling of Actual
Meaning in the Field of Phraseology / A.Baranov, D.Dobrovolskij // Journal of
Pragmatics. – 1996. – № 25. —  P.409 – 429.

130.     Bartlett F.S. Remembering
/ F.S.Bartlett. – Cambridge: Cambridge Mass., MTI  Press, 1950. – 270 p.

131.     Beaugrande de R. The
Story of Discourse Analysis / R. de Beaugrande // Discourse as Structure and
Process. Discourse Studies: A Multidisciplinary Introduction. – London-Thousand Oaks – New Delhi: SAGE Publications, 1997. Vol.1. – P.35 – 63.

132.   
 Bolinger
D. Degree words / D.Bolinger – The Hague – Paris, 1972. –324 p.

133.   
 Cook
Q. Discoursе / Q.Cook. – Oxford: Oxford University Press, 1989. –

      
168 p.

134.     Dijk van T.A. Semantic
Discourse Analysis / van T.A. Dijk // Handbook of Discourse Analysis.
Dimensions of Discourse.  – London: Academic Press Inc. (London) LTD. — 1985. 
– Vol. 2. —  P. 103 – 135.

135.     Dijk van T.A. The Study
of Discourse. Discourse as Structure and Process. Discourse Studies: A
Multidisciplinary Introduction / van T.A.Dijk. – London – Thousand Oaks – New
Delhi: SAGE Publications. – 1997. – Vol.1. – 352 p.

136.     Eemeren van F.H. Fundamentals of
Argumentation
Theory. A Handbook of Historical Backgrounds and Contemporary Developments /
van F.H. Eemeren, R.Grootendorst. – New Jersey: Lawrence Erlbaum Associates
Publishers, 1996. – 397 p.

137.     Ferrara A. Pragmatics /
A.Ferrara // Handbook of Discourse Analysis.

 Dimensions
of Discourse. – London: Academic Press Inc. (London) LTD, 1985. – Vol. 2. – 
P.137 —  157.

138.     Halliday M.A. Cohesion in
English / M.A.Halliday, R.Hasan. – London: Longman, 1976. – 374 p.

139.     Hoey M. The Place of
Clause Relational Analysis in Linguistic Description / M.Hoey // English
Language Research Journal. — 1983/4. – Vol.4. – P. 1 – 32.

140.     Kirchner G.
Gradadverbien: Restrictiva und Verwandtes im heutigen Englisch / G. Kirchner. –
Halle, 1955. – 126 s.

141.     Labov W. Intensity /
W.Labov // Meaning, Form and Use in Context: Linguistic Applications.
–Washington D.C.: Georgetown University Press, 1984. –

     
P.43 – 70.

142.     Langacker R.U.
Foundations of Cognitive Grammar / R.U.Langacker. – Stanford: Stanford
University Press, 1987. — 539 p.

143.     Leech G.N. Principles of
Pragmatics / G.N.Leech. – London – New- York; Longman Linguistic Library, 1983.
– 250 p.

144.     Ostman J. Discourse
analysis / J.Ostman, T.Virtanen // Handbook of Pragmatics. – Amsterdam,
Philadelphia, 1995. – P. 239 – 253.

145.     Rosch E. Family
resemblances. Studies in the Internal Structure of Categories / E.Rosch,
C.B.Mervis // Cognitive Psychology, 1975. – N3. – P. 573 – 605.

146.     Sacks H. A Simplest
Systematics for the Organization of Turn – taking for Conversation / H.Sacks,
E.A.Schegloff, G.Jefferson // Language, 1974. — Vol.50. – P. 696 – 735.

147.     Schank R.C. Scripts,
Plans, Goals and Understanding: An Inquiry into Human Knowledge Structures / R.C.Schank, R.P.Abelson. — Hillsdale,
NJ: Lawrence Erlbaum Associates, 1977. — 248 p.

148.     Searle J.R. Expression
and Meaning / J.R.Searle. – Cambridge: Cambridge University Press, 1979. —  184
p.

149.     Searle J.R.
Intentionality / J.R.Searle. – Cambridge: Cambridge University Press, 1983.
–270 p.

150.     Stoddart S. Text and
Texture: Patterns of Cohesion / S.Stoddart. – Vorwood: Ablex, 1991. – 140 p.

151.     Talmy L. Figure and
Ground in Complex Sentences / L.Talmy // Universals of Human Language. Ed. By
J. Greenberb / — Stanford: Stanford University Press, 1978. – P. 625 – 649.

152.     Talmy L. Lexicalisation
Patterns: Semantic Structure in Lexical Forms / L.Talmy // Language Typology
and Syntactic Description. – Cambridge: Cambridge University Press, 1985. –
Vol.3. — P. 57 – 149.

153.     Vanderveken D. Meaning
and Speech Acts / D.Vanderveken / Principles of Language Use. – Cambridge:
Cambridge University Press, 1994. – Vol.1. –

    
244 p.

154.   
 Wierzbicka
A. Semantics, Primes and Universals / A.Wierzbicka. – Oxford, New York: Oxford University Press, 1994. – 501 p.

          СПИСОК     ИСПОЛЬЗОВАННЫХ   СЛОВАРЕЙ  

1.   Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов / О.С.Ахманова. – 2-е
изд.  – М., 1969. – 607 с.

2.   АРФС — Кунин А.В. Англо-русский
фразеологический словарь. – М.: Русский
язык., 1984. – 944 с.

3.   ЛЭС — Лингвистический энциклопедический словарь (гл.ред.В.Н.Ярцева). – М.:Сов. энциклопедия, 1990. – 685 с.

4.   Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка / С.И.Ожегов, Н.Ю.Шведова//. – М:
Азбуковник, 1997. – 944 с.

5.   Убин И.И. Словарь усилительных
словосочетаний русского и английского языков / И.И.Убин. – М.: Русский
язык, 1987. – 295 с.

6.     Сollins V.H. A Second
Book of English Idioms / V.H.Collins. – London: Longman, 1958. –   256 p.

7.   Collins V.H. A Third Book
of English Idioms / V.H.Collins. – London: Longman, 1960. – 205 p.

8.   DEI — Longman Dictionary
of English Idioms. – London: Longman Group LTD, 1979. – 387 p.

9.   Kenkyusha. Dictionary of
Current Idiomatic English / Kenkyusha.  – Tokyo, 1964. – 849 p.

10.      
 OED —
The Oxford English Dictionary Being a Corrected Re-issue with an Introduction,
Supplement and Bibliography of a New English Dictionary on Historical
Principles. In 13 vol. — Ed. By J.A.Murray, H. Bradley, W.A. Craisie . – Oxford: 
Oxford University Press, 1933. —  Vol. 1-  13.

11.      
 Спиерс Р.А
Словарь американских идиом /
Р.А.Спиерс. – М.: “Русский язык”, 1991. – 464 с.

12.      
 Wood
F.T. Dictionary of English Colloquial Idioms / F.T.Wood. — London: The
Macmillan Press LTD, 1979. – 354 p.

СПИСОК ЦИТИРУЕМЫХ 
ПРОИЗВЕДЕНИЙ

1.   Christie A.  The
Mysterious Affair at Styles / A.Christie. – London: Cox and Wyman Ltd., 1978. –
190 p.

2.    Coward N. Plays /
N.Coward. – London: The Master Playwrights, 1979. – 482 p.

3.   Cronin A.J.  The Citadel /
A.J.Cronin. – Moscow: Foreign Languages Publishing House, 1957. – 421 p.

4.   Cronin A.J. Hatter’s
Castle / A.J.Cronin. – Moscow: Foreign Languages Publishing House, 1960. – 695
p.

5.   Cronin A.J. Shannon’s Way
/ A.J.Cronin. – London: Victor Gollangz Ltd, 1963. – 304 p.

6.   Dickens Ch.  Posthumous
Papers of the Pickwick Club / Ch. Dickens. – Moscow: Co-operative Publishing
Society of Foreign Workers, 1935. – 816 p.

7.   Dickens Ch.  A Christmas
Carol / Ch. Dickens  // The Christmas Books. – London: Penguin Books Ltd.,
1994. – P. 1 – 76.    

8.   Dickens Ch. Bleak House /
Ch. Dickens. – London: Wordsworth, 1993. – 723 p.

9.    Dreiser Th.  An American
Tragedy / Th. Dreiser. – Moscow: Foreign Languages Publishing House, 1951. —
Vol 1. – 606 p.

10.      
 Driser
Th/ An American Tragedy / Th. Dreiser. – Moscow: Foreign Languages Publishing
House, 1951. -Vol 2.  – 402 p.

11.      
 Drury
A.  Decision / A.Drury. – New York: Pinnacle Books, INC. – 1984. –      532 p.

12.      
 Galsworthy
J.  The White Monkey / J. Galsworthy. – Moscow: Progress Publishers,  1976. –
303 p.

13.      
 Galsworthy
J.  Maid in Waiting / J.Galsworthy // End of the Chapter. – Moscow: Foreign 
Languages Publishing House, 1960. – 601 p.

14.      
 Green
G. The Comedians / G.Green. –New York: The Viking Press, 1966. –

  
 309 p.

15.      
 Hemingway
E.  A Farewell to Arms / E.Hemingway. – London: David Campbell  Publishers 
Ltd., 1993. – 320 p.

16.      
 Heym
S.  The Crusaders / S.Heym. – Moscow: Foreign Languages Publishing House, 
1962. – 454 p.

17.      
 Maugham
W.S.  Then and Now / W.S.Maugham. – London: William Heinemann Ltd, 1946. – 229
p.

18.      
 Maugham
W.S. Don Fernando / W.S.Maugham. – London: William Heinemann Ltd, 1952. – 251
p.

19.      
 Maugham
W.S. Penelope / W.S.Maugham // Plays. Vol.2. – Leipzig: Bernard Tauchnitz,
1974. – 326 p.

20.      
 Maugham
W.S. The Bread – Winner / W.S.Maugham // Plays. Vol.4. – Leipzig: Bernard
Tauchnitz, 1974. – 303 p.

21.      
 Maugham
W.S.  Catalina / W.S.Maugham. – London: William Heinemann Ltd., 1978. –  256 p.

22.      
 Priestley
J.B.  Three Men in New Suits / J.B.Priestley. – New York: International
Publishers, Co., 1975. – 170 p.

23.      
 Salinger
J.D.  The Catcher in the Rye / J.D.Salinger. – London: Pengiun Books Ltd.,
1994. – 192 p.

24.      
 Shakespeare
W.  The Rape of Lucrece / W.Shakespeare // The Sonnets and Narrative Poems. –
London: David Campbell Publishers Ltd., 1992. – P. 131 – 197.

25.      
 Shakespeare
W. Life of Henry the Fifth / W.Shakespeare // Histories. Vol.2. – London: David
Campbell Publishers Ltd., 1994. – P. 363 – 495.

26.      
 The
Simple English Bible. New Testament. – New York: International Bible Publishing
Company, Inc.. – 308 p.

27.      
 Thomas
J. Father Son and Co.: My Life at IBM and Beyond / J. Thomas,  T.J.Watson,
P.Petre. – New   York: Bantam Books, 1990. – 468 p.

28.      
 Wain
J. Strike the Father Dead  / J. Wain. – London: Penguin Books Ltd., 1967. – 300
p.

29.      
 Waugh
E. Decline and Fall / E.Waugh. – London: David Campbell Publishing Ltd., 1993.
– 185 p.        

30.      
 Wilson
M.  Live with Lightning / M.Wilson. – Moscow: Foreign Languages Publishing 
House, 1957. – 621 p.               

31.      
 Wodehouse
P.G.  Laughing Gas / P.G.Wodehouse. – New York, 1936. – 303 p.

32.      
 Wodehouse
P.G. Joy in the Morning / P.G.Wodehouse. – New York, 1946. –     281 p.

33.      
 Wodehouse
P.G.  Service with a Smile / P.G.Wodehouse. – New York: Simon and Schuster Co.,
1961. – 219 p.

34.      
 Wodehouse
P.G.  Frozen Assets / P.G.Wodehouse. – London: Herbert Jenkins, 1964. –  219 p.

П Р И
Л О Ж Е Н И Е  1

СПИСОК
ИНФОРМАНТОВ

N	Name /Country	Age	Sex	Education	Occupation
1.	Robert L.Sweо / USA	36	M	PhD	Business Strategy Analysist
2.	Jannet F.Sweо/ USA	36	F	MA	Freelance Painter
3.	Felicia M. Bottenfield/USA	39	F	BA	Housewife
4.	John W.Alltucker/ USA	78	M	MBA	Businessman
5.	Dale M.Meckman/ USA	55	M	Ph.D	Educationalist
6.	Gay D. Mallifield/ USA	48	F	MA	English Language Teacher
7.	Mary E. Petrisko/ USA	60	F	Ph.D	Assitant to the University of Maryland President
8.	Ray A. Barlow/ USA	45	M	BS.	Financial Consultant
9.	Carlos R.Burgess/ USA	38	M	MA	Historian
10.	Michael H. Pekorra/ USA	37	M	MA	Cardio-surgeon
11.	Patty R. Montgomery/ USA	33	F	BSc	Elementary School Teacher
12.	Spencer  D.Nicholl  / USA	32	M	BSc	Biologist
13.	Iain L. Searle/ UK	25	M	BA	Instructor in Music
14.	Scott F.Larue/ USA	34	M	MBA	Assistant Manager
15.	Jeremy K. Sayre/ USA	28	M	BS	Laboratory Technician
16.	Carmen S. Larue/ USA	30	F	MSc	Health Psychologist
17.	George M.Blue/ UK	35	M	MA(Ed)	Lecturer in Education
18.	John  F. Reilly / USA	41	M	MA	Chief Programmer
19.	Scott R. Lund / USA	43	M	MA	Chief Engineer
20.	Annette R.Nicholl  / USA	33	F	BS	Marketing Consultant
21.	Heather S. Godfrey / USA	32	F	MA	Journalist
22.	Benjamin V.Goff  / USA	30	M	BSc	Chemist
23.	Laura  S.Weyeneth / USA	26	F	MA	Enviromental Manager
24.	Julia B.Satton / USA	48	F	MA	Montessori Elementary School, Director
25.	Stephen A. Robbins/ USA	34	M	BS	Front Office Manager
26.	Cindy F. Lund/ USA	39	F	MSc	Ophthalmologist
27.	Steven Mc Millan/ Scotland	25	M	College graduate	Podiatrist
28.	Peter J. Rabley/ USA	37	M	MSc	Manager, GIS
29.	Kate A.Dunaway/ USA	34	F	BA, MA	Children’s House  Director
30.	Kaye R. Brown/ USA	40	F	BSc	Assistant Director

ПР И Л О Ж Е
Н И Е  2
СПИСОК ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ   ИНТЕНСИФИКАТОРОВ

1.   Like anything – сильно,
стремительно, из всех сил

2.   As anything – чертовски,
дьявольски, очень, чрезвычайно, ужасно, страшно

3.   Like hell – очень сильно,
во всю мочь, во весь опор

4.   As hell – адски,
дьявольски, чертовски, до чертиков

5.   Like crazy – как безумный,
безумно, очень ужасно, бешено

6.   Like mad – как безумный,
отчаянно, бешено

7.   Like old gooseberry – изо
всех сил, стремительно, отчаянно

8.   Like old boots – здорово,
чертовски, изо всех сил, изо всей мочи

9.   As old boots –
чрезвычайно, ужасно, чертовски, дьявольски

10.      
 Fine
and … — очень,
чрезвычайно, крайне

11.      
 Good
and … — очень, чрезвычайно, крайне

12.      
 Nice
and … — очень, чрезвычайно, крайне

13.      
 Rare
and …  — очень, чрезвычайно, крайне

14.      
 As
the day is long – исключительно, чрезвычайно, на редкость

15.      
 Like
all get out – изо всех сил, со всех ног, сломя голову, во всю прыть

16.      
 As
all get out — чертовски, безумно, ужасно

17.      
 As
ever is — исключительно

18.      
 As
they come – удивительно, исключительно, чрезвычайно

19.      
 As
they make them – чрезвычайно, исключительно, ужасно, чертовски

20.      
 Like
a house on fire – быстро, легко и энергично

21.      
 I’ll
eat my boots – голову даю на отсечение, как пить дать

22.      
 I’ll
eat my hat – как пить дать, не я буду, если …

23.      
 To
beat the band – в высшей степени, чрезвычайно

24.      
 Like
a shot – пулей, стремительно, со всех ног, моментально

25.      
 As
blazes – чрезвычайно, чертовски, ужасно, дьявольски

26.      
 Like
blazes – адски, как черт

27.      
 As
the devil – чрезвычайно, ужасно, чертовски. дьявольски

28.      
 Like
the devil – дьявольски, чертовски, ужасно

29.      
 Like
the dickens – как черт, чертовски, дьявольски, сильно

30.      
 Like
lightning – молниеносно, со всех ног, сломя голову

31.      
 Like
one o’clock – 1.очень быстро, стремительно, со всех ног

                                     
2.вовсю, здорово, охотно, с удовольствием

32.      
 Like
nobody’s business – здорово, сильно, основательно, изо всех сил

33.      
 Like
billy-o — сильно, чрезвычайно, ужасно, еще как, вовсю, бурно

34.      
 Like
a bat out of hell — очень быстро, со всех ног, во всю прыть

35.      
 Like
fury – как безумный, безумно, неистово

36.      
 Like
fun – энергично, стремительно, очень быстро

37.      
 A
hell of a lot – очень, чертовски, ужасно

38.      
 Like
sin – бешено, отчаянно, ужасно

39.      
 To
the world – крайне, весьма, в высшей степени, совершенно

40.      
 Deuce
of a … — чертовски, ужасно, очень

41.      
 Like
a dose of salts – очень быстро, стремительно

42.      
 Under
the sun – в этом мире на земле, на свете

43.      
 With
bells on – охотно, с большим удовольствием

44.      
 Hell
for leather – во весь опор, во всю мочь, со всех ног

45.      
 A
hell of a … — очень,
дьявольски

46.      
 A
hell of a lot  — очень
ужасно, чертовски, дьявольски

47.      
 Like
wildfire – стремительно,
мгновенно

П Р И Л О Ж Е Н И Е   3
TEST

      Imagine, you feel differently
in two situations that are described by four sets of sentences that have nearly
identical meanings.

1.   He was very angry. I was afraid
he might lose self-control.

2.   He was angry as hell.
I was afraid he might fly off the handle.

3.   He was very frightened. I
was afraid he might lose self-control.

4.  He was frightened as hell. I was
afraid he might collapse.

                                              
Situation 1. 

      You had an experience of watching your friend behave in a
situation when he was angry (or frightened) for some reason. But that happened
some time ago. Your reminiscences have already faded and you are more of a
reporter observer.

                                         Situation 2.

    You feel as if you were in that situation again. Your friend’s
anger (or fear) still causes unpleasant reminiscences. You still sort of feel
with your friend.

                                      Question

    Which of the two sets of sentences would you rather assign to
the situation 1, to the situation 2?