Честь и совесть. Русская менталъностъ в языке и в
тексте
В.В. Колесов
В
другой лекции мы говорили об идеальных ликах русских культурных героев
-богатыре-герое и святом. Оба пребывают в житии (т.е. в миру), но идеально
по-разному: герой ради защиты от физического насилия (это живот), а святой — от
духовного порабощения (это жизнь). О таком соотношении идеальных ценностей
много пишут русские философы и поэты. Идеальным проявлением героя является его
честь, тогда как святой дорожит своей совестью. Вот новые концерты русской
ментальности, которые нам следует рассмотреть . Начнем с истории терминов, она
поучительна сама по себе.
Для
русского коллективного подсознательного честь и совесть равноценны и
равнозначны по нескольким признакам, И та и другая суть проявления личной
нравственности в общественной среде — в обществе равных, в соборном
(совместном) переживания событий. Но честь — это языческая совесть; совесть
-христианская честь, Идея чести приходит из славянского язычества, идея совести
— с принятием христианства, но развивается постепенно на основе языческого же
представления о стыде и сраме.
Слово
честь того же корня, что и часть, в древности это очень конкретное воплощение
личной доли, части в общем богатстве рода или семьи; личная честь -этоу-частъ в
при-част-ности к общему делу, у-част-ии в нем. Но честь (чъстъ) — славянское
слово, а совесть (съвЬстъ) — калька с греческих слов cuv-si5-oc совместное знание
> сознание > совесть1 и cuy-ei5-r|GiG ‘сознавание > сознание >
совесть1 от глагола cuv-si5-svai ‘быть своим собственным соучастником1. В
христианских текстах Нового Завета эти слова уже получили современное значение
‘совесть1, но в языках новообращенных христиан такое значение развивалось
исподволь и долго. У русских это случилось только к началу XVII века.
Долгое
время существовало типичное для народной речи удвоение слов, служившее для
выражения какого-то важного понятия. Так было и здесь. Социальная связь чести и
духовная связь совести складывались постепенно. Им предшествовали формулы честь
и слава, стыд и срам, В обоих случаях имеются в виду личное переживание (стыд,
честь) и оценка его со стороны окружающих (срам, слава).
Субъект-объектные
отношения не разведены, каждый член коллектива может оказаться в таком
положении, и тогда это именую он переживает и одновременно оценивается в своем
поведении.
Еще
и сейчас можно сказать стихами детского поэта: «а нечистым трубочистам
стыд и срам, стыд и срам!» — но это далеко от понимания совести, скорее
это осуждение бесчестности. Так же, как и в формуле ни стыда ни совести — в ней
отрицаются и чувственные и духовные основания принятых в обществе норм
поведения, Но стыд и совесть одинаково личные переживания, здесь и речи нет об
осуждении со стороны. По суждению русских философов, христианское
«голос» совести в русском сознании соединяет чувства стыда,
альтруизма и благоговения, т.е, обязательно некоего возвышенного переживания,
причина которого неведома, но «существование совести в человеке есть факт,
который не подлежит сомнению.
Весьма
редки примеры людей, в которых этот внутренний голос совершенно заглушен…
Действовать по совести может только сам человек, по собственному побуждению.
Совесть есть самое свободное, что существует в мире; она не подчиняется никаким
внешним понуждениям» (Б.Н.Чичерин). В последовательности развития чувств
психологи различают застенчивость > cm ыд > вину > совесть.
Застенчивость
есть состояние, присущее русскому характеру, и о ней говорят часто. Это
нежелание лезть вперед, высовываться, выставляться, но, наоборот, стремление
оставаться в тени (стЬнь и есть тень), до времени, пока не понадобишься в деле.
Стыд -состояние тоже, но уже не пассивное, это ответ на вызов; переживание
чувств, которые совместно формируют со-знание, потому что, по верному слову
Василия Розанова, «стыд есть разграничение», отделение личного
чувства от коллективного переживания. Вина, развиваясь из чувства стыда,
вызывает чувство ответственности, а совесть, как порождение вины, есть
осмысленное в личном о-со-знании проявление чувства в действии. В отличие от
стыда и вины, совесть действует, поскольку она представляет собою сплав чувства
и мысли и воплощается волей к действию. Вот мы и пришли «к уяснению важного
признака совести, это проявление воли, заложенной в переживаниях, не всегда
понятных самому человеку.
Иногда
говорят, что выражение «чистая совесть» есть указание на отсутствие
совести, ведь «совесть потому и совесть, что она нечиста», Но такое
толкование совесть приравнивает к сознанию и возвращает нас во времена
язычества, когда совесть и есть честь. А апостол Павел, введший понятие
совести, говорил именно о чистой совестя. Между прочим, слова чист и часть по
корню родственны, а по значению близки слову честь. Чистая совесть — честная
совесть; еще один плеоназм, удвоение одной и той же мысли,
«совесть
нужна каждому человеку, — утверждает Иван Ильин и подчеркивает все слова своего
определения. — Совесть есть живая и цельная воля к совершенному» -это
качественность, «первый и глубочайший источник чувства ответственности…
основной акт внутреннего самоосвобождения… живой и могущественный источник
справедливости… главная сила, побуждающая человека к предметному
поведению», живой элемент упорядочивающей культурной жизни. Если человек
не может поднять себя до своей совести, то «понимание совести снижается
или извращается«. Вот что такое совесть в русской интуиции: »лучи
качественности, ответственности, свободы, справедливости, предметности, честности
и взаимного доверия».
В
этом представлении совести никакой связи с сознанием как интеллектуальным
действием нет. Совесть — это совестный акт, акт духовный, а не рассудочный.
Если люди ждут от совести суждения (indicium), то есть облеченного в понятия и
слова приговора, то это ошибка: именно мысль и губит совесть: «Мысль,
двигаясь между совестью и приговором, начинает сначала заслонять показание
совести, потом насильственно укладывать его в логические формы, искажать его
своими рассуждениями и даже выдавать себя за необходимую форму совестных
показаний. Ум заслоняет совесть; он умничает по-земному, по-человеческому… От
этого человек теряет доступ к совестному акту и начинает принимать рассудочные
соображения своего земного ума и земного опыта за показания самой совести»
и« совесть перестаёт быть силою», потому что вообще — «совестный
акт не есть акт интеллекта».
Любопытно
диалектическое кружение мысли между идеями чести, и совести. Объективно обе они
воплощают единство личного и общего, но взгляд на единство — разный. Человек
чести связан законами долга, наложенными на него обществом, однако принимает
решение сам, лично — по чувству ответственности. Совестливый человек весь — в
плену личного «демона», подчас иссушающего душу, но именно такой
человек решается на поступок иногда вопреки своему «я» — по зову повести. Там
начинают с долга и кончают ответом на нравственный вызов; здесь начинают с
личной ответственности, завершая исполнением долга. Герои западной литературы
индивидуалисты, персонажи Хемингуэя или Ремарка живут понятием чести; герои
русской литературы погружены в бездны совести. У европейца границы свободы
определены долгом, у русского вопя направлена совестью. Когда Аарон Штейнберг
пишет о диалектике свободы у Достоевского, он ни словом не поминает основной для
писателя идеи совести (проработка концепта «совесть» — заслуга
писателя в развитии мировой философии). Совесть постоянно борется с волею — это
и есть понимание свободы по-русски: ограничение своеволия и самоволия совестью.
Еще в 1742 году русский монах Иннокентий записал слова, которыми Русь и живет
искони: «Кождо свою совесть в себе судию имат, паче же аз окаянный!
Комуждо по своей совести себе зазревшу». Совесть — шестое чувство русского
человека, его «чувство мысли», ибо «он постигает истину особым
чувством мысли, называемой совестью», — говорит Михаил Пришвин.
Но
для русской ментальности честь — это всего лишь часть, и притом часть мирская,
духовной силою не облагороженная. Не дуга, но тело, вещный эквивалент,
однородная масса которого распределяется между достойными: «в своём
сословии член корпорации находит свою честь», писал Гегель, Но этого мало:
часть слишком оземлена и приземлена; являясь участью, она не решает проблемы
судьбы, не возносится в области духа, А потому слабеет в качествах, омертвляется
и потому, как заметил Герцен, в Европе «рыцарская честь заменилась
бухгалтерской честностью», а всякая честность как суррогат чести есть
всего лишь «последний остаток онтологичности» (это слова Владимира
Эрна).
Средневековая
формула честь и слава — языческая формула — предполагала взаимообращенность
сюзерена и вассала, но именно на условиях взаимности. Языческую двухчленную
формулу христианство перестроила в трехчленную (добавило символ хвалы), тем
самым введя в её вещные компоненты член идеальный, духовный: сущность символа
показана на основе явлений. До сих пор мы чувствуем эти грани, претворенные в
различиях стиля, но данные в особых выражениях: окажите честь — она выдается
как вещный знак награды, воспойте славу — она восхваляется в слове, вознесите хвалу
— а это уже идея, воздайте идеей.
В
понятии чести остается невосполненной, ненасытимой присущая русским идея
целостности, не зависящей от земных её ипостасей. Устремленность к высокий
формам — к сущему, а не к явлению — в их внутренней целостности и рождает идею
совести, и чистая совесть важнее чести, поскольку «цельность духа, цельное
ощущение действия« есть »испытание ценности через себя» (Николай
Лосский). Совесть через идею Бога единит всех людей в общей причастности в
духовному.
Опосредованное
единение и порождает то ощущение (не осознание, но чувство) соборности, на
котором крепится и этика (личная мораль) и политика (мораль социальная), по
определению Николая Бердяева, для которого «честность,,,
западноевропейский идеал. Русский идеал — святость». Честность как начало
обмирщенное не может быть идеалом, это всего лишь средство, которое на
становится целью.
Так
идея порождает идеал, и идеалом, образцом человеческим в высшем, духовном
смысле, признается не герой, достойный чести, но святой как учитель совести. В
любом случае, — говорил Владимир Соловьев, — личная совесть человека
предпочтительнее перед «сознательностью», которую навязывает среда.
То, что связано с сознанием, то окутано мыслью об «отрицательном
отношении»: русский человек может сознаваться в своих поступках, но
отказывается сознавать их, потому что сознавание идет извне, со стороны других;
«сознаваться в своих добродетелях и преимуществах так же противно духу
русского языка, как и духу христианского смирения» — добавлял философ.
Другое дело, что со-вестъ и сама является порождением со-борного со-знания,
Со-в-местно со-в-мещенного. Совесть вообще понимается как сила внутреннего
контроля над своими поступками с позиции отстранение извне, я как ты. Такое
раздвоение «я» вместо природной и органически присущей человеку идеи
чести вносит в душу разлад; в сущности, это также плохо. Христианство приносит
раздвоение сил души — вот истинный источник русской рефлексивности и связанных
с нею черт характера. Итак, мы можем представить внешние признаки совести, как
их понимает интуиция русских мыслителей. «Совесть есть знание добра»
(Ильин), «совесть невозможно делить» (Пришвин), это благодать,
противопоставленная закону, которая «диктует безусловно должное»
(Евгений Трубецкой), и, «конечно, совесть есть более чем требование, она
есть факт« (Соловьев). И вообще -»физиологическое очень легко
объяснить, но — по-духовному» (Пришвин). Стыд, сознание и совесть не
сводимы и не заменимы друг другом; их не следует смешивать. Чувство, разум и
воля восполняют действия друг друга, но это разные качества личности. Это и
различные проявления характеров в поступке — но не в преступлении: застенчивая
стыдливость, рассудительная сознательность и одухотворенная совестливость.
Честность не в этом ряду, честность предикат личности, а не характера, и потому
возможна для любого характера. Честный столь же общий признак личности, что и
славный, добрый, счастливый. Особенность современного человека в том, что в их
внутреннем жизнеутверждении место богов (как у греков) или общественного мнения
(как в традиционных обществах) заняла совесть, связанная с само-уважением
достоинства и нравственными постулатами — например, в различении добра и зла.
Совесть стала как бы врожденной склонностью современного человека к
нравственной жизни, а «голос совести» всегда взывает к
справедливости, формируя и обостряя социальные отношения. Само слово совесть
есть «имя вневременного свойства человека», которое в поэтическом
тексте может представать как лицо. Так, русская1 совесть «терзает»
душу, совесть можно «потерять» или «утратить» как ценную
вещь. Если честь всегда представляла собою «внутреннюю тюрьму», то
совесть — это скорее червячок, который «точит сердце» в минуту
душевной ‘слабости. Для Дмитрия Лихачева есть — «достоинство положительно
живущего человека»,
тогда
как совесть, идущая из глубины души, очищает и оправдывает проявления такого
достоинства. До Лихачева о взаимном нравственном отношении чести и совести
говорили многие. Николай Бердяев утверждал, что «работе совести
соответствуют обязанности, работе чести — права», и в этом — русское
понимание как личной совести («должен»), так и корпоративной чести
(«имею право»). Точнее сказать, честь есть внешний регулятор
общественного поведения, а совесть -внутренний, и обе они предстают как
идеально должное в поведении человека. В таком смысле честь — это требование от
других отношения к себе, совесть -требование твоего отношения к другим. Не
случайно в русской истории славянофилы постоянно говорили о совести и
совестливости, а западники — о чести и честности. Это русское представление об
интровертности и экстравертности. Честь связана с правом законом, совесть — с
отсутствием принудительной власти, в конечном счете со свободой. Совесть как
чисто христианская идея личной ответственности, «эта сила есть
добродетель» (Борис Чичерин), а не право закона. Учитывая русскую
предрасположенность к справедливости, а не к закону, можно сказать, что для
русского человека совесть -большая ценность, чем честь. Исполнение нравственных
императивов совести формирует личность, тогда как честь только поддерживает ее
социальное существование. Соотношение справедливости совести и достоинства
чести в таком случае совпадают в общем действии, поскольку достоинство
понимается как та же обязанность, но выраженная не бес-со-зна-тельно, но уже
«проникнутое разумом» (тоже мысль Чичерина). Смысл корня в слове
совесть сохраняет составляющую данной категории: совесть не только чувствуют,
её еще нужно знать (глубинно ведать).
Но
антиномичность русской ментальности всегда предполагает наличие какого-то
оппозита, в сравнении с которым основной концепт являет свою сущность. Таким
противопоставлением совести является сознательность-сознание. Греческие слова,
слепком с которых является славянское совесть; были калькированы и на латинский
язык — conscientia, одновременно и совесть, и сознание, но по исконному смыслу
корня скорее все-таки сознание, В XVIII веке латинское слово калькировали в
русском языке — это и есть сознание. Именно так понимали у нас восходящие к
латинскому западноевропейские эквиваленты. Тем самым от двух линий — духовной
восточной и рациональной западной — в русской ментальности образовалось
типичное удвоение совесть — сознание, и слово совесть стало обозначать только
‘душевное знание1, «Кабы знала я, кабы ведала» -в русской песне два
глагола тех же корней разведены при одновременном выражении
поверхностно-внешнего, вещного знания и глубинно-сущностного, вечного ведения,
Co-знанием воспринимают мир, со-вестью — идеальные его сущности,
И
только в конце XVIII века расхождение между духовной совестью и рассудочным
сознанием обретает законченные черты; еще у поэта и переводчика Тредиаковского
совесть и сознание были синонимами, но после него совесть уже соотносится с
другим рядом ценностей (с честью прежде всего). Лев Толстой говорил, что
«совесть есть память общества (т.е. честь), усвояемая отдельным
лицом« (а это — совесть}». Толстого представляли как «последнего
совестливого интеллигента», а поэт Анненский, противопоставляя совесть и
сознание, писал о Достоевском, что тот «был поэтом нашей совести… в нем
Совесть сделалась пророком и поэтом».
На
протяжении нескольких веков слово совесть прошло свой путь семантических
изменений, направляемых глубоким изучением христианских текстов и
поддерживаемых обстоятельствами личной жизни людей. Последовательность такова:
«сообщение1 > »известие1 > «знание» как указание или повеление
собственного сердца. Этой двойственности нравственных установлений и
объясняется, собственно, идущее до XVIII века убеждение в том, что у человека
«два разума» — разум сердца и рассудок ума, «Чистое сердце»
апостольских посланий стало у нас «чистой совестью». Еще в XVII веке
совестный значило «известный», а уже в XVIII веке он стал «совестливым».
Совесть для русских славянофилов «по существу есть искренность, т.е. свобода
духа». Публицисты XX века продолжали разрабатывать концепт
«совесть». Сопоставляя честь и совесть, они утверждали, что движение
к общечеловеческим ценностям лежит на пути расширения личной совести до
«общечеловеческой чести». Однако честность и совестливость не одно и
то же. Западноевропейскую «бухгалтерскую честность» порицал Герцен, а
Константин Леонтьев называл ее «вексельной честностью». Русский
человек всегда совестлив, но редко честен — это тоже важная тема русской литературы.
Русский не бес-честен, а именно не-честен, а это тоже разница, и большая.
Бесчестный лишен чувства чести, нечестный им пренебрегает в пользу более
высокой ценности, особенно тогда, когда идея корпоративной чести разрушается, и
человек уже не связан достоинством обязательств. Иван Ильин описал четыре этапа
в развитии бесчестия, начиная с простейшего искушения; однако нечестный всего
лишь нечестив, а не бесчестен. Совсем иначе — «больная совесть»
(слова Глеба Успенского) — это «чувство собственной виновности, не
уравновешенное сознанием (!) правоты», т.е. как бы возвращение к моменту
«вины», не обогащенной волевым усилием к действию — и не совесть
вовсе, а только приближение к ней. Впрочем, это — типичное русское душевное
переживание. Честность не соотносится со справедливостью, поскольку честь — это
корпоративная совесть, она распространяется только на «своих».
Совесть направлена на достижение справедливости в совместном воспроизведении
духовных сил общества.
Действительно,
за словом, вроде бы и чужим, дважды заимствованным, скрываются долгие труды
поколений русских людей, в своих нравственных исканиях отработавших важный
концепт национальной ментальное™ — совесть. Во многих афоризмах, половицах,
идиомах это слово сохранило движение человеческого духа в его поисках добра и всеобщей
справедливости, которые всегда зависят от каждого человека отдельно.
Увы!
не всегда сохраняла совесть. «Ну и где же, позвольте вас пораспросить,
-говорила дама, — где же теперича у людей эта совесть?» — словами из
повести Глеба Успенского выразим эту мысль. Или еще из песни, которую редко
исполняют: Возьмите карандаш и напишите: Совесть, И вспомните, когда вы думали
о ней.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.auditorium/ru