Владимир Невярович, Воронеж 
Явление
красной демонической стихии, вспыхнувшей революционным пламенем пожаров в
начале ХХ века на исконно Белой Святой Руси, нашло яркое и хронологически
точное отражение в творчестве русского поэта-патриота правого крыла Сергея
Сергеевича БЕХТЕЕВА
Явление
красной демонической стихии, вспыхнувшей революционным пламенем пожаров в
начале ХХ века на исконно Белой Святой Руси, нашло яркое и хронологически
точное отражение в творчестве русского поэта-патриота правого крыла Сергея
Сергеевича Бехтеева (1879-1954). Этой же темы касались в свое время и другие
русские поэты, к примеру, Марина Цветаева, Максимилиан Волошин, Александр Блок,
в какой-то степени, Сергей Есенин. Однако наиболее вдохновенно и впечатляюще,
как никто иной, битву красного(греховного, демонического начала) с белым
(Святой Русью) сумел передать в своих пламенных стихах, полных боли, скорби и
слез, именно Сергей Сергеевич Бехтеев, выпускник Царкосельского пушкинского
лицея, «царский гусляр», непосредственный участник Первой (Великой) мiровой и
гражданских войн. 
Бехтеева
по праву можно отнести к числу тех немногих, кто остался в крамольное время
страшного кромешного «кровавого тумана» с массовой бесоодержимостью и
умопомрачением, «в дни общей слабости людской», всецело и непоколебимо предан
присяге на верность Царю и Отечеству. Видимо, во многом благодаря этому,
Господь не только не лишил поэта ясности разума во дни затмения, но и даровал
особую ситуационную остроту взгляда на происходящее, порой возносящуюся до
пророческих прозрений и откровений. Как бы там ни было, но отрицать пророческие
мотивы в поэзии Бехтеева, с позиций сегодняшнего дня, просто бессмысленно.
Достаточно хотя бы однажды внимательно прочесть его книги стихов, чтобы
навсегда убедиться в прозорливой мистической точности и дальновидности
бехтеевской поэзии. 
Взгляд
любого художника, мыслителя, поэта на происходящее, а тем более, грядущее,
конечно же, не может претендовать во всей полноте своей на истину в последней
инстанции. С этих позиций, безусловно, могут быть оспорены, подвержены сомнению
и даже в чем–то опровергнуты некоторые взгляды и утверждения поэта. Вместе с
тем, сам дух произведений этого автора настолько искренне и целостно устремлен
к правде Божией, столь лучезарно одухотворен глубокой сердечной любовью ко
Святой Руси, своему народу и святорусским идеалам, что передает читателю
безусловное чувство полного доверия и воспринимается почти всегда как
несомненное откровение, а не только поэтическое свидетельство очевидца. Читая
Бехтеева, словно просматриваешь в цвете неискаженных ярких красок
документальные кадры страшной и трагической кинохроники событий минувших лет,
когда «мятежные, преступные года», «свирепою, кровавою пятой поколебав все
царства и народы безудержной, безумною мечтой» сокрушили до основания Белую
Святую Русь. 
Уже
в марте 1917 года, после февральского государственного переворота и
насильственного отречения Государя Императора Николая II от престола, Бехтеев
откликается на происходящее пронзительно острыми и поистине предвосхищающими
время (что подтвердила сама жизнь) стихами. Так, на третий день «бескровной»
русской революции он создает разящее и клеймящее всеобщую «измену и трусость и
обман» (слова из дневника последнего нашего русского Царя от 2 марта 1917 года)
особо знаковое произведение «Николай II», где есть, в частности, такие
потрясающие строки: 
Свобода
лживая не даст покоя вам. 
Зальете
вы страну кровавыми ручьями, 
И
пламя побежит по вашим городам. 
Не
будет мира вам в блудилище разврата, 
Не
будет клеветам и зависти конца; 
Восстанет
буйный брат на страждущего брата 
И
меч поднимет сын на старого отца… 
Орел,
1917 
И
хотя свершившийся февральский переворот 1917 года современники окрестили
«господским» (а большевики «буржуазным»), Бехтеев прозревает в том уже
проявление совсем иной стихии, видя очертания восходящего «Великого Хама»,
наглого, грубого, многорукого и многоногого, но при том безбожного, а потому
«чуждого нам». Этот мистический Хам приходит в Россию в момент народной
слабости и душевного помрачения, прекрасно осознавая свои исполинские силы,
питаемые всеобщим озлоблением и развязанными врагами страстями, под лживыми
лозунгами всеобщего равенства и свобод. Хам открыто бахвалится пред умаленными
и измученными тяготами войны своими соперниками, всем народом русским: 
В
красной пляске круговой 
Храмы
я, смеясь, разрушу: 
Вырву
сердце, вырву душу 
У
живущих головой 
Орел,
Март 1917 
Примерно
в это же время поэт пишет стихотворение «Конь красный», где красная стихия
предстает пред ним уже в образе дикого выпущенного на волю исполинского коня,
который вихрем несется по просторам страны, в неистовстве топча все светлое: 
Топча
серебряный ковыль, 
Преграды
грудью расшибая, 
Он
скачет, яростно вздымая 
Клубами
вьющуюся пыль 
Напор
красной стихии велик и неудержим: «он рвется в даль, неукротимый», «не удержать
уздой железной его неистовый полет» 
(В
контексте приведенного выше поэтического символа «красного коня» вспоминается
небезызвестная картина Петрова – Водкина «Купание красного коня»,1912, а также
есенинский «красногривый жеребенок» в «Сорокоусте»,1920. Как несхожи они в
своих художественных замыслах и творческом воплощении с центральной бехтеевской
духовной идеей, отражающей извечную битву стихий добра и зла, греха и святости,
света и тьмы!). 
К
декабрю 1917 года, спустя месяц после воцарения власти большевиков, поэт
ощущает шествие красной идеи в России как победное движение смерти, которую он
видит в образе кроваво-красной старухи: «И образ ужасной кровавой старухи
повсюду мерещится мне. Кровавая тень с сатанинской улыбкой … и т.д.» 
Огненно-
кровожадные воплощения красной стихии безжалостно уничтожают Белую Русь: 
Пылает
кровавое зарево неба, 
Пылают
усадьбы подряд, 
Пылают
адоньи свезенного хлеба- 
И
красные галки летят. 
«Набат
погромов» слышит чуткое ухо поэта всюду вокруг и 
«в
пьяном неистовстве режутся братья 
и
льется крестьянская кровь!» 
(«Земля
и воля», декабрь 1917) 
Между
тем, погромы происходят не стихийно, к ним призывает «страшный звонарь»,
скликающий «чернь на кровавое вече». И под этот опустошающий все погромный
набат 
«Рушатся
кровли церквей и палат, 
падают
в парке березы; 
Эхом
звериным далеко звучат 
Вопли
хулы и угрозы». 
(«Звонарь»,
ноябрь 1917) 
Погромы
завершаются шабашем, «пиром победителей». Осатаневшие люди празднуют «праздники
свободы», с песнями пляшут у ярких костров «диких людей хороводы». 
Так,
«пьяный народ под зловещий набат, совесть навеки хоронит»,- заключает поэт
стихотворение. 
Теперь
Россия видится Бехтееву уже не тяжко больной, как ранее, но умирающей, когда
«нет спасенья, смертелен недуг», «изможденное тело» отчизны «в крови», «от
страданий угасла краса», и «скоро, скоро умолкнет она» 
(«Умирающая»,
Елец, декабрь 1917) 
Огонь
же красных костров захватывает все новые пространства, и вот перед взором поэта
уже и вся Русь предстает объятой ярким багровым пламенем. 
Русь
горит! Пылают зданья, 
Гибнут
храмы и дворцы, 
Книги,
мебель, изваяния, 
Утварь,
живопись, ларцы. 
Но
пожар этот зажегся не самостийно, у него есть свой вдохновитель и режиссер, он
же отец зла и мести, «злобный гений» мира сего. 
Злобный
гений торжествует 
Праздник
крови и огня, 
Он
смеясь, на пламя дует, 
Волны
красные гоня. 
А
волны все идут и идут, одна сменяя другую и, кажется, нет им конца и края. И
горит уже вся Святая Русь, «безвозвратно гибнут перлы красоты», былого
могущества и славы. 
А
в огне тех жутких погромов и разрушений являет себя в новом красном одеянии уже
иная Россия, «безбожная и хульная». 
Но
жив еще «пресветлый Государь» — символ Святой Руси. С царем поэт связывает свои
сокровенные надежды на спасение России. В стихотворении «Боже, Царя сохрани!»
Бехтеев символически обращается к традиционной «молитве русского народа»,
причем, молится словами поэтической молитвы не только Богу за Царя, но и Царю
за весь русский народ, как бы предвидя его (народа русского) грядущее
невосполнимое сиротство: 
Белый,
великий наш Царь, 
Сирый
народ не оставь; 
Снова
Россией, как встарь, 
С
славою правь! 
(Кисловодск,1917)
Символика
белого цвета как цвета сияния, святости и чистоты наиболее ярко отражается у
Бехтеева в этот период в удивительно проникновенном и музыкальном стихотворении
«Святая Ночь», написанном 24 декабря 1917 года в орловской гостинице «Белград».
Ныне
достоверно известно, что за это и предыдущее стихотворение («Боже, Царя
сохрани!») автор получил личную благодарность от плененного Царя-страстотерпца
Николая II . Причем, по свидетельству графини А.В.Гендриковой, при чтении этих
стихотворений Государь невольно прослезился… 
Стихотворение
«Святая Ночь» предстает резким контрастом со многими другими творениями поэта
данного периода, ибо вместо кроваво–красных цветов и мотивов оно несет нам иные
тона и оттенки, отражает и утверждает сияние истинной святости и красоты. Поэт
рисует иной праздник — не кровавой свободы и воли, а праздник Христова смирения
и любви. Пред нами как бы воочию предстает святая рождественская ночь, далекий
заснеженный Тобольск, где «в зимнем седом серебре молча деревья стоят, дивен их
снежный убор: искр переливчатый рой, радует трепетный взор…», «искрятся
звезды, горя, к окнам изгнанников льнут…» Тихая волшебная песня рождественской
ночи словно зажигает яркий венец над ложем святых страдальцев и сам «Кроткий
Младенец Христос» охраняет царский покой. Так явственно ощущает поэт близость
Царя Небесного и земного — помазанника Божия. «Блещут в Тобольске огни», но это
уже огни не смерти и пожарищ, а немеркнущей славы и торжества Христовой веры! 
Итак,
красная стихия празднует в России свою победу. Сам сатана возглавляет праздник
и награждает своих слуг, предавших и распявших Святую Русь: 
Гремит
сатана батогами 
И
в пляске над грудой гробов, 
Кровавой
звездой и рогами 
Своих
награждает рабов. 
И
воинство с «красной звездою» 
Приняв
роковую печать, 
К
кресту пригвождает хулою 
Несчастную
Родину-мать! 
(«Русская
Голгофа», Белый Крым, 6 сентября 1920) 
Однако
окончательно и безоговорочно враги Христовы все же не могут чувствовать себя
спокойно, пока жив еще символ России, оплот ее могущества и веры — Белый
Православный Государь. И вот в ночь на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге
свершается страшное преступление, которое справедливо нарекут позже
преступлением ХХ века – ритуальное злодейское цареубийство. Почти два года
после того голос поэта словно бы не в силах выговорить эту страшную правду о
случившемся. И только в апреле 1921 года, после прочтения книги Пьера Жильяра,
чудом спасшегося и поведавшего всему миру печальнейшую весть о гибели
Царственных мучеников и их верных слуг, Бехтеев напишет свое пронзительное
стихотворение «Цареубийцы», где багровое пламя костра, озаряющего во мраке
палачей, предваряет само повествование жутчайшей трагедии. 
Был
темен, мрачен бор сосновый, 
Трещал
костер, огонь пылал, 
И
в мраке свет его багровый 
Злодеев
лица озарял. 
Так,
огонь, зажженный безумцами на Руси, сжигает последние надежды на спасение
русских людей от красного всепоглощающего плена, и над несчастной страной
сгущается мрачная непроглядная мгла. Однако даже в этом безысходно-трагическом
повествовании Бехтеев находит в себе силы, чтобы сказать с непоколебимой верой
такие вещие слова: 
Пройдут
века, ночные тени 
Разгонит
светлая заря, 
И
мы склонимся на колени 
К
ногам Державного Царя. 
Уже
в 1920 году, осознавая необратимость случившегося со страной и обреченность на
неуспех сопротивления красной сатанинской стихии, Бехтеев пытается выявить
причины трагедии, произошедшей с Россией, которая, сменив свои белые святые
ризы на красные одежды, становится совсем иной: жалкой, «обнищавшей и
бесславной». Он словно бы никак еще не может понять, куда подевалась та
православная Белая Русь, что испокон веков пленяла его любящее сыновье сердце и
из его души вырывается вопрос: 
Где
ты, кроткая, православная, 
Наша
матушка Русь широкая, 
Меж
сестер славян сестра главная, 
Светлокудрая,
синеокая? 
(«Святая
Русь») 
И
вот поэту слышится живой ответ на свой вопрос матери-Родины, которая ведает
ему, что свершила страшный грех, изменила Царю-Батюшке, продалась врагу России,
который «истерзал … тело белое, опоганил… родной очаг, загубил …войско смелое…
в дни кровавые, непогожие». В стихотворении «Моей Родине» (1941г) Бехтеев уже
от своего лица делает предельно точные и конкретно-резкие выводы о причинах
трагедии России, которая « в своем безумии и яростной гордыне, отдавшись «вихрю
губительных страстей» совлекла с себя священный белый покров Святой Руси, что
привело к тому, что «обесчестила духовные святыни», «перебила лучших сыновей» и
стала обагренно-красной, «без божества, без веры, без любви», создав себе
«рабство худшее», чем когда-либо прежде… Страшные слова обличения звучат, между
тем, не осуждением, но точным диагнозом болезни. В конце стихотворения поэт
признается матери-Родине в своей неизменной любви, ибо страны, «такой как ты,
другой на свете нет!» 
Кроваво-красным
краскам в поэзии Бехтеева часто сопутствуют черные тона, характеризующие мглу,
мрак, сгущение зла, темной стихии. К примеру: 
В
кровавом зареве закат, 
Клубится
черный дым столбом 
(«Набат»,1920);
***
Сбылось
предсказанье Мессии, 
И
«тьма» пересилила «свет»! 
Явился
антихрист в России, 
Кровавый
тиран Бафомет. 
(«Русская
Голгофа») 
Всеобщий
красный угар в России поэт оценивает как массовое беснование, своего рода
всеобщее сумасшествие, умопомешательство. Оставаясь до конца своих дней верным
святым заветам предков, он обращается в одном из своих стихотворений к тем
немногим, кто остался верен Царю и России: 
Блажен,
кто в дни борьбы мятежной, 
В
дни общей мерзости людской 
Остался
с чистой, белоснежной, 
Неопороченной
душой 
(«Немногим»,
Ст. Футог, май 1921 ) 
Русскую
действительность он видит как «кровавую даль», где «гибнут святыни родных
очагов в яростном стане кровавых врагов» («К рыцарям без страха и упрека»,
август 1922). 
Красная
тема предельно ярко отражена и в правдивом высокохудожественном стихотворении
Бехтеева «Венец Богоматери» (30 апреля 1922), где поэт с горечью повествует об
актах вандализма и святотатства, совершенных большевиками, дерзнувшими снять
старинную ризу с драгоценными камнями с чудотворной иконы Иверской Божией
Матери: 
Но
врагу, казалось, было мало 
Униженье
Белого Царя. 
Красный
змий, вздымая дерзко жало, 
Двинул
чернь к святыням алтаря. 
Кровавым
пиром свободы называет поэт торжество победителей, заливших Русь «кровавыми
ручьями». Да и сам ХХ век Бехтеев справедливо именует «кровавым»: 
А
в глуши, далекой и мятежной, 
Где
скорбит распятый человек, 
Богоматерь
с благостью безбрежной 
Смотрит
скорбно на кровавый век. 
Однако
поэт-патриот твердо верит в победу света над тьмой, белого над красным (кстати,
красный цвет в Библии еще с ветхозаветных времен обычно символизировал… грех. В
силу целого ряда причин, я сознательно не включил в настоящую работу анализ
двух наиболее резких произведений поэта, направленных против красной экспансии
в России: «Красное знамя» и «Жидовин» -В.Н.): 
«Пройдет
пора кровавых смут…И вновь воскреснет жизнь былая в лучах блистательного дня»
(«Я твердо верю». Новый Футог,1922). 
Сам
Бехтеев остался верен белой Святой идее и так же, как и его поэтический
герой-русский офицер, ведомый красными на расстрел, «не сменил честного лица на
красную разбойничью личину». 
И
все же будущую Россию поэт-пророк видит не в разделении цветов, а в едином
слиянии красного и белого. Понимая искусственность деления русского народа на
белых и красных, придуманного врагами России, в стихотворении «Две Армии»,
написанном еще в 1920 году, Бехтеев убежденно возглашает о грядущем торжестве
на Православной Руси Царской объединительной идеи: 
Скроется
в вечность година злосчастная, 
Снова
в единую рать- 
Армия
белая, армия красная 
Дружно
сольются опять. 
Снова
воскреснут заветы старинные 
Славных,
великих времен, 
Грозно
расправятся крылья орлиные, 
Вздыбятся
древки знамен. 
И
возвратив свою честь и достоинство, 
Будет
в России, как встарь – 
Христолюбивое
славное воинство 
И
его Вождь – Государь. 
Эта
непоколебимая вера в грядущее возрождение Святой Православной Руси в Державном
Царском одеянии передается читателю и наполняет его сердце надеждой на светлое,
святое будущее страны.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.pravaya.ru/