«» 
Вадим Руднев
«Бесконечный
тупик» — роман современного русского прозаика, публициста и философа
Дмитрия Галковского (1985). Текст произведения настолько велик (по объему он
примерно равен «Анне Карениной»), что целиком он до сих пор не
опубликован; и настолько разнопланов и противоречив по своей
художественно-философской идеологии, что, когда в Москве в 1993 — 1994 гг. был
«бум на Галковского», спровоцированный его резкими публицистическими
статьями в «Независимой газете», фрагменты из «Б. т.»
публиковались в таких идеологически противоположных журналах, как, с одной
стороны, «Новый мир», а с другой — «Наш современник».
«Бесконечный
тупик»чрезвычайно сложен по жанру — это и не автобиография, и не заметки на
полях других произведений, и не классический постмодернистский пастиш (см.
постмодернизм) — и в то же время и то, и другое, и третье.
За
основу композиции «Бесконечный тупик»взят, по-видимому, «Бледный
огонь» В. Набокова (см.) — одного из двух авторов на всей планете,
которого Галковский признает и к которому относится всерьез (второй, вернее,
первый и по хронологии и по значимости — В.В. Розанов, отсюда и чудовищный
идеологический плюрализм Б. т.).
«Бесконечный
тупик»строится как система примечаний нескольких порядков к непонятно
написанному или не основному тексту. Выглядит это в виде фрагментов объемом,
как правило, не более страницы: фрагменты текста автора (рассказчика) или
цитаты из какого-либо русского писателя или философа; далее может идти
комментарий к этому фрагменту; далее комментарий к комментарию; потом
полифонически (см. полифонический роман) контрастный фрагмент собственного
текста или другая цитата. И так далее до бесконечности — отсюда и название
текста.
Таким
образом, в «Бесконечный тупик»последовательно применены три основные
риторические фигуры поэтики ХХ в. (см. принципы прозы ХХ в.): текст в тексте
(комментарии к собственным размышлениям); интертекст (коллаж цитат — скрытых и
явных) и гипертекст (читать «Бесконечный тупик»можно по-разному — сплошняком,
как он написан; ориентируясь по номерам и стравицам гипертекстовых отсылок; или
«тематически», как это делалось при фрагментарных журнальных
публикациях романа. Так, первый выпуск журнала «Логос» опубликовал в
1991 г. фрагменты, посвященные обрисовке личности и философии Владимира
Соловьева; «Новый мир» печатал биографические фрагменты, связанные с
детством автора-героя и его взаимоотношениями с отцом; «Наш
современник« — »юдофобские« и иные »великодержавные»
размышления героя-автора. В целом корпусе Б. т., который автор словаря читал в
машинописи, все эти фрагменты идут вперемешку, подчиняясь законам авторских
ассоциаций.
По
жанру «Бесконечный тупик»все-таки наиболее близок к классической исповеди (Св.
Августин, Жан-Жак Руссо, Л. Н. Толстой), но это исповедь особенная —
постмодернистская, потому что исповедуется не автор, а его alter ego Одиноков.
Обычно исповеди бывают не всегда правдивыми, поскольку за них ручается сам
автор своим именем; исповедь Одинокова безусловно правдива и искренна, потому
что это исповедь вымышленного персонажа, хотя ясно и то, что реальный Дмитрий
Евгеньевич Галковский целиком разделяет все высказывания своего героя.
Поэтому
«Бесконечный тупик»можно рассматривать как чрезвычайно своеобразный, но все же
роман и, может быть, даже последний великий русский роман, а Галковского можно
считать последним великим русским писателем (Владимир Сорокин — см.
«Норма»/«Роман» — находится уже по ту сторону традиций
русской прозы — это писатель эры «постхьюман», то есть
постгуманистической эры, во многом писатель будущего, по крайней мере,
«future in the past» («будущего прошедшего» —
грамматическая категория в английском языке).
В
двух словах идеологическая и одновременно художественная канва «Бесконечный
тупик»- в бесконечных размышлениях Галковского-Одинокова о себе, о своем отце,
о русской философии и русском языке, русской литературе. Этих рассуждений
настолько много, и все они настолько интересны, умны и провокативны (см. ниже),
что читатель просто утопает в них.
В
числе основного корпуса идей «Бесконечный тупик»мысли, связанные с
особенностями русского языка, как его понимает автор-герой. Русский язык, по
мнению автора Б. т., обладает тремя фундаментальными признаками: креативностью
(все сказанное превращается в действительность — ср. теория речевых актов);
револютативностью то есть оборотничеством (все сказанное превращается в
действительность, но в наиболее искаженном, нелепом и неузнаваемом виде);
провокативностью (склонностью к издевательству, глумлению, юродству).
Все
эти свойства русского литературного языка естественным образом объединяются в
феномене русской литературы, которая в период своей зрелости, то есть в ХIХ
веке, становится мощным орудием воздействия на реальность (идея в целом для ХХ
в. вполне характерная — см. реальность, текст, абсолютный идеализм,
«Бледный огонь», «Хазарский словарь»), но самое интересное,
что, высказывая все эти идеи, Галковский, так сказать, вовсе не шутит — это
своеобразная, пусть и изложенная на страницах философского романа, чудовищная
«философия истории литературы».
Самая
главная мысль — что литература, обладающая такой мощной креативностью (а то,
что литература в России ХIХ в. заменила философию и чрезвычайно сильно
воздействовала на реальность, не вызывает сомнений; достаточно вспомнить,
например, «учебник жизни» — «Что делать?» Н.Г.
Чернышевского), должна отвечать за то, какую действительность она построила
(ср. гипотеза лингвистической относительности).
По
Галковскому, так называемое революционное движение в России было цепью взаимных
провокаций, предательств и карнавалов (см. карнавализация): вначале
революционеров «придумало» царское правительство, чтобы отвлечь
общество от реально казавшихся ему (правительству) вредными идей славянофилов;
потом эти «выдуманные революционеры», по законам русского языка,
превратились в настоящих, но извращенных «бесов» и проникли в
правительство, а оттуда сами создавали «реакционеров», чтобы было над
кем устраивать террористические побоища. Интересна фраза Галковского о
Достоевском, которого он — одного из немногих русских писателей — принимает
всерьез:
«Если
бы Достоевского, — пишет Галковский, — расстреляли в 1849 году, то он бы не
написал «Бесов». Но тогда, может быть, не было бы в русской
действительности и самих бесов».
Итак,
революционное движение «написали», но написали неумело, по-русски,
«топором и долотом», то есть не только креативно, но револютативно и
провокативно. В результате получилась не история, а бесовское подобие истории с
издевательством, юродством и глумлением над основами русской жизни.
Приведу
большую цитату, в которой характеризуется старец Серафим Саровский, один из
самых почитаемых русских религиозных деятелей (к которому и Галковский
относится вполне всерьез). И тем не менее:
«К
Серафиму в Саров приехала будущая Дивеевская старица Елена Васильевна Мантурова
и попросила постричь ее в монахини. Серафим стал уговаривать молодую девушку
выйти замуж (три года уговаривал). При этом он так, например, расписывал
«прелести» семейной жизни:
«-
И даже вот что еще скажу тебе, радость моя. Когда ты будешь на сносях, так не
будь слишком на все скора. Ты слишком скора, радость моя, а это не годится.
Будь тогда ты потише. Вот, как ходитьто будешь, не шагай так-то, большими
шагами, а все потихоньку да потихоньку. Если так-то пойдешь, благополучно и
снесешь.
И
пошел перед нею, показывая, как надо ходить беременной.
—
Во, радость моя! .. также и поднимать, если что тебе случится, не надо так
вдруг скоро и сразу, а вот так, сперва понемногу нагибаться, а потом точно так
же понемногу и разгибаться.
И
опять показал на примере.
Вот
таким образом кривлялся, глумился над женским естеством.
Да
даже если бы он сказал пьянице какому-нибудь:
—
А ты иди водочки-то выпей. Она скусная. Выпей ее, родимую, и лапушки оближи:
«Ай-ай, сладко». Ноженьки-то твои тогда вот так, смотри, подогнутся,
и рученьки милые трястись будут. И головушка набок завалится, закружится. То-то
славно. Пей больше, ласковый, и всегда такой будешь. И ходи, смотри, осторожно
тогда. Вот так, по стеночке, опираясь. Тело у тебя легкое, слабое станет, в
канаву грязную и ребеночек маленький спихнуть сможет. Так что ходи, милый,
тихо, ходи, милый, скромно.
Все
равно страшно слушать. А тут над беременностью так насмехаться.
Но
Серафим Саровский действительно русский святой. Эта святая русская ненависть к
миру, издевательство над миром, обречение себя Богу.
Более
того, Серафим любил мир. И так как его ненависть к нему была абсолютна, она и
превращалась в абсолютную доброту, любование».
«Бесконечный
тупик»написан на художественном языке ХХ в. — все эти предательства,
оборотничества, речевой садизм, превращение текста в реальность и наоборот —
все это было в ХХ в. Но все эти «признаки» и «приемы»
изящной словесности оборачиваются, по логике же Б. т., в такую «посконную»
глобальную русскую правду, что в этом и открывается чисто русское величие этого
«безраздельного» произведения. 
Список литературы
Руднев В. Философия русского
литературного языка в «Бесконечном тупике» Д. Е. Галковского //
Логос. — М., 1993. — No 4.
Для подготовки данной работы были
использованы материалы с сайта http://lib.ru/