На протяжении многих веков миф являлся объектом, привлекающим
внимание художников. Мифы и литература постоянно взаимодействуют. Это
Постоянное взаимодействие литературы и мифов протекает в двух формах:
непосредственно, непосредственно, в виде в форме «переливания» мифа в
литературу, и опосредованно: через изобразительное искусство, ритуалы,
народные празднества, религиозные мистерии, а в последние века — через
научные мифологические концепции мифологии, эстетические и философские
учения. и фольклористику.
Реалистическое искусство XIX в. ориентировалось на
демифологизацию культуры и видела свою задачу в освобождении от
иррационального наследия истории ради естественных наук и рационального
преобразования человеческого общества. Возрождение общекультурного интереса
к мифу приходится на конец XIX — начало ХХ веков, но оживление
романтической традиции, сопровождавшееся новой волной мифологизирования
наметилось уже во второй половине XIX века.
Обращение к мифологии в конце XIX — начале ХХ веков существенно
отличается от романтического (хотя первоначально могло истолковываться как
«неоромантизм»). вВозниклоая на фоне реалистической традиции. и
позитивистского миросозерцания, оно всегда так или иначе (часто
полемически) соотносится с этой традицией.
Стремление выйти за социально-исторические и пространственно-
временные рамки ради выявления «общечеловеческого» содержания («вечные»
разрушительные или созидательные силы, вытекающие из природы человека, из
общечеловеческих, психологических и метафизических начал) было одним из
моментов перехода от реализма XIX века к искусству ХХ века, а мифология в
силу своей исконной символичности оказалась удобным языком для описания
вечных моделей личного и общественного поведения, неких сущностных законов
социального и природного космоса.
Вячеслав Иванов, поэт серебряного века, по словам Н.А. Бердяева,
«центральная фигура» русского культурного ренессанса начала ХХ века, часто
обращался к мифологическим мотивам в своем творчестве. Миф для Вяч.
Иванова, Ф. Сологуба и многих других русских символистов — это красота,
которая способна спасти мир. Вячеслав Иванов считал память «верховной
владычицей» культуры. Он писал: «Память — начало динамическое, забвение —
усталость и перерыв движения, упадок и возврат в состояние относительной
косности» /1/. Именно поэтому образы античности и Возрождения столь важны
для него и всегда присутствуют в его жизни.
Трагедия «Прометей» (1915), издание которой было запрещено
и состоялось благодаря вмешательству М. Горького, является одним из
ярчейших творений Вяч. Иванова. Он не был первым обратившимся к сюжету мифа
о Прометее (к образу Прометея в европейской литературе обращались Бокаччо,
П. Кальдерон, Вольтер, И. В. Гете, И.Г. Гердер, А. Шлегель, Дж. Байрон, П.
Шелли, А. Жид, Ф. Кафка и др.), но трагедия Иванова «является замечательным
произведением в контексте всех новоевропейских Прометеев» (А.Ф. Лосев).
Мысль, лежащая в основе каждого из стихотворений Вяч. Иванова,
часто выражена витиевато, окружена сложной символикой. Его поэзия, по
мнению БлокаГлавный герой трагедии, Прометей,, «предназначена для тех, кто
не только много пережил, но и много передумал» /7/. Она требует неустанной
умственной работы и довольно трудна для восприятия. Эти слова подходят и к
характеристике трагедии. «Прометей» Вяч. Иванова — сложное неоднозначное
произведение. В его сюжете внимательный читатель может уловить явные и
скрытые социальные параллели. Отношение критиков к трагедии различно, но
все они сходятся во мнении, что она социально направлена, ярка. Сам автор
в предисловии к трагедии писал: «Предлежащее лиро-драматическое
произведение есть трагедия, — во-первых, действия как такового; во-вторых,
самоистощения действенной личности в действии; в-третьих, преемственности
действия. В общем — трагедия титанического начала, как первородного греха
человеческой свободы» /2/. Самоистощение, о котором говорил автор,
является необходимым и, надо думать, заслуженным уделом Прометея. Вяч.
Иванов признает, «что если действия Прометея по необходимости ограничены,
зато целостна его жертва и безусловно его саморасточение, самоопустошение,
самоисчерпание» /6/, он оправдывает гибель главного героя, так как Прометей
«совершил этот подвиг не как агнец божий, а как мятежный титан, в грехе и
дерзновенной надежде» /6/. В соответствии с этой философией Вяч. Иванов
строит свою трагедию.
О том, как Прометей пришел к своему «изначальному нарушению
предустановленного согласия живых сил», рассказывает в третьем акте
трагедии Пандора, изобличающая Прометея пред народом:
Промыслил человеком Прометей
Вселенную украсить, взвеять к небу
Из искры Дионисовой пожар…
…………………………………………
…Мнил титанов
Исправить дело, матерь искупить
И бытие свободное восстановить. /2/
Далее Пандора говорит, что для этого Прометей
Фемиду молит: «Матерь, изведи
Жену на свет из самого меня.
…………………………………………
Все женское душевного состава,
Что есть во мне, — даю; ты тело дай…» /2/
Интересно переосмысление автором мифа о сотворении Пандоры. Если в
мифе Пандора была создана богами по приказу Зевса в наказание Прометею, то
здесь сам Прометей просит о ее сотворении.
Для чего в трагедии Иванова Прометею понадобилось изгнать из себя
все женское? Может быть, для того, чтобы женское мягкосердечие, материнское
сострадание не мешало ему в те грозные минуты борьбы, когда требуются
решительность и неумолимость.
Трудно найти четкий ответ в самой трагедии Иванова. Но автор
разъясняет этот поступок в предисловии к трагедии. Он пишет о том, что
стремление изменить мир всегда заключает в себе ограниченность и
односторонность. «Препоясываясь к действию, Прометей заранее признает,
принимает и волит его односторонним, насильственным, содержащим в себе
отпадение от божественного всеединства» /6/.
Вероятно, предпосылкой мятежа Прометея является отторжение от
«божественного всеединства».
В конце трагедии победа Пандоры над Прометеем происходит не в
результате клеветы Пандоры, а потому, что она изобличает его перед людьми
как исказителя духовной истины.
Вяч. Иванов оговаривает вольность, с «какой древний миф разработан
в предлежащей трагедии». Он говорит, что для греков миф был «символом
духовных истин», вольность в истолковании мифов им «не казалась
предосудительной — был бы верно сохранен дух, оживляющий мифологена» /6/.
У Вяч. Иванова Прометей действует не во имя торжества мира и
свободы, а во имя распри: «Не мир мне надобен, но семя распри», — заявляет
он. Он не стремится к победе свободы, уничтожению рабства. Он говорит, что
хотя «раба не будет», «но будет рабство… своим страстям и вожделениям
низким нам рабствовать дано» /2/.
Трагедия «Прометей» (1915), издание которой было запрещено и
состоялось благодаря вмешательству М. Горького, является одним из ярчайших
творений Вяч. Иванова. Он не был первым обратившимся к сюжету мифа о
Прометее (к образу Прометея в европейской литературе обращались Боккаччо,
П. Кальдерон, Вольтер, И. В. Гете, И.Г. Гердер, А. Шлегель, Дж. Байрон, П.
Шелли, А. Жид, Ф. Кафка и др.), но трагедия Иванова «является замечательным
произведением в контексте всех новоевропейских Прометеев» /4/.Используемая литература:
Бавин С.П., Семибратова И.В. Судьбы поэтов серебряного века:
Библиографические очерки. — М.: Книжная палата, 1993.
Иванов В.И. Стихотворения. Поэмы. Трагедия. — СПб.: Академический проект,
1995. С. 31- 86.
Легенды и сказания Древней Греции и Древнего Рима/ Сост. Нейхардт А.А. —
М.: Правда, 1987. С. 92 — 104.
Лосев А.Ф. Проблема символизма и реалистического искусства. — М.: 1976. С.
282 — 287.
Мифы народов мира. — М.: Большая Российская Энциклопедия, 1993.
Нусинов И.М. История литературного героя. — М., 1958.
Серебряный век. Поэзия. (Школа классики) — М.: АСТ, Олимп, 1996,С.549
