Усачева А.С. 

В
психической деятельности человека всегда, хотя и в разной степени,
прослеживается тесная связь, взаимовлияние и в то же время автономность сфер
ratio и emotio. Естественно, что особый характер их соотношения фиксируется также
и в языке, который, впрочем, по преимуществу противопоставляет рациональное и
эмоциональное. В этом смысле изучение индивидуального словоупотребления (и,
прежде всего, – языка художников слова) способствует более глубокому осмыслению
способов сопряжённости данных областей. 

При
обращении к указанной проблеме нельзя не учитывать роль пунктуационных знаков.
Как известно, они выступают показателями усиления эмоционального начала и
являются формальными манифестаторами авторского отношения, причём второе касается
в основном поэтических текстов. С другой стороны, их появление может быть
продиктовано причинами иного порядка: например, жанром (когда с известной долей
уверенности можно говорить о подчинении авторских коммуникативных установок
жанровым) или общими «синтаксическими предпочтениями». Вероятно, в системе
средств пунктуации со сферой emotio наиболее тесно связан восклицательный знак
(и, конечно, не только в художественном тексте). В связи с этим его
«рациональный» потенциал вызывает закономерный интерес, а выявление этого
потенциала является непротиворечивой исследовательской задачей. 

Чрезвычайно
многочисленны (более 230 контекстов) и разнообразны ситуации употребления
восклицательного знака в произведениях И. Бродского, где объективированные
развёрнутые философские рассуждения о творчестве, смысле жизни, о природе
времени и вечности не исключают эмоциональной составляющей и подчас даже
основываются на ней как на источнике движения мысли, то есть ratio. 

Пунктуационное
оформление текстов И. Бродского позволило последовательно распределить
релевантные примеры по семи неравноценным в количественном отношении
семантическим группам (при этом, когда в поэтической фразе друг за другом шли
несколько восклицательных знаков, контексты не разрывались). Приведение точных
статистических параметров не входило в первоочередные цели настоящей работы.
Тем не менее, наблюдаемая разница не является случайной. Так, самой масштабной
оказалась группа обращения-долженствования (группа I). Примечательно, что
большинство лексических единиц, соседствующих с глаголами повелительного
наклонения, носят или возвышенно-поэтический характер, или, по крайней мере,
участвуют в создании сложных образов, однако не вполне отчётливо соответствует
даже ситуации просьбы: Вбирай же красной / губкою лёгких плотный молочный пар,
/ выдыхаемый всплывшею Амфитритой / и её нереидами!; Вернись, душа, и пёрышко
мне вынь!; Тем заметнее безапелляционное краткое «приказание», отдаваемое
умершему маршалу: Спи! У истории русской страницы / хватит для тех, кто в
пехотном строю / смело входили в чужие столицы, / но возвращались в страхе в
свою. Собственно обращение представлено подавляющим большинством однотипных
(что вполне закономерно) примеров. 

Группу
II формируют риторические восклицания (при этом их эмоциональность чаще всего
оказывается «окрашена» негативно: за ними стоят безысходность и безнадежность).
Эти восклицания могут входить в состав предложения с осложнённой целью
высказывания: О куда ты спешишь, по бескрайней земле пробегая, / как здесь нету
тебя! Ты как будто мертва, дорогая.; также отдельные контексты характеризует
близость «!» в пространстве текста к словам ментального поля (впрочем, тоже
вовлечённых в «эмоциональное сочетание»): Да что там жизнь! Под перестук колёс
/ взбредёт на ум печальная догадка <…> В данной группе присутствует и
одно напутствие (самому себе), вынесенное в отдельную строку: Вполголоса –
конечно, не во весь – / прощаюсь навсегда с твоим порогом. / Не шелохнётся
град, не встрепенётся весь / от голоса приглушенного. / С Богом!

В
группе III восклицательный знак употребляется в предложениях с отчётливым
рациональным компонентом. К таким предложениям относятся умозаключения на
основе логических сопоставлений: И мёртвым я буду существенней для / тебя, чем
холмы и озёра: / не большую правду скрывает земля, / чем та, что сокрыта от
взора!; выводы, сделанные на основе предшествующего опыта (при этом опыт
авторского «я» может транслироваться как волевой акт обособленного,
независимого тела): Старение! Здравствуй, моё старение! / Крови медленное
струение. / Некогда стройное ног строение / мучает зрение <…>Правильно!
Тело в страстях раскаялось.; афористичные утверждения: Основа притяженья –
торможенье!; В прошлом те, кого любишь, не умирают!; «программные» высказывания
о назначении и судьбе поэта: Я памятник воздвиг себе иной!; Я / знаю, что
говорю, сбивая из букв когорту, / чтобы в каре веков вклинилась их свинья! 

Группа
IV – это группа, где разворачивается перспектива многосубъектности поэтических
текстов И. Бродского. Как правило, примеры из данной группы представляют собой
или формы повелительного наклонения: <…> где сфинксов северных южный
брат, / знающий грамоте лев крылатый, / книгу захлопнув, не крикнет «ратуй!», /
в плеске зеркал захлебнуться рад; или прецедентные восклицания (в том числе –
на иностранном языке): И ты простишь нескладность слов моих. Сейчас от них один
скворец в ущербе. / Но он нагонит: чик, Ich liebe dich! / И, может быть,
опередит: Ich sterbe! Птичий язык вообще является «концептуальным» кодом в
поэтическом мире Бродского: Карр! Чивичи-ли, карр! – словно напев посмертный.
Восклицательный знак в одном из примеров служит также дополнительным средством
вербализации отношения ролевых персонажей к конкретной ситуации: Когда корабль
не приходит в определённый порт / ни в назначенный срок, ни позже, / Директор
Компании произносит: «Чёрт!», / Адмиралтейство: «Боже». Восклицательный знак
завершает прямую или несобственно-прямую речь и когда люди и вещи у Бродского
кричат, выкрикивают, кличут, восклицают на латыни, издают вопль, и даже когда
нейтрально отвечают или произносят. Однажды в трубке воет безличное «Аделаида!
Аделаида!». 

Довольно
близка к группе II группа V, контексты из которой в целом отражают ситуацию
совета. По-разговорному эмоциональным является совет ролевого персонажа другому
персонажу (стихотворение написано в форме диалога двух женщин): – Ты лучше бы
смотрела за своим! В чём ходит! Отощал! – Поедет в отпуск, / там нагуляет. Один
из контекстов строится в соответствии с нарастанием эмоционального накала, и
совет под воздействием собственного пунктуационного фона перерастает в весьма
экзальтированный род призыва: Да, слушайте совета Скрипача, / как следует
стреляться сгоряча: / не в голову, а около плеча! Живите только плача и крича!
Принцип эмоционального нагнетания (за счёт особого синтеза лексических,
ритмических и графических средств) использован и в группе VI, состоящей из
одного перформативного контекста: Поздравляю себя / с этой ранней находкой, с
тобою, / поздравляю себя / с удивительно горькой судьбою, / с этой вечной
рекой, / с этим небом в прекрасных осинах, / с описаньем утрат за безмолвной
толпой магазинов. / Поздравляю себя! Также не имеет аналогов единственный
пример группы VII. Главка-стихотворение из поэмы Шествие содержит «!» в самом
своём названии (по-видимому, специально написанном по правилам старой
орфографии и в строгом смысле представляющим собой междометие): Чорт! 

Думается,
что все рассмотренные выше и подобные им контексты с восклицательным знаком
обладают статусом организаторов эмоционально-рациональной поэтической
«партитуры» потому, что они объединяются в «сильные» логико-коммуникативные
группы: умозаключения, призыва, многосубъектной перспективы и т.д. А какова в
определении этого статуса роль местоположения? Ведь употребление в контекстах
восклицательного знака нередко выходит за рамки распространённого стандарта
(под которым понимается единичная постановка в конце предложения). Таким
образом, невозможно оставить без внимания формальное варьирование употребления
«!» и возможные семантические нюансы, обусловленные этим варьированием
(отметим, что в данном случае принадлежность к той или иной группе не является
определяющей, поскольку обозначенная проблематика выводит на несколько отличный
аспект функционирование emotio и ratio в поэтическом тексте). У И. Бродского
восклицательный знак встречается 1) в сильной финальной позиции; 2) в середине
предложения (после него следует другая часть предложения, начинающаяся со
строчной буквы), в том числе в обособленной позиции (в составе высказывания в
скобках); 3) в ситуации переходности / возможной взаимозамены «!» на «?» или
«,»; 4) в паре с «?». 

Сильная
финальная позиция может считаться эмоционально-смысловой вершиной
стихотворения. Стихотворение Глаголы – сложная развёрнутая метафора человеческой
жизни и поэзии – завершается ярким сравнением, снимающим все возможные
альтернативы: Земля гипербол лежит под ними, / как небо метафор плывёт над
нами! Знак здесь – показатель особой экспрессии и в то же время
умопостигаемости несоответствия между «ними» и «нами», то есть он, фактически,
становится носителем скрытой деонтической оценки [Папина 2002:324]. Одно из
небольших стихотворений заканчивается метавысказыванием с «!..», которое, на
первый взгляд, есть особая экспликация эмоции. И всё же в тесноте стихового
ряда отводится место элементам ratio (существительному сознание и глаголу
постигать с редуцированным ментальным компонентом): Щекочет ноздри невский
ветерок. / Судьба родных сознание не гложет. / Ах, только соотечественник может
/ постичь очарованье этих строк!..

Второй
вариант употребления «!» полностью ориентирован на демонстрацию эмоции, так как
участвует в создании внутритекстовой динамики: Прощайте! пусть ветер свистит,
свистит; (Те самые уста! / глаголющие сладко и бессвязно / в подкладке тоги).
Третий вариант употребления восклицательного знака мог бы сигнализировать о
бесконтрольном следовании одной захлестнувшей эмоции (как, например, эмоции
удивления: Асклепий, петухами мертвеца / из гроба поднимавший! незнаком / с
предметом – полагаюсь на отца, служившего Адмету пастухом или как в поэме
Зофья: Появится ли кто-нибудь меж нас!). Однако существует и обратная
тенденция, когда авторская замена «?» на «!» обозначает итог (хотя и
эмоциональный) процесса обдумывания, анализа, рефлексии. Этот процесс может
быть не очень длительным, и тогда «!» приравнивает косвенный вопрос к
восклицанию: Колючей проволоки лира / маячит позади сортира. / Болото всасывает
склон. / И часовой на фоне неба / вполне напоминает Феба. / Куда забрёл ты,
Аполлон! Также он может быть растянут во времени и занимать сознание не только
в данный момент (в описании речемыслительного процесса пунктуация задействована
весьма необычно): Читатель мой, куда ты запропал. / Ты пару монологов переспал
<…> от нового романса улизнёшь, <…> конечно, если раньше не
заснёшь. / Так, видимо, угоднее судьбе. / О чём же я горюю, о себе. / Пожалуй,
нет. Привычно говорю. / Ведь я и сам немногое дарю, / Привычно говорю: читатель
где! / И, кажется, читаю в пустоте. 

Четвёртый
вариант употребления «!» не является вариантом полной самостоятельности
восклицательного знака. Основная модальность здесь – вопросительная,
следовательно, «!» только подчёркивает, усиливает принципиальность вопроса –
как вполне конкретного (Православные! Это не дело! / Что вы смотрите
обалдело?!), так и неопределённого вопроса-поиска (Что бы такое сказать под
занавес?!). Через вопросы ролевых персонажей как «первосказавших» лучше
проясняется авторская позиция: Постойте! Объясните мне тогда, в чём смысл
жизни! Неужели в том, / что из кустов выходит мальчик в куртке / и начинает в
вас палить?! А если, / а если это так, то почему / мы называем это
преступленьем? 

Итак,
специфику соотношения эмоционального и рационального в поэтических текстах
Бродского формирует, в частности, не только семантика контекста употребления
восклицательного знака, но и его местоположение и соседство с другими знаками
пунктуации. Эти же факторы по-разному актуализируют распределение эмоциональных
и рациональных компонентов в разных типах контекстов. Эмоциональная
составляющая не является абсолютно превалирующей для «!» (за исключением,
разумеется, ситуации обращения). Она регулярно подвергается влиянию
рациональных элементов смысла со стороны лексики, а также в виду позиции,
занимаемой восклицательным знаком в тексте. Очевидно, что на рассматриваемом
уровне столь тесная связь emotio и ratio – отнюдь не непременная
общепоэтическая особенность, а одна из отличительных черт индивидуального стиля
И. Бродского. 

Список литературы

Папина
А.Ф. Текст: его единицы и глобальные категории. Москва, 2002.