ВВЕДЕНИЕ
Русская
журнальная сатира XVIII века нашла свое достойное завершение в периодических
изданиях Крылова. Девиз Кантеми­ра — «в стихах смеюсь, а в сердце о злонравных
плачу» — был сохранен и будущим баснописцем. Сатирик-гуманист устами персо­нажа
своего журнала «Почта духов» Бореида объявил:
«Люблю людей, несмотря на их дурачества». Жизнь и деятельность Крыло­ва — еще
одно свидетельство того, что в дворянской империи вы­ходцы из демократических
слоев оставляли в русской культуре свой неизгладимый след.
Иван
Андреевич Крылов родился 2 февраля 1769 года в Моск­ве в семье небогатого
армейского офицера, получившего первый офицерский
чин после тринадцатилетней солдатской службы. В 1774 году, когда отец будущего
писателя вышел в отставку семья переехала в Тверь. Здесь прошли детские и
отроческие годы Крылова. Тверь того времени была в числе «областных куль­турных
гнезд» (по определению Н. К. Пиксанова). В
исследова­тельских работах отмечается интенсивная литературно-театраль­ная
жизнь в Тверской семинарии, возможная связь маленького Крылова с семинарией,
посещение им диспутов, анализ сборников этой
семинарии, особенно «Разговоров разного содержания прозою и стихами в пользу
учащегося юношества, сочиненных в Тверской семинарии» (СПб., 1774)
свидетельствует о том, что ее преподавателей и учеников интересовали те же
вопросы, что и «большую» литературу. Встречаются в этих сборниках и замет­ные
образцы демократической сатиры, такие, как «Разговор о су­де в кукушке»— злая
пародия на судопроизводство, или стихи семинарского поэта Федора Модестова:
Если хочешь ты
спокойно
Жизнь свою препроводить,
Постоянно благостройно
От напасти сохранить;
Вишен с их стола
не ешь,
То с вельможами
не знался,
И в карете
опасайся
С ними ехать, иди пеш.
Хоть они сперва
и греют
Дружески тебя
лучом,
Но смотри,
рассвирепеют
Неприятельским
огнем.
Поднесут ти чашу яда
Чашу смертныя воды,
Ты пропал бедняк
за гада,
Вот последствия
беды…
Распространению
литературно-культурного влияния Тверской семинарии на тверичан
содействовало еще одно обстоятельство: в ее стенах одновременно обучалось
примерно 600 человек. По­этому не приходится удивляться, когда мы узнаем, что
прибыв­ший в Петербург в 1783 году Крылов привез с собой готовую или в том же
году сочинил комическую оперу «Кофейницу». Позже, став уже знаменитым
баснописцем, он сказал о своей опере:
«…там было кое-что забавное, и нравы эпохи
верны: я списывал с натуры». Но сюжет юный драматург мог позаимствовать из
«Живописца» Новикова, выступившего против «такой пожилой твари», которая
честным образом кормиться не может или не хо­чет,— «кофегадательниц»,
«столь много служащих к посрамлению человеческому». Сатирическому обличению
автора подверглись помещичий произвол щеголихи Новомодовой,
низость и жадность ее приказчика. Чтобы помешать браку «крестьянина Новомодо­вой»
Петра с Анютой, влюбленный в нее приказчик похищает у барыни 12 серебряных
ложек, вступает в сговор с Кофейницей (гадалкой) V вместе с ней обвиняет в
воровстве Петра. В конеч­ном итоге обман разоблачается, добродетель
торжествует, а по­рок наказан (приказчика отправят в солдаты, а ворожею в тюрь­му).
Однако возможный зритель не должен был забыть приказа Новомодовой (взять Петра
на конюшню, бить его до тех пор, пока не
отдаст ложек, а после отдать в рекруты), или ее намерения взять с крестьян
«оброку за пять лет вперед», хотя «и так в прошлом
месяце с них взяла за четыре года вперед»,—напоминает ей приказчик. «Экая
диковинка!—восклицает помещица и добав­ляет.— Как возьму в ежовы руки, Так дадут хоть из-под муки».
Выбор
молодым писателем для своего первого произведения жанра комической оперы
вероятно не был случайным. «Соединяя обличительную направленность с легким,
непринужденным весе­лием и живостью действия, с простотой и доступностью
музыки», комическая опера «одновременно являлась увлекательным зрели­щем и
давала пищу для более серьезных размышлений над недо­статками и пороками
существующего строя»’.
Драматургия
Крылова (а им были написаны в XVIII веке две трагедии—тираноборческая «Филомела» и «Клеопатра», текст которой не
сохранился, и несколько комедий и комических опер) ставила серьезные вопросы
социального бытия его современни­ков, хотя могла иметь и фарсовое оформление.
Так, в пьесе «Бе­шеная семья» (1786) бабка Сумбура, его мать, сестра и дочь
влюблены в молодого человека Постана, и все
требуют денег на наряды. Обращаясь к Постану,
Сумбур говорит: «…у меня поза­будете
набивать свою голову пудрой, а из моих мешков выцежи­вать золото». (Ради
Постана хотят нарядиться все женщины— родственницы Сумбура). Далее Сумбур поет:
Где головы пустыя,
И платья золотые
В почтении
всегда;
Где нужно лишь
кривлянье,
Коверканье,
ломанье,—
Ступай, дружок
туда.
Там, скорчившись
дугою,
Всех встречных
обнимай,
В
этой пьесе уже намечается осмеяние «сумбурного», бессмыс­ленного житья, «кукольности» поступков дворянского общества,
которое в полной мере будет обличено в «Почте духов».
В
комедиях «Сочинитель в прихожей» (1786) и «Проказники» П787—1788)
автор прибег к памфлету, создав сатиру «на лицо» (на
своего литературного противника драматурга Княжнина). В первой пьесе Княжнин
выведен под именем «Рифмохвата», а во второй—«Рифмокрада». Жена Княжнина—дочь Сумарокова на­звана
в «Проказниках» Тараторой, Последней пьесой в
этой се­рии пьес 1780-х годов были «Американцы».
Комедии
и комические оперы Крылова, не уступавшие художе­ственными достоинствами
пьесам, входившим в репертуар театра того времени, не попадали на сцену скорее
всего из-за разногла­сий драматурга с театральной дирекцией. Но они сыграли
замет­ную роль в творческом росте писателя: в них оттачивалось мас­терство
диалога, создание характеров, так необходимых для бу­дущего басенного жанра.
Ведь неслучайно современники молодо­го Крылова полагали, что «баснь — это малая комедия».
Среди
драматургического наследия Крылова выделяется его пародийная пьеса «шуто-трагедия» «Трумф»
(или «Подщипа»), которую принято датировать 1798—1800 годами. Написана она была
для домашнего театра (автор прекрасно понимал, что на официальной сцене при
Павле I поставить ее невозможно и даже представить ее опасно) князя С. Ф. Голицына, находившегося в опале. В его селе
Казацком близ Киева в качестве библиотекаря и
воспитателя жил в эти годы Крылов. Однозначной оценки у дореволюционных
исследователей шуто-трагедия не получила, они
видели в ней или сатиру на режим Павла I, или пародию на клас­сицистическую
трагедию вообще. Однако основной авторский за­мысел
сумел раскрыть еще декабрист Д. И. Завалишин.
«Ни один революционер не придумывал никогда злее и язвительнее сатиры на
правительство. Все и все были беспощадно осмеяны, начиная от главы государства
до государственных учреждений и неглас­ных советников»,—писал
он в своих мемуарах’. Вот почему «Трумф»
пользовался большим успехом и много позже времени своего создания. Ставилась
эта пьеса в 1924 году в Ленинграде, а в 1944 году Петрозаводский театр показал
монтаж из «Трумфа».
В
новейшем исследовании русской драматургии XVIII века П. Н. Берков отметил, что «для
своего замысла Крылов нашел изумительно удачную форму—сочетание принципов
народного театра, народных игрищ с формой классической трагедии». Далее ученый
подчеркнул антимонархическую направленность пьесы:
«…русская прогрессивная мысль, опираясь на
традиции народного театра, на осмеивающие царей «кумедии»,
показала здесь, что она не приемлет вообще
монархии, ни в виде допетровских мос­ковских царей—Вакул,
ни в виде немецко-петербургских прин­цев — Трумфов». Колоритная шутовская фигура сказочного ца­ря
Вакулы должна была бы только потешать зрителя.
Ведь самая большая для него беда, какой «не видывал» он «сроду»—это по­ломка
пажом его «кубаря», которым он «с ребячества до ныне забавлялся». Однако Крылов
убедительно вскрывает антинарод­ную сущность царской власти. Так, на вопрос Подщипы (дочери Вакулы):
Какое
ж новое нас горе одолело?
Не
хлеба ль недород?
Царь
Вакула отвечает:
А
мне, слышь, что за дело?
Я
разве даром царь? — Слышь, лежа на печи,
Я и
в голодный год есть буду калачи.
Краткие,
но броские характеристики членов царского совета (когда один из них оказался
слепым, другой—немым, а третий <за старостью» едва дышал) также служили компрометации
царского государственного аппарата. Правда,
как с едкой иронией сообщает драматург, члены совета не переоценивают своих ум­ственных
возможностей: по их единодушному мнению, голова цы­ганки, «котора на мосту живет, И знает наизусть, что будет
за. сто лет», «всех вместе их голов Умнее во
сто раз, а, может быть, и боле». ‘ —
Еще
резче, в тоне беспощадного сарказма, осмеивается фигура Трумфа, «в которой воплощен антинациональный солдафонский
«гатчинский дух». В связи с характеристикой
Трумфа отмеча­лась связь этой пьесы Крылова с его баснями. В частности очень
сходна «похвала» цыганки Трумфу с похвалой
Лисицы Вороне;
Ну где есть
личико другое так беленько,
Где губки толще
есть, где гуще есть усы,
И у кого коса
длинней твоей косы?
Где есть такой
носок, глазок, роток, бородка
И журавлиная
степенная походка?
Ну, есть ли
девушка иль мужняя жена,
Чтоб, на тебя
взглянув, не ахнула она?
Остроумно
и порою зло осуществляется и второй план шутотрагедии
— пародирование жанра классицистической трагедии. В качестве традиционного
образа положительного героя и «лю­бовника» Крылов выводит сюсюкающего «бедного
князя Слюняя». «Как резью в животе, он мучится
любовью», а бесстрашие его таково, что после встречи со своим соперником он
должен был в своем туалете «коесто переменить».
Также подвергается травестированию борьба
чувства с долгом, «общественного» начала с «личным». В трагедиях, как правило,
общественное в конечном итоге торжествовало над личным. В шуто-трагедии происходит все наоборот. Подщипа не собирается для спасения государства
пожертвовать своей «любовью» к Слюняю и
отказывается выйти замуж за Трумфа. На уговоры Чернявки:
Но если спасть
должна ты царство и отца,
Княжна!
поступком сим ты все пленишь сердца,
И скажет всяк,
что ты героев всех не ниже! —
Подщипа отвечает:
Да!
да—рассказывай … рубашка к телу ближе!
Не
меньшего внимания заслуживает сатирическая проза Кры­лова, его журнальная
деятельность. После блестящих успехов рус­ской журналистики (прежде всего
журналов Новикова) 1769— 1774 годов наступил определенный спад в журнальной
сатире. Нельзя сказать, что она совсем исчезла
из журналов, но острота ее явно убавилась. Об этом говорят даже названия
«сатириче­ских», а по сути «забавных» юмористических, журналов—«Что-ни­будь»
(1780), «Рассказчик забавных басен» (1781), «От всего по­маленьку» и т. п.
Возрождение сатиры новиковского типа должно
было произойти в журналах Фонвизина. Но запрещение Екатери­ной II их публикации
существенно уменьшило их воздействие на широкого
читателя. Однако их роль в подготовке журнальных выступлений Крылова непременно
должна учитываться. Крылов-сатирик поставил себе задачей продолжить в русской
журналисти­ке и тем самым русской литературе в целом обличительную ли­нию
Новикова — Фонвизина. Само же обличение русского общест­ва повелось Крыловым с
более демократических позиций, чем его предшественниками.
Свой
первый журнал «Почта духов» (напоминает заглавие журнала Эмина 1769 года «Адская почта») Крылов издавал в те­чение
первых восьми месяцев 1789 года. Полное название жур­нала «Почта духов,
ежемесячное издание, или Ученая, Нравствен­ная и Критическая переписка
Арабского Философа Маликульмулька с водяными,
воздушными и подземными духами». По по­воду этого журнала еще до недавнего
времени шли оживленные споры о том, был ли Крылов только их издателем или и
автором какой-то части, кто кроме него принимал участие в создания этих писем (указывалось на возможное участие Радищева), или все письма принадлежат
их издателю. В настоящее время уста­новлено что из 48 писем журнала 23
представляют перевод из романов маркиза д’Аржана «Кабалистические письма, или
Фи­лософская, историческая и критическая переписка двух кабалистов, духов стихий и господина Астарота»
(19 писем) и «Еврей­ские письма, или Философская, историческая и критическая пе­реписка одного еврея, путешествующего по странам
Европы, с его корреспондентами, живущими в различных местах» (4 пись­ма). Эти
уточнения в отношении авторства не могут поколебать «идеологического» уровня
журнала качественно, но количествен­ное выражение этого уровня будет несколько
скромнее. Кроме того, расширится традиция, которой следовал Крылов. В нее при­дется
включить и «склонение на наши нравы» иностранного под­линника,
культивировавшееся драматургом В. И. Лукиным:
по­добно ему, Крылов во всех переводных письмах, кроме сокраще­ний, заменил все
иностранные имена и географические названия на русские. Тем не менее следует
отметить большое мастерство сатирика, сумевшего органично соединить переводные
материалы с оригинальными, а также умело поделившего различные функции между
корреспондентами Мадикульмулька. Подземные
духи (гно­мы) Зор, Буристон,
Вестодав, один водяной дух Бореид и не яв­ляющийся духом Астарот дают в своих письмах, выражаясь со­временным
языком, конкретную информацию для размышления об аномалиях и пороках в среде
дворян, плутов-купцов, судейско­го сословия, о
петиметрах и вертопрашках, о мотах и картежни­ках
и т. п., а сильфы Дальновид, Световид и Выспрепар
в своих комментариях дают философские обобщения. Сатирическое осмеяние социальных пороков и
государственного «нестроения» Крылов ведет с открыто демократических позиций. Так, в одном из
писем сильф Дальновид, выражая взгляды Крылова, писал: «Я почитаю в людях одну
только мудрость и добродетель, и под ка­кими бы видами оные мне не
представлялись, я всегда равное имею к ним уважение. Мещанин, добродетельный и
честный кре­стьянин, преисполненные добросердечием, для меня во сто раз
драгоценнее дворянина, счисляющего в своем роде до 30 дворян­ских колен, но не
имеющего никаких достоинств, кроме того сча­стия, что родился от благородных
родителей, которые так же, может быть не более
его принесли пользы своему отечеству, как только умножали число бесплодных
ветвей своего родословного дерева». Поэтому закономерны и защита народа, и
обличения его врагов на страницах «Почты духов». Вспомним, какое негодо­вание
вызвал у Кантемира и читателя злонравный щеголь Евге­ний из II сатиры за то,
что «вздел» на себя «деревню целую»’. Каково
же должно было быть отношение Крылова к Промоту! Чтобы
понравиться своей любовнице, он разряжен уже ценою многих деревень и сел:
«Познай, бесчеловечная,—продолжал он с трагическим восклицанием, показывая ей
(своей любовнице Неотказе.—В. Ф.) правую руку,
усеянную перстнями,—познай, что на этих пальцах сидит мое село Остатково; на ногах ношу я две деревни, Безжитову и Грабленную; в этих дорогих часах ты
видишь любимое мое село Частодавано; карета
моя и четверня лошадей напоминают мне прекрасную мою мызу Пустышку…» Вместе с
помещиками грабят и разоряют крестьянина, народ са­трапы государя: «Тщетно, бедные подданные стараются скрыть малые остатки
своего стяжания от жадности корыстолюбивого государя: определяемые от него
надзиратели, сборщики и постав­щики пробегают беспрестанно города и селения, и
сии ненасытные пьяницы (курсив мой.—5. Ф.) высасывают кровь у бедного на­рода даже до
последней капли».
В
«Почте духов» осмеиваются все сословия и прослойки, не только приносящие вред
обществу, но и не дающие ему пользы.
Серьезные
требования предъявляются к искусству, литерату­ре, особенно к сатире, которая
должна стать одним из эффективнейших средств
общественного воспитания.
Позитивная
программа Крылова пока еще остается в рамках «просвещенного абсолютизма».
Однако проводимое им на многих страницах журнала противопоставление реального и
идеального государя’ превращается в едкую
сатиру на Екатерину II. В пись­ме ХЬУ от
сильфа Выспрепара волшебнику Маликульмульку да­на впечатляющая картина, близкая к
главе «Спасская полесть» из «Путешествия…»
Радищева. События происходят в столице великого Могола
(в Индии). Юный правитель, только что взошед­ший на престол после смерти отца,
был окружен «гнусным ласка­тельством» со стороны вельмож и стихотворцев,
которые «выводи­ли род его от богов». Просьбы вельмож доходных мест сопровождались безграничной лестью. В хоре
вымогателей раздавалось:
«Высокомощный
государь!», «Блистательное величество!», «Ваше благоуханное величество!», «Ваше непостижимое величество!», «О государь, в пять раз наипремудрейший!».
Молодому власти­телю внушают, что «неотменно нужно, чтоб в государстве твоем
были чины посредственные и чтоб не тот сам держал твое стремя, которому должно
его держать, и чтобы твой хлеб проходил или, по крайней мере, почитался
проходящим между рук семидесяти пяти чиновных, прежде нежели достигнет до
божественных уст твоих…»
Что
же нужно делать монарху, «дабы сделаться похвалы до­стойным»? Советоваться с
мудрецами, «суровыми и задумчивы­ми» «мисантропами»,
которые «не опасаясь злобы и ненависти своих сограждан, с презрением и смело
осуждают все то, что ви­дят в них худова».
Разнообразны
сатирические приемы в «Почте духов». Говоря­щая фамилия откупщика Скотонрава, уподобление щеголя крив­ляющейся
обезьяне связаны с приемом «зоологизации».
Гротеск, пародия, гипербола, простодушный рассказ гномов, разоблачение «кукольности» («никто не делает ничего по своей
воле, но все как будто на пружинах») персонажей—вот далеко не полный пе­речень
художественных средств, использованных в журнале. — В феврале 1792 года цензура
разрешила печатать первый но­мер журнала «Зритель». Его издателями и главными
участниками вместе с Крыловым были П. А. Плавильщиков и А. И. Клушин. В этом журнале были опубликованы
замечательные антимонар­хические («Каиб») и
антикрепостнические («Похвальная речь в память моему дедушке») произведения
Крылова.
«Необыкновенная
меткая и злая» (Белинский) сатира, «Каиб» был создан писателем в жанре
«восточной повести», получившей широкое распространение в европейской
литературе после «Персидских писем» Монтескье.
Таким образом повесть Крылова впи­сывается в европейский литературный контекст.
Отнесение дей­ствия на восток служило своеобразным (в конечном итоге весьма
прозрачным) прикрытием резкой критики правления Екатери­ны II. В этой повести
отчетливо проявила себя эволюция поли­тических взглядов писателя. Крылов уже не
верит в возможность существования «просвещенной» монархии. Ведь Каиб сохраняет
только внешние аксессуары «просвещенного» монарха, оставаясь типичным
неограниченным деспотом. Злой издевкой звучит в по­вести утверждение автора о
том, что «Каиб ничего не начинал без согласия своего дивана (совета.—В. Ф.), потому что хотя-калиф и согласен был выслушать
возражения любого члена совета, но с непременным условием: «в сию ж минуту
получит он пятьсот ударов воловьею жилою по
пятам, а после мы рассмотрим его голос». По этой причине «иногда терпел он
визирей с крепкою головою, но не мог терпеть тех, у коих крепки были подошвы».
С большой находчивостью описывает Крылов членов дивана. «Первый был Дурсан, человек больших достоинств; главное из них
было то, что борода его доставала до колен и важностию
походила на букчук». Далее следовал Ослашид «из потомков Магомета», владелец «белой
чалмы», что «давало ему право на большие степени и почести». Третьим оказался Грабилей. Он был сын «чеботаря»
(сапожника), который обувал народ с большим успехом. Грабилей же «искал
способов, как со временем разувать тот народ». При определенных индивидуальных
качествах все визири «были охотники спускать змеи, и не менее любили арап­ские
сказки».
В
этой повести Крылов выступил также с резкими нападками на классицистическую и
сентиментальную эстетику, извращавшую истинное положение вещей в
действительности. Так, калиф в сво­ем путешествии встречается с поэтом-одописцем, который воспел в оде недавно им
повешенного за взятки визиря. В этой оде добро­детели казненного «были воспеты
с таким восторгом, что калиф зачал уже опасаться, не святого ли он повесил», и
успокоился только тогда, когда поэт объяснил ему, что поэты-одописцы
вна­чале дают своему «воображению волю в похвалах с тем только условием, чтоб после всякое имя вставить можно
было».
Начитавшийся
сентиментальных идиллий, Каиб «часто гова­ривал: «если б я не был калифом, то
бы хотел быть пастушком». Вскоре ему выпал случай повстречаться с
пастухом—«увидел он на берегу речки запачканное творение, загорелое от солнца,
заметанное грязью», он «размачивал в ручейке черствую корку хлеба, чтобы легче
было ее разжевать». Его любезная пастушка уехала в город, продать воз дров и
последнюю курицу, чтобы ку­пить одежду и не замерзнуть зимою «от холодных утренников». На вопрос Каиба,
завидна ли их жизнь, пастух ответил: «О, кто охотник умирать с голоду и
мерзнуть от стужи, тот может лоп­нуть от зависти, глядя на нас».
В
жанре пародийного панегирика в «Похвальной речи в па­мять моему дедушке» Крылов
разоблачал яростного поместного крепостника Звениголова,
с детства приученного к тому, что «со­бака не
слуга», она может укусить, а над крепостными можно издеваться безнаказанно.
Моривши голодом своих крестьян, Зве-ниголов
устраивал такие «великолепные пиры», что даже «искус­нейшие» из его гостей «не
постигали, что еще он мог содрать с своих крестьян». В конечном счете
промотавший свое наследство, Звениголов
окончательно разоряет своих крестьян (начав вой­ну с зайцами, он «вырубил и
продал свои леса, а крестьян при­вел в такое состояние, что им нечем было
засевать поля»),
Свою
журнальную деятельность Крылов закончил изданием «Санкт-Петербургского
Меркурия» (1793).
Прощаясь
со своими читателями, издатели журнала (Крылов и Клушин) писали: «Слабо то
сочинение, которое в самом себе не заключает своего оправдания». Писательская и
издательская деятельность будущего знаменитого баснописца полностью оправ­дана: в его произведениях XVIII века готовился к
своему торже­ству реализм, созревала демократическая эстетика.
Журнальная
деятельность Крылова была поддержана изда­ниями Н. И. Страхова. Так, в
«Сатирическом вестнике» (1790— 1792) Страхов осмеивает всевозможные стороны
бесполезной, а нередко просто вредной для
общества жизни дворянского корпу­са. Многочисленные персонажи «Сатирического
вестника» (поме­щики—разорители своих крепостных, моты, картежники, пети­метры
и щеголихи, судьи-взяточники и т. д.) бесчинствуют по всем городам и весям
России. Автор-издатель «Сатирического вестника» порой показывает, какой дорогой
ценой обходятся кре­стьянам чудачества и модничанье их господ. Н. Страхов, на­пример,
рассказывает, как один «прожившийся сосед, недавно прибывший из столицы, будто
бы имеет на своем фраке такие пуговицы, коих портище
(дюжина.—В. Ф.) стоит 75 рублей; но сказывают,
что по объявлению его находятся еще пуговицы ценою во 150 рублей портище». Как крыловский Промот,
загубивший для своих нарядов немало сел и деревень, упомянутый сосед и «многие
ему подобные обратили волшебным образом все свои деревеньки и достаточек в одни сии пуговицы» (фрак соседа «с сими
пуговицами» стоил «в такую цену, которую он получил за двух проданных им
крестьян»).
Как
отмечает исследователь, все поведение и бытие дворян­ского сословия
«подвергается детальному и пристальному анализу.
И над всеми сторонами жизни дворянства царствует мода».
ЛИТЕРАТУРА
1.    Федоров
В.И. «Русская литература 18-ого века»: Учеб. для студентов пед. ин-тов. М.:
Просвещение, 1990 г., с. 289-298.