Сидоров С.А.
Проблемам
свободы, личной автономии человека посвящены работы многих мыслителей. Среди
них следует, в первую очередь, выделить таких исследователей, как Дж. Локк,
Ж.-Ж. Руссо, Т. Джефферсон, Т. Пейн, Г. Торо, Э. Берк, Б. Констан. Идея личной
свободы в их произведениях тесно увязывалась с попытками конструирования
концепции политической демократии. Среди отечественных философов, писателей
можно назвать, прежде всего. Вл. Соловьева [1], Н. Бердяева [2], Ф.
Достоевского[3], Б. Чичерина [4]. 
Посвятили
проблеме свободы и многие свои труды выдающиеся западные экономисты — Фридрих
Хайек («Столпы свободы», «Право, законодательство и
свобода« и др.), Милтон Фридман (»Свобода выбора»,
«Капитализм и свобода»), Джон Стюарт Милль («О свободе»),
Гарольд Домзету («Механизм свободы»), Людвиг фон Мизес
(«Либерализм», «Социализм», «Действия человека»),
Янош Корнаи («Путь к свободной экономике») и др. 
Свобода
и признание права на свободу — есть ценности, естественно присущие самой
природе человека, сущности человеческого общества. Стремление человека к
свободе столь же естественно, как и его потребность в пище и воде, и столь же
закономерно, как и смена дня и ночи и времени года на Земле. Философы признают,
что человек свободен изначально: со своим рождением он приобретает и
естественное право на свободу. Другое дело, каковы конкретные реальные
возможности реализации этого права в том обществе, где он появился на свет. То
есть человек зависим от внешних условий (природных, общественных), что не может
не отразиться и на степени личной свободы. 
Для
личности обладание свободой — социальный и духовно-нравственный императив,
критерий ее индивидуальности. Владимир Соловьев под свободой понимал, в
частности, «самостоятельность человека в его деятельности» [5].
Однако, возникает вопрос: насколько широко может распространяться эта
самостоятельная деятельность человека, или, иными словами, какими рамками
ограничивается эта личная свобода и каковы критерии установления подобных
границ? Таким образом, на первый план выдвигается проблема соотношения свободы
и необходимости. Это центральный вопрос темы свободы, и традиционно он решается
в разных учениях по-своему. В социалистическом учении (в различных трактовках
марксизма и особенно в его «советском варианте») превалирует идея
детерминизма — жесткой обусловленности и предопределенности действий индивида.
Здесь «необходимость» подчиняет себе саму «свободу
человека», делая ее производной от требований и ограничений, предъявляемых
к нему со стороны общества. Человек в этих общественных условиях теряет свою
индивидуальность и самоценность, они растворяются в тотальном подчинении
«общему интересу». Человек из цели превращается в средство,
становится элементарной технической единицей единого технологического процесса
гигантских социально-политических преобразований… Это ярко было отражено в
романах-антиутопиях Джорджа Оруэлла «1984» (и в его сказке
«Ферма животных») и Евгения Замятина «Мы». 
Лжепонимание
и лжеиспользование свободы — идеологическая почва для ее потери на практике.
Причем это присуще не только учениям, проповедующим полное самоотречение
человека в пользу общества, но и учениям, предлагающим неограниченный
индивидуализм. Такое видение свободы присуще было Кропоткину и Бакунину и
современным приверженцам анархизма. Можно предположить, что эти идеи плохи для
нынешнего этапа и уровня развития человеческой цивилизации, однако когда-то в
будущем общество достигнет такого уровня нравственности и сознания всех
отдельных его членов, который позволит уже не вмешиваться государству
(правовому государству) во взаимоотношения их между собой, а эти отношения
будут саморегулироваться естественным путем, автоматически: уровень
самосознания и ответственности перед обществом будет настолько высок, что
реализация индивидуальной свободы для каждого не будет противоречить интересам
воплощения свободы социума. Однако, сама общественно-историческая практика пока
не дает нам (и не даст в обозримом будущем) оснований говорить о появлении
таких условий, широкая же пропаганда подобных идей и учений может оказать
дестабилизирующее воздействие на общество и тем самым еще более отдалить
наступление эпохи «царства свободы» [6], поскольку современный
уровень свободы личности может в результате этого быть временно и даже
значительно ограничен [7]. Причем, это ограничение будем в обоих случаях: и
когда государство применит «ужесточающие меры», и когда этих мер не
последует. 
Действия
отдельных групп и коллективов под лозунгом полной, неограниченной
индивидуальной свободы — «свободы для себя», неизбежно ограничат
свободы для других. Ведь между свободой отдельных граждан, составляющих
общество, должен быть определенный баланс, равновесие: свобода одного (одних)
не должна превышать свободу другого (других) или осуществляться в ущерб его
(их) свободе. 
Итак,
свобода одного индивида (или какой-либо группы, части общества) не может быть
достигнута за счет подавления или ограничения свободы другого индивида (другой
группы или части общества). В этом — еще один из важнейших нравственных
императивов личности в обладании свободой — наравне с тем, что свобода есть
первое и важнейшее из естественных прав человека. Отсюда вытекает принцип
равенства, изначально равных для всех условий и возможностей для свободы, для
реализации права на свободу. В связи с этим совершенно верно утверждение о том,
что источник права — свобода, но поскольку реализация свободы индивида
предполагает создание равных для всех стартовых возможностей, то важнейшее
предназначение права — в реализации равенства. 
В
«Критике отвлеченных начал» Вл. Соловьев заключает: «Свобода и
необходимость, таким образом, соотносительны, первая, будучи действительна лишь
через осуществление второй« [8]. И далее: »Человек есть, безусловно —
сущий, самостоятельный объект для всех своих состояний… Он свободен в
свободе, и он свободен в необходимости, ибо он сам подлежит необходимости, и,
следовательно, никогда ею всецело не определяется, потому что необходимость
есть только одно из его состояний, а он больше всех своих состояний» [9]. 
Перекликается
с этим определением и подход Б. Чичерина к соотношению свободы и обязанностей
(как одной из важнейших сторон необходимости): «Свобода человеческая есть
свобода разумно-нравственного существа. Человек имеет права, потому что имеет
обязанности. Наоборот, он имеет обязанности, потому что имеет права: если бы он
не признавался существом свободным, имеющим права, то с него нельзя было бы
требовать исполнения обязанностей. Оба начала обусловливают друг друга»
[10]. Таков был подход к свободе и необходимости в русской философской и
правовой мысли. Каково же современное видение этой проблемы в рамках западной
либерально-демократической концепции? 
Один
из крупных итальянских философов XX столетия Норберто Боббис приводит две
основные интерпретации категории «свобода»: во-первых, свобода —
право человека «не быть препятствующему, не быть обязанному осуществлять
определенные действия», что предполагает наличие пространства,
резервируемого за индивидуумом, которое не может быть занято ни другими
субъектами, ни государством («отрицательная свобода»); во-вторых,
«свобода — долг людей повиноваться только таким законам, в разработке
которых они сами принимали участие («положительная свобода»)»
[11]. 
Иными
словами, сегодня большинство исследователей свободу понимают в двух аспектах:
как политическую или в целом внешнюю, освобождающую от ограничений, налагаемых
государством, свободу от природы. Эту внешнюю свободу называют «отрицательной’
или «свободой от». И есть свобода внутренняя, позволяющая индивиду
делать что-то, «свобода для» («положительная свобода»). 
Первое
толкование свободы, по мнению итальянского философа, присуще либерализму,
второе — демократии. «Мы называем »либералом» того, пишет Н.
Боббио, — кто стремится ко все большему расширению сферы незапрещенных
действий, тогда как «демократ», по нашему мнению, это тот, кто ставит
целью способствовать увеличению числа действий, регулируемых на основе саморегламентации»
[12]. 
Хотя
либерализм и демократия, представленные различными философскими течениями,
отличаются друг от друга, им, утверждает философ, свойственно и нечто общее:
они являются индивидуалистическими политическими теориями, где в качестве
субъекта выступают специфические индивидуумы, или граждане. Однако, в подходе к
самому человеку здесь нет тождества: либеральные доктрины рассматривают
проблему свободы в функции изолированного индивидуума, в то время как
демократическая теория — в функции индивидуума, находящегося в коллективе. 
В
то же время, говоря о «двух свободах», Боббио подчеркивает, что они
взаимно дополняют друг друга. Гражданские свободы, защищаемые либерализмом, и
политические свободы, поддерживаемые демократией, переплелись настолько, что,
когда к власти приходят авторитарные или абсолютистские режимы, эти свободы
исчезают вместе. 
В
ряде западноевропейских стран возникли так называемые
либерально-демократические режимы. Главная их черта — провозглашение четырех
свобод, имеющих наибольшую социальную ценность: личной свободы, свободы печати
и слова, свободы собраний, свободы ассоциаций. Эти свободы обусловливают другие
социальные ценности, например, всеобщее избирательное право, идеологический
плюрализм. 
С.А.
Левицкий дает несколько иной взгляд на либерализм и демократию — с позиций
социально-экономического подхода. Эмансипация личности дала, по его мнению,
либерализм — как утверждение права и блага свободной конкуренции [13]. Личность
в плане экономическом стала рассматриваться как суверенная особа, обладающая
неограниченным правом частной собственности, правом заключения сделок и
договоров. Либерализм, по мнению Левицкого, является не чем иным, как проекцией
индивидуализма на социально-экономическую область. В центре мировоззрения
либерализма стоит именно личность (не общество), имеющая естественное право на
обладание своей долей мира. Идея свободной конкуренции основывается, в
частности, на предпосылке, что «всем хватит места». 
Важно
подчеркнуть, что в наше время под словом «демократия» подразумевается,
в сущности, демократизированный либерализм. В тройственных лозунгах демократии
— «свобода, равенство, братство» акцент решительно падает на свободу,
и гораздо меньше на «равенство» (кроме равенства перед законом).
Братство же играет здесь роль скорее лозунгового придатка. В социализме,
наоборот, ударение падает на «равенство», под свободой
подразумевается «независимость от антинародной власти», и меньше
всего — свобода личности. Братство же здесь подразумевается как солидарность в
борьбе народа за свои права, а не как общечеловеческое братство. 
Поскольку
был затронут вопрос о соотношении свободы и равенства, уместно привести
разделяемую автором точку зрения К.С. Гаджиева. Он утверждает о принципиальной
невозможности разрешения антиномии между свободой и равенством. «Обе эти
категории представляют собой желательные для большинства людей, но практически
недостижимые идеалы. Теоретическое допущение полной реализации идеала свободы
предполагало бы ущемление равенства и, наоборот, полная реализация идеала
равенства — ущемление свободы» [14]. 
Нельзя
не отметить доминирующее положение, которое занимает в концепции свободы,
сформировавшейся традиционно в советской социалистической (точнее
коммунистической) идеологии, формула: «свобода — есть познанная необходимость».
Несостоятельность данной формулы для многих ныне становится все более
очевидной. Во-первых, познание (знание, осознание) слабо коррелируется с
условиями, в которых протекает деятельность человека: мало знать, надо еще
иметь возможности реализовать познанное. Во-вторых, формула насаждает культ
исторической необходимости, часто идущей вразрез с интересами индивидуальной
свободы и ограничивающей последнюю (в этом отношении ее вряд ли можно назвать
прогрессивнее метафизической фаталистической формулы «Свобода — внутренняя
необходимость»). В этом корни распространенного представления о якобы
природной обусловленности и ограниченности человеческой воли: индивид может
выбирать только в частностях, но даже в этом выборе он, в конечном счете, регламентируется
внешними условиями. 
Имманентным
и сопутствующим свойством свободы является выбор. Это два неразрывно связанных
понятия: свобода предполагает выбор и, наоборот, выбор предусматривает наличие
свободы. Минимум свободы у индивида проявляется тогда, как представляется
автору, когда он может выбрать хотя бы между двумя простыми действиями
(поступками). Но где есть выбор — есть возможность девиации, включая и
преступление, то есть выбор такого действия, которое было бы противозаконно и,
следовательно, ограничивало бы свободы других индивидов. В этом, кстати, одна
из граней противоречивости сложного явления «свобода», которое уже
само в себе содержит противоречие и зерно самоотрицания (самоуничтожения).
Однако, это противоречие позитивно снимается (разрешается), если в государстве
действуют и выполняются на это нацеленные законы, а правоохранительные органы,
соответственно, пресекают попытки совершать противоправные действия. Для
России, российского переходного общества это особенно актуально: понимание
диалектики свободы и допустимости нравственных границ выбора важно не только
для законотворящих политиков. 
Поскольку
свобода связана с выбором, дна связана и с непредсказуемостью. При этом на
уровень непредсказуемости влияет не только поле выбора, но и еще, по нашему
мнению, две субъективные причины, связанные с сознанием: 
1.
Одинаковые причины влекут со стороны человека неодинаковые (не идентичные)
следствия (действия), поскольку даже один и тот же человек может реагировать на
одни и те же воздействия неоднозначно. Не говоря уже о реакции разных людей на
одинаковые воздействия; 
2.
Чем выше уровень развития (сознания) людей, тем выше он требует и уровня
свободы. 
Когда
человек находится в начале своего пути, его поле выбора (в свободном обществе)
стремится к максимуму. По мере же старения у человека это поле сокращается и
растет степень предсказуемости. В тоталитарном обществе также велика степень
предсказуемости (она приближается к своей возможно максимальной отметке). Здесь
выбор, а значит и свобода, часто вообще отсутствуют. Вместо них, вместо
упорядоченности жизни (создаваемой для обеспечения равной свободы всех граждан)
здесь царит жесточайшая ее регламентация: людям предписывается одна программа
строго детерминированных действий. 
Показательно,
что вторжение сознания человека увеличивает непредсказуемость [15]. Это
характерно не только для отдельного человека, но и для общества в целом,
общества демократического. Следовательно, чем развитее (цивилизованнее)
общество, тем выше — при прочих равных условиях — уровень свободы, тем выше и
непредсказуемость. Вместе с тем, это не разрушает общества, а, наоборот,
укрепляет его, ускоряя его прогресс за счет обогащения объективной реальности
(самой жизни), появления новых форм и путей развития. Естественно, что это широко
возможно не в любой формации, а на определенном историческом этапе развития
человеческой цивилизации. Эта возможность появляется как
формационно-цивилизованная черта лишь в гражданском обществе и правовом
государстве, когда в последних появляются и начинают действовать
соответствующие механизмы и принципы: верховенство закона, равенство всех перед
законом, защита прав и свобод личности и т.д. 
В
условиях же современного российского общества, его переходного состояния,
следует крайне осторожно и взвешенно подходить к расширению границ свободы.
Открывая для нее все шлюзы сразу, можно получить прямо противоположный
результат в виде нарушения социального равновесия, социальных взрывов,
обвального роста социальных отклонений и патологий. Суть самого переходного периода
итак изначально содержит значительное число элементов непредсказуемости, и
усиливать их воздействие на социальные процессы за счет бездумно-наивного
радикального либерализма (типа известных заявлений: «Берите столько
суверенитета, сколько можете освоить!»…) означало бы ввергнуть общество
в стихию хаоса. Поэтому подход к расширению границ свободы, как и к организации
социального контроля в переходном обществе, должен опираться на принцип
ограниченно-управляемой непредсказуемости.
В
условиях гражданского общества и правового государства впервые уживаются и
сопутствуют друг другу одновременно и свобода и упорядоченность жизни (как
важное проявление упоминавшейся антиномии «свобода-необходимость»).
Этой упорядоченности способствует и культивируемая в гражданском обществе
мораль. Особая роль здесь принадлежит религии — христианство оберегает эти
нравственные ценности (семью, частную собственность и т.п.), как уникальные
институты человеческого социума, на которых он и покоится и без которых
невозможен его прогресс [16]. 
Материальным
(материально-духовным) носителем свободы является личность. Следовательно, без
индивидуальной (личной) свободы не может быть и свободы для общества. При этом
уровень развития личности требует и адекватного уровня развития свободы и
соответствующего пространства свободы. Чем свободнее общество, тем свободнее
человек и тем больше оно ценит личную свободу и независимость. 
Свобода
неразрывно связана с понятием «несвобода» — это суть две стороны
одного противоречия, одной объективной реальности — так же, как, например и в
случае рассмотрения антиномии «добро и зло». Одно без другого
немыслимо: если нет зла, теряет смысл термин «добро», если нет
несвободы — теряет смысл употребление термина «свобода»… И именно
диалектическое единство этих двух сторон [17] и составляет, по мнению автора,
те объективные условия, в которых живет, развивается и действует индивид и само
общество. Вместе с тем, важно, в каких пропорциях это соотношение представлено:
сколько свободы и сколько несвободы. Важно и состояние самого общества. Если
уровень свободы больше уровня зрелости общества, то результат будет не лучше,
наверное, чем когда уровень зрелости общества, выше уровня свободы. Несложно
найти подтверждения правоты первого вывода в нашей сегодняшней
действительности. 
Отмеченное
позволяет сделать вывод, имеющий для исследования проблемы свободы личности
особое значение: уровень свободы должен определяться исходя из принципа
разумной достаточности. Иными словами, уровень и пространство свободы должны в
каждый момент времени в обществе сообразовываться с уровнем
естественно-исторического развития этого общества, со способностью последнего
освоить задаваемый уровень свободы. Крайне важен этот принцип для переходного
общества, каковым является ныне российский социум. Однако его применение
оправдано лишь в случае, если на практике действительно осуществляется переход
к общественно-политическому и социально-экономическому устройству более высшего
порядка, к прогрессивным моделям общества, государства и экономики,
отличающимся высоким уровнем прав, свобод и независимости граждан. В любых иных
вариантах социальных трансформаций этот принцип может послужить лишь
оправданием узурпации власти, свертывания демократических свобод.
Если
воспользоваться одним из положений гегелевской диалектики, то антиномию
«свобода — несвобода» можно представить в виде связи «конец —
начало». Несвобода — это начало, то есть неразвитый конец. Свобода же —
это конец, то есть развитое начало. Причем, одно (несвобода) переходит в другое
(свобода) и наоборот. Поэтому нельзя категорично и жестко проводить между ними
грань, водораздел: там, где заканчивается одно, начинается другое. Правда, это
заключение будет справедливо, в основном, по отношению к демократическому
обществу. Действительно, в реальной жизни бывает сложно провести грань,
отделить, где заканчивается необходимость (например, обязанности) и начинается
свобода и наоборот. 
Особый
интерес для изучения проблем обеспечения свободы и независимости личности и ее
связей с гражданским обществом не может не вызвать рассмотрение процессов
обособления, индивидуализации личности. Индивидуализация личности — результат
исторического развития человечества и человека, избавления индивида от форм
личной зависимости, преодоления форм отчуждения человека. Поскольку исторически
индивидуализация и обособление происходили в процессе перехода от аграрного
общества к индустриальному, от феодализма к капиталистической формации и
соответствующего изменения отношений форм собственности, отечественное обществознание
обязано уделить этим вопросам более пристальное внимание. Тем более, если
учесть сходные задачи, стоящие сегодня перед российскими реформами. 
Наряду
с индивидуализацией личности следует иметь в виду и обратную сторону — процесс
ее социализации. Казалось бы, последняя по сравнению с индивидуализацией
достаточно хорошо была изучена и представлена в отечественной научной
литературе. Однако здесь нам также предстоит очищение от «идеологического
уклона» сформулированных ранее выводов и результатов научных исследований,
от возведения в абсолют концепции «общественного человека». В этом
отношении было бы полезно обратиться к концепции личности, сформулированной в
«теории социального действия» англо-американской ветвью культурной
антропологии. 
В
этой концепции социализация человеческого индивида представлена как
приобретение им определенных стандартов поведения и мотивации; эти стандарты
есть своего рода система координат, в которой можно определять оптимальную
линию действий (пути и способы, привычные для социума и санкционируемые им). В
соответствии с этим мировоззрение личности оказывается как бы геометрией
социального пространства, определяющей вектор вероятного поведения индивида в
той или иной ситуации [18]. Правда, данная концепция тоже не лишена недостатков:
здесь виден одномерный подход к связи личности и общества — личность выглядит
лишь персонифицированным стандартом общественных установок. Здесь социум —
довлеющая доминанта, и скрытыми оказываются потребности, интересы,
направленность самой личности. Впрочем, использование этой концепции
социализации личности может быть вполне приемлемо в условиях российского
переходного общества. На это есть две основные взаимосвязанные причины:
во-первых, в переходную эпоху, пока граждане (индивиды) не освоили новые
общественные установки, социальные нормы и роли, названный одномерный подход
неизбежен. Во-вторых, в этих условиях легче наладить новую систему действенного
социального контроля, удержать социальные процессы в параметрах определенных
равновесия и устойчивости. 
Естественно,
рассмотрение личности как целостности должна стать в дальнейших исследованиях
приоритетным. Вместе с тем, не стоит понимать целостность личности лишь как ее
самостоятельность [19]. В такой трактовке понимание целостности ограничивается
самой личностью, ее эндогенными свойствами. Применительно к целям настоящего
исследования представляется наиболее верным подходить к понятию
«личность» без персонификации. Нет смысла изучать каждую личность в
отдельности — это задача психологии. Хотя, разумеется, учет персональных
особенностей индивида возможен и полезен для некоторых исследований частного
порядка. 
Таким
образом, к категории «личность» можно подходить с двух позиций:
во-первых, как к абстракции и, во-вторых, как к конкретному, реальному
индивиду, персоне. В первом случае личность будет выражать то общее, что
присуще всем людям, то есть общечеловеческое (свойства, качества, потребности,
интересы, нравственные императивы и т. п.). Во втором — то специфическое, что
присуще конкретному человеку, его индивидуальности (совокупность черт,
отличающих его от других). Социальную философию интересует именно
общечеловеческое в человеке, в частности (и особенно!), его потребность и
стремление [20] к автономии, индивидуализации, к личной свободе и независимости,
а также подход к человеческой личности как самоценности, как «мере всех
вещей и всего сущего». Именно это позволяет нащупать ту логическую связь,
что может быть раскрыта в рамках настоящего исследования. 
Личность
представляет собой единое целое составляющих ее элементов: биогенных,
психогенных и социогенных. В рамках настоящего исследования наибольший интерес
обращен, разумеется, к социогенным элементам личности. Однако нет пока полной и
последовательной социологической теории социальной личности. Вместе с тем,
может представлять определенную научную ценность, например, определение
социальной личности, как комплекса устойчивых свойств индивида, влияющих на его
поведение, вырастающих на основе биологических и психических свойств и
вытекающих из влияния культуры общностей [21] . Личность [22] представляет
собой целостность устойчивых черт и свойств, присущих человеку как таковому и
характеризующих его способность к самодеятельности как индивида и как субъекта
отношений в социуме. 
Под
личностью можно понимать и выражающуюся в поступках и деятельности человека его
осознанную собственную индивидуальность и самоценность (признаваемую, конечно,
и в других), его осознанное человеческое предназначение и бытие. С понятием
«личность» тесно связаны и такие понятия как «интеграция
личности« и »нормальная личность». Первое означает, что между
составными элементами личности должны отсутствовать устойчивые конфликты, хотя
и возможны некоторые противоречия. «Нормальная личность» — есть,
во-первых, среднестатистическая личность, приспособившаяся и действующая в
рамках установленных социальных критериев, во-вторых, есть целостная
(интегрированная) личность, у которой все элементы функционируют в слаженной и
взаимной координации. 
В
переходном обществе, в отличие от общества зрелого, «состоявшегося»,
существует своя особая специфика социализации личности и вытекающие из нее
задачи. Эта специфика обусловлена рядом обстоятельств и, прежде всего тем, что
она происходит в условиях: 
ћ
быстро протекающих переходных социальных процессов; 
ћ
быстрого замещения старых социальных норм новыми; 
ћ
необходимости быстрого усвоения новых, альтернативных ценностей, социальных
ролей, поведенческих и мотивационных стандартов; 
ћ
расширения границ свобод (политических, гражданских, экономических),
происходящего часто стихийно и слабоуправляемо со стороны государства и
общества; 
ћ
доминирования на первых этапах действия неинституциональных социальных норм,
часть из которых представляет разновидности неформальных стандартов поведения
из разряда социальных отклонений; 
ћ
широкого распространения девиантного поведения (вариант реформ, когда уровень
свобод выше уровня зрелости общества) и, в силу этого, легкости усвоения его
стереотипов — (по принципу аналогии — «другие тоже так поступают»); 
ћ
резкой и глубокой дифференциации населения по уровню жизни и доходов, ведущей к
люмпенизации и маргинализации определенной его части; и др. 
Постановка
задач социализации личности в этих условиях требует, кроме того, особого
подхода к ряду специфических социальных групп — молодежи, лиц пенсионного
возраста, безработных и др. Подростки и молодое поколение в целом легче других
усваивают новые ценности и социальные нормы, быстрее интегрируются в систему
новых общественных отношений. Но они же могут потенциально быстрее и легче
усваивать и стереотипы отклоняющегося поведения. Для части представителей
старших возрастных групп населения в силу известных естественных свойств и
качеств личности (конформизм, консерватизм, инерционность, слабая адаптивность
к переменам и др.), наоборот, существуют большие сложности для безболезненной и
быстрой интеграции в новую систему социальных отношений и связей. Наибольшие
трудности испытывают категории лиц, утративших (либо понизивших) свой привычный
социальный статус и положение. Это относится, в первую очередь, к тем, кто стал
безработным, потерял постоянный легальный источник личных доходов. Именно
данный социальный слой, имеющий наиболее низкие показатели адаптивного усвоения
новых легитимных стандартов поведения и мотивации, становится питательной
средой для воспроизводства девиаций и правонарушений, маргинальных процессов. 
Специфика
социализации личности в переходном обществе, отмеченные выше ее особенности
должны непременно быть учтены в ходе социальных преобразований при формировании
новой системы социального контроля.
Список литературы
1.
Например: «Оправдание добра. Нравственная философия» и «Критика
отвлеченных начал». — См.: Соловьев В. С. Соч. в 2-х т., т. 1-М.: Мысль.
1990.
2.
Философия свободы. Смысл творчества. — М.: Правда, 1989. 
3.
«Роман »Бесы» — См.: Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. — Л..
т.4. 
4.
Чичерин Борис Николаевич (1828-1904) — русский юрист, философ, историк.
Исследования, посвященные проблемам свободы и демократии, содержатся, например,
в его книге «О народном представительстве» (М., 1899).
5.
Соловьев В.С. Указ. соч., т.1. с.594.
6.
Известное марксово утверждение о броске «из царства необходимости в
царство свободы»
7.
Вспомним «Бесов» Достоевского: «начиная с безграничной свободы,
я кончаю безграничным деспотизмом» (Указ. соч., т.4, с.313).
8.
Соловьев В.С. Указ. соч. т.1, с.707.
9.
Там же. с.715.
10.
Чичерин Б.Н. Указ. соч., с.44. 
11. Bobbio N. Kant e le duel liberta. En jd: Da Hobbes a Marx
Napoles. 1965. р. 147.
12. Bobbio N. Kant e le duel liberta. En jd: Da Hobbes a Marx
Napoles. 1965. р. 147.
13.
См.: Левицкий С.А. Трагедия свободы. — Франкфурт-на-Майне: Посев, 1958, с.29.
14.
Гаджиев К. Этика и политика // МЭМО. — 1992. — МЗ. С. 46.
15.
Бельгийско-американский физик Илья Пригожий (лауреат Нобелевской премии 1977
года, один из основоположников термодинамики неравновесных процессов)
доказывает, что существует «принципиальная непредсказуемость».
Думается, что это понятие даже в большой мере подходит к процессам,
происходящим в обществе, нежели к физическим процессам.
16.
У Ф. Хайека эта проблема получила свое специальное исследование (См.:
«Фатальная самонадеянность: ошибки социализма»), как и у Макса
Вебера.
17.
Вспомним закон единства и борьбы противоположностей.
18. Wallace A. Culture and Personality. N-Y., 1970; Parsons t.
Social Structure and Personality. Glencoe, 1964. 
19.
Кемеров В.Е. Проблема личности: методология исследования и жизненный смысл. —
М.: Политиздат, 1977. С.288, 230 и др.
20.
Которое, в свою очередь, придает особую специфику и процессам социализации
индивида!
21.
Щепаньский Я. Элементарные понятия социологии — М.: Прогресс, 196& С.68-69.
22.
Здесь подход к личности как к абстракции.