Юрий Зеленецкий 
Вместо предисловия 
В
издании in-folio 1623 года пьес В. Шекспира помещены четыре посвященные его
памяти стихотворения, написанные Л. Даггесом, неким И.М., Беном Джонсоном и Хью
Холландом. Первые три автора предпослали своим стихотворениям стандартные
слова: «To the memory of… the author… – Памяти… автора…». Однако Х. Холланд
написал иначе: «Upon the lines and life of the famous scenic poet… – На стихи и
жизнь известного сценического поэта…». И если прочитать все его стихотворение,
то невольно закрадывается подозрение, что от обычной формы посвящения он отошел
не случайно. Более того, похоже, также не случайно его стихотворение напечатано
последним. Может быть, издателям было важно, чтобы последними в череде
восхваляющих В. Шекспира слов оказались именно слова двух поразительных строк
этого стихотворения. Но может быть, наоборот, издатели хотели подальше спрятать
эти строки: 
If tragedies might any prologue have, 
All those he made would scarce make one to this…1 
Слова
«tragedies» и «prologue» выделены прямым шрифтом в тексте оригинала. Но даже
без учета такого выделения этим строкам хватает многозначительности. Их
развернутый прозаический перевод может быть таким: 
Если
бы все трагедии могли иметь некий один пролог, 
То
едва ли не таким же прологом к многим трагедиям 
могло
бы стать и все сделанное им… 
Сразу
нужно понять, что в этих строках Х. Холланда речь идет не о театральных, а о
реальных трагедиях в жизни людей. При этом, высказывая мысль, что пролог всех
жизненных трагедий в общем-то один, он использовал сослагательное наклонение
скорее из конспирации. Похоже, он все-таки понимал то, на что намекает Библия и
о чем прямо говорил Будда: «Корень зла есть незнание истины». Кстати, нечто
подобное этому пониманию звучит в стихотворении «Есть игра…» А. Блока: 
А
пока – в неизвестном живем 
И
не ведаем сил мы своих, 
И,
как дети, играя с огнем, 
Обжигаем
себя и других. 
Но
тогда из общего смысла этих двух строк Х. Холланда вытекает, что «все сделанное
им (В. Шекспиром)» содержит эту, неизвестную людям истину, понимание которой
может стать «едва ли не таким же прологом» к новым трагедиям. 
Навеки
останется тайной, каким образом это стало известно Х. Холланду. Но похоже, он
даже знал, что одним из моментов осознания этой истины стало осознание В.
Шекспиром глубокого, общего смысла слова «пролог», выкристаллизовавшегося потом
в чеканной, связывающей частное с общим формуле: «Прошлое – пролог». Но именно
с осознания этого началась и трагедия В. Шекспира, на которую Х. Холланд и
указывает всем, с учетом смысла слов посвящения, смыслом слов своего
стихотворения. 
Нужно
понимать, что Х. Холланд и издатели первого фолио не могли говорить о том, о
чем не сказал бы сам В. Шекспир. Поэтому лучше сразу и привести слова самого
Шекспира: «Когда чьи-то стихи не могут быть поняты, а добрый ум не поддержан
его дерзким сыном – Пониманием, это скорее убивает человека насмерть, чем
большой расчет в маленькой комнате».2 
Георг
Брандес закончил свою книгу «Шекспир. Жизнь и произведения»3 замечательными
словами: «Тот В. Шекспир, который родился в царствование Елизаветы в
Стрэтфорде-на-Эвоне, который жил и творил в Лондоне в эпоху Елизаветы и Иакова,
который в своих комедиях вознесся к небесам, в своих трагедиях снизошел в ад и
умер 52 лет в родном городке, – он воскреснет при чтении его произведений в
полном величии, в ярких и твердых очертаниях, со свежестью действительной
жизни, он воскреснет перед глазами каждого, кто прочтет эти произведения с
чутким сердцем, здравым умом и с непосредственным пониманием всего
гениального». Иначе говоря, простого и ясного. 
Но
и через века после написания В. Шекспиром приведенных выше простых строк все
еще не заметно понимания, что В. Шекспир сетует на непонимание именно его собственных
стихов, его собственных мыслей в этих стихотворениях. Во всяком случае, не
заметно попыток поискать, что может быть в произведениях В. Шекспира
непонятого. 
Подчеркивая
же в посвящении и затем в тексте стихотворения, что В. Шекспир был поэтом и «then
poets’ king – затем королем поэтов», Х. Холланд указал, что не понято в стихах
В. Шекспира. Ведь слова «король поэтов» при живых Б. Джонсоне, Д. Флетчере, Д.
Донне и других знаменитых поэтах шекспировской эпохи Х. Холланд мог написать,
только вкладывая в них некий отличный от общепринятого смысл. И это мог быть
только смысл, вытекающий из слов Эсхилла: 
Вот
о чем мы, поэты, и мыслить должны, и заботиться с первой же песни, 
Чтоб
полезными быть, чтобы мудрость и честь среди граждан  послушливых сеять. 
Опять
же, Х. Холланд не мог говорить о том, чего не сказал бы сам В. Шекспир. Вот
только если о мудрости бытия В. Шекспир говорил практически прямо и точно, то
указание на содержащееся в его произведениях понимание чести он остроумно
спрятал в последних словах Кранмера в пьесе «Генрих VIII», когда Кранмер
говорил о будущности в этой пьесе только что родившейся, а в реальности
скончавшейся за несколько лет до написания этой пьесы, королевы Елизаветы,
вроде бы, тоже грешившей писательством: 
From her shall read the perfect ways of honour, 
And by those claim their greatness, not by blood. 
У
нее прочтут об истинных путях чести, 
Чтобы
на них обретать свое величье, а не происхождением. 
И
чтобы ни у кого не возникало никаких сомнений, девятью строчками ранее В. Шекспир
написал: «truth shall nurse her – истина вскормит ее». Но, очевидно, даже
современники В. Шекспира и Елизаветы не поняли этих его слов. 
Поэтому
в своем стихотворении Х. Холланд укорил современников и соотечественников В.
Шекспира, писавшего на их родном языке, в непонимании ими творчества и жизни
великого поэта. Будущим же читателям он и издатели подсказали, какие главные
темы развивал В. Шекспир в своих произведениях. При этом они указали, что
знакомство только с какими-то отдельными произведениями В. Шекспира ничего не
дает в плане их понимания. Отголосок этого указания можно найти в словах Г.
Брандеса в цитировавшейся книге: «У Шекспира каждое позднейшее произведение
всегда связано с предыдущим, подобно тому, как звенья цепи сомкнуты между собою».
Точнее это указание можно некоторым образом пояснить словами О. Уайльда: «Тот,
кто знает только настоящее, ничего не знает о времени, в котором живет».
Кстати, О. Уайльд, писавший о В. Шекспире в нескольких своих произведениях,
тоже ничего в Шекспире не понял. При этом не понял самого главного – сонеты В.
Шекспира рождены не просто любовью, а любовью к человеку, а потому – мудростью
и честью (Wisdom and Honour). 
И
ведь, наверное, до сих пор есть энтузиасты, желающие проникнуть в тайну
инициалов W.H., несмотря на прямое и ясное указание сонета 26. 
Lord of my love, to whom in vassalage 
Thy merit hath my duty strongly knit; 
To thee I send this written embassage 
To witness duty, not to show my wit. 
Duty so great, which wit so poor as mine 
May make seem bare, in wanting words to show it: 
But that I hope some good conceit of thine 
In thy soul’s thought all naked will bestow it. 
Точный
смысл этих первых двух строф сонета можно передать приблизительно в таком
рифмованном переводе: 
С
достоинством твоим, моя любовь, 
Мой
долг по-рабски крепко связан; 
Свидетельство
его я посылаю вновь: 
Не
ум, а долг свой показать обязан. 
Долг
так велик, что бедный ум 
Слов
не находит описать его значенье: 
Хочу
вложить в основу твоих дум 
Твое
же о себе благое самомненье. 
К
сожалению, переводчики на русский язык, наверное, не читали указания Х.
Холланда, а потому не поняли, что при переводе произведений В. Шекспира важно
точно передавать не только общий смысл его предложений, но и часто важно
бережно обращаться с самими словами этих предложений. Например, слово «conceit
– самомненье» еще встретится в цитате из пьесы «Комедия ошибок». И видя это,
может быть, читатели лучше поймут смысл обоих цитат. Но вот почему англичане до
сих пор не могут понять, что главное для В. Шекспира, и не только в сонете 26,
не любовь, а «великий долг» и что обращение «lord of my love» относится не к
какому-то конкретному человеку, а к каждому читателю сонета 26 и к каждому
человеку в общем, пока остается неизвестно. 
Главное
же для Х. Холланда и издателей было предупредить будущих читателей, что
понимание В. Шекспира на деле выражается в понимании трагичности и его
творчества, и его жизни, и, соответственно, при сохранении тех же условий
жизни, трагичности положения самих читателей. То есть, от «свечи» В. Шекспира,
о которой он, как оказалось бесполезно, говорил в первых словах Гауэра в
«Перикле», можно зажечься, но об ее пламя можно и обжечься. Поэтому в обоих
случаях последствия могут быть одинаковыми – трагическими. И, скорее всего,
именно потому, что в «Перикле» об опасности своего открытия В. Шекспир говорит
наиболее откровенно, эту пьесу издатели не включили в первое фолио. 
Следовательно,
получается, рядом с В. Шекспиром все-таки были некие прототипы гамлетовского
Горацио, пытавшиеся после смерти своего великого друга «поведать правду о нем
неудовлетворенным». Вот только людей «с чутким сердцем, здравым умом и с
непосредственным пониманием всего гениального» за века после выхода их издания,
может быть, так и не нашлось. 
В
пьесе «Бесплодные усилия любви» (IV, 3) В. Шекспир сказал: «Где виноваты все,
виновных нет». Поэтому, естественно, если все же были люди, понимавшие В.
Шекспира, то это означает, что все остальные люди, читавшие произведения В.
Шекспира, оказываются виноватыми в непонимании его. Но главное тут еще и в том,
что уже века все люди оказываются виноватыми в том, что они сами не поняли
того, что понял один В. Шекспир. 
I 
В
надписи, сделанной Вольтером под портретом Г. Лейбница, есть такие слова: 
Уроки
мудрости давал он мудрецам, 
Он
был мудрее их – умел он сомневаться. 
Из
этих слов следует, что Вольтер, по крайней мере, был плохо знаком с творчеством
В. Шекспира, а уж «Ричарда II» точно никогда не читал. Впрочем, и все читавшие
эту хронику, похоже, никогда не чувствовали и не думали о том, что последние
слова короля Ричарда – это исповедь, мысли самого В. Шекспира. 
Представим,
что мой мозг с моей душой 
В
супружестве. От них родятся мысли, 
Дающие
дальнейшее потомство. 
Вот
племя, что живет в сем малом мире. 
На
племя, что живет в том, внешнем, мире, 
Похоже
удивительно оно: 
Ведь
мысли тоже вечно недовольны. 
Так,
мысли о божественном всегда 
Сплетаются
с сомненьями… 
(V,
5. Перевод М. Донского) 
Как
тут не вспомнить прекрасные слова Б. Пастернака из его «Замечаний к переводам
из Шекспира»: «Для мыслителя и художника не существует последних положений, но
все они предпоследние». Правда, Б. Пастернак тоже не придал особого значения
словам В. Шекспира из «Ричарда II», хотя он, наверное, читал сонет 85, в
котором В. Шекспир уже более чем откровенно сказал: 
I think good thoughts, whilst other write good words… 
Мне
мысли по нутру, другим – слова… 
(Перевод
И.М. Ивановского4) 
То
есть, опять же, отсюда видно, что Х. Холланд и издатели первого фолио не
говорили того, чего не говорил сам В. Шекспир. А говорил он, как видно из
сонета 85 и других сонетов, еще и о том, чем он отличается от других поэтов. 
Само
собой разумеется, мысли рождаются здоровыми только тогда, когда не только ум
здоров, но и душа чиста и отзывчива. Один выдающийся политик по этому поводу
говорил: «Без человеческих эмоций никогда не было, нет и быть не может
человеческого искания истины». И Фирдоуси написал в «Шах-наме»: «Не найти с
незрячей душою благого пути». Кстати, в следующей строке Фирдоуси написал:
«Коль внемлющих нет – бесполезны слова». 
О
том же, что творилось в его душе, В. Шекспир написал в сонете 66: 
Измученный
всем этим, смерть зову. 
Как
не устать от стольких трудных лет, 
Когда
везет пустому существу, 
И
самой чистой Вере веры нет, 
И
недостойным воздают почет, 
И
помыкают юной Красотой, 
И
Совершенство Скудостью слывет, 
И
Сила у Бессилья под пятой, 
И
рот Искусству зажимает Власть, 
И
Глупость надзирает за Умом, 
И
может Правда в простаки попасть, 
И
всюду Зло командует Добром. 
Измученный,
в могиле отдохну, 
Но
как любовь оставить мне одну. 
Уже
здесь можно отметить, что самим В. Шекспиром третья строка третьей строфы
написана так: «And simple Truth miscalled Simplicity». Вот ее дословный
перевод: «И простая Истина обозвана Наивностью». И из этого перевода видно,
что, в общем-то, весь сонет написан только из-за одной этой строки. В ней
отражен результат попыток В. Шекспира донести до людей понятую им истину.
Поэтому лучше было бы в стихотворном переводе воспроизвести эту строку как
можно точнее. Например, следующим образом: И Истину простую отторгает страсть.
Дело тут еще и в том, что эта строка выделяет В. Шекспира из великого множества
обличителей недостатков этого мира, существовавших и до него, и после него.
Кроме того, в ней отражено явление, которое Г. Лейбниц описал такими словами:
«Если бы геометрия так же противоречила нашим страстям и нашим интересам, как
нравственность, то мы бы так же спорили против нее и нарушали ее вопреки всем
доказательствам». 
Но,
для очистки совести, можно все-таки привести пример необходимости
прислушиваться к советам Х. Холланда и издателей первого фолио. К тому же, этот
пример будет полезен и на будущее. В пятой сцене четвертого акта пьесы «Троил и
Крессида», в диалоге прощающихся влюбленных есть один интересный момент. 
Cressida: My lord, will you be true? 
Troilus: Who, I? Alas, it is my vice, my fault: 
Whiles others fish with craft for great opinion, 
I with great truth catch mere simplicity. 
Крессида:
Принц, вы будете верны? 
Троил:
Кто? Я? Увы, это мой порок, мой недостаток: 
В
то время как другие умело выуживают великую славу, 
Я
с великой правдой ловлю всего лишь имя простака. 
Рассуждениям
по поводу такого хитрого ответа Троила на бесхитростный вопрос Крессиды можно
посвятить целую главу. Впрочем, люди бывалые в ответе Троила могут увидеть
только его естественное для мужчины желание увильнуть от прямого ответа на
поставленный Крессидой вопрос. Но даже самые бывалые представители мужского
пола вряд ли когда-нибудь в таких ситуациях догадывались сослаться на «великую
правду». 
Возвращаясь
к монологу в «Ричарде II», следует отметить, что кроме того, что понимал
Фирдоуси, В. Шекспир понимал и то, о чем замечательно написала А. Маринина в
детективе «Реквием»: «Но всегда, когда человек в чем-то сомневается, он должен
идти до конца и выяснить правду, иначе он не сможет сам себя уважать». Потому и
В. Шекспир написал в «Отелло» (III, 3), что ему недостаточно только усомниться:
«Я должен… усомнясь – дознаться». Впрочем, эти соображения мало у кого вызовут
возражения, если только в них не внести небольшого уточнения. Сомневаться-то
нужно не только в чужих соображениях, но и в своих собственных. Именно на
последнее обстоятельство указывает В. Шекспир, приводя в пьесе «Генрих V»
пословицу: «Дурак всегда стреляет быстро». И именно опыт своих собственных
сомнений по поводу своих собственных мыслей подытожил В. Шекспир в «Троиле и
Крессиде» (II, 2): 
…сомненье
ж – 
То
буй спасенья мудрых или лот 
Глубин
несчастья.5 
Действительно,
как правило, люди редко бывают несчастны, когда они сомневаются в соображениях,
уме или действиях только других людей. Самые же невыносимые сомненья,
безусловно, – это сомненья в своем уме. Они, конечно, не миновали В. Шекспира.
Недаром в пьесе «Как вам это понравится» (IV, 3) он говорит: «I do now remember
a saying: “The fool doth think he is wise; but the wise man know himself to be
a fool”». – Я вспоминаю пословицу: «Дурак думает, что он умен, но умный человек
знает себя, когда он глуп». То есть смысл слов В. Шекспира в чем-то точнее
пословицы: «Every man has a fool in his sleeve». У каждого человека в рукаве
дурак. В «Троиле и Крессиде» (II, 1) В. Шекспир уточняет: «…that fool knows not
himself – …этот дурак не знает самого себя». Таким образом, В. Шекспир знает, о
чем он говорит, когда в этой же пьесе (II, 3) он говорит, что «глупость и
невежество – общее проклятие человечества». 
Тропинку,
которая привела В. Шекспира к сомнению главному, можно осветить таким примером.
Вообще, одним словом, глупость – это всегда бессвязность. На свое понимание
этого В. Шекспир указал в пьесе «Мера за меру» словами герцога: 
И
в рассуждениях такая связь, 
Какой
нет у безумных. 
(V,
1. Перевод М.А. Зенкевича) 
Конечно,
нельзя путать глупость и безумие. Глупость, скорее, как писал В. Шекспир в
«Короле Лире»: «…смесь бессмыслицы и здравой мысли». Русская пословица
описывает это таким образом: «В огороде бузина, а в Киеве – дядька». Такое
может быть и в результате кары господней, сказал В. Шекспир в пьесе «Антоний и
Клеопатра»: 
Но
если мы…в грехе погрязли, 
То
боги нас карают слепотой, 
Лишают
нас способности судить 
И
нас толкают к нашим заблужденьям, 
Смеясь
над тем, как шествуем мы важно 
К
погибели. 
(III,
13. Перевод М. Донского) 
Но
ближе к практике понимание, что глупость – это причина различного рода потерь,
допущенных в условиях, исключающих возможность оправдания этих потерь любыми
другими причинами. Если отвлечься от массы второстепенных причин, то, в
главном, глупость – это неспособность делать выводы из признаваемого известным
знания, когда время делать эти выводы уже пришло. Как восклицал, хлопнув себя
по лбу, персонаж кинофильма «Смерть на Ниле» Э. Пуаро: «Какими идиотами были мы
все! Ведь я же знал это! Знал!» О. Фриш, вспоминая о своей совместной работе с
Н. Бором, рассказывал: «Едва я приступил к рассказу, как он (Н. Бор) хлопнул
себя ладонью по лбу и воскликнул: “О! Какими же глупцами были мы все! Да ведь
это замечательно! Все так и должно быть! ”». Впрочем, как говорит английская
пословица: «Никто так не слеп, как тот, кто не хочет видеть». Поэтому не все
видят: «Голова всему начало». 
Отсюда
следует, что глуп не тот, кто чего-то не знает, а тот, кто не способен делать
выводы из того, что он знает. Сам В. Шекспир сказал об этом в «Венецианском
купце» (III, 5. Перевод П. Вейнберга) так: 
О,
Господи, какая болтовня! 
Глупец
набрал острот различных войско 
И
поместил их в памяти своей. 
Я
и других глупцов немало знаю 
Из
высшего сословья, но, как он, 
Остротами
себя вооруживших 
И,
чтобы в ход пустить одну из них, 
Готовых
в бой вступить со здравым смыслом. 
Уже
отсюда можно растечься мыслью по древу, но сейчас важнее следующее. Это только
в огороде глупо дважды наступать на одни и те же грабли. В жизни же бывает
необходимо некоторый опыт повторять неоднократно. Поэтому самый важный вопрос,
конечно, сводится к тому, как правильно определить, когда повторение некого
опыта уже переходит грань между взвешенностью и глупостью. То есть, нужно,
безусловно, знать, что – «Всему свое время», но нужно и знать, когда это время
чему-то уже пришло. Однако самая деликатная сторона дела выражается в вопросе о
своевременности быть умным. Наверное, все-таки быть умным всегда своевременно.
Конечно, умному человеку иногда приходится притворяться глупым и даже безумным.
Но ведь и здесь есть некая черта. «Ни один умный человек умом хвалиться не
станет», – написал Шекспир в пьесе «Много шума из ничего». Но в пьесе «Троил и
Крессида» он написал: «…а что не вспухнет само, про то не узнает никто». 
Не
на каждое слово этих рассуждений можно найти подтверждение в словах самого В.
Шекспира. Но он многое и не говорил по одной простой причине. Видя, как много у
него не понимают, он все-таки не хотел быть непонятым в следующем: «…человек,
известный за умного, не насмехается, хотя бы он всегда осуждал» («Двенадцатая
ночь», I, 5. Перевод А. Кронеберга). 
Теперь
уже невозможно узнать, что и от кого услышал В. Шекспир перед тем как он
написал в пьесе с интересным названием «Комедия ошибок» (III, 2) странные для
влюбленного мужчины – Антифола Сиракузского слова: 
Sweet mistress, 
Teach me, dear creature, how to think and speak; 
Lay open to my earthy-gross conceit, 
Smother’d in errors, feeble, shallow, weak, 
The folded meaning of your words’ deceit. 
Against my soul’s pure truth why labour you 
To make it wander in an unknown field? 
Are you a god? Would you create me new? 
Если
точность перевода поставить впереди его благозвучности, то смысл этих
шекспировских строк можно передать таким примерно образом: 
Прекрасная,
Учите,
прелесть, думать как, как говорить; 
Откройте
моему земному самомненью, 
Погрязшему
в ошибках, в заблужденьях 
Всех
ваших хитрых слов сокрытое значенье. 
Зачем
трудитесь вы, чтоб чистая душа 
Пошла
бродить в ей неизвестный край? 
Вы
– бог? Желаете создать меня иным? 
Говоря
проще, В. Шекспир усомнился в своем знании самого себя и жизни и понял, что ему
еще нужно учиться. В продолжении монолога короля Ричарда, с которого началась
эта глава, В. Шекспир сетует на то, что эта учеба началась поздновато. Придет
время, в «Макбете» (I, 7), он назовет школу, в которой он начал учиться,
«школой времен». Вот только в XVIII веке нашелся умник, который слово «школа»
заменил словом «отмель», и именно это слово, с благословения других
«шекспироведов», пошло кочевать по всем позднейшим изданиям «Макбета». Но в
момент написания «Комедии ошибок» В. Шекспир еще не знает, чему он научится в
этой школе и каким он станет после ее окончания. 
Таким
образом В. Шекспир отметил начало нового периода в своем творчестве. И начался
этот период с того, что он, как каждый нормальный гений, говоря словами А.
Эйнштейна, «усомнился в аксиоме». Этот момент В. Шекспир и отразил в «Комедии
ошибок» (II, 2) в диалоге двух земляков: 
Антифол
Сиракузский: Для всего есть свое время. 
Дромио
Сиракузский: Это мнение я опровергнул бы… 
Потому
«Комедия ошибок» стала первым произведением В. Шекспира, в котором он предъявил
свои претензии времени: 
Да
время ведь совсем 
Банкротом
сделалось, и стоит слишком мало 
Оно
в сравненье с тем, что людям задолжало. 
(IV,
2. Перевод П. Вейнберга) 
Именно
с «Комедии ошибок» в произведениях В. Шекспира начинают биться, пульсировать и
развиваться мысли. Именно с этой пьесы в произведениях В. Шекспира появляются
многозначительность, намек, и, главное, прямое обращение к читателям,
стремление приобщить их к работе его мысли. 
К
счастью, семена сомнений пали на благодатную почву. Из произведений,
предшествующих «Комедии ошибок», очень многое потом отразилось, развилось в
более поздних и зрелых произведениях. Наиболее показательными являются в этом
отношении слова королевы Елизаветы в драме «Ричард III»: 
Ты
будущее прошлым запятнал. 
……………………………………
Нет,
не клянись ты будущим – оно 
Злодейством
прошлым все искажено. 
(IV,
4. Перевод А. Радловой) 
Но
навсегда в прошлом остались слова в третьей части «Генриха VI», в которых
молодое самомнение и эпигонство В. Шекспира выпирало особенно отчетливо: 
Я
добрые дела оставлю сыну, 
И
был бы рад, когда бы мой отец 
Мне
ничего другого не оставил! 
(II,
2. Перевод Е. Бируковой) 
Вообще
полезно увидеть, что у В. Шекспира ничто не проходит бесследно. Например, слова
Арона в «Тите Андронике» – «…на лице мою печать он носит» – обрели вторую жизнь
в сонете 11. В словах Сатурнина из этой же пьесы про «мнимое безумье» уже
скрываются семена будущего замысла «Гамлета». Позднее переходит в понимание то,
что в «Генрихе VI» было только наблюдением: 
Как
перышко носится по ветру 
Туда-сюда,
так и эта толпа. 
(Часть
2. IV, 8. Перевод Е. Бируковой) 
И
стихи Горация все-таки запечатлелись в памяти В. Шекспира. В пьесе «Много шума
из ничего» он пересказывает стихотворение Горация прозой: «В наши дни, если
человек при жизни не соорудит себе мавзолея, так о нем будут помнить, только
пока колокола звонят, да вдова плачет» (V, 2. Перевод Т. Щепкиной-Куперник).
Правда, главных слов Горация В. Шекспир не воспроизводит в своих произведениях.
Но во всех его произведениях видно осуществление завета Горация: 
Sapere
aude! 
И.Кант
пояснял эти слова так: «Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим
рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по
собственной вине – это такое, причина которого заключается не в недостаточности
рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства
со стороны кого-то другого. Sapere aude! – имей мужество пользоваться
собственным умом! – таков, следовательно, девиз Просвещения». 
Впрочем,
лучше послушать самого В. Шекспира в «Макбете»: 
…to beguile the time, 
Look like the time. 
Чтоб
все ошиблись, смотри как все. 
(I,
5. Перевод М. Лозинского) 
II 
Уже
по пьесе «Бесплодные усилия любви» видно, как быстро и успешно учился В.
Шекспир в «школе времен». Но это совсем не значит, что учиться в этой школе ему
было легко. Недаром в пьесе «Много шума из ничего» (II, З) он написал:
«Счастливы те, кто, услышав о своих недостатках, сумеют исправиться». А это
очень многозначительные слова. Они означают, что В. Шекспир попробовал
представить себе других людей на своем месте. И он отчетливо увидел, что будет
твориться в «душе» человека, который не сможет найти в себе сил пройти с ним до
конца. Поэтому в «Гамлете» он ясно и точно сказал, кому только понимание его
творчества будет совершенно безопасно: 
…благословен,
Чьи
кровь и разум так отрадно слиты, 
Что
он не дудка в пальцах у Фортуны, 
На
нем играющей. Будь человек 
Не
раб страстей, – и я его замкну 
В
средине сердца, в самом сердце сердца… 
(III,2.
Перевод М. Лозинского) 
В.
Шекспир очень многое знал о страстях человеческих. Многие из них кипят в его
произведениях. Многие из них видны, понятны, узнаваемы читателями этих
произведений. Кроме одной, очень коварной страсти, свое порабощение которой
люди практически не осознают. Поэтому у нее нет устоявшегося, общепринятого
названия. Можно только привести ее описание, например, данное Н.В. Гоголем:
«Поди ты сладь с человеком! Не верит в бога, а верит, что если почешется
переносье, то непременно умрет; пропустит мимо созданье поэта, ясное как день,
все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на
то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и
ему оно понравится, и он станет кричать: “Вот оно, вот настоящее знание тайн
сердца!”». 
Некоторое
объяснение этому феномену дал А.И. Герцен: «Истина всегда бывает проще
нелепости, но ум человека вовсе не одна возможность понимания, не tabula rasa;
он засорен со дня рождения историческими предрассудками, поверьями и проч., ему
трудно восстановить нормальное отношение к простому пониманию». 
Опыт
показывает, что во многих случаях эта трудность может быть непреодолима. Как
заметил знаменитый современник Шекспира Ф. Бэкон: «Никто еще не был столь тверд
и крепок духом, чтобы предписать себе и осуществить совершенный отказ от
обычных теорий и понятий и приложить затем заново к частностям очищенный и
беспристрастный разум. А потому наш человеческий рассудок есть как бы месиво и
хаос легковерия и случайностей, а также детских представлений, которые мы
первоначально почерпнули». 
Прекрасно
понимал все это и В. Шекспир. Поэтому в «Венецианском купце» (III, 5) он и
сказал прямо и ясно: «I pray thee, understand a plain man in his plain meaning…
– Я прошу тебя, пойми простого человека просто…» То есть, этими словами В.
Шекспир впервые обратился напрямую к зрителям и читателям. Но вот только этого
не понял переводивший «Венецианского купца» П. Вейнберг. Поскольку для него
было очевидно, что произнесший процитированные слова Лоренцо не был простым
человеком, он решил подправить В. Шекспира, переведя его так: «Пожалуйста,
понимай просто простые слова». В результате множества подобных переводов
русские читатели читают не В. Шекспира, а всего лишь произведения переводчиков
на мотивы произведений В. Шекспира, именно потому, что переводчики не понимали
именно простых слов В. Шекспира. 
В.
Шекспир понял также и то, что осталось в контексте цитат Н. Гоголя, А. Герцена
и Ф. Бэкона. Задолго до И. Канта он понял, что неспособность понимать простые
слова обусловлена именно незрелостью, несамостоятельностью ума. В «Юлии Цезаре»
он сказал по этому поводу так: 
Безмозглый
человек, он ум питает 
Отбросами
чужими, подражаньем 
И
старые обноски с плеч чужих 
Берет
за образец… 
Он
лишь орудье. 
(IV,
1. Перевод М. Зенкевича) 
И
в «Гамлете» он пояснил: «…хитрая речь спит в глупом ухе». Конечно, имеет
значение и то, на что В. Шекспир обратил внимание в «Короле Джоне»: 
Все
не доверяют правде, 
Что
в платье непривычное одета. 
(IV,
2. Перевод Е. Бируковой) 
В.
Шекспир, носивший ливрею слуги лорда-камергера, а потом слуги короля, знал это
не понаслышке. Но есть тут и еще одно обстоятельство, отмеченное Шекспиром в
«Короле Лире»: 
Пустым
– все пусто: разум, доброта; 
И
вонь своя милее. 
(IV,
2. Перевод М. Кузьмина) 
В
нашем взаимосвязанном мире выявленная страсть тоже связана с другими страстями.
Это видно уже из приведенного описания ее Н.В. Гоголем. Ее практически
невозможно отделить от страсти попустословить, которую, естественно, тоже легче
увидеть у других, чем у самого себя. Шекспир же не только разглядел свое
пустословие в своих первых произведениях, но и о разрыве с ним заявил в поэме
«Лукреция»: 
Прочь,
праздные слова, рабы шутов! 
Бесплодные
и немощные звуки! 
(Перевод
Б. Томашевского) 
Пустословие
же является самой опасной страстью именно потому, что любой человек, пусть
бессознательно для себя и только для самого себя, все-таки всегда ищет какое-то
объяснение, оправдание своим страстям и поступкам. А любому такому
человеческому оправданию грош цена, если, как написал В. Шекспир в пьесе
«Бесплодные усилия любви»: «Уток его рассуждений выткан искусней, чем основа
его доводов». В непонимании этого и проявляется непонимание людьми очень
простого, испокон веков известного, на собственной практике многократно людьми
ощущаемого правила, неоднократно приводившегося В. Шекспиром: «Добром не
кончишь, если начал худо». Самое же страшное в пустословии то, что оно
закреплено обычаем и привычкой, пронизывает все общество вдоль и поперек,
сверху и снизу. А Шекспир знал о силе обычаев и привычек, и потому написал в
«Гамлете»: 
Привычка
– это чудище, что гложет 
Все
чувства… 
Обычай
может смыть чекан природы. 
(III,
4. Перевод М. Лозинского) 
Но
еще он знал, как опасно на привычки, обычаи покушаться. «Привычку нарушить –
все нарушить», – он сказал в «Цимбелине». 
Наверно,
большинству людей известно, что большинство людей оправдывает свои поступки тем
же, чем и Эдмунд в «Короле Лире» (V, 3): «…люди таковы, каково время». То есть
известным с древнейших времен из многих источников и во многих редакциях
положением: «Всему свое время». 
Вот
только большинство людей до сих пор не знает, что это положение нельзя класть в
основу любых выводов, поскольку оно само является всего-навсего выводом из
более общего положения. 
III 
На
первой странице романа «Тайный заговор» А. Дюма написал замечательные слова,
оставшиеся незамеченными и неоцененными миллионами его читателей: «Чем больше
мы продвигаемся вперед в жизни, чем дальше уходим вперед в искусстве, тем более
убеждаемся, что ничего не существует отдельного, особого, внезапного, что
природа и общество идут вперед от вывода к выводу, а не случайными скачками и
что события, являющиеся то радостными, то печальными, то душистыми, то смердящими
цветами, то смеющимися, то фатальными, которые развертываются перед нашими
глазами, таили свои почки в прошедшем и корни в минувших днях, а свои плоды
принесут в будущем». 
В
результате век спустя поэт Леонид Мартынов констатировал: 
Последствия
мы видим без начала, 
А
иногда наоборот бывало: 
Довольно
ясно видели начала, 
Последствий
же никто не замечал. 
Исходя
же из слов А. Дюма, можно твердо утверждать, что уже никто и никогда не уйдет
дальше В. Шекспира ни в жизни, ни в искусстве. Потому что он не только задолго
до А. Дюма знал о взаимосвязи элементов прошлого, настоящего и будущего в
каждом миге бытия, но и был первым, и до сих пор – последний, кто ее понял. 
Знаменитый
современник В. Шекспира Ф. Бэкон утверждал: «Мы знаем больше, чем понимаем». По
целому ряду объективных причин это утверждение будет актуально всегда. Но есть
тут и субъективный момент. Ведь до сих пор для многих людей остается загадкой,
чем знание отличается от понимания, хотя многие могут вспомнить, что в школьных
учебниках именно для формирования понимания пройденного материала им
предлагалось делать из него необходимые выводы. 
Некоторые
переводчики почему-то не считают нужным переводить последние слова Эдгара во
второй сцене пятого акта трагедии «Король Лир»: «Ripeness is all – Зрелость –
это все». В результате читатели этой трагедии остаются в неведении, что В.
Шекспир предлагал им подумать о том, что есть зрелость. Далее будет видно, что
под зрелостью понимал сам В. Шекспир. Но и уже сейчас полезно понять, что
зрелость начинается с того момента, когда человек начинает понимать то, что в
молодости он только знал, в том числе уже из детских сказок. 
Например,
уже ребенок может сказать, что произойдет, если все время идти, глядя только
себе под ноги. Очевидно, в лучшем случае, попадешь в ситуацию, выход из которой
можно будет найти, только подняв голову и посмотрев назад и вперед. Но не
многие делают отсюда вывод, который сделал поэт В. Шефнер: 
И
нет пути темней и безысходней – 
Шагать,
не зная завтра и вчера, 
По
лезвию всегдашнего сегодня. 
Ш.
Перро писал: «Не достойны ли похвалы родители, которые своим детям, еще не
способным воспринимать истины существенные и ничем не приукрашенные, уже
внушают к ним любовь и дают, так сказать, отведать их, облекая в форму
рассказов занимательных и приспособленных к их слабому младенческому разумению?
…Все это – бросаемые в почву семена…» То есть, родители должны понимать истины,
которые они сеют в память своих детей, читая им сказки. Например, читая детям
сказку «Мальчик-с-пальчик», они сеют понимание, что чтобы увидеть дальше, нужно
подняться выше. И в отличие от детей, им должно быть известно, на какую высоту
нужно подняться, чтобы увидеть верную дорогу жизни. Например, Ф. Бэкон записал
себе цитату из Лукреция: «…но ни с чем не сравнимо то наслаждение, когда стоишь
на прочном основании истины (вершина, которую ничто не может превзойти…)…» 
Далеко
прозревая с этой высоты, В. Шекспир и написал самые главные слова в трагедии
«Король Лир» (IV, 1. Слова Эдгара, увидевшего своего ослепленного отца): 
World,
world, O world! 
But that thy strange mutations make us hate thee, 
Life would not yield to age. 
Мир!
Мир! О Мир! 
Какие
еще твои выверты заставят нас ненавидеть тебя, 
Пока
жизнь не станет зрелой. 
Поэтому
стоит ли удивляться тому, что В. Шекспир оказался за многие века первым и на
многие века последним человеком, который во второй части хроники «Генрих IV»
(III, 1) сказал, что из истины, о которой написал А. Дюма и о которой он сам
говорил во многих произведениях, следует делать закономерные, выходящие на
практику людей выводы: 
There is a history in all men’s lives, 
Figuring the nature of the times deceased; 
The which observed, a man may prophesy, 
With a near aim, of the main chance of things 
As yet not come to life, which in their seeds 
And weak beginning lie intreasured. 
Such things become the hatch, and brood of time; 
And, by the necessary form of this, 
King Richard might create a perfect guess, 
That great Northumberland, then false to him, 
Would of that seed grow to a greater falseness… 
В
приведенный ниже перевод этих строк Е. Бируковой автору пришлось внести
несколько уточнений, выделенных жирным шрифтом: 
Есть
в жизни всех людей порядок некий, 
Что
прошлых дней природу раскрывает. 
Поняв
его, предвидеть может каждый, 
С
ближайшей целью, грядущий ход 
Событий,
что еще не родились, 
Но
в недрах настоящего таятся, 
Как
семена, зародыши вещей. 
Их
высидит и вырастит их время. 
И
непреложность этого закона 
Могла
догадку Ричарду внушить, 
Что,
изменив ему, Нортумберленд 
Не
остановится, и злое семя 
Цветок
измены худшей породит… 
Г.
Брандес в цитировавшейся книге в главе, посвященной второй части «Генриха IV»
написал: «Вся первая часть третьего действия интересна и великолепна. Здесь
король высказывает свое геологическое сравнение, выражающее символически
историческую изменчивость явлений. Когда он вспоминает с грустью предсказание
низложенного Ричарда II, что люди, помогшие ему взойти на престол, так же
изменят ему, и заявляет, что это предсказание теперь сбывается, Уоррик отвечает
в глубокомысленной реплике, поразительной для того времени, что исторические
события подвержены, по-видимому, известным законам. В жизни каждого человека
много такого, что необходимо вытекает из прошедшего. Если обсудить, как
следует, все факты, обуславливающие то или иное событие, то нетрудно было бы
предсказывать будущие события. На что король отвечает с не менее поразительной
философской глубиной: «Так это все необходимости? Примем же все это за
необходимость». 
Все
выделения в тексте цитаты сделаны автором книги. Удивление в выделенных
курсивом словах вызывает положение Г. Брандеса, что с каких-то пор
процитированные слова В. Шекспира перестали быть поразительными. Выделенные
жирным шрифтом слова Г. Брандеса понадобятся далее. И еще важно, что в цитате
из книги Г. Брандеса приведен ответ короля на процитированные автором слова
Уоррика. Хотя, наверное, нужно было ответ короля процитировать дважды. Ведь в
этом ответе отражено очень важное понимание В. Шекспиром неотвратимости
действия этого закона, как и всякого естественного закона. То есть, задолго до
будущих обществоведов он понял, что когда естественных законов не понимают, они
начинают действовать разрушительно. 
Ко
времени В. Шекспира практика, и в первую очередь практика кораблевождения, уже
научила людей считаться с некоторыми выводами пусть еще и не сформировавшихся
наук. Преклонение перед наукой самого В. Шекспира отражено не в одном его
произведении. Уже в пьесе «Бесплодные усилия любви» он пишет: 
Наука
– словно солнце. Дерзкий взор 
Теряется
в ее небесных тайнах. 
Кстати,
в этой же пьесе он выразил понимание, которое еще не скоро проникло в сознание
ученых и до сих пор этим сознанием еще не овладело полностью: 
Наука
– добавленье к человеку: 
Где
человек, там и его познанья. 
(IV,
3. Перевод Ю. Корнеева) 
Судя
по словам Гектора в пьесе «Троил и Крессида» (II, 2), в которых он упоминает
Аристотеля, В. Шекспир знал слова последнего: «Кто идет вперед в науках, но
отстает в нравственности, тот скорее идет назад, чем вперед». 
Одним
из элементов нравственности ученых является признание роли, вклада в науку их
предшественников, выражающегося в присвоении их имен открытым ими законам,
явлениям, планетам. Как ныне признается, собственно наука по-настоящему
началась только с Ньютона и Лейбница. Но на самом деле наука началась с В.
Шекспира, с открытого им закона связи времен. Кстати, после выхода из печати
второй части «Генриха IV» уже нельзя было говорить, что «история учит только
тому, что она никого ничему не учит». Уже века следует говорить, что единственным
человеком, которого история научила, является В. Шекспир. 
Таким
образом, в ответе короля Генриха на цитировавшиеся слова Уоррика отразилось
понимание В. Шекспиром, что, грубо говоря, этот закон не «обойдешь» и не
«повернешь, как дышло». Он действует неотвратимо, с «железной» необходимостью.
Поэтому, иначе как детскими и наивными, нельзя назвать попытки людей с ним не
считаться. Добром не кончишь, если начал худо. 
О
том, что в каждом миге бытия людей всегда взаимосвязанно сосуществуют элементы
прошлого, настоящего и будущего, люди знали задолго до Шекспира. И сам Шекспир
это знал. Более того, в следующей цитате из «Гамлета» он точно указал, кто это
знал намного раньше него: 
What is a man, 
If his chief good and market of his time 
Be but to sleep and feed? A beast, no more. 
Sure, he that made us with such large discourse, 
Looking before and after, gave us not 
That capability and godlike reason 
To fust in us unused. 
Поэтому
при переводе этих строк (и при чтении их на английском) нужны особые внимание и
точность: 
Что
есть человек, 
Коль
измеряет цену жизни он 
Едой
и сном? Животное, не больше. 
Уверен,
он, нас создавая, тщательно продумал, 
Что
было до того и будет после, и дал нам 
Способность
эту и богоподобный разум, 
Чтоб
мы их применяли. 
Известный
шекспировед, доктор филологических наук В.П. Комарова в книге «Творчество
Шекспира»6 написала по поводу этого монолога следующее: «…в данном монологе
содержится восхваление разума, способности к суждению, которое смотрит вперед и
назад (точнее – “до” и “после”)». Что замечательно, В.П. Комарова здесь точнее
В. Шекспира, потому что ставит разум и способность к суждению, связывающему
«до» и «после», через запятую, не разделяя их. 
Но
дело тут еще и в том, что словами о способности связывать «до» и «после» В.
Шекспир цитирует Гомера: 
…безумствует
он в погубительных мыслях, 
«Прежде»
и «после» связать не умеет. 
(«Илиада».
I, 340. Перевод В. Вересаева7) 
Для
любого человека, прочитавшего хотя бы несколько произведений В. Шекспира,
очевидно его хорошее знание Гомера. Во всех шекспировских произведениях
упоминаются описываемые Гомером события времен Троянской войны. По мотивам
гомеровского эпоса написана пьеса «Троил и Крессида». Имена гомеровских
персонажей Лаэрта и Автолика носят персонажи шекспировские. 
Кроме
того, в поэме «Лукреция», в которой героиня поэмы рассматривает картину с
изображением эпизода Троянской войны, В. Шекспир прямо написал: 
О
Время, 
Врагов
мирить тебе бы надлежало 
И
ложность мнений исправлять – вот цель! – 
…………………………………………………..
Твой
долг – кончать все распри меж царями, 
Ложь
обличать, возвысив правды свет, 
…………………………………………………..
Все
меркнущее в пасть швырять забвенью, 
Вскрыть
новый смысл в старинных книгах нам, 
……………………………………………………
Зачем
лишь зло творишь, свершая бег, 
Раз
за добром не можешь ты вернуться? 
(Перевод
Б. Томашевского) 
Полезно
сразу увидеть, что в этих строках В. Шекспир вовсе не призывает просто
вернуться в прошлое. Он призывает «вернуться» только за тем «добром», которое
осталось в прошлом, и затем снова двинуться вперед. А чтобы вернуть оставшееся
в прошлом добро, нужно «вскрыть новый смысл в старинных книгах нам». 
Естественно,
для В. Шекспира в числе этих книг были книги Гомера. Именно Гомер первый указал
в «Илиаде» (II, 105) на главное качество зрелого человека: 
Носятся
вечно по ветру людей молодых помышленья, побужденья; 
Если
ж участвует старец, то смотрит вперед и назад он. 
Именно
после вскрытия нового для себя смысла гомеровских слов В. Шекспир понял суть
явления, замеченного им уже в «Генрихе VI»: 
Смотрите,
этот пух с лица я сдунул, 
А
ветер вновь его ко мне приносит; 
То
моему дыханью он послушен, 
То
уступает дуновенью ветра, 
Сильнейшим
веяньям всегда покорен. 
Так
легковесны вы, простые люди! 
(Часть
3, III, 1. Перевод Е. Бируковой) 
Прошло
некоторое время, прежде чем В. Шекспир понял, что причина этого явления
обозначена Гомером в следующих словах «Одиссеи» (XXI, 85): 
Эх,
деревенщина! Только о нынешнем дне ваши думы! 
В.
Шекспир понял, что именно люди, к которым относятся эти слова Гомера, и
становятся в первую очередь «пушинками» или «дудками», жертвами различных, как
пел Гомер, «подстрекательств» (Илиада.V, 760), и не только богов. 
Главное
же, В. Шекспир увидел, что слова Гомера «Событие зрит и безумный» – являются
выводом из всех процитированных ранее положений Гомера. Поэтому В. Шекспир и
повторил их в «Кориолане» в более развернутой редакции: 
…покуда
ваша глупость 
(Которая
беду тогда лишь видит, 
Когда
беда придет) защиты всякой 
Вас
не лишит (ведь вы враги себе) 
И
не отдаст вас в рабство иноземцам, 
Которые
без боя победят! 
(III,
3. Перевод Ю. Корнеева) 
Но,
наверное, В. Шекспир лучше всех понял Гомера потому, что в первую очередь он
понял указание Гомера в «Одиссее» (XVIII, 330) на связь пустословия с
глупостью: 
Всегда
ли 
Ум
такой у тебя, что на ветер слова ты бросаешь. 
Поэтому
к самому В. Шекспиру следует относить его слова в пьесе «Все хорошо, что хорошо
кончается»: 
…слов
разумных всуе 
Не
рассыпал, но сеял, чтоб взросли 
И
дали плод. 
(I,
2. Перевод Т. Щепкиной-Куперник) 
И
без понимания этого невозможно понять В. Шекспира. В этих словах есть много
смыслов. Из одного из них следует, что В. Шекспир желал, чтобы читатели,
помятуя замечательные слова Б. Пастернака, не останавливались только на
восприятии его мыслей, но и продолжали развивать их. И здесь тоже есть
несколько моментов, один из которых заключается в том, что в развивающихся
мыслях читателей В. Шекспир является их соавтором, а читатели становятся
соавторами мыслей В. Шекспира. 
На
то, что многие беды людей обусловлены плохим усвоением ими знания, добытого их
предшественниками, В. Шекспир с редкой для него откровенностью указал в комедии
«Двенадцатая ночь» (IV, 1): «I am afraid this great lubber, the world, will
prove a cockney. – Я боюсь, род людской – этот великовозрастный пентюх закончит
как какой-нибудь кокни». Слово «cockney» следует переводить именно словом
«кокни», а не «фат», как это делают некоторые переводчики. Ведь недаром же
все-таки написал В. Шекспир в «Гамлете»: «Краткость – душа ума». Именно
коротенькое и хлесткое слово «кокни» и раскрывает содержание слов
«великовозрастный пентюх». Ведь «кокни» живет «одним ежедневным» и потому
умирает, так и не поняв, зачем жил и почему умирает. При этом сколько бы
«кокни» ни учился, его пониманию остается недоступным уже из школьного опыта
всех людей вытекающий вывод: трудности в решении назревших задач жизни всегда
закономерно, неизбежно, неотвратимо возникают, когда плохо усвоен
предшествующий материал. 
Сам
В. Шекспир из книг Гомера понял одну очень важную вещь: связывать будущее с
прошлым в голове можно именно потому, что такая связь существует в окружающей
нас действительности и всю ее пронизывает, составляя основу ее существования. В
каждом миге бытия и бытия людей всегда взаимосвязанно сосуществуют элементы
прошлого, настоящего и будущего. 
«Простейший
пример – музыка, в каждый данный момент в музыкальном произведении наличествует
прошлое звучание и предугадывается будущее». Такую поразительную мысль высказал
в конце ХХ века академик Д.С. Лихачев. Поразительную во многих отношениях.
Прежде всего, конечно, в отношении непонимания слов академика теми, кому они
были адресованы. Из этих же слов вытекает, что музыка вовсе не единственный
пример взаимосвязи времен. Конечно, академик Д.С. Лихачев, будучи специалистом
по древнерусской литературе, мог и не знать, что весь сонет 8 В. Шекспира
является стихотворным изложением высказанной им мысли. Но ведь есть, наверное,
читатели, у которых сборник таких сонетов обязательно стоит на книжной полке. 
Во
всех сонетах, адресованных некому «другу», В. Шекспир пишет не о любви к этому
«другу», а растолковывает ему на конкретных частных примерах, как эта связь
времен пронизывает все стороны бытия. При этом в каждом сонете В. Шекспир не
забывает указать на связь общего с частным. В конце концов бестолковость этого
«друга» начинает раздражать В. Шекспира, и потому в сонете 11 он уже пишет
открытым текстом: 
Покуда
ты увянешь, расцветет 
Твой
отпрыск, получивший жизнь когда-то, 
Кровь
молодая, дар твоих щедрот, 
Согреет
годы твоего заката. 
Вот
мудрость, красота и правый путь… 
То
есть, простейший и очевиднейший пример взаимосвязанного сосуществования
элементов прошлого, настоящего и будущего в каждом миге бытия и бытия людей
является именно само человечество, которое может существовать (как и лес) только
потому, что в каждый данный момент в нем взаимосвязанно сосуществуют три
поколения людей, олицетворяющих собой прошлое, настоящее и будущее. Вот только,
в отличие от леса, не всегда можно точно сказать, какое поколение людей, что
олицетворяет. Например, поставив на место персонажа, о котором В. Шекспир
говорил в пьесе «Все хорошо, что хорошо кончается», самого В. Шекспира, можно
сказать его словами: 
…Такого
б человека 
За
образец взять нашей молодежи, 
Тогда
б ей стало ясно, что она 
Идет
назад! 
(I,
2. Перевод Т. Щепкиной-Куперник) 
Последняя
строка фрагмента сонета 11 выделена жирным шрифтом, чтобы оттенить следующее
обстоятельство – она переведена практически точно: «Herein lives wisdom,
beauty, and increase…» Кажется, вряд ли вообще эти английские слова можно
исказить при переводе их на любой язык народов мира. Поэтому, перефразируя
известную поговорку, англичанестее англичан будет любой здравомыслящий человек,
просто понявший эти немудреные слова. 
Например,
Г. Лейбниц тоже говорил: «Настоящее чревато будущим и обременено прошедшим». Но
В. Шекспир оказался мудрее и Г. Лейбница и Вольтера, потому что он решился
«дознаться» об этой связи времен до конца. И в конце пути он понял то, что
после него уже никто не понял: связь времен – это, как он сказал в сонете 66,
простая Истина. 
Конечно,
прежде всего, это доказывается ее очевидностью. Убедившись в этом, В. Шекспир и
написал в пьесе «Бесплодные усилия любви»: 
Забавы
пусты, и все ж пустей куда – 
Трудиться
ради одного труда. 
Чтоб
правды свет найти, иной корпит 
Над
книгами, меж тем как правда эта 
Глаза
ему сиянием слепит. 
Свет,
алча света, свет крадет у света. 
(I,
1. Перевод Ю. Корнеева) 
Как
говорил Сократ: «Истину вообще нельзя опровергнуть». Ее можно только, как
написал В. Шекспир в сонете 66, «обзывать» или скрывать. Между прочим, из
закона8 связи времен В. Шекспира, сформулированного им в «Генрихе IV»,
вытекает, что каждый человек, независимо от своего желания или понимания, своей
жизнью, прямо или «от противного», доказывает верность всех вытекающих из этого
закона взаимосвязанных, выходящих на практику людей (с ближайшей целью)
выводов. Поэтому, скорее всего, преобладает стремление скрыть то, что это –
Истина. 
Академик
И.П. Павлов подчеркивал: «Истина всегда проста. Гении просты и ясны». В. Шекспир
подчеркнул это же, сказав, что необходимые выводы из простой истины связи
времен может делать каждый человек. Более того, только поняв эту истину,
человек может увидеть, как много он уже знает о вытекающих из нее выводах. Он
узнает эти выводы в мыслях и опыте многих людей, в том числе выраженных в
пословицах и поговорках. «Передний заднему мост (русская пословица)». 
Отсюда
же вытекает и главное качество открытой В. Шекспиром истины – ее полезность.
Способность делать выводы из этой истины позволяет людям предвидеть результаты
действий своих и чужих. Причем предвидеть на века вперед, поскольку истина эта
– вечная. 
Кажется,
все шекспироведы сходятся во мнении, что в библиотечке В. Шекспира была книга
М. Монтеня «Опыты». Значит, В. Шекспир знал следующие слова из этой книги:
«Обосновывать изначальные и всеобщие истины не так-то просто. И наши
наставники, скользя по верхам, торопятся поскорее подальше или, даже не
осмеливаясь коснуться этих вопросов, сразу же ищут прибежище под сенью обычая,
где пыжатся преисполняющего их чванства и торжествуют». 
Из
этих слов М. Монтеня вытекает, что еще неизвестно, кому открытая В. Шекспиром
истина была более ненавистна. Во всяком случае, можно догадываться, что
подобные «наставники» были не последними. 
Поэтому
практически сразу В. Шекспир увидел, что «свет» вовсе не алчет света. Наоборот,
«свету» этот свет простой истины противопоказан и ненавистен. И имея в виду
представителей этого «света» в персонажах «Гамлета» Розенкранце и
Гильденштерне, он и отправил этих персонажей на смерть в Англию. Кстати,
некоторые исследователи считают, что именно Ф. Бэкон написал первые
розенкрейцеровские манифесты. Впрочем, В. Шекспир мог иметь в виду любого
другого ученого, когда писал в пьесе «Бесплодные усилия любви» (II, 1): «Учить
ученого не подобает мне». 
IV 
Г.
Брандес в цитировавшейся книге написал: «Если ныне живущие люди могут
чувствовать заодно с Гамлетом, то, конечно, нет ничего удивительного в том, что
драма имела шумный успех у современников. Всякий поймет, что знатная молодежь того
века смотрела ее с восторгом, но что изумляет и что дает представление о свежей
мощи Ренессанса и его богатой способности усваивать наивысшую культуру, это то
обстоятельство, что “Гамлет” сделался столь же популярен в низших слоях
общества, как и в высших». Далее в доказательство популярности «Гамлета» Г.
Брандес приводит выдержку из записи корабельного журнала судна «Дракон»,
сделанной в сентябре 1607 года у Сьерра-Леоне, из которой следует, что в
течение месяца «Гамлет» был сыгран командой этого судна два раза. Вот только
почему-то Г. Брандес не связывает «шумный успех “Гамлета” у современников» с
изданием сборника сонетов В. Шекспира, осуществленном в 1609 году. 
Первый
акт трагедии «Гамлет» В. Шекспир заканчивает словами: 
The time is out of joint; – O cursed spite, 
That ever I was born to set it right! – 
Nay, come, let’s go together. 
Слова
«The time is out of joint» переводятся так: «Время вывихнуто». В. Шекспир так
подобрал и выстроил эти слова с двоякой целью. Во-первых, и главное, В.
Шекспиру надо было, чтобы люди споткнулись на этих словах и сбросили скорость
чтения. Это – как бы знак: «Внимание!» В. Шекспиру нужно было, чтобы люди
насторожились и внимательнее отнеслись не только к этим словам, но и ко всем
следующим словам Гамлета. Но, к сожалению, все англичане пролетают эти слова с
лихостью марсовых судна «Дракон». А для иноязычных читателей еще и переводчики,
каждый в меру своих сил, сглаживают корявость этих слов. Во-вторых, таким
способом, подчеркивая непростое строение времени, В. Шекспир хотел исключить
всякие сомнения по поводу того, какой промежуток времени он имел в виду.
Очевидно, под словом «The time» В. Шекспир имел в виду только «Время» в общем.
Таким образом В. Шекспир подчеркивал не только масштабность стоящей перед
Гамлетом задачи, но и ее, грубо выражаясь, застарелость. Но даже только о
масштабах стоящей перед Гамлетом задачи никто не счел нужным задуматься. Таким
образом, в настоящем переводе настоящего «Гамлета» эти первые гамлетовские
слова должны сохраняться в их первозданном виде. Время вывихнуто. 
Междуметие
«О» должно было дать понять, что даже словами «cursed spite – злейшее зло»
нельзя полностью передать тяжесть зла, содержание которого раскрывается во
второй строке. Естественно, конкретный перевод этих слов, сохраняя их смысл,
придется подгонять под выбранную переводчиком рифму. Но сначала-то необходимо
до конца выяснить их смысл. 
Когда
это становится понятно, то становится очевидно, что смысл слов «злейшее зло»
следует соотносить со смыслом слов «Время вывихнуто». Очевидно, в том, что
время вывихнуто – нет ничего хорошего. Это – зло. Причем зло для всех людей,
включая спутников Гамлета, а не только для какого-то одного частного лица.
Естественно, подняться на борьбу с общим злом должны были бы тоже все.
Следовательно, злейшее зло может состоять только в том, что человек, способный
с этим злом бороться в кои-то века и на кои-то века родился только один. А
англичане не хуже русских знают: «Один в поле не воин». One
man no man. 
Перевод
слов «Nay, come, let’s go together» не сложен. Когда Гамлет был не согласен с предложением короля
приостановить их поединок с Лаэртом, он сказал: «Nay, come, again. – Нет,
продолжим». Когда Оливия в «Двенадцатой ночи» (IV, 1) выражает несогласие с
желанием Себастиана остаться в его мечтах, она говорит: «Nay, come… – Нет,
пойдем…» Когда Клотен в «Цимбелине» (I, 2) возражает против намерения первого
вельможи где-то задержаться, он говорит: «Nay, come, let’s go together. – Ну
нет, идем все вместе» (Перевод П. Мелковой). Так и нужно переводить последние
гамлетовские слова. 
Переводу
слова «ever» и сочетания слов «that ever» можно посвятить целую книгу. Ведь
нужно рассмотреть все случаи употребления этих слов В. Шекспиром во всех его
произведениях. А в одном «Генрихе VIII» таких случаев около двадцати. Поэтому
придется оставить в стороне чувства и филологические изыски и ограничиться
здравым смыслом и пониманием простого и ясного. 
В
итоге получается такой перевод: 
Время
вывихнуто; – О, зла нет злей убежден: 
Я
на века один вправлять его рожден! – 
Ну
нет, идем все вместе. 
Вернемся
на минуту к вековечному пониманию шекспировских строк. В главном это понимание
сводится к тому, что в первых двух строках Гамлет говорит о заморочках, которые
касаются его одного. На это указывает уже одно только то, что эти две строки –
единственные рифмованные строки в его монологе из девяти строк. В этих двух
строках Гамлет просто отвлекается на какие-то свои мысли. Какие мысли могут
приходить в голову человека, только что переговорившего с призраком своего
отца, в общем-то, понятно, даже когда не особенно понятны слова, которыми эти
мысли обычно и выражаются. А потом, стряхнув эти мысли, Гамлет и заканчивает
прерванный разговор. При этом представляется очевидным, что смысл вырвавшихся
гамлетовских слов можно выразить одним словом – «угораздило». Мошенник Автолик
в «Зимней сказке» (IV, 2), притворяясь ограбленным и избитым, тоже говорит: «O,
that ever I was born! – О, угораздило меня родиться!» Естественно, В. Шекспиру
хотелось, чтобы все посочувствовали Гамлету. Так, возможно, в этом ему не
отказали даже просмоленные морские волки судна «Дракон». Поскольку же сам
Гамлет не в восторге от свалившейся на его долю невесть откуда миссии, то у
матросов «Дракона» и не возникало вопросов, а сделал ли Гамлет в «Гамлете»
что-нибудь для выполнения этой миссии, и если сделал, то в чем это выражается.
Соответственно, как говорит английская пословица, «Nothing seek, nothing find».
Ничего не ищешь, ничего и не найдешь. 
Конечно,
В. Шекспир сразу же увидел, что непонимание его главного произведения
обусловлено непониманием людьми сути его претензий к времени. Поэтому и был
издан сборник сонетов В. Шекспира, в котором в сонете 123 В. Шекспир почти
предельно точен: 
Не
хвастай, Время, я другим не стал, 
И
мощный строй все новых пирамид 
Меня
не удивил, не испугал: 
Суть
старая, хотя и новый вид. 
Наш
век недолог, годы сочтены, 
Что
ты всучишь, то восхищает нас. 
Мы
слушаем, как голос новизны, 
То,
что, бывало, слышали не раз. 
Анналов
я твоих не признаю, 
Тебе
меня ничем не соблазнить. 
А
впрочем, лживость вечную твою 
Отчасти
спешкой можно объяснить. 
Но
прежним клятвам буду верен я, 
Пусть
угрожает мне твоя коса. 
То
есть Г. Брандес и с ним многие и многие люди не поняли В. Шекспира в «Генрихе
IV» именно потому, что они не поняли сонета 123, и до сих пор считают, что
время, в котором они живут, отличается от времени, в которое жил В. Шекспир.
Нет нужды переубеждать таких людей. И только для того, чтобы пояснить сказанное
в сонете, можно привести слова уже не лирика, а физика Р. Фейнмана: «Поистине
мы живем в удивительном мире: все новейшие достижения человеческой мысли
используются только для того, чтобы разнообразить чепуху, существующую уже две
тысячи лет».9 При этом вовсе не нужно быть большим ученым, чтобы понимать, что
наука так успешно развивается только потому, что она развивается по известному
принципу: «Все испытывайте, хорошего держитесь». Что за «хорошее» в ней
принимается только то, что могут воспроизвести все другие исследователи, и что
ведет к новому знанию. 
Такое
пояснение нужно даже не столько для того, чтобы стал ясен смысл строф сонета,
сколько для того, чтобы стал ясен смысл этого сонета ключа. Самим Шекспиром он
был написан так: 
This I do vow, and this shall ever be, 
I will be true, despite thy scythe and thee. 
Следовательно,
точный смысл ключа состоит в следующем: 
Но
я клянусь, навечно буду с этих пор 
Себе
я верен, временам наперекор. 
Только
такой перевод показывает понимание В. Шекспира, что понимание им самого себя
будет актуальным во все времена. Кроме того, опять же, точный перевод слов
«ever» и «be true» необходим, поскольку именно повторением их в других своих
произведениях, В. Шекспир поясняет их смысл. 
Теперь
можно вернуться к переводу гамлетовских слов. Принципиальное отличие
предлагаемого нового восприятия слов Гамлета в том и заключается, что оно
требует постановки вопросов, опущенных матросами «Дракона», и требует искать
ответы на эти вопросы в тексте «Гамлета». А главное в том и состоит, что Гамлет
не просто оказался первым человеком, который нашел решение задачи исправления
времени, но может оказаться и последним таким человеком. 
Для
правильного восприятия этой мысли В. Шекспира полезно сразу увидеть, что В.
Шекспир не был единственным человеком, которому подобная мысль пришла в голову.
В дневниках В.И. Вернадского периода 1919-1920 годов есть такая запись: «Я
понимаю Кондорсе, когда он в изгнании, без книг, перед смертью писал свой
“Ergisse”. Перед ним встала та же мысль, как и передо мной: если я не напишу
сейчас своих “мыслей о живом веществе”, эта идея еще не скоро возродится, а в
такой форме, может быть, никогда». В этих словах В.И. Вернадского просто
осталось в контексте то, что В. Шекспир прямо сказал в «Двенадцатой ночи» (I,
3) устами простушки Марии: «Мысль свободна…» 
Если
вспомнить напутствие Х. Холланда, то можно увидеть, что об открытии им какого-то
нового знания В. Шекспир говорит еще и в сонете 59: 
If there be nothing new, but that which is, 
Hath been before, how are our brains beguiled, 
Which labouring for invention bear amiss 
The second burden of a former child! 
O, that record could with a backward look, 
Even of five hundred courses of the sun, 
Show me your image in some antique book, 
Since mind at first in character was done! 
That I might see what the old world could say 
To this composed wonder of your frame; 
Whether we are mended, or whe’r better they, 
Or whether revolution be the same. 
O, sure I am, the wits of former days 
To subjects worse have given admiring praise. 
В
принципе, если отвлечься от качества поэтического оформления перевода, ни у
одного здравомыслящего человека не должно возникать претензий к передаче в нем
смысла шекспировских строк: 
Коль
нового под эти солнцем нет, 
Признанья
радость нам не суждена 
Инвенции
своей; найдут во мраке лет, 
Что
и она уж кем-то рождена. 
Была
б такая летопись, что б в миг 
Веков
на пять назад перенесла и сразу 
Явила
мне твой образ средь античных книг, 
С
того момента, как стал зрелым разум! 
Узнал
бы я, что думал мир тогда 
О
чуде твоего, как музыки, строенья. 
Мы
впереди, или они, иль, как всегда, 
Кругами
все идет, без измененья? 
Но
я уверен, мудрецов былых стараньем 
Сюжеты
славились беднее содержаньем. 
Наверное,
нужно все-таки объяснить перевод английского слова «invention» латинским словом
«инвенция», чего, вообще-то, не запрещает никакой словарь. Музыка звучит во
многих произведениях В. Шекспира. Музыке и скрытой в ней сути посвящен сонет 8.
В «Венецианском купце» В. Шекспир даже написал: 
Кто
музыки не носит сам в себе, 
Кто
холоден к гармонии прелестной, 
Тот
может быть разбойником, лгуном, 
Грабителем;
души его движенья 
Темны
как ночь, и, как Эреб, черна 
Его
приязнь…. 
В
сонете 59 В. Шекспир говорит о том, что «composed», то есть написано как
музыка. Музыкальные же словари разъясняют: «Латинское слово “инвенцио” означает
“выдумка”, “изобретение”. Такое название (или подзаголовок) композиторы
XVII-XVIII веков давали своим пьесам, в которых применяли разнообразные сложные
приемы изложения, разработки и развития музыкального материала». 
Впрочем,
можно многого не знать, можно даже не знать, о каком образе или образе кого или
чего говорит В. Шекспир в этом сонете, но очевидно должно быть одно: в этом
сонете В. Шекспир говорит, что он изобрел нечто такое, чего до него никто не
изобретал. То есть, опять же, главные вопросы относятся не к переводчикам, а к
англичанам. 
Но
и переводчиков можно спросить, почему они в сонете 24 все-таки переводят
английское слово «frame» русским словом «рама». Почему они в сонете 5 переводят
глагол «frame» глаголами «создавать», «производить». 
Просто
же понять сонет 59 необходимо именно потому, что то, об «изобретении» чего в
нем говорится, составляет основу решения Гамлетом задачи исправления времени. И
в этом сонете и в переведенных словах Гамлета В. Шекспир говорит одно и то же:
он нашел нечто, что до него никто не находил, и, может быть, больше никогда не
найдет. Тут полезно прочувствовать, что этой инвенцией не может быть закон
связи времен, просто в силу вытекающего из него вывода, известного уже Титу
Ливию: «Всегда кажется, что именно отряды, последними вступившие в бой, решили
исход дела». Ведь В. Шекспир не зря подчеркивал в «Двенадцатой ночи», что на
непонимание не себя он указывает читателям, а на непонимание того, что уже до
него давно было известно. И он знал, что уже Гомер знал, кто и как осуществляет
связь времен. 
Как
и В.И. Вернадский, В. Шекспир тоже пришел к своей мысли на примере другого
человека. Только этим человеком был Марк Брут, о котором в «Юлии Цезаре» (V, 5) он написал так: 
His life was gentle; and the elements 
So mixt in him , that nature might stand up 
And say to all the world, «This was a man!» 
В
дословном переводе эти слова звучат так: 
Его
жизнь была благородна; и все элементы 
Так
соединились в нем, что природа могла бы встать 
И
сказать всему миру: «Это был человек!» 
Сразу
можно увидеть, что для В. Шекспира человек – это явление не простое. Как и
время, это явление составляют некоторые элементы. И В. Шекспир знал, что это за
элементы и что есть человек. Но главное, В. Шекспир понял, что человек – это
явление очень редкое, может быть, даже неповторимое, что необходимое сочетание
необходимых элементов во многом случайно, обусловлено, в свою очередь,
множеством факторов, и имеет малую вероятность. И об этом он еще раз сказал словами
Гамлета о его покойном отце: 
He was a man, take him for all in all, 
I shall not look upon his like again. 
Он
человек был, человек во всем; 
Ему
подобных мне уже не встретить. 
(I,
2. Перевод М. Лозинского) 
Далее
будет показана главная причина, приведшая В. Шекспира к мысли, что он может на
века остаться единственным человеком, решившим задачу связывания времен. Но и
уже из приведенных примеров видно, что он имел основания так думать, поскольку
главным для него было быть человеком. Просто его счастье состояло еще и в том,
что дар мыслителя у него соединился с даром поэта. Естественно, сыграло свою
роль и то обстоятельство, на которое сам В. Шекспир указал в «Гамлете»:
нахождение им решения задачи связывания времен – это «удача, нередко выпадающая
на долю безумия и которою разум и здравие не могли бы разрешиться так
счастливо» (II, 2. Перевод М. Лозинского). 
При
этом В. Шекспир думал не о себе. О себе и о своем месте в веках он написал в
сонете 123. Он думал о тех людях, о которых он написал в ключе сонета 121: 
Уж
лучше согрешить, чем грешным слыть, 
Когда
упреки грешников так колки 
И
радость светлую нельзя продлить, 
Чтобы
ее не съели кривотолки. 
И
почему чужой порочный глаз 
Меня
презреньем должен обдавать, 
А
соглядатаи, грешнее нас, 
Мои
восторги скверной называть? 
Я
– это я. Грехи мои считая, 
Грехов
не видят в собственной судьбе. 
Но
путь мой прям, а их везет кривая, 
Так
пусть меня не судят по себе. 
Они
хотят весь мир оговорить, 
Чтобы
тем легче было им царить. 
Последнюю
строку третьей строфы и ключ сонета В. Шекспир написал так: 
By their rank thoughts, my deeds must not be shown 
Unless this general evil they maintain – 
All men are bad, and in their badness reign. 
И
все читатели много потеряли, не поняв или не узнав точный смысл этих строк: 
По
ним, свои дела я должен скрыть в себе: 
Ведь
лишь твердя: «Все люди плохи», 
Продляют
царства над людьми они эпохи. 
Потому
В. Шекспир и предложил читателям пойти вместе с ним. 
V 
В
надписи под бюстом В. Шекспира в стрэтфордской церкви он сравнивается по гению
с Сократом. И в этом можно видеть еще одно свидетельство того, что были
все-таки люди, понимавшие смысл творчества и жизни В. Шекспира. 
На
знакомство В. Шекспира с Сократом указывает уже реплика Башки в пьесе
«Бесплодные усилия любви» (V, 2), в которой В. Шекспир полемизирует с Сократом:
«…we know what we know – мы знаем, что мы знаем». В пьесе же «Венецианский
купец» на свое знакомство с учением Сократа В. Шекспир уже в самых первых
строках указывает ясно и открыто: 
And such a want-wit sadness makes of me, 
That I have much ado to know myself. 
Печалюсь
я недостаточностью своего ума, из-за которой 
Я
испытываю большие затруднения в познании самого себя. 
Ну
как тут не вспомнить Абу-ль-Фараджа: «Глупец не испытывает огорчения от
скудости своего ума». 
Конечно,
люди, читавшие только отдельные произведения В. Шекспира, могут и не
согласиться с тем, что переведенные слова В. Шекспира имеют именно такой смысл.
Но если не забывать завета Х. Холланда, то можно убедиться, что все творчество
В. Шекспира посвящено именно решению задачи, условия которой были выбиты на
фронтоне храма в Дельфах: «Познай самого себя». 
На
это указывает вопиющий, вызывающий анахронизм, допущенный В. Шекспиром в
«Зимней сказке», в которой подтверждение невиновности Гермионы приходит от
оракула из Дельф. На это имеется прямое указание в «Мере за меру» в ответе
Эскала на вопрос о склонностях герцога: «Самая главная – это стремление познать
самого себя» (III, 2. Перевод М. Зенкевича). На это указывают слова Вулси в
«Генрихе VIII», которыми В. Шекспир подвел итог своей жизни: 
Так
счастлив… никогда я не был. 
Теперь
себя познал я… 
(III,
2. Перевод Б. Томашевского) 
Но
никто не заметил и не понял этого даже не потому, что никто не читал и не понял
Х. Холланда. Главное здесь заключается в том, что никто из читателей на деле не
интересовался, не занимался задачей, решению которой были посвящены жизнь и
творчество В. Шекспира. Недаром В. Шекспир указывал в «Троиле и Крессиде» (II,
2): 
Цена
зависит не от частной воли, 
Но
столько же от качества самого 
Предмета,
сколько и от людей, ценящих его. 
То
есть, возвращаясь к содержанию третьей главы, к моменту написания «Гамлета» В.
Шекспир знал и видел, что задачу познания самих себя уже многие века никто
перед собой не ставил. И, естественно, у В. Шекспира не было никаких оснований
полагать, что в ближайшие века эта задача еще кого-нибудь заинтересует. Что,
кстати, последние века и показали. Поэтому он мог с полным основанием написать,
что он единственный человек, решивший задачу познания самого себя не только за
многие века после ее постановки, но и на многие века вперед. Но он также считал
еще, что время решения этой задачи уже пришло, что решение ее всегда
своевременно. Поэтому он и написал в «Антонии и Клеопатре»: «Любое время годно
для решения назревших дел…» 
Кстати,
положение В. Шекспира о цене очень высоко ценил один выдающийся экономист и
большой почитатель В. Шекспира, к сожалению, не занимавшийся задачей, которую
В. Шекспир считал самой важной для всех людей. Поэтому В. Шекспир прямо сказал
об этом в «Макбете» (IV, 2) с несвойственной ему откровенностью: «But cruel are
the times, when we are traitors, and do not know ourselves.– Но ужасны времена,
когда мы предатели, и не знаем самих себя». 
Уяснив
для себя это обстоятельство, В. Шекспир и приступил к решению этой задачи,
начав с того, чего никто, в том числе Сократ, не делал ни до него, ни после
него. В произведениях В. Шекспира пословицы и поговорки представлены в
количестве, достаточном для того, чтобы не сомневаться в его знании и понимании
одной из важнейших из них: «То, что дурак делает в конце, умный делает в
начале». Аналогичная русская пословица не менее хлестка: «Когда в хвосте
начало, то в голове мочало». 
Без
сомнения, В. Шекспир знал, что решение любой задачи необходимо начинать с
уяснения ее условий. Недаром он в «Двенадцатой ночи» повторил за Сенекой:
«…потому что когда не знаешь, куда идти, то заходишь всего дальше» (II, 4.
Перевод А. Кронеберга). А в «Мере за меру» (IV, 2) он особо подчеркнул: «…all
difficulties are but easy when they are known. – …все трудности становятся
легкими, когда они поняты». Но В. Шекспиру было очень важно, чтобы такое его
понимание зафиксировалось в памяти читателей, и поэтому он во второй части
«Генриха IV» не жалеет слов для его обозначения: 
Задумав
строить, 
Исследовать
сперва мы станем почву, 
Потом
начертим план; когда ж готов 
Рисунок
дома – вычислить должны, 
Во
сколько обойдется нам постройка, 
Но
коль превысит смета наши средства, 
Что
сделаем? Начертим план жилища 
Размеров
меньших иль затею бросим. 
Тем
более в таком великом деле, 
Когда
хотим разрушить государство 
И
возвести другое, мы должны 
Исследовать
и почву и чертеж, 
Избрать
фундамент прочный, расспросить 
Строителей
– знать средства наши, можно ль 
Врага
нам перевесить, а не то 
Сильны
мы будем только на бумаге, 
Владея
именами, не людьми; 
И
мы подобны будем человеку, 
Который
план строения начертит, 
Но,
увидав, что не хватает средств, 
Оставит
недостроенное зданье – 
Нагой
скелет – на произвол дождей 
И
на расправу яростной зиме 
(I,
3. Перевод Е. Бируковой) 
Наверное,
В. Шекспир не случайно выбрал пример именно со стройкой. Ведь, действительно,
всю свою жизнь человек строит: свой дом, свое общество, свои отношения с
людьми, с природой и многие, многие другие отношения. И всегда, прежде чем
«строить», нужно вдумываться в условия стоящих перед нами задач. А думать –
значит связывать «до» и «после», прошлое и будущее. Как объяснял свои действия
Перикл в одноименной драме (I, 2): «…bethought me what was past, what might
succeed. – …продумал, что произошло, что воспоследует». 
И
здесь можно вернуться к сонету 59. Скорее всего, В. Шекспир твердо уверился в
том, что никто до него на деле не решал задачу познания самого себя, именно
потому, что нигде не нашел даже признаков попыток уяснения условий этой задачи,
а нашел только «слова, слова, слова». Кроме того, он убедился в том, о чем,
повторяя Гомера, написал в «Троиле и Крессиде» (III, 3): 
Никто
ни разу не был почитаем 
Сам
по себе; нас чтут лишь за дары 
Слепого
случая… 
Как
зародилось у В. Шекспира понимание условий решаемой им задачи видно уже из слов
Бассанио в пьесе «Венецианский купец» (V, 1): 
…клянусь
тебе твоими 
Прекрасными
глазами, где себя 
Я
вижу сам… 
Положение,
содержащееся в словах Бассанио, получает развитие во второй части «Генриха IV»
(II, 3) в словах Леди Перси о своем сыне: 
Был
зеркалом наш Гарри, 
В
которое смотрелась молодежь… 
И,
наконец, окончательно, мысль В. Шекспира выкристаллизовалась в слова Марка
Брута в «Юлии Цезаре»: 
…ведь
себя мы можем видеть 
Лишь
в отражении, в других предметах. 
(I,
2. Перевод М. Зенкевича) 
Нашла
эта мысль свое отражение и в «Гамлете» в диалоге Гамлета с Озриком. Но наиболее
определенно В. Шекспир выразил ее в «Троиле и Крессиде» (III, 3) в диалоге
Улисса и Ахилла: 
Улисс:
Чудак один мне пишет, 
Что
человек, владеющий дарами 
Душевными
иль внешними, не может 
Познать
своих сокровищ до тех пор, 
Пока
в других они не отразились…. 
Ахилл:
Это 
Естественно…
Ведь
лишь по отраженью наших взоров 
Во
взорах тех, кого мы созерцаем, 
Мы
познаем себя. Понятно все! 
Результат
своих размышлений В. Шекспир представил широкой общественности во второй сцене
пятого акта трагедии «Гамлет». Естественно, это представление отличается не
только изобретательностью, но и особенной изящностью. Самым интересным здесь
является то, что трудности в восприятии мысли В. Шекспира возникли не у его
соотечественников, а у его переводчиков. Поскольку главная мысль В. Шекспира,
ради выражения которой, собственно, и написан-то «Гамлет», содержится в диалоге
Гамлета с недотепой Озриком, соотечественники В. Шекспира и пролетают ее с
лихостью марсовых «Дракона». Переводчики же по роду своей деятельности подходят
к тексту более внимательно и потому не могли не споткнуться на следующих словах
Гамлета: «I dare not confess that, lest I should compare with him in
excellence, but to know a man well, were to know himself». 
В
книге10 В.И. Пешкова, предложившего свой вариант перевода трагедии «Гамлет», в
комментарии к этим словам Гамлета вставшие перед русскими переводчиками
трудности показаны достаточно четко: 
«Я
не так самонадеян сравниваться с ним в отличиях; но ведь, чтобы узнать человека
поглубже, нужно познавать его I dare not confess that, lest I should compare
with him in excellence; but, to know a man well, were to know himself (выделено
В.И.Пешковым – Авт.) Сложное место. АК (В.И.Пешковым приняты следующие
сокращения имен переводчиков “Гамлета”: АК – А.И.Кронеберг, КР – в.кн.
Константан Романов, Л- М.Л.Лозинский, АР- А.Д.Радлова, М- М.М.Морозов, БП-
Б.П.Пастернак – Авт.) Этим знанием я не могу похвастаться, чтобы не равнять
себя с ним, так как знать совершенно другого–– значит знать самого себя КР Не
дерзаю в этом признаться; ибо хорошо знать другого все равно, что знать самого
себя Л Я не решаюсь в этом сознаться, чтобы мне не пришлось притязать на равное
с ним совершенство; знать кого-нибудь вполне – это было бы знать самого себя АР
Этого бы я не посмел признать, боясь сравнения с ним в высоком искусстве. Чтобы
знать человека хорошо, надо знать самого себя М Я не смею этого утверждать,
чтобы не сравнивать самого себя с его совершенством. Ведь чтобы знать хорошо
другого, нужно прежде знать самого себя БП Не смею судить, чтобы не быть
вынужденным с ним меряться. Хотя, вообще говоря, себя вполне узнаешь только из
сравнения с другими По смыслу такой перевод, восходящий к высказываниям
античных мудрецов (Познай самого себя), вполне приемлем, но вообще-то не
обязателен». 
Для
понимания сути вставшей перед переводчиками трудности, иллюстрируемой
приведенным отрывком из книги В.И. Пешкова, в котором все знаки, пробелы и т.п.
полностью соответствуют оригиналу, нужно вспомнить одно, ставшее крылатым
выражение В. Шекспира: «Краткость – душа ума». Всю же душу своего ума В.
Шекспир вложил не только в несколько слов «…to know a man well, were to know
himself», но и в одно из них – «himself», поскольку именно оно является ключом
к пониманию смысла всех этих слов. 
Переводчики,
заметно, каким-то образом чувствовали связь этих шекспировских слов со словами
«Познай самого себя». Но их смущало именно слово «himself» . Например, в
приводившихся выше словах Эскала из пьесы «Мера за меру» такой сложности нет.
На вопрос о склонностях герцога он по-английски отвечает
так: «One that, above all other strifes, contended especially
to know himself». Эти слова с полным на то основанием и с чистой
совестью можно так и перевести: «Самая главная – познать самого себя». Смысл
понятен: его (герцога) самая главная склонность – понять (его) самого себя». То
есть Эскал как-бы отвечает так, как на этот вопрос ответил бы сам герцог. 
Но
в «Гамлете» Гамлет говорит не за Лаэрта, не пересказывает Лаэрта. Гамлет от
своего лица говорит о Лаэрте. Он говорит о том, как можно познать его – Лаэрта.
И он говорит о том, что нужно познать, чтобы можно было познать его – Лаэрта.
Поэтому любой добросовестный переводчик должен понимать, что в этом контексте
слово «himself» нельзя переводить просто словами «самого себя». Вместе с тем,
любой здравомыслящий переводчик должен понимать, что знать кого-нибудь вполне,
совершенно знать некого человека вовсе не означает вполне, совершенно знать его
– Лаэрта. 
Так
вот. Чтобы стать англичанестее англичан и переводчестее всех переводчиков
«Гамлета», нужно понять одну простую вещь. Когда Гамлет говорит «a man», он
имеет в виду не «какого-то человека», а только и именно «человека в общем». То
есть, Гамлет употребляет здесь слово «a man» в том смысле , в каком его
употреблял сам Гамлет в отношении своего покойного отца, в каком Антоний
употреблял это слово в отношении Марка Брута. В том смысле, в каком его
употребил Генрих VI в одноименной драме (Часть 3, III, 1), говоря о себе : «I…a
man at least, for less I should not be. – Я… в крайней мере – человек, и
меньшим я быть не могу». В том смысле, в каком в «Буре» (I, 2) его употребил
Фердинанд, отметая притворные подозрения Просперо: «No, as I am a man. – Нет,
ведь я – человек». А если знать, что в общем есть человек, то знать можно не
только его, Лаэрта, но и себя самого и многих, многих других людей. Таким
образом, главное назначение слова «himself» состоит в том, чтобы указать на общий
смысл слова «a man». 
Полезно
увидеть, что и в данном случае В. Шекспир снова применяет прием, использованный
им в комедии «Двенадцатая ночь», когда он значением слова «кокни» поясняет
значение слов «великовозрастный пентюх». А еще перед этим в конце первого акта
он смыслом слова «вывихнуто» поясняет смысл слова «время». 
Но
никто, в том числе англичане и мысли не допускали о таком смысле этих слов
Гамлета именно потому, что они не поняли смысла слов Гамлета в конце первого
акта, и никакого особого смысла и не искали ни в этой трагедии, ни в других
произведениях В. Шекспира, тем более в сонетах. А между тем сонет 91 много мог
бы дать для понимания слов Гамлета о Лаэрте: 
Кто
титулом гордится, кто умом, 
Кто
кошельком, кто силой кулаков, 
Кто
модной вышивкой – новейшим злом, 
Кто
соколом, конем, кто сворой псов. 
Пускай
в пылу слепого увлеченья 
Нам
говорят, что выше всех оно. 
Я
порознь им не придаю значенья, 
Поскольку
все соединил в одно. 
Две
последние строки второй строфы этого фрагмента сонета В. Шекспиром написаны так:
But these particulars are not my measure; 
All these I better in one general best. 
Поэтому
их точный перевод, с учетом смысла выделенных автором этой книги слов, должен
быть примерно таким: 
Я
ж частностям не придаю значенья; 
Понятье
общее ценю одно. 
Нужно
осознать и прочувствовать, что в последней строке В. Шекспир говорит об общем
понятии, что есть человек, которое В. Шекспир знает. Знает! 
В.
Шекспира вообще невозможно понять, если не понять, что он был диалектик. Он на
деле понимал то, о чем намного позже сказал И.Кант: «Разум есть способность
видеть связь общего с частным». В. Шекспир неоднократно подчеркивал свое
понимание этой связи, высшим проявлением которого и является его закон связи
времен. Показал он это понимание и в «Гамлете» (I, 4), написав, что общее
(«general») мнение о датчанах может быть искажено, если оно будет основываться
только на явлении частном («particular») – их обычае напиваться на пирушках. 
На
необходимость видеть связь общего с частным он указал и в «Макбете» в отповеди
Макбета на слова первого убийцы: 
Государь,
мы – люди. 
Макбет:
Да,
вы по списку числитесь людьми, – 
Как
гончих, шавок, мосек, полукровок, 
Борзых,
легавых и волчков, всех скопом, 
Зовут
собаками. Но роспись цен 
Их
делит на проворных, смирных, умных, 
Сторожевых,
охотничьих, по свойствам, 
Которыми
богатая природа 
Их
наделила, так что есть у каждой 
Свой
чин, хоть в общем списке между ними 
Различья
нет; вот так же и с людьми. 
(III,
1. Перевод М. Лозинского) 
Словами
«Свой чин» М. Лозинский перевел слова В. Шекспира «Particular addition». И при
всей кажущейся безобидности, несущественности частного случая опускания точного
перевода слова «particular – частность», уже такой случай вносит свою лепту в
непонимание общего характера творчества В. Шекспира. А ведь именно опираясь на
такое понимание, надо подходить к переводу произведений В. Шекспира. 
Открытие
В. Шекспира можно проиллюстрировать словами А. де Сент-Экзепюри в «Военном
летчике»: «О человеке нельзя сказать ничего существенного, если пытаться
определить его только свойствами людей». А значение этого открытия лучше всего
раскрывают слова Д. Дидро из комментария «Салон 1767 года»: «Но что есть я? Что
такое человек?.. Животное… Да, несомненно; но собака тоже животное; волк –
тоже. А человек – не волк, не собака… Как же возможно иметь точное
представление о добре и зле, о красоте и уродстве, о хорошем, об истинном и
ложном, не имея предварительного представления о самом человеке?.. Но если
невозможно определить понятие “человек”, все потеряно…» Между прочим, В.
Шекспир тоже написал в «Буре» (IV, 1): «…all, all lost, quite lost… – все, все
потеряно, совершенно потеряно». И совершенно очевидно (поэтому переводчики и
корнают эти слова), что выражаемая этими словами буря эмоций не могла подняться
в душе В. Шекспира только из-за одного неподдающегося исправлению Калибана. 
Нет
средств показать, как многие люди были всего в нескольких шагах от возможности
сделать открытие, подобное открытию В. Шекспира. Можно, например, предположить,
что контуры его были видны уже Антисфену, написавшему в сочинении «Геракл»:
«Лишь познав возвышенное, ты поймешь человеческую сущность. Познав же лишь
земное, ты будешь бродить вслепую, как дикие звери». Почти все, что сказал В.
Шекспир, сказал А. Блок: «Для России существенно важно, чтобы каждый осознал
себя человеческой личностью в абсолютном (то есть в общем – Авт.) ее значении…»
Много ли нужно было пройти Блоку до шекспировского понимания после его слов в
статье с интересным названием «Много шума из ничего»: «Когда мы смотрим, как
другие представляют, чем жив человек, мы как будто смотрим на самих себя в
зеркало; оттого каждый из нас может лучше присмотреться к себе самому, увидать,
что есть в душе у него черного и грешного и что есть светлого и радостного». И уж
совсем сантиметры до шекспировского обобщения осталось Блоку пройти после
выдвинутого им положения: «Во всех нас очень много настоящего и лишь одна капля
будущего». Эти же сантиметры осталось пройти Г. Брандесу после выделенных
жирным шрифтом его слов в цитате, посвященной «Генриху IV». На ступеньку не
поднялся до уровня В. Шекспира Г.Лихтенберг, сказавший: «Человек, живущий в
трех мирах – в прошедшем, настоящем и будущем – может быть несчастным, если
один из этих миров ничего не стоит». Но самый поразительный пример появился
ровно через четыре века после «Гамлета» в статье В. Триодина: «Прошлое,
будущее, настоящее – все переплетено в человеке. Переплетение времен».11 
За
четыре века до В. Триодина В. Шекспир говорил об этом в последней сцене драмы
«Ричарде II»: «So is it in the music of men’s lives. – То же есть в музыке
человеческих жизней». А что есть в музыке, В. Шекспир написал в сонете 8,
который все переводчики начинают словами: «Ты – музыка…» Кстати, король Ричард
употребил в этой сцене еще и такие слова: «…time is broke…» Это к тому, что у
В. Шекспира ничего не проходило бесследно. 
Таким
образом, человек суть материализованная истина взаимосвязанного сосуществования
элементов прошлого, настоящего и будущего в каждом миге бытия. Как замечательно
сказал А. Фет: 
Хоть
не вечен человек, 
То,
что вечно, человечно. 
Очень
жаль, но всего одной строки не хватило Г.Державину в стихотворении «Бог», чтобы
встать вровень с В. Шекспиром. Ведь он уже сказал в нем: «Я – связь миров
повсюду сущих…» Осталось только сказать: Я – связь времен. Или еще точнее: Я
есмь истина. 
Человек
– это точнейший и ярчайший пример связи времен, потому что только он способен
связывать времена, в которых он не жил, с временами, в которые он не будет
жить. «Ибо человек, – говорил Ж.П. Сартр, – существо, которое устремлено к
будущему и сознает, что оно проесцирует себя в будущее». 
Но
самое главное, материализованной истиной является именно абсолютно каждый без
исключения человек. «Нет различий между людьми», – провозгласил («proclaim») В.
Шекспир в «Генрихе VIII» (I, 1), естественно, устами герцога Букингема. В жизни
каждого человека есть элементы будущего уже только потому, что жизнь каждого
человека, какой бы она не была, будет примером, уроком для следующих людей.
Просто одни люди об этом думают, а другие нет. И каждый человек, в котором
светится сознание, является материализованной истиной, потому что сознание –
это высшая форма связи. Просто людям надо просто понять, что есть сознание. 
Все
это В. Шекспир открыл, потому что понял то, о чем А. Блок только догадывался: в
основе всех мыслей и действий всех людей лежит не что иное, как их
представление о том, что есть человек. Писал же сам А. Блок: «Догматизм, как
утверждение некоторых истин, всегда потребен в виде основания (ибо надо же исходить
из какого-нибудь основания)». Отмеченная В. Шекспиром в «Кориолане» (II, 3)
«разномастность умов, разлетающихся по разным направлениям», и определяется
разномастностью представлений людей о том, что есть человек. Как справедливо
заметил Лаэрт: «Враг есть и там, где никого вокруг». И нет для человека врага
большего и худшего, чем его ошибочное представление о самом себе. Потому что,
опять же, «добром не кончишь, если начал худо». Естественно, все это имел в
виду и человек, слова которого – «Познай самого себя» – были выбиты на фронтоне
храма в Дельфах. 
Четвертую
сцену пятого акта пьесы «Цымбелин» заключают
слова тюремщика: «Unless a man would marry a gallows, and
beget young gibbets, I never saw one so prone. Yet, on my conscience, there are
verier knaves desire to live, for all he be a Roman: and there be some of them
too that die against their wills; so should I, if I were one. I would we were
all of one mind, and one mind good; O, therewere desolation of gaolers and
gallowses! I speak against my present profit; but my wish hath a prefermeny
in’t». 
Неизвестно,
насколько распространены произведения других переводчиков этой пьесы. Но если
читатели в основном читают перевод П. Мелковой, то эти слова В. Шекспира они
воспринимают так: «Даже тот, кто желал бы жениться на виселице и народить
малюток, не стал бы так стремиться к своей нареченной, как этот парень. Хоть он
и римлянин, но, скажу по чести, на свете есть немало негодяев похуже его,
которые цепляются за жизнь; тем не менее, многим из них приходится умирать. Во
всяком случае, я бы так поступил, будь я на его месте. Хотел бы я, чтобы по
этому вопросу все мы держались одного мнения, притом мнения хорошего. Тогда
худо пришлось бы только виселице и тюремщикам! Я говорю против своей выгоды, но
желание мое, если осуществится, всем принесет счастье». 
Ну
как тут не вспомнить слова В. Шекспира из пьесы «Много шума из ничего»: 
О,
на что только не решаются люди! На что только они не дерзают! 
Чего
только они не делают каждодневно, сами не зная, что они делают! 
(IV,
1. Перевод Т. Щепкиной-Куперник) 
Естественно,
П. Мелкова и мысли не допускала, что выделенными в ее переводе словами она
полностью искажает не только построение шекспировской фразы, но сам потаенный
смысл выделенных шекспировских слов. Точнее, своим переводом она лишила
потаенного и глубокого смысла выделенные шекспировские слова. Соответственно,
никто из читателей не счел нужным задуматься о том, зачем выделенные в
оригинале слова сказаны В. Шекспиром. Впрочем, как всегда, каждый вопрос о
непонимания В. Шекспира в первую очередь относится к тем, кто читает его
произведения на его родном языке. 
А
на этом языке В. Шекспир высказал свое желание, чтобы все люди придерживались в
основе одного понимания, что в общем есть человек, и чтобы это понимание было
истинным. Вспомните сонет 26. 
О
необходимости выработки такого единого понимания намекается уже в диалоге двух
влюбленных в пьесе «Два веронца» (V, 4): 
Julia: …It is the lesser blot, modesty finds, 
Women to change their shapes, then men their minds. 
Proteus: Then men their minds! ’tis true. O heaven, were man 
But constant, he were perfect! That one error 
Fills him with faults; makes him run through all th’ sins; 
Inconstancy falls off ere it begins. 
Уму
непостижимо, какими «чувствами, умом и пониманием гениального» надо обладать,
чтобы не увидеть ничего ненормального в том, что мужчина Протей настолько
близко к сердцу принимает жалобу женщины на «непостоянность» мужчин. На самом
же деле грубый и простой смысл этого диалога состоит в следующем. Джулия
говорит, что менее позорно женщине стать проституткой, чем мужчинам менять их
мнения. А потому Протей ей отвечает, уже имея в виду людей в общем: 
Чем
людям их мнения! Как верно. О небеса, если бы люди 
Были
тверды (в их мнениях), они были бы совершенны! Но одна эта ошибка 
Наполняет
их множеством дефектов; заставляет их ударяться 
во
многие безумства; 
Нетвердость
делает их судами без руля и без ветрил. 
А
это ведь так очевидно, что даже тот, кто считает всех людей дерьмом, как
минимум, себя самого считает чем-то иным. 
Самое
замечательное здесь заключается в том, что как бы люди не открещивались на
словах от всяческих «философий», общих понятий и прочей «философской мути», на
деле основу всех их мыслей и действий составляет все-таки, каким бы оно ни было,
именно общее представление о том, что есть человек, от которого они и пытаются,
как заправские философы, идти к частному в своих действиях. Поэтому,
естественно, когда люди обычно отталкиваются от обычно скользкой и шаткой
основы, они и выписывают потом на своем пути самые замысловатые пируэты. Таким
образом, каждый человек на деле философ, и чтобы узнать, кто какой на деле
философ, достаточно спросить человека, что, по его мнению, есть человек. А
потом нужно спросить его, устраивают ли его самого выводы, которые вытекают из
этого его мнения. 
VI 
В
произведениях В. Шекспира напрямую упоминаются только Гораций, Аристотель и Г.
Спенсер. Иногда прямо видно, что В. Шекспир повторяет именно их мысли. Иногда
отчетливо видно, что В. Шекспир в своих произведениях приводит мысли других
авторов, хотя и не называет их имен. Часто можно найти доказательства, что В.
Шекспир намекает на мысли какого-то определенного автора. Конечно, есть случаи
и странные и загадочные. И одним из таких загадочных случаев являются слова
шута в «Двенадцатой ночи»: 
…быть
честным человеком и хорошим хозяином не хуже, чем прослыть великим ученым. (IV,
2. Перевод А. Кронеберга) 
Как
бы не была мала вероятность этого, но такая фраза в предшествующем «Гамлету»
произведении провоцирует мысль о знакомстве В. Шекспира со словами грека
Вакхилида в песне Клеоптолему Фессалийскому12: 
Каждому
своя честь: 
Неиссчетны
людские доблести; 
Но
одна между ними – первая: 
Правя
тем, что в твоих руках, 
Правыми
путеводствоваться мыслями. 
В
песне Липариону Кеосскому Вакхилид разъяснял: 
Смело
я крикну – 
Ибо
в истине все обретает блеск. 
И
чтобы ни у кого не было сомнений, о какой истине он говорит, Вакхилид в песне
Аргею Кеосскому заметил: 
…немногим
лишь 
Смертным
дано прозревать грядущее. 
Одинаковость
мыслей В. Шекспира и Вакхилида можно проиллюстрировать словами А. Эйнштейна: «У
человечества есть все основания ставить провозвестников моральных ценностей
выше, чем открывателей научных истин». 
Сразу
можно отметить, что вслед за А. Эйнштейном подавляющее большинство людей вовсе
не считает зазорным признавать, что они путеводствуются всем чем угодно, но
только не правыми мыслями, что и выражается в их способности прозревать
будущее. Правда, для таких людей нелегкой проблемой является выяснения вопроса
о том, как определить, чем на деле путеводствуется тот или иной человек. 
Но
главное, в чем обнаруживается родство мыслей В. Шекспира и Вакхилида содержится
в словах последнего, что путеводствоваться правыми мыслями нужно, «правя тем,
что в твоих руках», то есть во все времена и в любых условиях. 
Но
тут возникает одна проблема, на которую указывал уже Гомер в «Одиссее» (II,
276): 
Редко
бывают подобны отцам сыновья; все большею 
Частию
хуже отцов и немногие лучше. 
Поэтому
и В. Шекспир понимал, что связь времен осуществляют именно «сыновья», но только
не тогда, когда они, как он написал во второй части «Генриха IV» (IV, 5),
«грехи отцов творят на новый лад». Понимая это, В. Шекспир, безусловно, должен
был думать о том, что нужно делать, чтобы сыновья были лучше отцов. 
Точно
так же, как одним своим примером невозможно передать другому свою способность
мыслить диалектически, одним своим примером невозможно помочь другому человеку,
даже своему сыну, стать человеком. Во всяком случае, как показывает пример
Глостера в «Короле Лире», да и самого Лира, с детьми людей все обстоит вовсе не
так просто, как с яблоками от яблони. 
От
«Генриха VI» до «Гамлета» утекло уже много воды. В. Шекспир уже понял много
больше Горация, некогда утверждавшего: «Добродетель родителей – большое
приданое». Поэтому в «Троиле и Крессиде» (I, 3) он уже пишет по-другому: 
Но
помните: в деянья старины, 
Известной
нам, вносила так же жизнь 
Немало
искажений, чуждых планам 
И
очертаньям, что давала мысль 
Намереньям
начальным. 
И
кроме того: 
Металл
людей не поддается пробе 
В
лучах Фортуны; в них храбрец и трус, 
Невежда
и мудрец, дурак и умный, 
Изнеженный
и твердый – все равны; 
Когда
ж гроза и буря хмурят брови, 
Различие,
цепом могучим вея, 
Отсеет
легковесное все прочь, 
А
то, что ценно, что имеет вес, 
Останется
беспримесным и чистым. 
В
общем, все- все, что В. Шекспир понял, что он прочувствовал, еще и как отец,
потерявший единственного сына, все вылилось в «Гамлете» в слова напутствия
Полония отплывающему во Францию Лаэрту: 
И
в память запиши мои заветы: 
Держи
подальше мысль от языка, 
А
необдуманную мысль – от действий. 
Будь
прост с другими, но отнюдь не пошл. 
Своих
друзей, их выбор испытав, 
Прикуй
к душе стальными обручами, 
Но
не мозоль ладони кумовством, 
С
любым бесперым панибратом. В ссору 
Вступать
остерегайся, но, вступив, 
Так
действуй, чтоб остерегался недруг. 
Всем
жалуй ухо, голос – лишь немногим: 
Сбирай
все мненья, но свое храни. 
Шей
платье по возможности дороже, 
Но
без затей – богато, но не броско: 
По
виду часто судят человека; 
…………………………………………
В
долг не бери и взаймы не давай; 
Легко
и ссуду потерять и друга, 
А
займы тупят лезвия хозяйства. 
Но
главное: будь верен сам себе; 
Тогда,
как вслед за днем бывает ночь, 
Ты
не изменишь и другим. 
(I,
3. Перевод М. Лозинского) 
Если
бы даже В. Шекспир ничего кроме этих строк не написал, одни они могли бы
образовать пьедестал вечного нерукотворного памятника ему, уже века служащего
укором всем отцам, независимо оттого, читали ли они В. Шекспира или не читали.
Иоанн Златоуст учил: «Нерадение о детях есть величайший из всех грехов и в нем
крайняя степень нечестия». И достигается эта крайняя степень тогда, когда в
напутствие детям говорят: «Иди туда – неизвестно куда, за тем – неизвестно
чем». А с какими намерениями это делалось в одноименной сказке – известно всем.
А о тех, для кого после них – хоть потоп, и говорить нечего. 
Естественно,
чтобы отправляющиеся в самостоятельное плавание по волнам жизни сыновья
правильно и полностью восприняли подобные шекспировскому заветы, их необходимо готовить
к восприятию этих заветов уже с детства. 
Далее
важно знать, что в подлиннике последние три строки начинаются более энергично и
более определенно: «This above all… – Это превыше всего…» Затем уже следует:
«to thine ownself be true…» И, очевидно, во всех этих трех строках содержится
то, о чем Эпитект говорил так: «Помни об общем принципе – и ты не будешь
нуждаться в совете». Ведь невозможно заранее дать рецепты решений на все случаи
жизни. Тем более, что сыновьям придется решать уже новые задачи, которых не
решали их отцы. 
Памятуя
об указании Х. Холланда, объяснение смысла слов «будь верен сам себе», и не
только здесь, но и в сонете 123, можно найти в словах первого бандита из
«Тимона Афинского» (IV, 3): «…there is no time so miserable but a man may be
true. – …нет такого ужасного времени, в какое человек не мог бы оставаться
человеком». 
Таким
образом, Полоний говорит Лаэрту: всегда будь человеком и строй свои отношения с
другими людьми соответствующим образом. 
Но
настоящий человек – это не стихийный человек, не случайное совпадение
«элементов». Настоящим человеком не становятся по примеру, завету или
подражанию. Подражанью вообще, как написал В. Шекспир в пьесе «Бесплодные
усилия любви»: «грош цена: и собака подражает псарю, обезьяна – хозяину…» Настоящий
человек – это человек сознательный. Он сознательно принимает решение быть
человеком. Поэтому он должен решать вопрос: «Быть или не быть (можно и “жить
или не жить”) человеком?» Вдобавок он должен решать, своевременно ли быть
человеком. 
Кстати,
опять же, доказательства бывают и «от противного». Иногда бывает достаточно,
как это делает Ричард II, начать с аргументов другой стороны: 
А
мысли о смиренье и покое 
Твердят
о том, что в рабстве у Фортуны 
Не
первый я и, верно, не последний. 
Так
утешается в своем позоре 
Колодник
нищий – тем, что до него 
Сидели
тысячи других в колодках, – 
И
ощущает облегченье он, 
Переложив
груз своего несчастья 
На
плечи тех, кто прежде отстрадал. 
(V,
5. Перевод М. Донского) 
Как
справедливо заметил В. Шекспир в пьесе «Конец – делу венец» (IV, 3): «How
mightily sometimes we make us comfort of our losses!» Как мощно иногда мы
создаем себе удобство из наших потерь. 
Свои
главные слова В. Шекспир не всегда поручал говорить тем персонажам, от которых
подобные слова ждут скорее всего. Вот и пояснение, над каким вопросом
раздумывал Гамлет, дает не благородный Кассио, а негодяй Яго: 
«От
нас самих зависит быть такими или иными. Наше тело – это сад, где садовник –
наша воля. Так что если мы хотим сажать в нем крапиву или сеять латук,
разводить иссоп и выпалывать тимиан, заполнить его каким-либо одним родом травы
или же расцветить несколькими, чтобы он празднично дичал или же усердно
возделывался, то возможность и власть распоряжаться этим принадлежит нашей
воле. Если бы у весов нашей жизни не было чаши разума в противовес чаше
чувственности, то наша кровь и низменность нашей природы приводили бы нас к
самым извращенным опытам. Но мы обладаем разумом, чтобы охлаждать наши
неистовые порывы, наши плотские влечения, наши разнузданные страсти» (I, 3.
Перевод М. Лозинского). Кстати, этот же подлец несколькими строками ниже еще и
говорит о своем понимании истины связи времен: «Есть много событий в утробе
времени, которые жаждут народиться». 
То
есть, опять же, В. Шекспир говорит здесь о том, что нельзя быть человеком, не
найдя предварительно разумного ответа на вопрос: «Быть или не быть человеком?»
А ответ на этот вопрос невозможно дать, не решив предварительно вопроса о
своевременности такого решения. А дать доказательство того, что быть человеком
всегда своевременно – значит, выбить главный козырь из рук тех, кто решает
человеком не быть. 
В.П.
Комарова в цитировавшейся книге замечала: «Однако в монологе “Быть или не быть”
идет речь о другом типе действия, которое названо “enterprise”. В сочинениях
шекспировской эпохи это слово означает, как правило, деяние, имеющее
общественное, политическое или государственное значение, это не поступок
частного лица, не просто личная месть. Гамлет говорит о действии, которое
влечет за собой общественные потрясения». Действительно, как можно допускать
мысль, что человек за несколько эпизодов до этого монолога трижды (!)
сказавший, что он может растаться со многим, «за исключением жизни, за
исключением жизни, за исключением жизни», может затем думать о самоубийстве. 
Кстати,
самая элементарная логика должна была подсказывать следующее. Если отец Гамлета
был последним настоящим человеком, если «ему подобных… уже не встретить», если
«быть честным при том, каков этот мир, – это значит быть человеком, выуженным из
десяти тысяч», то перед Гамлетом обязательно должен был встать вопрос о
своевременности быть человеком. Перед глазами же самого Шекспира стоял пример
еще более трагичный – живой факел Д. Бруно. Это, вспоминая его, В. Шекспир
написал в «Зимней сказке»: 
Тот
еретик, кто поджигает, 
А
не тот, кто горит. 
(II,
3. Перевод Т. Щепкиной-Куперник) 
Из
всего сказанного ранее В. Шекспиром вытекает, что любое решение любым человеком
этого вопроса неизбежно сказывается на развитии общества, которое и составляют
люди, принимающие вроде бы частные, касающиеся только их, решения. Кстати,
«Гамлет» стал последним произведением В. Шекспира, в котором он предъявлял
претензии к времени. 
Но
уже в своих первых поэмах В. Шекспир указал и на одно из главных качеств
человека – его понимание необходимости участия в делах общественных. «Как жалки
только для себя усилья» – написал он уже в поэме «Венера и Адонис». «Тебя не
дело общее волнует» – повторил он в поэме «Лукреция». Антоний в последних
строках «Юлия Цезаря» сказал о Марке Бруте: 
Он
римлянин был самый благородный. 
Все
заговорщики, кроме него, 
Из
зависти лишь Цезаря убили, 
А
он один – из честных побуждений, 
Из
ревности к общественному благу. 
(Перевод
М. Зенкевича) 
В
газете «Комсомольская правда» от 21 января 2000 года в статье «Сейчас я веду
диалог с Бомарше, Наполеоном и Распутиным» Э. Радзинский написал замечательные
слова: «Крайне опасно долго не понимать истину». И В. Шекспир тоже понимал это.
Он понимал, что только истиной можно «вычистить желудок грязный испорченного
мира». А истину сеют не делами, – словами. А потому нельзя быть человеком, не
сея постоянно в обществе понимания, что истинно в общем есть человек. Но он
также понимал, что, скажи он лишнее, необдуманное слово, и в костер пойдут все
его книги, в которых каждый чуткий к правде здравомыслящий человек может найти
ответы на возникающие у него вопросы. 
Выражения
В. Шекспира зачастую грубоваты. Приводить некоторые цитаты было бы не
деликатно. Но желающие всегда могут сами, читая В. Шекспира, убедиться, что у него
можно найти подтверждение тому, что будет изложено в заключении. 
В.
Шекспир понимал, что решение не быть человеком – это всегда не самостоятельное
решение. Оно всегда на деле принимается с оглядкой на мнения, суждения, опыт
других людей, с оглядкой на обычаи, условия, обстоятельства, последствия и
великое множество других факторов. То есть, таким решением человек всегда как
бы совершает некую сделку, попадает в некую зависимость, а то и прямо в
рабство. Именно подобное рабство имел в виду В. Шекспир, когда писал в «Юлии
Цезаре»: 
У
каждого раба в руках есть средство 
Освободиться
от своих оков. 
(I,
3. Перевод М. Зенкевича) 
Решение
же быть человеком в любые времена, в любых обстоятельствах, с любыми
последствиями – это всегда решение свободного человека. Оно принимается на
основе фактора единственного – истины. Эта истина может быть найдена и другими.
Но когда она каждым человеком будет пропущена через сомнения и доказательства,
когда каждый человек убедится в логичности, связности, закономерности вытекающих
из нее выводов, когда каждый человек увидит связь этих выводов с практикой,
увидит вслед за Гомером и Шекспиром, к чему ведет ее непонимание, тогда каждый
человек может сказать вслед за Сенекой: «Что истинно, то мое». 
Вместо
послесловия 
Э.
Берджесс в книге «Уильям Шекспир. Гений и его эпоха» написал замечательные
слова: «Если Шекспир создает поэтическое прощание (пьесу «Буря» – Авт.), он
намерен показать, что решение об уходе принято им самим, а не вызвано
ослаблением поэтической мощи. Отречение от буйного волшебства сделано, пока
волшебство еще обладает могучей силой». 
Действительно,
в «Буре» (II, 1) В. Шекспир дал понять, что пришло время
ему 
…to perform an act 
Where of what’s past is prologue; what to come, 
In… my discharge. 
Пришло
время ему совершить поступок, пролог которого следует искать в его прошлых
словах, которые он должен исполнить на деле. 
Эти
слова должно найти в «Венецианском купце»: «Как каждый глупец может теперь
острить и играть словами! Я думаю, что скоро действительное остроумие будет
выражаться в молчании и что разговорчивость будет вменяться в заслугу только
попугаям» (III, 5. Перевод П. Вейнберга). 
То
есть В. Шекспир понял: любой человек, готовый сколько угодно говорить на любую,
касающуюся человека тему, но только не о том, что истинно в общем есть человек,
или не думал о гомеровских словах, что «пустословие вредно», или хочет в океане
слов утопить саму возможность того, что люди когда-нибудь задумаются о
необходимости такого понимания. 
И
В. Шекспир своей жизнью доказал, что он эти гомеровские слова продумал до
конца. Он сказал все, что должен был сказать. И потому он замолчал. 
Конечно,
можно перестать писать, перестать говорить, но перестать думать человеку
невозможно. Поэтому, скорее всего, В. Шекспир последние три года своей жизни
готовился к изданию общего тома своих произведений. И, может быть, именно он и
написал стихотворение, которое в издании in-folio 1623 года подписано именем
Хью Холланда. Ведь даже оксфордская «Шекспировская энциклопедия» может сообщить
о Х. Холланде только то, что он был автором этого стихотворения. 
Список литературы
1.
Все цитаты на английском языке даются по книге The Complete Works of William
Shakespeare. The Shakespeare Head Press Edition. The
Wordsworth Poetry library. 1994 by Wordsworth Edition Ltd. Hertfordshire.
2.
Комедия «Как вам это понравится». Акт III, сцена 3. Перевод Т.Л.
Щепкиной-Куперник. 
3.
Брандес Г. Шекспир. Жизнь и произведения. – Серия «Гений в искусстве». – М.:
Алгоритм, 1997. 
4.
Все сонеты В. Шекспира цитируются по книге «Вильям Шекспир. Сонеты» / Перевод с
англ. И.М. Ивановского. – СПб.: Тесса, 2001. 
5.
Все цитаты из пьесы «Троил и Крессида» даются в переводе Л.С.Некора. 
6.
Комарова В.П. «Творчество Шекспира». – СПб.: Филологический факультет
Санкт-Петербургского государственного университета, 2001. 
7.
Все цитаты из произведений Гомера даются по книге: Гомер. Илиада; Одиссея /
Перевод с древнегреческого В.В. Вересаева / Составитель, автор вступительной
статьи и комментариев А.А. Тахо-Годи. – М.: Просвещение, 1987. 
8.
Закон связи времен В. Шекспира можно выразить математической формулой закона
экономии времени. Подробнее в книге: Зеленецкий Ю.Г. Самая лучшая книга.
Нерукотворный памятник всем. – СПб.: Геликон Плюс, 1998. – ISBN 5-7559-0004-3. 
9.
Библиотека «Квант». – Выпуск 62. – М.: Наука, 1987. 
10.
Шекспир. Гамлет: В поисках подлинника / Перевод, подготовка текста оригинала,
комментарии и вводная статья И.В. Пешкова. – М.: Лабиринт, 2003. 
11.
История о российском историке // Санкт-Петербургские ведомости. – 14 нояб.
2003. – На правах рекламы. 
12.
Цитируется по книге «Античная лирика. Греческие поэты» / Перевод с
древнегреческого / Составление, вступительная статья, примечания В.Е.
Витковского. – М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2001.