Аникин А.А. 

(География и пространство русской литературы XIX века)

Дорога
в могилу. Остановки: Обломовка, квартира на Гороховой, диван, халат, квартира
на Выборгской стороне у вдовы Пшеницыной, гроб. 

И.А.
Гончаров, описывая петербургскую квартиру Обломова на Гороховой, следует
гоголевской художественной манере: вещи вокруг Обломова должны стать
стеклышками запыленного зеркала, в котором читатель разглядит образ Обломова.
Из вещей, как из мозаики, проявится картина обломовского житья-бытья.

В
четырех комнатах квартиры Обломова действующей и обитаемой оказывается одна
только спальня, где Обломов целыми днями лежит на диване в персидском халате,
правда уже выцветшим и не совсем свежим после долгого лежанья. В трех других
комнатах «мебель закрыта была чехлами, шторы спущены».

Обстановка
спальни Обломова только с виду очень изысканная: шелковые занавески, ковры,
бронза, фарфор. Присмотревшись, внимательный наблюдатель заметит, что задок его
дивана осел вниз, наклеенное дерево местами отстало. Видно, что Обломов,
украшая свой интерьер, соблюдает «неизбежные приличия, лишь бы отделаться
от них». Детали обстановки обломовской спальни напоминают гоголевские
интерьеры: книгу с закладкой на 14-й странице в кабинете Манилова и плюшкинские
два пера, «высохшие как в чахотке».

«
По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью;
зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями
для записывания на них по пыли rаких-нибудь заметок на память. Ковры были в
пятнах. На диване лежало забытое полотенце; на столе редкое утро не стояла не
убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не
валялись хлебные крошки. Если б не эта тарелка, да не прислоненная к постели
только что выкуренная трубка, или не сам хозяин, лежащий на ней, то можно было
бы подумать, что тут никто не живет — так все запылилось, полиняло и вообще
лишено было живых следов человеческого присутствия. На этажерках, правда,
лежали две-три развернутые книги,валялась газета, на бюро стояла и чернильница
с перьями; но страницы, на которых развернуты были книги, покрылись пылью и
пожелтели; видно, что их бросили давно; нумер газеты был прошлогодний, а из
чернильницы, если обмакнуть в нее перо, вырвалась бы разве только с жужжаньем
испуганная муха».

Гончаров
сжимает пространство петербургской квартиры Обломова до точки. Сначала четыре
комнаты квартиры на Гороховой превращаются в одну спальню, потом спальня
сплющивается до дивана, наконец, Обломов уходит в свой халат, точно в кокон.
Халат Обломова, «восточный <…>, весьма поместительный, так что
Обломов мог дважды завернуться в него», становится выразительным символом
его лени. Штольц и Ольга Ильинская стремятся вытащить героя из халата, но, когда
Обломов окончательно сдается, отказывается от жизненной борьбы, бежит от любви
к Ильинской в сон и привычное безделье, халат вновь облекает его тучное тело.

Другой
непременный атрибут лени Обломова — диван, на котором тот проводит все дни от
рассвета до заката в мечтаниях, полудреме и сне. Любопытно, как диван совмещает
в себе уход Обломова в себя, бегство от действительности в мечту, иллюзию,
беспочвенные и сладкие фантазии, с одной стороны, и реальное пространство,
которое открывается взгляду Обломова с дивана, точнее сказать диван сильно
уменьшает угол обзора. Даже небо и солнце видятся Обломову с дивана. Впрочем,
чаще всего солнце застит стена четырехэтажного дома: «Случается и то, что
он исполнится презрением к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в
мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются
в нем мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в
намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы,
намерения преображаются в стремления: он, движимый нравственною силою, в одну
минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до
половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом… Вот-вот
стремление осуществится, обратится в подвиг… и тогда, господи! Каких чудес,
каких благих последствий могли бы ожидать от такого высокого усилия!.. Но,
смотришь, промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонятся к
покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе, голова
отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по жилам. Обломов тихо,
задумчиво переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд в окно, к
небу, с грустью провожает глазами солнце, великолепно садящееся за чей-то
четырехэтажный дом».

В
«Сне Обломова» рисуется дворянское гнездо Обломовых –Обломовка – как
некий утраченный рай, невозвратная семейно-патриархальная идиллия. Правда, не
без авторской иронии.

Саму
Обломовку Гончаров помещает в несколько фантастическое пространство с размытыми
географическими границами: она расположена равно далеко и от Саратова, и от
Нижнего Новгорода, вдалеке от российских столиц, и уж тем более от Европы. Это,
что называется, «медвежий угол», чуждый цивилизации. Все же выбор
этих городов, названных в романе, не случаен. Это волжские города. Обломовка
где-то вблизи Волги. Туда, на пристань, а иногда и на ярмарку,
крестьяне-«обломовцы» возили хлеб на продажу. Понятно, что, рисуя
Обломовку, Гончаров вспоминал свою родную полупомещичью-полукупеческую усадьбу и
волжский город Симбирск, в котором родился. «Ближайшие деревни и уездный
город, – пишет Гончаров, – были верстах в двадцати пяти и тридцати. Крестьяне в
известное время возили хлеб на ближайшую пристань к Волге, которая была их
Колхидой и геркулесовыми столпами, да раз в год ездили некоторые на ярмарку, и
более никаких сношений ни с кем не имели. Интересы их были сосредоточены на них
самих, не перекрещивались и не соприкасались ни с чьими. Они знали, что в
восьмидесяти верстах от них была «губерния», то есть губернский
город, но редкие езжали туда; потом знали, что подальше, там, Саратов или
Нижний; слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или
немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные
страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал
мрак – и наконец все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе
землю».

Обломовка
– благословенный край, в котором как Бог, так и природа, кажется, благоволят к
человеку. В ней все смягчено Гончаровым: вместо суровых высоких гор небольшие
холмы, вместо моря, временами пугающего человека бурями и штормами, тихие
водоемы: пруды, речонки и ручейки. Даже небо как будто ниже и благосклонней к
человеку, чем в других местах. Даже природа мягче, а зима короче. Обломовка
живет в кругу сезонных сельскохозяйственных работ, церковных праздников,
наблюдая из года в год одну и ту же смену времен года. Одним словом, в
Обломовке нет убийственных страстей, невыносимых горестей, преступлений,
«вулканической работы внутреннего душевного огня» и всего того, что
наполняет большой мир, расположившийся вокруг Обломовки и неумолимо наступающий
на нее. Только в Обломовке может висеть над обрывом изба крестьянина Суслова, и
в ней благополучно живут уже 3-4 поколения семейства Сусловых, при этом никому
из них не приходит в голову передвинуть избу подальше от обрыва. 

В
Обломовке царит послеобеденный сон, лень и еда. Обломов – порождение Обломовки,
плоть от плоти ее, русский характер, взращенный и воспитанный в этом
отчужденном от трагического, бушующего вокруг мира пространстве. Сказочность,
выстроенного Гончаровым пространства Обломовки, усиливается особенностью
обломовцев слушать сказки о Емеле-дурачке, которому все достается «по
щучьему велению», и пугаться от страшной сказки о Милитрисе Кирбитьевне,
благо в Обломовке бояться нечему.

«Небо
там, кажется, напротив, ближе жмется к земле, но не с тем, чтоб метать сильнее
стрелы, а разве только, чтоб обнять ее покрепче, с любовью: оно распростерлось
так невысоко над головой, как родительская надежная кровля, чтоб уберечь,
кажется, избранный уголок от всяких невзгод. Солнце там ярко и жарко светит
около полугода и потом удаляется оттуда не вдруг, точно нехотя, как будто
оборачивается назад взглянуть еще раз или два на любимое место и подарить ему
осенью, среди ненастья, ясный, теплый день. Горы там как будто только модели
тех страшных где-то воздвигнутых гор, которые ужасают воображение. Это ряд
отлогих холмов, с которых приятно кататься, резвясь, на спине или, сидя на них,
смотреть в раздумье на заходящее солнце. Река бежит весело, шаля и играя; она
то разольется в широкий пруд, то стремится быстрой нитью, или присмиреет, будто
задумавшись, и чуть-чуть ползет по камешкам, выпуская из себя по сторонам
резвые ручьи, под журчанье которых сладко дремлется. Весь уголок верст на
пятнадцать или на двадцать вокруг представлял ряд живописных этюдов, веселых,
улыбающихся пейзажей. Песчаные и отлогие берега светлой речки, подбирающийся с
холма к воде мелкий кустарник, искривленный овраг с ручьем на дне и березовая
роща — все как будто было нарочно прибрано одно к одному и мастерски
нарисовано. Измученное волнениями или вовсе незнакомое с ними сердце так и
просится спрятаться в этот забытый всеми уголок и жить никому неведомым
счастьем. Все сулит там покойную, долговременную жизнь до желтизны волос и
незаметную, сну подобную смерть». 

Отгороженность
и оторванность Обломовки от внешнего мира обманчива и призрачна. Жизнь рано или
поздно вторгнется в сон, подобный смерти, и разомкнет изолированность обломовского
пространства. Обломов, живущий в Петербурге на Гороховой, получает от
соседа-помещика письмо, в котором тот предлагает Обломову участвовать в проекте
строительства дороги через Обломовку и окрестные деревни. Дорога соединит
Обломовку с ближайшим городом, и цивилизация разрушит сказочное идиллическое
пространство безмятежного и счастливого края. Страсти, пороки и страдания
поглотят Обломовку и сделают ее частью остального греховного и бушующего мира.

Переезд
с дачи на Выборгскую сторону в квартиру к вдове Пшеницыной приближает Обломова
к Обломовке и, напротив, удаляет его от большой жизни, жизни деятельной,
хлопотливой, жизни, которая рисуется в воображении Ольги Ильинской,
вознамерившейся по просьбе Штольца спасти Обломова от лени, апатии и гибели.
Большой мир, необозримые пространства, куда звал Обломова Штольц, приглашая его
ехать вслед за ним в Англию, потом в Париж, ведь сам Штольц по делам ездит по
всей Европе, в том числе бывает и в Бельгии, – этот большой мир не для
Обломова.

Квартира
на Выборгской стороне – та же Обломовка, по словам Обломова. Да, сначала,
Обломов по настоянию Ольги Ильинской хочет поменять квартиру, которую он снимал
лишь две недели, чтобы быть ближе к Ольге, которая живет на Морской. Но, чтобы
это сделать, требуются невыносимые для Обломова усилия и, главное, много денег,
которых у Обломова нет. Мухояров и Тарантьев составляют с Обломовым такой
грабительский договор о наёме квартиры, куда входят, в том числе, оплата
конюшни и сарая, хотя у Обломова нет лошадей, плата за огород и свежие овощи:
капусту, репу и прочее. Наконец, Обломов должен заплатить всю сумму за квартиру
за целый год (800 рублей ассигнациями), если не найдет жильца на тех же
условиях и съедет раньше срока. Попытки Обломова найти квартиру ближе к Ольге
Ильинской не увенчались успехом по причине дороговизны: «Ольга поехала с
теткой с визитом до обеда, а он пошел глядеть квартиры поблизости. Заходил в
два дома; в одном нашел квартиру в четыре комнаты за четыре тысячи
ассигнациями, в другом за пять комнат просили шесть тысяч рублей».

«У
Обломова было четыре комнаты, то есть вся парадная анфилада. Хозяйка с
семейством помешалась в двух непарадных комнатах, а братец жил вверху, в так
называемой светелке. Кабинет и спальня Обломова обращены были окнами на двор,
гостиная к садику, а зала к большому огороду, с капустой и картофелем. В
гостиной окна были драпированы ситцевыми полинявшими занавесками. По стенам
жались простые, под орех, стулья; под зеркалом стоял ломберный стол; на окнах
теснились горшки с еранью (геранью. – А.Г.) и бархатцами и висели четыре клетки
с чижами и канарейками».

«Илья
Ильич встанет утром часов в девять, иногда увидит сквозь решетку забора
мелькнувший бумажный пакет под мышкой уходящего в должность братца, потом
примется за кофе. Кофе все такой же славный, сливки густые, булки сдобные,
рассыпчатые. Потом он примется за сигару и слушает внимательно, как тяжело
кудахтает наседка, как пищат цыплята, как трещат канарейки и чижи. Он не велел
убирать их. «Деревню напоминают, Обломовку», — сказал он. Потом сядет
дочитывать начатые на даче книги, иногда приляжет небрежно с книгой на диван и
читает. Тишина идеальная: пройдет разве солдат какой-нибудь по улице или кучка
мужиков, с топорами за поясом. Редко-редко заберется в глушь разносчик и,
остановясь перед решетчатым забором, с полчаса горланит: «Яблоки, арбузы
астраханские« — так, что нехотя купишь что-нибудь».

Знаменательно,
что само пространство Петербурга разделяет Обломова и Ольгу: между ними Нева,
которая однажды разливается, что становится поводом для Обломова не бывать у
Ильинских, а любоваться полными и ловкими локтями хозяйки квартиры, готовящей
для Обломова его любимые лакомства. Едва мосты навели, Ольга Ильинская
форсировала Неву и, рискуя запятнать репутацию, в темной вуали приехала на
квартиру Обломова, чтобы убедиться, что Обломов снова залез в свой халат и что
ей не удастся его спасти от него же самого, от «обломовщины»: «–
Отчего погибло все? – вдруг, подняв голову, спросила она. – Кто проклял тебя,
Илья? Что ты сделал? Ты добр, умен, нежен, благороден… и… гибнешь!» 

Обломов
делает свой выбор: он остается в халате, с вдовой Пшеницыной, с Обломовкой в
душе. Пространство квартиры сразу же меняется. Если сначала Обломов имел
отдельный стол и отдельную кухню в квартире Пшеницыной, а она лишь в силу своей
любви к нему заботилась о его кушаньях, после разрыва с Ольгой «Обломов,
видя участие хозяйки в его делах, предложил однажды ей, в виде шутки, взять все
заботы о его продовольствии на себя и избавить его от всяких хлопот (…) на
другой день из кухни Обломова все было перетаскано на кухню Пшеницыной; серебро
его и посуда поступили в ее буфет (…) Все пошло на большую ногу; закупка
сахару, чаю, провизии, соленье огурцов, моченье яблок и вишен, варенье – все
приняло обширные размеры (…) в Агафье Матвеевне, в ее вечно движущихся локтях,
в заботливо останавливающихся на всем глазах, в вечном хождении из шкафа в
кухню, из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и
хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как океан, и
ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо легла на его (Обломова.
– А.Г.) душу в детстве, под отеческой кровлей».

В
Париже Ольга Ильинская встречается со Штольцем и становится его женой. Штольц
едет в Одессу по делам и забирает с собой жену, у которой в связи с родами
ухудшилось здоровье. Последняя попытка Штольца вырвать Обломова из его
добровольного заточения, с квартиры на Выборгской стороне, тоже не увенчалась
успехом: Обломов, разбитый апоплексическим ударом, отказывается поселяться рядом
со Штольцами, решивших в очередной раз его спасти. Единственное оставшееся
«большое» пространство – это дорожка, протоптанная Агафьей Матвеевной
от забора до крыльца, по которой Обломов должен ходить в сопровождении сына
вдовы перед обедом, чтобы чуть-чуть разогнать кровь.

Гроб,
куда укладывается Обломов по своей воле, предвещает гроб чеховского Беликова,
нашедшего для себя именно в гробу наилучший «футляр». Как пишет
Гончаров, пространство Обломова обретено, «хотя без поэзии, без тех лучей,
которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение
жизни в родной деревне, среди крестьян (…) он тихо и постепенно укладывался в
простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными
руками…»

«-
Вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, где есть здоровая, нормальная
жизнь! — настаивал Штольц строго, почти повелительно.

—
Где ты? Что ты стал? Опомнись! Разве ты к этому быту готовил себя, чтоб спать,
как крот в норе? Ты вспомни все…

—
Не напоминай, не тревожь прошлого: не воротишь! — говорил Обломов с мыслью на
лице, с полным сознанием рассудка и воли. — Что ты хочешь делать со мной? С тем
миром, куда ты влечешь меня, я распался навсегда; ты не спаяешь, не составишь
две разорванные половины. Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать
— будет смерть».

«На
ближайшем кладбище под скромной урной покоится тело его, между кустов, в
затишье. Ветви сирени, посаженные дружеской рукой, дремлют над могилой да
безмятежно пахнет полынь. Кажется, сам ангел тишины охраняет сон его».