М.В. Медведева, С.-Петербург
Тема
быстротечности времени занимает важное место в творчестве Франсиско де Кеведо.
Выбор этой темы никак нельзя считать оригинальным — она занимала поэтов во все
времена, но интересно проследить, в чем
же взгляд Кеведо, его восприятие отличались своеобразием и выходили за рамки
традиции.
Следует
заметить, что в критике за Кеведо прочно укрепилась слава писателя
неоригинального, писателя-компилятора, чьи произведения тривиальны по
содержанию, но гениальны по языку. Этого мнения придерживались такие
непререкаемые авторитеты, как Хорхе Луис Борхес и Фернандо Ласаро-Карретер (v.:
Borges J.L. Otras inquisiciones. Madrid, 1976; Lazaro Carreter F. Quevedo: la
invencion por la palabra // Homenaje a Quevedo. Salamanca, 1982). Философская
поэзия Кеведо содержит почти точные цитаты из трудов Сенеки, чьим творчеством
Кеведо восхищался всю жизнь. Поэтому удобно воспользоваться сравнением именно с
Сенекой для того, чтобы выявить различия между взглядами и задачами этих двух
писателей.
В
первую очередь при сопоставлении с творчеством других писателей бросается в
глаза страстный тон Кеведо, его горечь и даже ненависть по отношению и к себе,
и к другим. Хосе Мануэль Блекуа считает, что «оригинальность этой группы
философских стихотворений Кеведо состоит в тембре голоса, в котором проявляется
напряженно-агонизирующая подлинность…» (Blecua J.M. Introduccion // Poesia
original completa. Barcelona, 1996). В то время как Сенека спокоен и
прагматичен, тон Кеведо отличается крайним накалом страстей, что достаточно
неожиданно для верного последователя стоиков, каким его хотят изобразить. При
виде следов, которые бег времени оставляет в людях и вещах, он испытывает
горечь, стыд, ярость, раскаяние. Кеведо склонен к поиску контрастов и антитез,
он заостряет, придает более завершенную и краткую форму рассуждениям,
почерпнутым у Сенеки.
Другое
различие между Кеведо и его учителем проявляется в их отношении к телу. Для
Кеведо тело и душа стареют вместе, и тело становится уродливым одновременно с
умножением пороков и грехов. Бег времени выявляет ненадежность и слабость
человеческой природы, показывает человека во всем его несовершенстве. В отличие
от Сенеки, Кеведо не верит в возможность совершенствования духа в немощном теле
и достижения независимости духа от тела; косное и греховное телесное начало
подавляет духовное в его поэзии. Для Кеведо описание внешнего уродства является
достаточным для того, чтобы навести читателя на вывод об уродстве внутреннем.
В
сборнике «Христианский Гераклит» тема времени вводится вместе с темой раскаяния
и греха — грешник с ужасом наблюдает за приближением смерти, осознавая свою
греховность, но он бессилен встать на путь истинный. Тема времени в этом
сборнике приобретает моральное звучание. Как указывает К. Маурер, «Кеведо
думает о времени не просто как о последовательности дней и лет, но также как о
состоянии нравственной жизни человека» (цит. по кн.: Olivares J. Towards the
Penitential Verse of Quevedo’s Heraclito cristiano // Forum for Modern Language
Studies, 1992, № 28. P. 267).
У
Кеведо время нередко персонифицируется, предстает как некий субъект, враждебный
индивидууму. Битва человека и времени предстает как битва неравная, в которой
человек не просто терпит поражение, но еще и унижен, обманут из-за своей
собственной глупости и неразумия. Пока он живет беспечно, не думая о завтрашнем
дне, время коварно под-крадывается к нему из-за угла. В этой битве человек
терпит двоякое поражение — у него с каждой минутой отбирается время для того,
чтобы сделать что-то благое, полезное, и с каждым же моментом прибавляются
грехи, крепчают пороки. При этом точка зрения на время неоднозначна, поскольку
лирический герой Кеведо — это грешник, который осознает всю мерзость греха. С
одной стороны, время несет ему вполне заслуженное (как он сам признает)
наказание и за пороки, и за безрассудство, беспечность, но с другой, в том, как
время предательски, из-за угла, подкрадывается к человеку, есть что-то подлое.
С человеческой точки зрения, время предстает как враг и разрушитель, но с точки
зрения высшей справедливости, оно лишь орудие божественного наказания. Герой
Кеведо не принимает позу учителя, мудреца, он всего лишь грешник, как и все
остальные, но грешник зрячий, грешник, который осознает ужас своего положения.
Эта позиция лишает произведения Кеведо какого-то навязчивого морализма,
превращает их из поучения в крик отчаяния.
Другая
особенность мировоззрения Кеведо — это его неспособность воспринимать время как
непрерывный, плавный поток. Для него связь времен разрывается, отсутствуют
преемственность, точки соприкосновения между прошлым и будущим. Прошлое
предстает как мертвые, безжизненные руины (сонет «Buscas en Roma a Roma, ?oh
peregrino!»). Кеведо мучает неуловимость настоящего, которое выскальзывает из
рук человека, и которое не удержать. Он гиперболизирует краткость земного
существования, сравнивая жизнь человека с точкой, над которой посмеялась природа,
сотворив в этой точке еще и деление на детство, юность, зрелость, старость (v.:
Quevedo F. Poesia varia. Madrid, 1996. P. 161). Писатель признает, что
существуют «вчера» и «завтра», оба из которых смерть: вчера — до рождения, а
завтра — после смерти. Играя словами, он называет жизнь смертью, что, впрочем,
делали и до него (например, Сан Хуан де ла Крус), но только не с такой
настойчивостью и последовательностью. Кеведо утверждает жизнь как постоянный
процесс умирания, где человек является могилой себе самому, своим предыдущим
состояниям (младенчеству, детству, юности). Это сравнение опять же не ново —
образ тела как могилы души встречается уже у античных философов, но для Кеведо
тело является могилой не просто для души: у него тело — это могила самого себя,
такого, каким оно было раньше.
Кеведо
настолько остро чувствует время, что для него болезненно любое изменение, и в
его мире перемен к лучшему или перемен, которые переводят человека или вещь в
некое другое качество, быть не может. Бег времени он ощущает лишь как
разрушение старого и неизменное ухудшение — и в людях, и в городах, и в
общественных устоях. Возможно, что с этой особенностью восприятия времени
связан и консерватизм писателя, его стремление удержать это выскальзывающее из
рук время, стремление, которое, как он сам прекрасно осознавал, было совершенно
безнадежным.
