М.Ф. Кокорев 

Огонь
— это, безусловно, самый глубокий мистический образ, с которым связаны религия
и философия. Достаточно вспомнить Гераклита, почитавшего огонь первоистоком
всего. Отсюда, как принято считать, начинается греческая философия. В
Библейской традиции образ огня — это прежде всего образ Бога. Вместе с тем,
огонь — это и естественнонаучный феномен. 

«Какой
бы ни была степень десакрализации Мира, — пишет М. Элиаде, — человек, избравший
мирской образ жизни, не способен полностью отделаться от религиозного
поведения» (Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994. С. 23). В европейской
истории движение мысли Б. Паскаля (1623-1662) было «реакционным»: его вектор был
направлен от «мирского» к «священному». Что же касается видного французского
историка науки и эпистемолога Г. Башляра (1884-1962), то уже сами названия его
основных трудов — «Философия нет. Эссе о философии нового научного мышления»
(1940) и «Психоанализ огня» (1937) — свидетельствуют об ориентации его
философских концепций. Вместе с тем, Башляр — «человек поэмы и теоремы»,
утверждающий взаимодополнительность поэзии и науки. В этом смысле у него есть
общее с Паскалем. Их отношение к образу огня и является предметом настоящего
исследования. 

Обращение
к этимологии дает изначальный смысл слова «огонь»: agnis — подвижный. Итак,
огонь есть символ движения. Движения откуда, куда и с какой целью? Приведем две
трактовки философии Гераклита. «Физический философ Гераклит из Эфеса, —
отмечает св. Ипполит (170-235) в трактате «Опровержения всех ересей»,
направленном против гностиков, — оплакивал все, осуждая невежество всей жизни и
всех людей, но испытывая жалость к жизни смертных. Он утверждал, что
<…> бог — это  умный огонь, что
все движется в противоположных направлениях и ничто не стоит» (Фрагменты ранних
греческих философов. М., 1989. Ч. I. С. 180). Другое описание содержится в
сатирическом произведении «Продажа жизней» Лукиана (125-180), известного своим
скептицизмом, в форме диалога между Покупателем и Гераклитом: «[П.] А что такое
вечность? — [Гер.] Дитя играющее, кости бросающее, то выигрывающее, то
проигрывающее. — А что такое люди? — [Гер.] Смертные боги. — А боги? — [Гер.]
Бессмертные люди» (Там же). 

Не
составляет труда найти в этих цитатах те два фокуса (кстати, этот
геометро-оптический термин также непосредственно связан с огнем: лат. focus —
очаг), вокруг которых вращалась мысль Паскаля. Постепенно, по мере их удаления
друг от друга, в паскалевском представлении они становятся все более и более
похожими на края пропасти. «Мыслящий тростник» пытается навести через нее
переправу, но в конечном счете совершает «прыжок Тристана». Свидетельством так
называемого «второго обращения» Паскаля является «Амулет». Найденный в
подкладке камзола после его смерти лист пергамента начинается словами: «Лето от
Рождества Христова 1654. Понедельник, 23 ноября <…> Огонь. Бог Авраама,
Бог Исаака, Бог Иакова. А не философов и ученых» (Паскаль Б.. Мысли. М., 1994.
С. 61). 

П.А.
Флоренский так комментирует эти строки: «Огонь. [Разумеется огонь сомнения,
огонь epoch: в продолжение двух часов Паскаль томился огнем геенским и
тогда-то, после сего испытания небытием, ему открылся Сущий]. Бог Авраама, Бог
Исаака, Бог Иакова. А не философов и ученых. [Истина — Личность, исторически
являющая Себя, а не отвлеченный принцип; другими словами, Истина — не вещна, а
лична]» (Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. М., 1990. Т. 1 (II). С.
579). Итак, по Флоренскому, огонь, охвативший Паскаля, есть символ мучительного
сомнения и наказания за это сомнение, есть метафора тяжкого испытания.
Подтверждение такому пониманию можно найти, например, у самого Паскаля в его
«Молитвенном размышлении об обращении болезней во благо»: «Господи, Боже мой! Хотя
промыслом Твоим жизнь моя протекла без великих преступлений, — тем не менее,
она была исполнена перед Тобою всяческой скверны <…> и бесполезности
действий и мыслей …» (Паскаль Б. Трактаты. Полемические сочинения. Письма.
Киев, 1997. С. 14). Кроме того, оно сопряжено и с текстом св. Иоанна Богослова:
«… и будет мучим в огне и сере пред святыми Ангелами и пред Агнцем» (Откров.
XIV, 10). Под «бесполезностью мыслей» Паскаль прежде всего подразумевает свои
занятия математикой и физикой. Будучи христианином, он не мог полагать это
знание абсолютно истинным в античном, платоновском понимании. В этом Паскаль не
был исключением. При математически корректной формулировке физических концепций
ученый XVII века, как отмечает Л.М. Косарева, «оставлял открытым вопрос о ее
действительном соответствии реальности, полагая ее в лучшем случае ‘морально
достоверным’» (Косарева Л.М. Рождение науки Нового времени из духа культуры.
М., 1997. С. 210). 

Однако
Паскаля не мог удовлетворить эпикурейско-скептический образ вечности в виде
«дитя играющего, кости бросающего, то выигрывающего, то проигрывающего».
Подобное было возможно для Монтеня или шевалье де Мере. Вольтер считал
знаменитый аргумент-пари Паскаля   «неприличным и ребяческим», хотя таковым он
может быть признан только с точки зрения верующего. Во-первых, не следует
забывать, кому он был адресован. Во-вторых, не стоит наивно полагать, что
Паскаль, обладая безукоризненным математическим складом ума, считал свой довод
формально корректным. Поэтому упрек Вольтера, чье знакомство с математикой не
выходило за рамки общения с маркизой дю Шатле, не представляется серьезным.
Смысл «пари» Паскаля может быть проявлен только путем выхода из
логико-математической сферы в другие — философскую, психологическую и
мистическую. Известно, что автор теории «порядочного человека» де Мере сыграл
определенную роль в становлении основ теории вероятностей (см.: Тарасов Б.Н.
Паскаль. М., 1979. С. 174). Й. Хейзинга указывает на агональные аспекты
греческой философии, особенно гераклитовской (см.: Хейзинга Й. Homo ludens. М.,
1992. С. 137). Интуитивно ощущая эту связь между игрой и философией, зная
психологию своих оппонентов, Паскаль и попытался представить свой довод о
существовании Бога в доступной для либертенов форме. Напомним еще раз, что, по
св. Ипполиту, «бог — это умный огонь». Но это еще «бог ученых и философов». 

Библейское
и Евангельское понимания образа огня сопряжены с Богоявлением. Например, в
«Жизни Моисея» св. Григорий Нисский так истолковывает эпизод с Неопалимой
Купиной: «Тогда это произошло с Моисеем, а теперь происходит с каждым, кто, как
и он, освободился от земной оболочки и воззрел на свет из терновника — то есть
на воссиявший нам во плоти, словно в терне луч, который по слову Евангелия,
есть Свет истинный и сама Истина» (Григорий Нисский. О жизни Моисея
Законодателя. М., 1999. С. 35). Поэтому есть достаточные основания считать, что
мистический образ огня в «Амулете» Паскаля амбивалентен. Он символизирует не
только наказание, «геенский огонь», как отмечено Флоренским, но и познание
Истины. 

Если
Паскаль каялся в «похоти познания» (libido sciendi), и для него огонь явился
мистическим знаком очищения и просветления, ухода от рационализма, то у Башляра
мы видим движение в обратном направлении. В «Психоанализе огня» он ставит перед
собой задачу анализа влияния «архаических» представлений об объекте
исследования на научные, рациональные. «Это даст нам возможность убедительно
показать, — пишет в предисловии Башляр, — сколь небезопасны для научного
познания первичные впечатления, готовность подчиниться чувству симпатии,
беспечная мечтательность» (Башляр Г. Психоанализ огня. М., 1993. С. 14).
Примечательно, что в XX веке нам напоминают об «идолах» Бэкона и о качественной
физике Аристотеля. В качестве «инструмента» изгнания этих «бесов» из сознания
современного человека автор избирает психоанализ. Образ огня отождествляется с
фрейдовским либидо. Огонь в архаичном сознании, по Башляру, связан с
сексуальностью. «Действительно, — пишет Башляр, следуя за Юнгом, — не только в
художественном творчестве происходит сублимация либидо — это источник всех
занятий homo faber» (С. 52). В том числе и занятия по добыванию огня. Так,
«трение — это опыт явно сексуального характера» «Прометей — скорее пылкий
любовник, чем философ-интеллектуал, а мщение богов вызвано ревностью» (С. 41,
42). 

Есть
нечто в этих фразах, что более напоминает наивный, жизнерадостный материализм
Рабле, чем холодные построения венского аналитика. Действительно, ниже, при
описании истории развития представлений о химии огня, мы читаем о том, «как
глубоко коренятся в бессознательном ценностные представления о питании огня и
насколько желательно было бы провести психоанализ комплекса <…>, который
можно назвать комплексом Пантагрюэля» (С. 103). Естественно, что Башляр не
забывает упомянуть и алхимические представления об огне, с их антропоморфными и
сексуальными чертами. С вольтерьянским сарказмом он анализирует трактат
«Рассуждения о природе и распространении огня» поклонницы Ньютона маркизы дю
Шатле. Далее он переходит к романтизму, к Жорж Санд и Новалису с их комплексом
Эмпедокла (т.е. тяготению к огню, в котором слиты инстинкты жизни и смерти),
затем к символизму (Г. д’Аннунцио и П. Валери), дадаизму и сюрреализму (Т.
Тцара и П. Элюар). Фейерверк имен, кружево цитат и ассоциаций заставляют
читателя вслед за автором забыть о ранее декларированной цели. При этом
остается неизменным только очарование гностическим образом огня, поэзией его
дуализма, его парадоксами. И … легкое недоумение от названия эссе, которое,
впрочем, должно воспринимать с присущим постмодернизму скепсисом. 

Итак,
мы попытались дать описание двух мистических образов огня. Очевидно, что при
всех конкретных особенностях личностей Паскаля и Башляра, эти образы являются
также и образами их эпох. Во времена Паскаля эсхатологические настроения были
распространены во Франции. Т. Кампанелла, автор утопии «Город солнца»,
составляет гороскоп при рождении будущего Короля-Солнце (1638). Он
предсказывает ему стать величайшим христианским государем, который вернет
Иерусалим и объединит весь мир (см.: Элиаде М. Аспекты мифа. М., 1996. С. 178).
К эпохе Башляра приложимы слова его современника П. Валери о музее: «Живопись и
Скульптура <…> — это брошенные дети. У них умерла мать — Архитектура.
Пока она жила, она указывала им место, назначение, пределы. Свобода
бродяжничества была им заказана» (Валери П. Об искусстве. М., 1993. С. 208).
Так и образ огня у Башляра — это музейная витрина с собственными и чужими
воспоминаниями.