ВОЛГОГРАДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
«Сокровенный человек в творчестве Платонова»
Выполнила: студентка
группы Л – 43
Афанасьева С. С.Проверил: Кириллова И. В.
Волгоград 2003
Содержание
Введение………………………………………………………………………3
Глава 1. Проблема изображения «маленького человека» в литературе….5
Глава 2. «Сокровенный человек» в рассказах и повестях А. Платонова…8
1. Слободской сирота Филат…………………………………………….8
2. Сокровенный человек – Фома Пухов………………………………..11
3. Чудаки из «Чевенгура»……………………………………………….19
4. Вощев – скиталец из «Котлована»…………………………………..22
5. «Новые люди» у Платонова…………………………………………..24
Заключение……………………………………………………………………25
Список использованной литературы……………………………………….27Введение
Почти всегда особое внимание окружающих не привлекают забытые, всеми
униженные люди. Их жизнь, их маленькие радости и большие беды казались всем
ничтожными, недостойными внимания. Таких людей и такое к ним отношение
производила эпоха. Жестокое время и царская несправедливость заставляли
“маленьких людей” замыкаться в себе, уходить полностью в свою душу,
настрадавшуюся, с наболевшими проблемами того периода, они жили незаметной
жизнью и также незаметно умиранию. Не изменилось и отношение к ним и в
советскую эпоху. С приходом к власти большевиков «маленький человек» все
больше замыкался в себе, чтобы не утратить самое лучшее, самое сокровенное
в своей душе.
Андрей Платонов – первый русский писатель, который заметил разложение
«социалистической души», утрату «сокровенности» в человеке и забил
тревогу. К сожалению тема недостаточно еще изучена, несмотря на обилие
исследований творчества писателя.
Изучением творчества А. Платонова занимались: Е.Д.Шубина, Т.А.Никонова,
Будаков В., Буйлов В. «Андрей Платонов и язык его эпохи», Золотоносов М.,
Евдокимов А., Елисеев Н., Ковров М., Лангерак Т., Ласунский О.Г., Матвеева
И.И. , Найман Э. , Орлов Ю.В. и другие.
Проблеме человека в творчестве А. Платонова уделяли внимание многие
исследователи. Варламов в своей работе «А. Платонов и Шукшин:
Геополитические оси русской литературы» обнаруживает сходство в изображении
героев у этих двух замечательных писателей. Корниенко Н. «Зощенко и
Платонов» проводит параллель между творчеством Зощенко и Платонова.
Множество работ посвящено исследованию творчества Замятина и Платонова.
Галасьева Г.В. в работе «Замятин и А.Платонов: К проблеме типологического
исследования», Мущенко Е.Г. «В художественном мире А.Платонова и
Е.Замятина: Лекции для учителя-словесника» и Червяковой Л. «Техника и
человек в романе Е.Замятина «Мы» и фантастических рассказах А.Платонова»
сравнивают манеру письма, способы изображения духовного мира человека,
проблематику произведений Замятина и А. Платонова. Калашников В.
посвящает свои исследования проблеме изображения человека в прозе
Платонова, в его работе «Жалобное сердце: [О прозе А.Платонова]»
рассказывается об особенностях души героев Платонова, о тех качествах
(сердечности, сострадании, гуманизме) которые мы утратили сейчас и к
которым взывает автор. В книге Чалмаева В. «Андрей Платонов: К сокровенному
человеку», появившейся в 1989 году впервые поднимается вопрос о проблеме
«сокровенного человека» в творчестве Платонова. Традициям А. С. Пушкина в
изображении «маленького человека» в творчестве А. Платонова посвящена
работа Сизых О.В. «Традиции А.Пушкина в изображении «маленького человека» в
творчестве А.Платонова», появившаяся в 1995 году. В 1997 году выходит
статья Спиридоновой И.А. «Портрет в художественном мире Андрея Платонова»,
в которой автор исследует способы и приемы изображения героев, их духовного
мира посредством портретных характеристик.
Большое количество работ, посвященных изучению проблемы «сокровенного
человека» в творчества Андрея Платонова не говорит об исчерпанности данной
темы.
Цель данной работы – изучение проблемы «сокровенного человека» в
творчестве А. Платонова. Задачи данного исследования:
1. Изучение проблемы изображения человека в русской литературе
2. Исследование «сокровенного человека» в рассказах и повестях Андрея
Платонова
Может быть, мы еще слишком молоды в восприятии Платонова, и не все нам
пока ясно в его романах и рассказах, но мы все-таки должны постараться
понять, что же хотят нам сказать «сокровенные» герои Платонова.Глава 1. Проблема изображения
«маленького человека» в литературе
Тема изображения «маленького человека» не является новой в русской
литературе. Проблеме человека в свое время уделяли большое внимание Н. В.
Гоголь, Ф. М. Достоевский, А. П. Чехов и другие. Первым писателем, который
открыл нам мир “маленьких людей” был Н.М. Карамзин. Самое большое влияние
на последующую литературу оказала его повесть “Бедная Лиза”. Автор положил
начало огромному циклу произведений о “маленьких людях”, сделал первый шаг
в эту неизвестную до этого тему. Именно он открыл дорогу таким писателям
будущего как Гоголь, Достоевский и другие.
А.С. Пушкин был следующим писателем, в сферу творческого внимания
которого стала входить вся огромная Россия, ее просторы, жизнь деревень,
Петербург и Москва открывались уже не только с роскошного подъезда, но и
через узкие двери бедняцких домов. Впервые русская литература так
пронзительно и наглядно показала искажение личности враждебной ей средой.
Самсон Вырин («Станционный смотритель») и Евгений («Медный всадник») как
раз представляют собой мелкое чиновничество того времени. Но А. С. Пушкин
указывает нам на «маленького человека», которого мы обязаны заметить[1].
Еще глубже, чем Пушкин, эту тему раскрыл Лермонтов. Наивную прелесть
народного характере воссоздал поэт в образе Максима Максимыча. Герои
Лермонтова его “маленькие люди”, отличаются от всех предыдущих. Это уже не
пассивные люди как у Пушкина, и не иллюзорные, как у Карамзина, это люди в
душе которых уже готова почва для крика протеста тому миру, в котором
они живут.
Н. В. Гоголь целенаправленно отстоял право изображения «маленького
человека» как объекта литературных исследований. У Н. В. Гоголя человек
целиком ограничен своим социальным статусом. Акакий Акакиевич производит
впечатление человека не только забитого и жалкого, но и вовсе недалекого. У
него, безусловно, есть чувства, но они маленькие и сводятся к радости
обладания шинелью. И только одно чувство в нем огромно – это страх. В этом,
по Гоголю повинна система социального устройства, и его «маленький человек»
умирает не от унижения и оскорбления, а больше от страха.
У Ф. М. Достоевского «маленький человек» — это прежде всего личность
безусловно более глубокая, чем Самсон Вырин или Акакий Акакиевич. Ф. М.
Достоевского так и называет свой роман «Бедные люди». Автор предлагает нам
прочувствовать, пережить все вместе с героем и подводит нас к мысли о том,
что «маленькие люди» — не только личности в полном смысле этого слова, но
их личностное чувство, их амбициозность намного больше даже, чем у людей с
положением в обществе. «Маленькие люди» наиболее ранимы, и для них страшно
то, что все остальные не увидят их духовно богатую натуру. Макар Девушкин
считает свою помощь Вареньке некоторой благотворительностью, показывая тем
самым, что он не ограниченный бедняк, думающий лишь об взыскании и
удержании денег. Он, конечно, не подозревает, что этой помощью движет не
желание выделиться, а любовь. Но это еще раз доказывает нам главную мысль
Достоевского – «маленький человек» способен и на высокие глубокие чувства.
Продолжение темы “маленького человека” мы находим у Ф. М. Достоевского в
первом большом проблемном романе “Преступление и наказание”. Самое важное и
новое, по сравнению с другими писателями, раскрывавшими эту тему, это
способность у забитого человека Достоевского заглянуть в себя, способность
самоанализа и соответствующих действий. Писатель подчиняет героев
детальному самоанализу, ни у какого другого писателя в очерках, повестях,
сочувственно изображавших быт и нравы городской бедноты не было такой
неторопливой и сосредоточенной психологической проникновенности и глубины
изображения характера действующих лиц.
Особенно ярко раскрывается тема «маленького человека» в творчестве А. П.
Чехова. Исследуя психологию своих героев, Чехов открывает новый
психологический тип – холопа по натуре, существа по душе и духовным
потребностям пресмыкающегося. Таков, например, Червяков, который находит
истинной наслаждение в унижении. Причины унижения «маленького человека», по
мнению Чехова, — он сам.
У Андрея Платонова данная проблема получает особое звучание. У
Платонова «маленький человек» — это «сокровенный человек». Сокровенный –
свято хранимый, наделенный чем-то особенным, ценным.
В центре внимания автора в повестях «Ямская слобода», «Сокровенный
человек» чаще всего мастеровые, деревенские правдоискатели, машинисты,
«сироты» по своему душевному состоянию. Все они пребывают в своеобразном
странствии, скитальчестве. Это специфически платоновские скитальцы или
«душевные бедняки», убоявшиеся после событий революции «остаться без смысла
жизни в сердце». И странствуют они в особом пространстве[2].
Безусловно, герои Платонова живут в условном мире, в пространстве мифа: в
сущности все герои его – «маргиналы», т.е. люди, выбитые из гнезда, из под
крова родного дома, из традиций.
Но кто же такой «сокровенный человек»? О чем он думает и мечтает?
Глава 2. «Сокровенный человек»
в рассказах и повестях А. Платонова
2.1. Слободской сирота Филат
Слободской сирота Филат, вечный поденщик у мещан-ямщиков в повести
«Ямская слобода» — первый платоновский «душевный бедняк», «идущий снизу», —
сирота в личном и социальном плане, вечный подсобный рабочий, человек-
заплатка, который изживает свою обездоленность, побеждает все страшные
следствия былого разбогащения и угнетения и прежде всего «отсутствие
личности»[3].
В рассказе «Ямская слобода» есть герой – Филат. «Человек без памяти о
своем родстве и жил разным слободским заработком: он мог чинить ведра и
плетни, помогать в кузнеце, замещал пастуха, оставался с грудным ребенком,
когда какая-нибудь хозяйка уходила на базар, бегал в собор с поручением
поставить свечку за болящего человека, караулил огороды, красил крыши
суриком и рыл ямы в глухих лопухах, а потом носил туда вручную нечистоты из
переполненных отхожих мест.
И еще кое-что мог делать Филат, но одного не мог – жениться» [ 23, 42].
Было ему тридцать лет. «Филат немного гундосил, что люди принимали за
признак дурости, но никогда не сердился» [ 23, 42].
«Дурной ты, Филат!» — говорил Макар, а сам пользовался его услугами.
Филат способен чувствовать.
«Филат до тех пор смотрел на непонятные звезды, пока не подумал, что они
ближе не подойдут и ему ничем не помогут, — тогда он покорно заснул до
нового лучшего дня» [ 23, 49]. «Падающие звезды с детства волновали его, но
он ни разу, за всю жизнь, не мог увидеть звезду, когда она трогается с
неба». [23 , 65].
Все люди в слободе пользовались услугами Филата, не замечая его самого, а
лишь посмеиваясь над его физическим недостатком.
«- Ты короток, но глуп не особенно! – успокаивал Филата Сват.
— Да мне что, Игнат Порфирыч, весь век одними руками работаю – голова
всегда на отдыхе, вот она и завяла! – сознался Филат.
— Ничего, Филат, пущай голова отдохнет, когда-нибудь и она задумается…[23 ,
54]
«Филат не сообразил, но согласился: он не считал себя умным человеком» [23,
54].
То что Филат «был единственным и неповторимым мастером, способным
пользовать всякое дворовое хозяйство», обнаружилось, лишь когда Филат ушел
шить шапки к Свату, пока тот «не прогонит». Без Филата многие дела в
деревне пришли в запустение, но и тогда люди не поняли Филата, по-прежнему
просили его помочь по хозяйству. Филат «по доброте сердца никому не мог
отказать» [23, 55]. Но и тогда люди не стали к нему относиться иначе.
Особенно остро Филат чувствует свое одиночество и непонятость. «Он
никогда не искал женщины, но полюбил бы страшно, верно и горячо, если бы
хоть одна рябая девка пожалела его и привлекла к себе с материнской
кротостью и нежностью. Он потерял бы себя под ее защищающей лаской и до
смерти не утомился бы любить ее. Но такого не случилось ни разу» [23 , 56].
«Иногда Филат был рад, что он один, но это бывало в особенно тяжелее
минуты. «Филат дремал и думал о госте, что тяжело ему было сына и жену
хоронить – хорошо, что у него нет никого» [23 , 63].
Филат любит свою работу. «В неугомонной суете ему всегда жилось легче:
что-то свое, свое, сердечное и трудное, в работе забывалось» [23 , 56].
Тяжело переживает Филат расставание со Сватом. «Филат глядел на
отбывающих с покорным горем и не знал, чем помочь себе в тоске расставания»
[ 23, 66].
«Иногда Филату казалось, что если бы он мог хорошо и гладко думать, как
другие люди, то ему было бы легче одолеть сердечный гнет от неясного,
тоскующего зова. Этот зов звучал и вечерами превращался в явственный голос,
говоривший малопонятные, глухие слова. Но мозг не думал, а скрежетал –
источник ясного сознания в нем был забит навсегда и не поддавался напору
смутного чувства (…) Душу свою Филат ощущал, как бугорок в горле, и иногда
гладил горло, когда было жутко от одиночества и от памяти по Игнате
Порфирыче [ 23, 70].
Но в конце рассказа эти смутные чувства пробуждают у Филата достоинство
и даже некоторую гордость. Когда Макар говорит «хорошим людям погибель
приходит, а таким маломощным как ты, надо прямо ложиться в снег и считать
конец света!», Филат неожиданно для себя самого обижается и отвечает: «Для
кого в снегу смерть, а для меня он – дорога» [23 , 80]. Обида – это
проблески первого самосознания, когда человек впервые чувствует потребность
защитить себя самого. «Филат почувствовал такую крепость в себе, как будто
у него был дом, а в доме обед и жена». В конце повести происходит выход
героя из плена Ямской слободы, осознание себя личностью, возвращение
памяти.2. Сокровенный человек – Фома Пухов
Фома Пухов – необычный человек, думающий, чувствующий, сопереживающий.
«Когда был Пухов мальчишкой, он нарочно приходил на вокзал читать
объявления — и с завистью и тоской провожал поезда дальнего следования, но
сам никуда не ездил» [23 , 133]. Повзрослев, Фома не тратил наивного, по-
детски чистого, искреннего восприятия мира. Даже имя Пухова указывает нам
на некую связь е евангелическим Фомой.
На первых порах этот платоновский машинист, способный резать колбасу на
гробе жены в состоянии наивного озорства, «окаянства» («Естество свое
берет»), попросту отмахивается от всех сложных вопросов. Какой-то задорный,
озорной культ элементарщины, даже бездушия, арсенал нескольких словечек,
поверхностной любознательности владеют Пуховым целиком. Элементарные
вопросы – ответы исчерпывают (или скрывают) его душевный мир[4].
«Он ревниво следил за революцией, стыдясь за каждую ее глупость, хотя к
ней был мало причастен» [23, 96 ]. Пухов «был любитель до чтения и ценил
всякий человеческий помысел [23, 97], по дороге он разглядывает «всякие
надписи и объявления». Даже море не удивляло Пухова – «качается и мешает
работать». Одно только любит Пухов: свое дело. «Пухов влез в машинное
отделение «Шани» и почувствовал себя очень хорошо. Близ машины он всегда
был добродушен». [23 ,109] «Снов он видеть не мог, потому что как только
начинало ему что-нибудь сниться, он сейчас же догадывался об обмане и
громко говорил: да ведь это же сон, дьяволы!— и просыпался» [23 , 140].
Герой Платонова много размышляет о жизни: «Но, ворочаясь головой на
подушке, Пухов чувствовал свое бушующее сердце и не знал, где этому сердцу
место в уме» [23 , 151].
Герою повести «Сокровенный человек» машинисту Фоме Пухову хочется
«очутиться среди множества людей и заговорить о всем мире». Он, стихийный
философ, чуточку озорник, впадающий то в душевный полусон, то в повышенную
возбужденность, путешествует по простору революции, пытаясь понять что-то
важное во времени и в себе «не в уюте, а от пересечки с людьми и
событиями».
Люди воспринимали по-разному Пухова:
«Ты, Пухов, в политике — плетень!»[23 , 103], — говорили ему.
«- Пухов, ты бы хоть в кружок записался, ведь тебе скучно!— говорил ему
кто-нибудь.
— Ученье мозги пачкает, а я хочу свежим жить!— иносказательно
отговаривался Пухов, не то в самом деле, не то шутя.
— Оковалок ты, Пухов, а еще рабочий!— совестил его тот.
— Да что ты мне тень на плетень наводишь: я сам — квалифицированный
человек!— заводил ссору Пухов»
«- Ты своего добьешься, Пухов! Тебя где-нибудь шпокнут!— серьезно сказал
ему секретарь ячейки.
— Ничего не шпокнут!— ответил Пухов.— Я всю тактику жизни чувствую» [23,
150].
Понять Фому Пухова может не каждый.
«Потом ячейка решила, что Пухов — не предатель, а просто придурковатый
мужик, и поставила его на прежнее место. Но с Пухова взяли подписку —
пройти вечерние курсы политграмоты. Пухов подписался, хотя не верил в
организацию мысли. Он так и сказал на ячейке: человек — сволочь, ты его
хочешь от бывшего бога отучить, а он тебе Собор Революции построит!» [23,
150]. «Уволили Пухова охотно и быстро, тем более что он для рабочих смутный
человек. Не враг, но какой-то ветер, дующий мимо паруса революции» [23,
152].
Никто не мог понять, что чувствует Фома, что у него на душе. «Все
действительно думали, что Пухов корявый человек и вареную колбасу на гробе
резал. Так оно и было, но Пухов делал это не из похабства, а от голода.
Зато потом чувствительность начинала мучить его, хотя горестное событие уже
кончилось» [23, 122].
Сам о себе Пухов говорит с нескрываемым достоинством:
«- После гражданской войны я красным дворянином буду!— говорил Пухов всем
друзьям в Лисках.
— Это почему же такое?— спрашивали его мастеровые люди.— Значит, как в
старину будет, и землю тебе дадут?
— Зачем мне земля?— отвечал счастливый Пухов.— Гайки, что ль, сеять я
буду? То будет честь и звание, а не угнетение». [23, 99]
На вопрос командира отряда, «почему он почему не в военной форме», Пухов
отвечает: « Я и так хорош, чего мне чайник цеплять! [23, 104].
Не лишен Пухов и чувства юмора, на предложение коммунистом, он отвечает:
«- А что такое коммунист?
— Сволочь ты! Коммунист — это умный, научный человек, а буржуй —
исторический дурак!
— Тогда не хочу.
— Почему не хочешь?
— Я — природный дурак!— объявил Пухов, потому что он знал особые
ненарочные способы очаровывать и привлекать к себе людей и всегда
производил ответ без всякого размышления» [23, 155].
К людям Пухов относится неоднозначно:
Пухов понимает, что «на свете жил хороший народ и лучшие люди не жалели
себя» [23, 106]
«Дурак ты, Петр!— оставил надежду Пухов.— В механике ты понимаешь, а
сам по себе предрассудочный человек!» [23, 99].
«Афанас, ты теперь не цельный человек, а бракованный!— говорил Пухов с
сожалением.
— Э, Фома, и ты со щербиной: торец стоит и то не один, а рядышком с
другим!» [23, 151].
«Когда зима начала подогреваться, Пухов вспомнил про Шарикова: душевный
парень»[23, 151].
Склад ума Пухова поражает своей простотой и логичностью:
«- А ты бы там подумал и попробовал, может, сумеешь поправить пароходы!—
советовал политком.
— Думать теперь нельзя, товарищ политком!— возражал Пухов.
— Это почему нельзя?
— Для силы мысли пищи не хватает: паек мал!— разъяснял Пухов. — Ты, Пухов,
настоящий очковтиратель!— кончал беседу комиссар и опускал глаза в текущие
дела.
— Это вы очковтиратели, товарищ комиссар! [23, 121]
Пухов умеет чувствовать и уважает людей, чувствующих: «Если только
думать, тоже далеко не уедешь, надо и чувство иметь!» [23, 99].
Фома Пухов не только любит природу, но и понимает ее. Единение с природой
вызывает у него целую гамму чувств.
«В один день, во время солнечного сияния, Пухов гулял в окрестностях
города и думал — сколько порочной дурости в людях, сколько
невнимательности к такому единственному занятию, как жизнь и вся природная
обстановка.
Пухов шел, плотно ступая подошвами. Но через кожу он все-таки чувствовал
землю всей голой ногой, тесно совокупляясь с ней при каждом шаге. Это
даровое удовольствие, знакомое всем странникам, Пухов тоже ощущал не в
первый раз. Поэтому движение по земле всегда доставляло ему телесную
прелесть — он шагал почти со сладострастием и воображал, что от каждого
нажатия ноги в почве образуется тесная дырка, и поэтому оглядывался: целы
ли они?
Ветер тормошил Пухова, как живые руки большого неизвестного тела,
открывающего страннику свою девственность и не дающего ее, и Пухов шумел
своей кровью от такого счастья.
Эта супружеская любовь цельной непорченой земли возбуждала в Пухове
хозяйские чувства. Он с домовитой нежностью оглядывал все принадлежности
природы и находил все уместным и живущим по существу.
Садясь в бурьян, Пухов отдавался отчету о самом себе и растекался в
отвлеченных мыслях, не имеющих никакого отношения к его квалификации и
социальному происхождению» [23, 122].
Пухов с трепетом относится к природе и даже жалеет ее. «На глухих
стоянках ветер шевелил железо на крыше вагона, и Пухов думал о тоскливой
жизни этого ветра и жалел его».
«Ночью, бредя на покой, Пухов оглядывал город свежими глазами и думал:
какая масса имущества! Будто город он видел в первый раз в жизни. Каждый
новый день ему казался утром небывалым, и он разглядывал его, как умное и
редкое изобретение. К вечеру же он уставал на работе, сердце его дурнело, и
жизнь для него протухала» [23, 140].
По-философски относится Фома к жизни и смерти. «В смерти жены увидел
справедливость и примерную искренность» [23, 122], хотя «сердце его иногда
тревожилось и трепетало от гибели родственного человека и хотело жаловаться
всей круговой поруке людей на общую беззащитность» [23, 122]. Он находил
необходимым научное воскрешение мертвых, чтобы ничто напрасно не пропало и
осуществилась кровная справедливость[23, 123].
Философски относится Пухов и жизни человека: «в шагу человека один
аршин, больше не шагнешь; но если шагать долго подряд, можно далеко зайти,—
я так понимаю; а, конечно, когда шагаешь, то думаешь об одном шаге, а не о
версте, иначе бы шаг не получился» [23, 124].
Фома способен на искренние чувства. «Все это было истинным, потому что
нигде человеку конца не найдешь и масштабной карты души его составить
нельзя. В каждом человеке есть обольщение собственной жизнью, и поэтому
каждый день для него — сотворение мира. Этим люди и держатся» [23, 122].
Пухов любит выдумывать байки, сочинять истории, но когда дело касается
особых вещей он не умеет и не хочет лгать:
Впечатления и величественные, как движение красноармейского десанта в
Крым сквозь штормовую ночь, и мелочные – попросту заполняют память Пухова,
подавляют героя. Осмысление событий и людей то запаздывает, то вдруг
опережает их, принимает фантастический, на редкость затейливый, «фигурный»
характер.
Пухов, например, заметил, что его былой друг, матрос Шариков, в годы
гражданской войны простой, даже «простецкий» человек, вдруг получил некую
должность, стал ездить на автомобиле. Замечает Пухов довольно многое.
«- Я сам теперь член партии и секретарь ячейки мастерских! Понял ты меня?—
закончил Зворычный и пошел воду пить.
— Стало быть, ты теперь властишку имеешь?— высказался Пухов» [23, 136].
Для Пухова главное не материальный уют, а уют душевный, внутренне тепло.
«Скучно там, не квартира, а полоса отчуждения!— ответил ему Пухов»[23,
138]. «Квартиры Пухов не имел, а спал на инструментальном ящике в машинном
сарае. Шум машины ему совсем не мешал, когда ночью работал сменный
машинист. Все равно на душе было тепло — от удобств душевного покоя не
приобретешь; хорошие же мысли приходят не в уюте, а от пересечки с людьми и
событиями — и так дальше. Поэтому Пухов не нуждался в услугах для своей
личности.
— Я — человек облегченного типа!— объяснял он тем, которые хотели его
женить и водворить в брачную усадьбу» [23, 154].
Пухов, наконец, осознает свою неповторимость, душевную силу, даже мощь,
он способен на самые высокие чувства.
«Нечаянное сочувствие к людям, одиноко работавшим против вещества всего
мира, прояснялось в заросшей жизнью душе Пухова. Революция — как раз
лучшая судьба для людей, верней ничего не придумаешь. Это было трудно,
резко и сразу легко, как нарождение.
Во второй раз — после молодости — Пухов снова увидел роскошь жизни и
неистовство смелой природы, неимоверной в тишине и в действии.
Пухов шел с удовольствием, чувствуя, как и давно, родственность всех тел
к своему телу. Он постепенно догадывался о самом важном и мучительном. Он
даже остановился, опустив глаза,— нечаянное в душе возвратилось к нему.
Отчаянная природа перешла в людей и в смелость революции. Вот где таилось
для него сомнение.
Душевная чужбина оставила Пухова на том месте, где он стоял, и он узнал
теплоту родины, будто вернулся к детской матери от ненужной жены. Он
тронулся по своей линии к буровой скважине, легко превозмогая опустевшее
счастливое тело. Пухов сам не знал — не то он таял, не то рождался. Свет и
теплота утра напряглись над миром и постепенно превращались в силу
человека» [23, 156].
Что же такое «сокровенность» для Пухова? Почему так сложен в нем путь от
«внешнего» человека к «сокровенному», самому подлинному?
Следует сказать, что Платонов одним из первых почувствовал не просто
численный рост бюрократической касты, но возникновение страшного
психологического состояния, типа сознания, как бы «разливаюшегося» из
учреждений по всей жизни. В этих условиях «сокровенный» человек как бы
спрятался, устыдился или претерпел метаморфозу, выродился, в том же
Шарикове в чванливого чиновника.3. Чудаки из «Чевегура»
Путешествие в уездный городок Чевенгур – в «страну Утопию» Платонова
начинается – полнее по законам социальной фантастики – с серии весьма
сложных вычислений, с цепочки рассуждений писателя о человеке – пришельце
из доисторических времен, о поисках им смысла жизни.[5]
Удивительно, неповторимо все это «сокровенное пространство», как бы
сочетающее в себе и 1921 год, время Кронштадского мятежа и восстания эсера
Антонова на Тамбовшине, и одновременно 1929 год, крутой натиск сплошной
коллективизации.
Вся первая часть романа «Происхождение мастера» самая мифологическая,
это повествование о таком пришельце – мастере, полукрестьянине, без семьи,
без рода.
Герой романа А. Платонова «Чевенгур» — Захар Павлович, чудак, бобыль,
живущий в землянке, любопытен мастеру своей нежностью к природе. «У бобыля
только переводилось удивление с одной вещи на другую, но в сознание не
превращалось».
Этот пришлец, Захар Павлович, остается в своем условном – судя по
избам, по пашням, мужицким семьям – полудеревенском мире. Но чистой
деревней это пространство также не назовешь: это царство чудаков, юродивых,
бессмыслицы, сиротства. Бобыль – это наивность природного человека.
Он умер, безмолвный, не разгадавший ни единой тайны, «ни в чем не
повредив природы».
Другой чудак, почти призрак, явившийся ниоткуда, — это рыбак с озера
Мутево, который захотел разгадать тайну смерти, «встретиться с ней». Он
утопил себя в порыве фантастического любопытства. Этот рыбак был отцом
главного героя романа Саши Дванова, своего рода Гамлета, одержимого
сомнениями. Захар Павлович сделает его своим приемным сыном.
Во второй части, которую можно назвать «Путешествие с открытым
сердцем», изображены странствия Саши Дванова и Степана Копенкана в 1919-
1921 гг. среди всякого рода «микрокоммун».
В третьей части все герои (Копенкин, Пашинцев, Чепурный, Гопнер,
Сербинов) собраны в чевенгурском «коммунизме» и гибнут в бою за него с
неведомо откуда взявшимися казаками, «кадетами на лошадях».
Итак два героя, Степан Копенкин, своего рода Дон Кихот от революции на
лошади «Пролетарская сила», и ее же Гамлет, Саша Дванов, непрерывно едут в
степном пространстве, где «незасеянное поле», народное правдоискательство,
уже гонит в рост различнейшие всходы…
Герои Платонова всегда в известном смысле «путешественники без багажа» —
без узких черт сословия, без родословной. Единственный вид истории способен
был интересовать писателя до конца дней – это история самых глубоких
психологических состояний, смена одних состояний другими, переход опыта
одного человека другому. В трудовых низах хранились для Платонова, часто в
низвергнутом, искаженном виде, зародыши и ростки новых человеческих душ,
начала красоты и добра, солидарности и сострадания.
В этом романе Платонов предстал как достойный наследник великих
этических учений, мечтаний о «восстановлении погибшего человека» (Ф. М.
Достоевский), провозвестник идей этической равноценности всех людей. Герои
«Чевенгура» — странные, нелепые, часто ужасающие искренностью совей
жестокости и привязанности к миражным целям – обозначили своей судьбой-
предостережением ту опасную пропасть, которая нередко определяет (и
отдаляет) человечество от обетованной земли.
2.4. Вощев – скиталец из «Котлована»
Повесть «Котлован» по праву считают самым совершенным, «мыслеемким»
произведением Платонова. «Котлован начинается стремительно, но с
рассуждения, а не с события: у очередного платоновского скитальца Вощева
(рабочего, инженера?) возник некий «кочевой зуд» в ногах, тоска от
бессмысленности жизни, сорвавшая его с насиженного места. Взял да и шагнул
с некоего благополучного завода, работающего по плану, в магнитное
стихийное поле идей, споров утопического котлована[6].
Исследователи обратили внимание на особенность фамилии Вощева. В данной
фамилии героя мерцает множество разных смыслов: «воск», «вощеный», т.е.
человек, абсолютно чуткий к воздействиям жизни, все вбирающий,
подчиняющийся течениям. Но «Вощев» — это и «вотще», т. е. напрасно, тщетно
(намек на его тоску, волю к поискам сложной истины).
В «Котловане» Платонов вновь собрал все крайнее, предельное, что
вымечтали темные, анархические низы России в своих снах о будущем. Он
собрал все светлое и мрачное, болезненное, даже страшное, что породили в
нем же века рабства, разобщения, гнета, невежества. Все делается этими
людьми, верными своей идее жизни, неискушенными, наивными, а порой
жестокими, как дети, с редкой категоричностью, максимализмом решений, с
четко заявленной потребностью резкого, волевого изменения всего мироздания.
Восхищаться силой наивного сознания, историческим подвигом «сырых»
правдоискателей Платонов уже не может.
Строители котлована все делают не для себя, а «впрок». Весь смысл
строительства дома общепролетарского счастья для героев «Котлована» — в
преодолении собственного эгоизма, обольщений личной выгоды.
Когда умирает девочка Настя, этот хрупкий носитель еще не пришедшего
будущего, благая весть из него, как Вощев, даже видя могучие колонны
тружеников, содрогнулся: «… стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, —
он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет
сначала в детском чувстве и в убежденном впечатлении? Зачем ему теперь
нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького
верного человека, в котором бы истина стала бы радостью и движением?» [23,
354].2.5.Новые люди у Платонова
Образы новых людей в «Ювенильном море» — последней повести, явно
соотносящейся с «Чевенгуром» и «Котлованом», — Платонов также создавал в
мучительном противопоставлении распространенным схемам, нормативам, всей
поэтике иллюстративности, создавал по законам своего художественного мира.
Кто же такие новые люди? Николай Вермо «мчится в действительность,
заряженный природным талантом и политехническим образованием». Он не просто
инженер – он мыслит космическими категориями, и он не случайно музыкант –
музыка у Платонова постоянно стала входить как один из компонентов в
«вещество существования». В деяние героя вновь включено нечто «абсолютное».
Он знает: есть планы одного года, есть даже великие планы пятилетки, есть
тонны угля, нефти, мяса, есть тысячи орошенных гектаров земли, все это
уважительные и единственные цели для героев «производственных» очерков. Но
есть планы и более вечные – открытие «моря юности», лежащего под песками
сухой степи… Конечно, это символ, высшая ставка в игре страстей и борьбе
идей: «море юности», бесполезное в стареющем человечестве, впервые
открывается, вводится в дело социализмом, но как велика в таком случае
ответственность человека за чистоту этого моря! Платонов не побоялся
столкнуть в «Ювенильном море» героев, которые не усваивали его до конца, в
которых живут его тревога и сомнения.
Николай Вермо – молодой герой со светлыми глазами, одновременно
«темневшими от счастья и бледневшими от печали», с предчувствием «всеобщего
будущего».
Такими представляются «новые люди» Платонову, люди не утратившие веру,
мечту, наделенные самым сокровенным, дорогим, что может быть у человека.Заключение
20 век в России принес окончательное формирование тоталитаризма. В
период наиболее жестоких репрессий, в то время, когда человек был
окончательно обезличен и превращен в винтик огромной государственной
машины, писатели яростно откликнулись, встав на защиту личности.
Ослепленные величием целей, оглушенные громкими лозунгами, мы напрочь
забыли об отдельном человеке.
Идеи Платонова о неповторимой ценности каждой человеческой личности
отвечают устоям гуманистической философии. И человек и народ будут «полны»,
когда окончательно победят разобщение, утрату свободы и выветривание «я» в
некоем зарегулированном муравейном сообществе».
В повестях «Ямская слобода», «Сокровенный человек», в романах
«Чевенгур» и «Котлован» явились коренные платоновские типы – чудаки,
скитальцы, «маргиналы»: Филат, Фома Пухов, Степан Копенкин, Саша Дванов,
Вощев и Прушевский. Их не назовешь праведниками, это скорее «еритики» от
революции, хотя они как будто первыми создают «оазисы коммунизма» в уезде
Чевенгур или сооружают общепролетарский дом счастья.
В повестях и рассказах писателя мы находим целую галерею «сокровенных
людей», которые с великим трудом освобождаются из состояния сцепления со
всякими «тормозами» зла, мешающими человеку обрести моральное совершенство
и могущество.
Как бы ни отдалялась иногда перед духовным взором писателя картина
светлого будущего, свет в жизни, вера в человека неизменно оживали в его
художественном мире.Тот кого в свое время Белинский назвал “маленьким человеком”, о ком
сокрушался Достоевский, кого пытался поднять с колен Чехов и Горький, о ком
как о «сокровенном человеке» писал А. Платонов, затерялся в просторе
огромного государства, превратился в малую песчинку для истории, сгинув в
лагерях. Огромных усилий стоило писателям его воскрешения для читателей в
своих книгах. Традиции классиков, титанов русской литературы продолжили
писатели городского направления прозы, те кто писал о судьбе деревни в годы
гнета тоталитаризма и те, кто повествовал нам о мире лагерей. Их были
десятки. Достаточно назвать имена нескольких из них: Солженицын, Трифонов,
Твардовский, Высоцкий, чтобы понять какого огромного размаха достигла
литература о судьбах “маленького человека” двадцатого столетия.Список используемой литературы
1. Акаткин В.М. Покушение на вселенную: [О стихах писателя]//Акаткин В.М.
Живые письмена. (О поэтах и поэзии).- Воронеж, 1996.- С.82-101.
2. Андрей Платонов: Мир творчества: [Сб./ Сост.: Н.В.Корниенко,
Е.Д.Шубина; Предисл. Е.Шубиной].- М.,1994.- 430с.: ил.- Библиогр.:
С.410-430.
3. Андрей Платонов. Исследования и материалы: Межвуз.сб. науч.тр./
Воронеж. гос. ун-т; [Редкол.: Т.А.Никонова (отв.ред.) и др.].-
Воронеж, 1993.- 193с.
4. Будаков В. Снова посеять Россию…: О воен. прозе Андрея Платонова//
Берег.- 1998.- 21 авг.(N 34).- С.13.
5. Буйлов В. Андрей Платонов и язык его эпохи// Рус. словесность.- 1997.-
N 3.- С.30-34.
6. Варламов А. Платонов и Шукшин: Геополит. оси рус. лит.// Москва.-
1998.- N 2.- С.167-174.
7. Галасьева Г.В. Замятин и А.Платонов: К проблеме типологического
исследования// Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд из
сегодня. Научные доклады, статьи, очерки, заметки, тезисы: В VI-ти кн.
Кн.IV/ Под ред. проф. Л.В.Поляковой.- Тамбов, 1997.- С.180-188.
8. Золотоносов М. Ложное солнце: «Чевенгур» и «Котлован» в контексте сов.
культуры 1920-х годов// Вопр. лит.- 1994.- Вып.5.- С.3-43.
9. Евдокимов А. «Чевенгур» и русское сектанство// Новая деловая книга.-
1998.- N 2.- С.28-32.
10. Елисеев Н. Загадка «Фро»: К истории загл. рассказа// Новый мир.- 1997.-
N 3.- С.213-216.
11. Калашников В. Жалобное сердце: [О прозе А.Платонова]// Дон.- 1996. — N
4.- С.199-211.
12. Карасев Л.В. Движение по склону: Пустота и вещество в мире
А.Платонова// Вопр. философии.- 1995.- N 8.- С.123-143.
13. Ковров М. «Погибший от смерти»: [К творч. биогр. А.Платонова]// Наш
современник.- 1997.- N 11.- С.242-249.
14. Корниенко Н. Зощенко и Платонов: Встречи в лит.// Лит. обозрение.-
1995.- N 1.- С.47-54.- Библиогр. в примеч.
15. Корниенко Н.В. История текста и биография А.П.Платонова (1926- 1946):
Монография// Здесь и теперь.- 1993.- N 1.- 320с.
16. Лангерак Т. Андрей Платонов: Материалы для биографии. 1899-1929гг. —
Амстердам, 1995.- 274с.- рус.
17. Ласунский О.Г. Из ранней биографии А.Платонова// Филологические
записки: Вестник литературоведения и языкознания.- Воронеж, 1998.-
Вып.10.- С.79-81.
18. Матвеева И.И. Сатирические и комические элементы в раннем творчестве
А.Платонова// Русская литература XX века: образ, язык, мысль.-
М.,1995.- С.3-14.- Библиогр. в примеч.
19. Мущенко Е.Г. В художественном мире А.Платонова и Е.Замятина: Лекции
для учителя-словесника.- Воронеж, 1994.- 84с.
20. Найман Э. «Из истины не существует выхода»: А.Платонов между двух
утопий// Новое лит. обозрение.- 1994.- N 9.- С.233-250.
21. Никонова Т. Необходимость Платонова: [Заметки о творчестве писателя]//
Воронеж. вести.- 1998.- 4 сент.(N 36).- С.5.
22. Орлов Ю.В. «Усомнившийся» Платонов: [Исслед. яз. и стиля произведений
А.Платонова]// Рус. яз. в школе.- 1996.- N6.- С.62-65.
23. Платонов А. Повести и рассказы. – Л.: Лениздат, 1985. – 703 с.
24. Семенова С. Воскрешенный роман Андрея Платонова: Опыт прочтения
«Счастливой Москвы»// Новый мир.- 1995.- N 9.- С.209-226.
25. Сизых О.В. Традиции А.Пушкина в изображении «маленького человека» в
творчестве А.Платонова// Русская литература XX века: образ, язык,
мысль.- М.,1995.- С.14-19.
26. Скобелев В.П. Перспективы разорения и созидания: О повести А.Платонова
«Котлован»// Филологические записки: Вестник литературоведения и
языкознания.- Воронеж, 1998.- Вып.10.- С.82-92.
27. Спиридонова И.А. Портрет в художественном мире Андрея Платонова //
Рус. лит.- 1997.- N4.- С.170-183.
28. «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества: По
материалам первой междунар. конф., посвящ. 90-летию со дня рождения
А.П.Платонова, Москва, 20-21 сент.1989г./ Рос. АН, Ин-т мировой лит.
им.А.М.Горького; [Ред.-сост. Н.В.Корниенко].- М., 1994.- 265с.
29. Терентьева Н.П. Формула жизни Андрея Платонова: Уроки по рассказам
А.Платонова в V классе// Лит. в шк.- 1995.- N 2.- С.72-75.
30. Тринко А. Тени великого инквизитора: Трилогия А.Платонова в зеркале
метаистории// Лит. учеба.- 1996.- Кн.2.- С.71-90.
31. Чалмаев В. Андрей Платонов: К сокровенному человеку.- М., 1989.- 448с.32. Червякова Л. Техника и человек в романе Е.Замятина «Мы» и
фантастических рассказах А.Платонова// Творческое наследие Евгения
Замятина: взгляд из сегодня. Научные доклады, статьи, очерки, заметки,
тезисы: В VI-ти кн. Кн.IV/ Под. ред. проф. Л.В.Поляковой.- Тамбов,
1997.- С.189-192.————————
[1] Сизых О.В. Традиции А.Пушкина в изображении «маленького человека» в
творчестве А.Платонова// Русская литература XX века: образ, язык, мысль.-
М.,1995.- С.14[2] Чалмаев В. Андрей Платонов: К сокровенному человеку.- М., 1989.-
448с.
[3] Калашников В. Жалобное сердце: [О прозе А.Платонова]// Дон.- 1996. — N
4.- С.199[4] Спиридонова И.А. Портрет в художественном мире Андрея Платонова // Рус.
лит.- 1997.- N4.- С.170[5] Золотоносов М. Ложное солнце: «Чевенгур» и «Котлован» в контексте сов.
культуры 1920-х годов// Вопр. лит.- 1994.- Вып.5.- С.5[6] Скобелев В.П. Перспективы разорения и созидания: О повести А.Платонова
«Котлован»// Филологические записки: Вестник литературоведения и
языкознания.- Воронеж, 1998.- Вып.10.- С.82
