Средняя общеобразовательная школа №16
Доклад
на тему:
«Творчество и биография Л.Н. Мартынова»Выполнила: ученица 11а класса
Мухаметзянова А.Р.Проверила: Петросян И.А.
Мартынов Леонид Николаевич (1905 — 1980), поэт, переводчик.
Родился 9 мая (22 н.с.) в Омске.
Из семьи Н.И.Мартынова, инженера-строителя железных дорог, потомка “мещан
Мартыновых, ведущих начало от деда своего офени, владимирского коробейника-
книгоноши Мартына Лощилина” (“Воздушные фрегаты”). М.Г.Збарская, мать
поэта, привила сыну любовь к чтению, к искусству. В отрочестве М. увлекался
чтением неоромантической литературы (А. Конан Дойль, Дж. Лондон, А. Грин),
серьезно изучал географию и геологию, интересовался “техникой в самом
широком смысле этого слова” и фольклором Сибири. Учился в Омской
классической гимназии, но курс не окончил: учеба была прервана революцией.
Еще не закончив среднюю школу, Мартынов активно сотрудничал в трех омских
газетах — «Рабочий путь», железнодорожной — «Сигнал» и «Сибирском воднике».
Работая над заметками, хрониками, библиографией и происшествиями, он все
больше увлекался сочинением стихов на самые разные темы — современные,
исторические, лирические. Его первые стихи были напечатаны в 1921. В
качестве корреспондента газет и журналов Мартынов в 1920 — 30 объездил
Сибирь и Среднюю Азию.
В 1920-м присоединился к группе омских футуристов, “художников, артистов и
поэтов”, которую возглавлял местный “король писателей” А.С.Сорокин. С 1921
начал публиковать заметки в омской газете “Рабочий путь” и стихи в местных
журналах, позднее — в ж. “Сибирские огни”. Вскоре отправился в Москву
поступать во ВХУТЕМАС, где попал в круг близких по духу молодых художников-
авангардистов. Однако малярия и голод заставили Мартынова вернуться домой.
В Омске поэт продолжал заниматься самообразованием, вернулся к
журналистской деятельности и активному участию в художественной жизни
города. Выполняя редакционные поручения, ездил по Сибири. Он несколько раз
пересек южные степи по трассе будущего Турксиба, исследовал экономические
ресурсы Казахстана, побывал на строительстве первых совхозов-гигантов,
совершил агитационный перелет на самолете над Барабой, степным районом,
занимался поисками мамонтовых бивней между Обью и Иртышом, древних
рукописных книг в Тобольске. Этот период жизни Мартынов нашел отражение в
его кн. очерков “Грубый корм, или Осеннее путешествие по Иртышу” (М.,
1930). Опыт журналиста в дальнейшем определит некоторые темы и элементы
поэтики Мартынова.
В 1932-м Мартынов был арестован по обвинению в контрреволюционной
пропаганде. Поэту приписали участие в мифической группе сибирских
писателей, в “деле сибирской бригады”. От гибели спасла случайность, но в
1933-м Мартынов был отправлен в административную ссылку в Вологду, где жил
до 1935, сотрудничая в местных газетах. После ссылки вернулся в Омск, где
написал ряд поэм с исторической сибирской тематикой и где в 1939 издал кн.
“Стихи и поэмы”, принесшую Мартынову известность среди читателей Сибири.
В 1945-м в Москве была издана 2-я кн., “Лукоморье”, которой поэт обратил на
себя внимание более широкого круга читателей. Данная кн. — этапная в
творчестве Мартынова В 1930-х поэт в ряде стихотворений и поэм разработал,
или попытался реконструировать, сибирский миф о северном счастливом крае,
который предстает в стихах Мартынова в облике то фантастической Гипербореи,
то легендарной “златокипящей Мангазеи”, то почти реального — Мартынов искал
этому исторические доказательства — Лукоморья. Основной миф складывался из
разнообразных преданий: о северной Золотой Бабе, о средневековой земле
пресвитера Иоанна и др. Сказались как давнее увлечение автора историей
Сибири, так и юношеское увлечение неоромантикой: в ряде произведений поэт
воспел экзотику странствий, раскрыл романтическое в повседневном и
современном. Стихи этого периода, характеризуемого своеобразным
“романтическим реализмом” поэтического зрения Мартынова, позднее принесут
автору всероссийскую популярность.
В конце 1940-х Мартынов подвергся “острой журнально-газетной проработке,
связанной с выходом в свет <…> книги “Эрцинский лес” (“Воздушные
фрегаты”). Поэта перестали печатать. Новые кн. Мартынова начали выходить
только после смерти Сталина (с начала “оттепели” до 1980 было издано более
двадцати кн. поэзии и прозы).
В конце 1950-х поэт по-настоящему получает признание. Пик популярности
Мартынова, упрочившейся с выходом его кн. “Стихотворения” (М., 1961),
совпадает с обостренным читательским интересом к лирике молодых
“шестидесятников” (Евтушенко, Вознесенского, Рождественского и др.). Но
парадоксальность ситуации и несчастье для Мартынова как поэта в том, что
его гражданская позиция на протяжении 1960-х, бывало, не отвечала
настроениям его аудитории, прежде всего молодой творческой интеллигенции.
Мартынов-человек, Мартынов-гражданин не менялся, но менялась эпоха — а
потому и Мартынов-поэт: теперь свои социальные взгляды приходилось выражать
более четко. Именно в период “оттепели” появляются первые стихи Мартынова о
Ленине, вскоре после “оттепели” — стихи к юбилейным датам. Уменьшается
интерес их автора к совершенствованию поэтической техники: Мартынов ищет
новые темы. Уменьшается доля историзма в лирических сюжетах Мартынова,
меньше романтики, но все больше попыток выглядеть современно. Поэта
завораживают новые технические, а прежде всего — выражающие их языковые
реалии: с готовностью он спешит поместить в стихи транзисторы, реакторы и
самолеты ТУ. Следствие — постепенное падение читательского интереса,
которое, очевидно, ощущал и сам поэт: “Суетня идет, возня/ И ужасная
грызня/ За спиною у меня.// Обвиняют, упрекают,/ Оправданий не находят/ И
как будто окликают/ Все по имени меня” (“Чувствую я, что творится…”,
1964).
Лирика Мартынова 1960-1980-х значительно уступает по художественным
достоинствам его поэтическому творчеству 1930-1950-х. Однако в последний
период жизни Мартынов демонстрирует талант мемуариста, публикуя сб.
интересных автобиографических новелл “Воздушные фрегаты” (М., 1974). Но и
поэтический гений не был утрачен: последние десятилетия жизни Мартынова
познакомили русских читателей с его замечательными переводами с литовского
(впервые перевел Э.Межелайтиса), польского (А.Мицкевич, Я.Кохановский,
Ю.Тувим), венгерского (А.Гидаш, Д.Ийеш, Ш.Петефи, Э.Ади) и др. языков.
Впрочем, раздвоенность Мартынов, одаренного Поэта — и подцензурного
стихотворца, Мыслителя — и осторожного гражданина, проявившаяся и в подходе
к переводам, была однажды им выдана. С юности мечтавший переводить А.Рембо,
П.Верлена, Суинберна и др. западноевропейских классиков, но чаще
занимавшийся переводами лирики коллег-современников из стран соцлагеря, в
стих. “Проблема перевода” Мартынов — по-своему честно — признался,
обращаясь к воображаемым Вийону, Верлену, Рембо: “Пускай берут иные
поколенья ответственность такую, а не мы!// Нет, господа, коварных ваших
строчек да не переведет моя рука <…> И вообще какой я переводчик! Пусть
уж другие и еще разочек переведут, пригладив вас слегка”.
Как многие, Мартынов начал творческую деятельность с подражаний. “Футуризм”
юного поэта и его товарищей был не более чем игрой. Но стихи Маяковского-
футуриста помогли Мартынову и в освоении классики. Мартынов вспоминал, к
примеру, что “не интересовался Лермонтовым”, но когда “прочел у Маяковского
о том, что “причесываться… на время не стоит труда, а вечно причесанным
быть невозможно”, <…> Лермонтов ожил, перестав быть <…> только
обязательным гимназическим уроком словесности” (“Воздушные фрегаты”).
Знакомство с лирикой А.Блока помогло лучше понять любимого Маяковского, а
затем привело к одновременному воздействию творчества двух поэтов на самые
ранние стихи М. с их урбанистической тематикой (например, стих.
“Провинциальный бульвар”, 1921). В этих ранних стихах бывают ощутимы
интонации раннего Гумилева (“Серый час”, 1922), мотивы и речевые обороты
Есенина (“Рассмейтесь”, 1922). Мартынов -школяр пробует себя в классических
формах (сонеты “Алла”, 1921; “Сонет”, 1923).
Подлинный голос Мартынова зазвучал в 1924-м: “Вы поблекли. Я — странник,
коричневый весь./ Нам и встретиться будет теперь неприятно./ Только
нежность, когда-то забытая здесь,/ Заставляет меня возвратиться обратно”
(“Нежность”). С конца 1920-х в лирику поэта раз и навсегда входят элементы
диалога — с читателем, со своими героями, с самим собой (“Летописец” и
“Река Тишина”, 1929; позднее — “Деревья”, 1934). Еще одним характерным
признаком манеры Мартынова стал романтический взгляд на историю,
выразившийся в балладной сюжетности многих произведений (“Ермак”, 1936;
“Пленный швед”, 1938). В стихах Мартынова начинает разрабатывать миф о
“златокипящей Мангазее” (“Гипер-борея”, 1938). По-иному представлена тема
истории Сибири в поэмах М. 1920-1930-х. Реальные факты истории Омска и
Тобольска подаются без романтических прикрас, М. стремится к точности в
передаче местных преданий (“Правдивая история об Увенькае”, 1935-1936;
“Рассказ о русском инженере”, 1936; “Тобольский летописец”, 1937). Вместе с
тем он раскованно домысливает семейную легенду (“Искатель рая”, 1937, об
офене Лощилине, предке поэта), дофантазирует историю действительного
посещения К.Бальмонтом Омска в 1911 (“Поэзия как волшебство”, 1939).
В 1940-х Мартынов оттачивает поэтическое мастерство. Психологизм, точность
деталей, пронзительно лирическая интонация, языковая пластика — эти черты
свойственны многим стихам поэта (например, стих. “Балерина”, 1968).
Пристальное внимание к мелочам, но умозрительность при изображении
предметов, пейзажных зарисовках накладывают на стихи Мартынова отпечаток
философичности (“Вода”, 1946; “Листья”, 1951). Между тем героем Мартынов
становится человек вообще, даже все человечество, временем действия —
современность, пространством — глобус, самим действием — переустройство
мира (“Что-то новое в мире…”, 1948-1954). И это созвучно
энтузиастическому настроению общества.
Мартынов стремится к совершенствованию техники и доходит до того предела,
на котором поэтика подчиняет себе тематику, не отменяя ее. Мартыновские
“несвоевременные” стихи этого периода узнать чрезвычайно легко: они
необычайно музыкальны изысканным подбором и построением рифм, а графическое
членение текста только подчеркивает внутреннюю прорифмованность строк
(“Вода/ Благоволила/ Литься!// Она/ Блистала/ Столь чиста,/ Что — ни
напиться,/ Ни умыться.// И это было неспроста” — стих.”Вода”). Смысл идет
за музыкой стиха, ассоциирование явлений — за подбором рифм. Вообще,
рифмотворчество становится главной областью, в которой М. проявляет себя в
эти годы. Поэт стремится обходиться минимальным количеством созвучий.
Выискиваются и проходят через любого объема текст две пары рифм (“Мне
кажется, что я воскрес…”, 1945; “Еще черны и ус, и бровь…”, 1946). М.
усложняет поэтическую задачу — и чередование мужских/женских клаузул на
всем текстовом пространстве представляет читателю практически сплошную
рифму (“Атом”, 1948; “Что с тобою, небо голубое?..”, 1949). Часто
появляются стихи с редкими рядами диссонирующих между собой групп рифм
(“Пруд,/ Как изумруд,/ Только берег крут.// Грот,/ Но в этот грот/
Замурован вход.// Так/ У каждых врат/ Множество преград” — стих. “Рай”,
1957).
Стихи 1960 года показывают, что в творчестве Мартынова наметился перелом. С
этого времени все яснее обозначаются попытки Мартынова угнаться за
временем, за литературной модой “для масс”. С одной стороны, он публикует
стихотворения на официально приветствуемые темы (“Октябрь”, “Учители”,
“Революционные небеса”). Мартынов вывел для себя формулу личного отношения
к революции большевиков: Октябрь велик рождением свободного искусства
(“Октябрь порвал немало уз,/ И, грубо говоря,/ Проветрились чертоги муз/
Ветрами Октября” — “Октябрь”). В дальнейшем он продолжал эксплуатировать
эту удачно найденную мысль, с которой, впрочем, по-настоящему был согласен.
Так, в сочиненном к юбилею стих. “Революция” (1967) Мартынов утверждает,
что эта “мечтательная” пора определила идеи Татлина, Шагала, Коненкова.
Таково же отношение и к Ленину: под юбилейным пером Мартынова он
превратился в борца “за чистоту свободной речи” (“Чистота”, 1970). Стихи,
посвященные Ленину, шаблонны: герой Мартынова равен то герою Вознесенского
(ср.: “Но Ленин вдруг в окно заглянет:/ -А все вопросы решены?” из стих.
“Ленин”, 1965, — и “На все вопросы отвечает Ленин…” из поэмы “Лонжюмо”),
то планетарного масштаба герою высокочтимого Маяковского (“Мысли и чувства
Владимира Ленина,/ Те иль иные его размышления,/ И для соседей по космосу
ценны” — стих. “Ленин и Вселенная”, 1968). При Сталине Мартынов подобных
“од” не писал.
С другой стороны, Мартынов стремится и к моде на разного рода
“актуальность”. В погоне за модой он еще бывает впереди других: например, в
стих. “Тоху-во-боху” (1960) — предвосхищение многих черт поэтики
Вознесенского. Пригодился Мартынову и опыт журналиста: с этого времени все
чаще появляются стихи, напоминающие проблемные статьи, в которых есть и
элементы интервью, и позиция аналитика, и публицистическая заостренность
вопроса (который, однако, “ни о чем”). Таковы стих. 1960-го “Я разговаривал
с одним врачом…”, “Я провожал учительницу средней…” и др.
У поэта появляются странные “критические” стихи, в которых — совершенно в
духе советской сатиры — нравоучительная банальность призвана камуфлировать
необязательность, даже случайность критического объекта (“Где-то там
испортился реактор…”, 1960; “Мои товарищи, поэты…”, 1963;
“Радиоактивный остров”, 1963). А банальность приводит к бессмыслице. Так, в
стих. “Ленинский проспект” (1960), задуманном как антивоенное, смысл тает
от строки к строке:
“Добрый мир,Который я люблю,
Ты недавно вышел из окопов.
Я тебе чего-нибудь куплю
В магазине изотопов”.
Бессмыслица, в свою очередь, приводит к потере вкуса:
Девушки-шахточки, девушки-домночки,Девушки темные каменоломночки
(“Девушки”, 1963),
— звучит прямолинейная восторженная фраза поэта, не равная ироничной
олейниковской : “Для кого вы — дамочка, для меня — завод”.
Мартынов упорно стремится выглядеть публицистичным, актуальным, но и желает
связать актуальность со свойственными ему поисками новых средств обогащения
своей поэтической техники — а получается вот что:
И ночь. И снова ветрено и сыро.И вихри так сшибаются с листвой,
Как будто бы над самой головой
Плывет не лайнер в бездне буревой,
А мечется, как смуглый ангел мира,
Индира Ганди в шубке меховой
(“Газетная тема”, 1971).
И уже почти не действенны попытки вернуться на стезю формотворчества, к
использованию прежнего состава рифм (“Пахло летом, пахло светом…”, 1960;
“На дворе как будто грянул гром…”, 1967; “Разумная связь”, 1970). Такие
стих. конца 1960-х, как аллитерационные “Среди редеющего леса…” и “Черт
Багряныч”, как “Келья летописца” с кольцующими каждый стих парами рифм (“В
келье старец виден еле-еле./ -Отче, чем ты грезишь в недрах ночи?”),
“технические” эксперименты с превращением прозы в стихи (“Мать математика”,
1964; “Проза Есенина”, 1966) — они являются скорее исключениями, нежели
правилом. Редко возникает и необходимое гармоническое равновесие между
музыкой стиха и возвышенным лиризмом, присутствующее, к примеру, в стих.
“Томление” (1962). Причиной тому — метания Мартынова между чисто
“проблемными” эпическими строками и “техничной” лирикой. Однажды они
приводят к прозрению: за молодым поколением русских поэтов не угнаться (“И
все, что только лишь еще/ Хочу сказать, от них я слышу…”- стих. “Свои
стихи я узнаю…”, 1970).
Обособленной в лирике Мартынова 1960-1970-х выглядит тема искусства,
представленная произведениями, до единого интересными. Рефлексию их автора
вызывали и поэтическое творчество как таковое (сонет “Поэзия”, стих.
“Рифма” и “Когда стихотворенье не выходит” 1967-го), и фигуры мастеров
отечественного искусства (“Крест Дидло”, 1968; “баллады” конца 1960-х —
начала 1970-х о земляке и товарище поэта композиторе В.Шебалине, о
художниках И.Репине, Н.Рерихе), и важное значение деятельности русских
литераторов (“Явленье Тютчева”, 1970; “Вздохи Антиоха” и “Законы вкуса”,
1972).
Предперестройка, дав популярность двум блестящим поэтам — Л. Мартынову и Б.
Слуцкому, эту популярность у них отобрала, трагически толкнув этих, до тех
пор ничем не запятнанных людей на выступление против Б. Пастернака во время
скандала с «Доктором Живаго». Мартынов остается одним из крупнейших русских
поэтов XX века. Ему удалось создать большее, чем хорошие стихи,- он создал
свою интонацию.
Я закричал ей: я видел вас когда-то,Хотя я вас и никогда не видел,
Но тем не менее я видел вас сегодня,
Хотя сегодня я не видел вас!
Если бы Мартынов написал только эти четыре строки, его интонация была бы
уже бессмертна.
Такова необычная творческая судьба Мартынова, поэта, лучшая лирика которого
была написана во времена, обязывающие к героическому эпосу, а худшие стихи
— в период нового поэтического бума в России.
Для лирического героя Мартынова характерны демократизм, презрение к дутым
авторитетам и раболепию, желание взять на себя ответственность за всё
происходящее в мире. Стихи Мартынова носят характер размышлений,
поэтическая мысль подаётся в обобщённо-аллегорических и афористических
формах и закреплена игрой словесных и звуковых ассоциаций. С 50-х годов
развёртывается работа Мартынова как поэта-переводчика (сборник «Поэты
разных стран», 1964). Стихи Мартынова переведены на многие иностранные
языки. Награжден 2 орденами, а также медалями.
Литература:
1. Стихотворения и поэмы, т. 1-2, М., 1965; Гиперболы, М., 1972.
2. Огнев В., Лирика Л. Мартынова, в его книге: Поэзия и современность,
М., 1961;
3. Урбан А., Грядущим днем, «Звезда», 1964, № 10;
4. Дементьев В. В., Леонид Мартынов, Поэт и время, М., 1971.
5. Михайлов А. Связь времен. — Вопросы литературы, 1966, №6;
6. Залыгин С. Поэт. — Литературное обозрение, 1984, №7;
7. Поварцов С. Над рекой Тишиной. Молодые годы Леонида Мартынова. Омск,
1988
8. Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва,
2000.
9. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-
Москва, «Полифакт», 1995.
