Сопоставительный анализ баллад В.А. Жуковского
«Людмила» и «Светлана».Данные две баллады – замечательный пример того, как различно можно
представить один сюжет, оставляя, тем не менее, произведения
взаимодополняющими, хотя они могут читаться и как самостоятельные. В обоих
произведениях мотив мертвого жениха является основным, но несет различную
смысловую нагрузку. На такой вывод наталкивает уже сама форма произведений,
место этого сюжета в общей композиции: в «Людмиле» мертвый жених, увозящий
девушку за собой в могилу – реальность, в «Светлане» – сон, не влияющий на
действительность. Т.е. композиционно рассматриваемый сюжет в «Людмиле» —
основной и единственный, в «Светлане» – примерно рассказ в рассказе, и
рассматривать его в отрыве от всей баллады не следует. Но, тем не менее,
даже если мы проследим образы только этой сюжетной линии, оставив
«реальный» план «Светланы» и обратившись только ко сну героини, и сравним
их с образами, появляющимися в «Людмиле» (с момента приезда жениха), то
даже на уровне символов почувствуем различное настроение двух переводов
одной немецкой баллады. И там, и там, казалось бы, обстановка не из
приятных: «мрачный лес», ночь, престранное поведение жениха (в «Людмиле» он
говорит загадками о своем «уединенном доме», в «Светлане» вообще «бледен и
унылый»). Но в «Светлане» появляется «голубочек белый», классический символ
чистоты, и читатель уже понимает, что участь Светланы не будет так
печальна, как Людмилы. По роли «голубочка» в происходящем (лишает силы
угрожающего девушке мертвеца) легко можно заключить о его противоположности
силам тьмы, представленным в образе мертвеца, и о близости к богу, об
ангельской его природе (ведь он появляется именно для спасения девушки, и
он гораздо могущественнее мертвеца). Соответственно, Бог и вообще проблема
божественной предопределенности играют не последнюю роль в балладах, но,
если Светлана сталкивается с силами и света, и тьмы, причем сама она ближе
к свету, то Людмила практически по доброй воле отдается во власть Дьяволу.
К тьме (в Ад) Людмилу ведет непокорность, противопоставление себя Создателю
(здесь я употребляю «Создатель» в прямом смысле – тот, кто создал мир,
людей, и, естественно, распоряжается судьбами живущих, т.к. именно при
таком раскладе абсолютно ясна бессмысленность требований). Бог в этой
балладе («Людмила») не появляется, но его присутствие ощущается настолько,
что можно даже обрисовать этот образ: во-первых, он, согласно христианской
религии, «правосуден», а во-вторых, «зла не творит». Он в любом случае на
стороне человека: Людмила сама выбирает себе путь: «Расступись, моя могила;
гроб, откройся; полно жить», обосновывая свой выбор: «с милым вместе –
всюду рай», и Бог идет ей навстречу – он милосерден и (хотя, возможно,
здесь я слишком человек XX века) верит в людей. Перед нами переосмысление
понятий Рая, Ада, Бога человеком в сиюминутном страстном порыве: «Что,
родная, муки ада? Что небесная награда? С милым вместе – всюду рай; с милым
розно – райский край безотрадная обитель. Нет, забыл меня спаситель!» —
налицо разница между человеческим и божественным понятием о счастье. Если
божественное счастье – категория абсолютная, то требуемое Людмилой –
сиюминутное. Это осознает мать Людмилы, не ослепленная страстью: «Дочь,
воспомни смертный час; кратко жизни сей страданье; Рай – смиренным
воздаянье, Ад – бушующим сердцам», — и дает дочери разумный совет: «Будь
послушна небесам». Людмила, уже сделав выбор (хотя, по-видимому, не совсем
понимая, чего требует: судя по дальнейшим событиям, она хотела видеть
живого жениха рядом с собой в мире живых, а не себя умершей рядом с
мертвым), не слушает мать, и в итоге остается с любимым. Трудно сказать
однозначно, раскаялась ли Людмила в своих безрассудных желаниях, увидев
милого в гробу, хотя вид его был ей «страшен», но что Бог сожалеет о ней,
можно заключить с уверенностью: когда Людмила, каменея, «пала мертвая на
прах», в небесах раздаются «стон и вопли». Печаль о попавшей в Ад по своему
безрассудству душе – так мне представляется этот «стон», а что душа Людмилы
попадает в Ад, где обрекается на вечные муки, с известной долей истины
можно заключить из «визга и скрежета под землею». Финальный хор «усопших из
могил», исходя из сказанного, можно интерпретировать как свидетельство о
том, что Бог идет навстречу человеку: «Твой услышал стон творец». Смерть
Людмилы («час твой бил, настал конец») не божественное наказание за ропот
на создателя, но результат исполнения желания Людмилы и, следовательно,
аргумент в пользу тезиса «смертных ропот безрассуден». Итак, человек вправе
решать, но его решения безрассудны и обрекают его на вечную муку, тогда как
судьба, данная богом, ведет к абсолютному счастью. Баллада «Светлана»,
являясь продолжением темы, подтверждает этот вывод, причем в свете моей
интерпретации «Людмилы» вывод Жуковского: «Лучший друг нам в жизни сей вера
в провиденье. Благ зиждителя закон: здесь несчастье – лживый сон; счастье–
пробужденье», — обретает не только прямой смысл, вытекающий из сюжета
баллады «Светлана», но и широкий скрытый. Так, «вера в провиденье» не
обретает мотивировки в сюжете этой баллады: «белый голубок» не проявление
божественного милосердия, т.к. он появляется и спасает героиню в ее сне, а
собственно сюжет (гадание – дурной сон – свадьба) не дает простора для
характеристики божественного промысла. Но, зная первый перевод «Леноры» —
«Людмилу», мы легко связываем «веру в провиденье» с неверием и желанием
решать самой свою судьбу Людмилы, и так или иначе делаем выбор в пользу
судьбы, данной Богом, понимая бессмысленность человеческих решений в
глобальных вопросах жизни и смерти (хотя за человеком, бесспорно, остается
право выбора). Далее – в свете «Людмилы» строки «здесь несчастье – лживый
сон; счастье — пробужденье» являются не просто кратким повторением сюжета,
но приобретают символический смысл: жизнь земная с ее бедами как сон, а
жизнь после смерти в раю как пробуждение. Т.е. обречение души Людмилы на
муки является закономерным, т.к. она сама выбирает суетное, мгновенное, тем
самым перечеркивая для себя вечное. Что до образа Светланы, то он в связи с
темой судьбы представляется бледнее образа Людмилы, скорее как дополнение к
последнему. «Светлана» как бы выражение истины о том, что что бы не
случалось, в итоге все будет благополучно; эта баллада уже оптимистического
характера.
Итак, исходя из всего сказанного, баллады следует скорее рассматривать как
взаимодополняющие, а не самостоятельные произведения, а основным конфликтом
следует считать не конфликт между человеком и Богом, но внутренний конфликт
человека между разумом, верой, с одной стороны, и спонтанным чувством, с
другой.. Основной проблемой произведений является проблема самостоятельного
выбора личности.
Оценивая баллады с позиции наличия в них канонических элементов, мы
обнаружим, что Жуковский придерживался правил. В обеих балладах есть четко
выраженный сюжет, диалоги (в «Людмиле» между героиней и женихом, героиней и
матерью; в «Светлане» между девушками в экспозиции), монологи героинь,
рефрены: в «Людмиле» это строки «Светит месяц, дол сребрится, мертвый с
девушкою мчится; путь их к келье гробовой. Страшно ль, девица, со мной?»,
«Близко ль, милый? Путь далек» и др., в «Светлане» – «бледен и унылый». В
обеих балладах основной сюжет сопровождается картинами природы, отражающими
настроение героинь.
