Введение
Появление данной работы
обусловлено рядом объективных причин. Во-первых, сложность экономической,
политико-правовой, этнической и конфессиональной ситуации сложившейся в Крыму в
последние годы, способствовала появлению множества лженаучных опусов, претендующих
на глубокое и всестороннее изучение исторического прошлого народов, ранее
населявших полуостров и проживающих ныне на его территории. Во-вторых, в
последнее время интерес к историческому краеведению чрезвычайно возрос, что
обусловило выход в печать многочисленных работ по истории Крыма, а в частности
и по истории Крымского ханства. Причем это не только новые работы, но и, как
правило, работы XVII – XIX веков. В этих условиях возникает
необходимость их критического осмысления. В этом и состоит актуальность данной
темы.
Цель данной работы – дать
краткий историографический анализ истории Крымского ханства.
Исходя из цели работы
автор ставит перед собой следующие задачи:
1. Кратко раскрыть
историографию Крымского ханства.
2. Раскрыть вопрос об
освещении в историографии генеалогии крымских ханов.
3. Раскрыть вопрос об
освещении в русской и советской историографии политики России в отношении
Крымского ханства в XVIII веке.
Объем работы составляет 80
страниц.
Структура данной работы обусловлена
самими целями и задачами работы, состоящей из введения, трех глав, включающих
четыре подглавы и заключения.
В первой главе дается
краткий историографический обзор Крымского ханства начиная с XVII до XX века.
Во второй главе
раскрывается вопрос генеалогии крымских ханов в историографии Крымского
ханства.
В третьей главе
раскрывается вопрос об освещении в русской и советской историографии политики
России в отношении Крымского ханства в XVIII веке.
Методологической основой
данной работы является применение сравнительного и описательного методов.
Исторчниковой базой
работы послужили труды Возгрина В.Е., Аграновского Г., Тунманна, Алексеева С.Р.
Важные сведения по
историографии содержаться в статье Г. Аграновского «На весах полярности»[[1]]
посвященная взаимоотношениями России и Крымского ханства. В этой статье автор
рассматривая внешнюю политику России в отношении Крымского ханства приводит
точку зрения многих российских и советских историков.
Во многом
историографической является работа Возгрина В.Е. «Исторические судьбы крымских
татар»[[2]].
Здесь находим ссылки на многих историков, автор приводит их мнения, цитаты из
их работ. Несмотря на идеализацию труд Возгрина В.Е. заслуживает внимания, так
как была одной из первых работ на постсоветском пространстве посвященная
истории Крымского ханства.
Работа Тунманна «Крымское
ханство»[[3]]
представляет собой типичный для второй половины XVIII века род географической литературы. Содержит описание
Крымского ханства в целом и отдельных частей, дает полную для того времени
картину природы, истории, политического устройства, социальной структуры,
национального состава, хозяйства ханства. Для написания данной работы особенно
важным было предисловие к труду Тунманна автором, которого является Эрнст Н.Л.
и содержащее исчерпывающую характеристику упомянутого выше труда.
Статья Алексеева С.Р.
«Исторические версии и факты»[[4]]
представляет собой историографический экскурс в вопрос о происхождении династии
крымских ханов.
Глава I. Краткий обзор историографии в XVII – XX вв.
1.1.
Историография Крымского ханства в XVII веке.
Крым никогда не был
обделен вниманием историков. Общеизвестно, что первыми из них были арабские и
античные авторы, в том числе такие известные и авторитетные, как Геродот и Страбон.
Интерес этот не угасал и в «темные» века, и в средневековье, и в Новое время.
Исторические судьбы населения небольшого по площади полуострова представляют
собой в силу ряда специфических причин заманчивое поле деятельности для
специалистов по истории войн, экономики, дипломатии, а также для этнографов,
филологов, искусствоведов.
Важное место в
историографии Крымского ханства XVII
века занимает работа Андрея Лызлова – участника походов российских войск к
перекопу 1687 и 1689 годов – «Скифская история», законченная им в 1692 году. Работа
Лызлова состоит из четырех глав, но особый интерес представляет третья глава:
«О начале ханов крымских и ако под область султана турецкого приидоша…», в
которой А. Лызлов повествует: «Народ сей татарский аще и от давних времён, яко
поведашеся, в полях оных и в Таврике Херсонской за Перекопом житие своё имели,
всяко же царей своих не имяху, даже до того времени, егда исчезе Темир Аксак,
царь ординский, с ним же в воинстве бысть того же татарского народу царь имянем
Едигай, имели под правлением свих сих татар крымских и перекопских»[[5]].
 Наиболее важные
политические события истории Монгольской империи, а впоследствии государств
Чингисидов, в частности Крымского ханства, содержит труд «Родословная тюрок»
(«Шеджере-и тюрк») написанная в 60-х годах XVII века правителем Хивы Абу-л-Гази
Бахадур-ханом. Автором труда составлено также одно из самых полных описаний
генеалогической истории потомков Чингис-хана[6].
Большое значение в
дальнейшем развитии историографии о Крымском ханстве имела книга Эвлии Челеби
«Книга путешествий».
Эвлия Челеби ибн Мехмед
Зилли Дервиш родился 25 марта 1611 года в Стамбуле[[7]].
Дед Эвлии был знаменосцем в войсках турецкого султана Мехмеда II Фатиха, он
умер в возрасте 147 лет. Отец Эвлии занимал пост главы придворных ювелиров, он
прожил 117 лет. Их род происходил из Кютахьи, по одной из линий он восходил к
Якуп-бею, правителю Гермияна. Среди своих дальних предков Эвлия называет
великих шейхов – Ахмада Ясави и Хаджи Бекташа. Мать Эвлии была абхазкой,
сестрой матери Мелек Ахмеда-паши, видного чиновника, бывшего одно время даже
великим визирем. У Эвлии был брат Махмуд, продолживший дело отца и ставший
ювелиром, а также сестра Инель.
Эвлия Челеби получил
хорошее образование. После младшей школы (мектеба) он учился в медресе шейх-уль-ислама
Хамида-эфенди. Став хафизом, то есть выучив Коран наизусть, Эвлия изучал
мусульманскую философию и право. У отца он научился также искусству резьбы по
камню.
В 1635 году на
религиозном торжестве в мечети Айя-София Эвлия привлек к себе внимание красивым
чтением Корана. Мелек Ахмед-паша представил его молодому султану Мураду IV, и
Эвлия был взят ко двору, где служил при дворцовой кладовой и продолжал
образование. Он выучился музыке, науке произнесения звуков в Коране (теджвит),
грамматике, а также греческому языку.
Султан Мурад IV любил
верховую езду, стрельбу из лука и метание дротика, и весь дворец ему в этом
подражал. Эвлия также стал отличным наездником и стрелком. Однажды, во время
игры в «джирит», Эвлия удачным броском дротика выбил несколько зубов у одного
из пашей. По той же причине у самого Эвлии не хватало нескольких зубов, и он
поставил зубные протезы во время своего путешествия в Вену. Эвлия слыл прямым чистосердечным
человеком. Он утверждал, что никогда в жизни не говорил неправды. Он верил в
магию, гадания и вещие сны. 20 августа 1630 года Эвлия увидел во сне пророка
Мухаммеда. Пораженный мусульманин просил Пророка о заступничестве («шефаат»),
но от волнения воскликнул «сейяхат», то есть «путешествие». Пророк Мухаммед
пожаловал Эвлии и то, и другое. Эвлия просил сведущих людей истолковать
удивительный сон. В стамбульском текке мевлеви шейх Абдуллах-деде сказал
молодому человеку так: «Начни со Стамбула – обойди, осмотри, опиши!» Отец Эвлии
посоветовал будущему великому путешественнику: «Навести, повидай и опиши места
паломничества – гробницы великих святых, степи и пустыни, высокие горы,
удивительные деревья и камни, города, замечательные памятники и крепости.
Напиши об их завоевателях и строителях, о размерах окружности крепостей, и создай
сочинение, которое назови «Книгой путешествия»[[8]].
Последовав совету шейха,
Эвлия начал со Стамбула. Он подробнейшим образом описал столицу Османской
империи и ее предместья, что составило 1-й том «Книги путешествия». На описание
Стамбула ушло 10 лет. Впервые из родного города великий путешественник выехал
лишь в 1640 гаду, отправившись на месяц в Бурсу. Далее последовали поездка в
Измит в Трабзон, а затем – в 1641 году – первое длительное путешествие из
Трабзона до Анапы по Черноморскому побережью. В 1641 – 1642 годах Эвлия принял
участие в неудачной для османских войск осаде Азова. (Здесь он впервые
познакомился с крымскими татарами. В Стамбул путешественник возвращался через
Крым, посетив Бахчисарай и Балаклаву. Однако, по его словам, чтобы подробно
описывать владения Крымского хана, у него «не хватило ни времени ни смелости»[[9]].
После пребывания в
Стамбуле Эвлия осуществляет путешествие на Крит, а в 1647 году посещает
Эрзерум, Гянджу, Баку, Тифлис, минует Северный Кавказ и возвращается в Стамбул
с османскими войсками, подавившими бунт в Анатолии. Затем Эвлия отправляется в
Сирию, Ливан и Палестину, после чего вновь посещает Восточную Анатолию, прибыв
в город Сивас.
В 1651 году Эвлия
отправляется в крепость Озю (Очаков) вместе с Мелек Ахмедом-пашой, которого
назначили тамошним бейлербеем. По дороге туда Эвлия подробно описал города
Болгарии – Софию, Тырново и другие[[10]].
1655 год был посвящен
путешествиям по Анатолии. Эвлия посетил Конью, Караман, Битлис, Муш, принял
участие в войне с курдами-язидами. Затем путешественник проехал по землям Ирана
на пути в Багдад. Оттуда Эвлия вернулся в Озю и последовал за Мелек
Ахмедом-пашой в Боснию. В 1657 году путешественник принял участие в походе на
семиградского господаря Ракоци, где встретился с крымским ханом Мухаммед Герам
IV, своим будущим другом и покровителем, побывал на землях Украины.
В 1659 году Эвлия посетил
Эдирне, Яссы, участвовал в осаде венгерского города Варад, оттуда поехал в
Боснию, где подробно описал все пограничные крепости. Путешественник участвовал
в набегах на Хорватию и венецианские владения. Затем Эвлия посетил венгерский
город Темешвар, проехал через Албанию[[11]].
В 1662 году он вернулся в
Стамбул и присоединился к походу на Венгрию великого визиря Кёпрюлю Фазыл
Ахмеда-паши, участвовал в набеге татарской кавалерии на Богемию. Оттуда татары,
по словам Эвлии, прошли огнем и мечом по всей Европе, включая Швецию,
Голландию, Данию, Бранденбург и Испанию. Биллитризированное описание этих
походов составлено со слухов и рассказов. Стоит отметить, что по изложению
Эвлии можно судить, видел ли путешественник описываемое собственными глазами
или перед нами пересказ услышанного.
В 1665 году Эвлия в
составе османского посольства находился в Вене, затем посетил Пешт, а оттуда
отправился в Валахию и Молдавию. После встречи с господарем Молдавии
путешественник прибыл на земли Крымского ханства. Здесь Эвлия Челеби встретил
крымского хана Мухаммед Гирая IV в местечке Ханкышла. Хан намеревался перевести
в Крым ногайские орды, кочевавшие в Буджаке. Ногайцы оказали сопротивление.
Путешественник стал свидетелем сражения между крымскими и ногайскими войсками.
Хан одержал победу и возвратился в Крым. Сопровождая его, Эвлия прибыл в
крепость Ор, откуда продолжил свое путешествие по Крыму[[12]].
Из Крыма Эвлия
отправляется в земли донских казаков, на Северный Кавказ, поднимается вверх по
Волге к Казани. В самой Казани, судя по всему, он не был, обрисовав ее по
недостаточно достоверным свидетельствам. Зато мы располагаем составленным им,
как очевидцем, подробным описанием калмыцких кочевий. Эвлия поражается
размерами земель, подвластных «московскому королю», множеству народов, их
населявших. Проанализировав потенциал Московского государства, опытный
путешественник и пытливый наблюдатель пришел к выводу о его могуществе и
вытекающей отсюда опасности для Крыма и всей Османской империи. Эвлия был
первым, кто объективно оцепил угрозу для своей страны с Севера и предупреждал о
ней[[13]].
В 1668 году Эвлия посетил
Фракию, Македонию, Фессалию, Морею, оттуда отправился на Крит, где принял
участие в осаде города Кандия. Осмотрев ряд островов в Адриатическом море, он
совершил еще одно путешествие по Анатолии и Сирии, затем осуществил хадж –
паломничество в Аравию. Из Мекки путешественник направился в Африку, в Египет,
где прожил 8-9 лет, посещая сопредельные земли. Последние годы Эвлии были,
видимо, посвящены обработке и систематизации его путевых заметок. Но работа по
созданию огромной «Книги путешествия» так и не была полностью завершена.
Достоверно не известно,
где, когда и при каких обстоятельствах Эвлия Челеби окончил свои дни. Можно
предполагать, что это произошло в Египте между 1679 и 1682 годами[[14]].
Незавершенная «Книга
путешествия» через несколько лет попала в Стамбул в качестве подарка одному из
вельмож. Было сделано несколько копий с сочинения, тем не менее, книга не
приобрела популярности. Жанр ее был совершенно новым для османской литературы,
ее воспринимали как «забавную, но беспорядочную хронику».
Впервые на произведение
Эвлии Челеби обратил серьезное внимание австрийский востоковед Йозеф фон
Хаммер. Изучив рукопись, в 1814 году он опубликовал первую статью по материалам
«Книга путешествия». В 1834-1850 годах Хаммер издал английский перевод двух ее
томов.
Полная публикация текста
«Книги путешествия Эвлии Челеби», предпринятая в Турции, затянулась с 1896 по
1938 годы. Издание первых 6-и томов в 1896-1900 годах теряет научную ценность
из-за огромного числа искажений в тексте, появившихся по разным причинам –
ошибки переписчиков, опечатки, султанская цензура. Издание 7-го и 8-го томов,
осуществленное Килисли Рифатом в 1928 году, основано на нескольких списках. В
их числе и список библиотеки дворца Топ-капы, так называемый список «син»,
который ныне признается наиболее точным. Возможно, это даже автограф Эвлии
Челеби. Последние два тома «Книги путешествия» изданы достаточно хорошо, но
набраны латинской графикой, составлены без привлечения списка «син», последних
томов которого не найдено[[15]].
За почти два века
исследований «Книги путешествия» написано немало научных работ, сделаны десятки
переводов отдельных частей произведения на разные языки. Тем не менее, до сих
пор «Книга путешествия» продолжает удивлять количеством и качеством
разнообразной информации. Предметом пристального внимания исследователя было
буквально все, что он встречал по дороге: архитектура, фортификация, климат,
хозяйство, местные достопримечательности, исторические предание и легенды. Он
обращается к подробным историческим и агиографическим экскурсам, описывает
политические события, в которых лично принимал участие. Заметное место в его
записках занимает лингвистический материал. Исследователями неоднократно
отмечались фотографическая точность его описаний, способность передавать на
письме звуки речи, чуждой турецкому слуху[[16]].
Нередко говорят о
множестве фантастических вымыслов в «Книге путешествия». Но это и представляет
самостоятельный интерес для исследователей фольклора. Да и историки при должном
критическом подходе могут попользовать включенные в книгу многочисленные
легенды и предания в качестве отраженных исторических свидетельств.
Распространен также упрек Эвлие в неточности приводимых им цифровых данных. Но
если он сообщает, что у такой-то крепости 8 башен, эти сведения конкретны. Если
же Эвлия говорит, что башен 40 или более, ясно, что эти цифры следует читать
как «много» или «очень много».
Все достоинства «Книги
путешествия» полностью проявились в описании путешествия по Крыму. Эвлия хорошо
знал и любил эту землю, был дружен с крымскими татарами, включая султанов и
ханов. За период пребывания здесь в 1666-1667 годах у путешественника были
идеальные условия для осмотра и описания Крыма, чем он и воспользовался в
полной мере. 
В его труде находим
описания обычаев крымскотатарского народа, их быта, повседневных занятий,
отдыха. Эвлия Челеби приводит сведения о городах, селах, крепостях(таких как
Ор, Гезлев, Ин Керман, Сар-Керман, Мангуп и др.). Он дает точные сведения о
высоте крепостных стен, количестве башен, численности гарнизона, быта в
крепостях и городах, их внутреннем устройстве, количестве населения и т. д. В
работе Э. Челеби есть описания также некоторых населенных пунктов локализация
которых в настоящее время неустановленна. 
Однако, к сожалению, та
часть труда Эвлии Челеби, что касается Крымского ханства, была переведена и
издана лишь на польском языке в 1969 г. в Варшаве группой польских востоковедов
под редакцией Абрахамовича и Я. Рейхмана. И лишь в 1999 году переведена с
польского и издана в Симферополе.
Особое внимание Э. Челеби
уделял изучению быта крымских татар. Но, к сожалению, сведения, предоставленные
автором, несмотря на их обилие, не отражали реально существовавшего положения.
То есть, наряду с многочисленными и подробными описаниями пышных особняков
вельмож и знати, ханского дворца, практически отсутствует описание домов и
жилищ простолюдинов и бедноты. Наряду с жилыми постройками, Эвлия Челеби
описывает и архитектурные сооружения иного функционального назначения:
сосредоточения духовной жизни (медресе), религиозных отправлений (мечети),
места общественного пользования (общественные бани, колодцы, каравансараи).
Самобытность любого
народа, среди которых и крымские татары не являются исключением из правила,
проявляется через его национальную кухню. Эвлия Челеби неоднократно говорит об
изысканности и разнообразии татарской кухни. На основании данных автора можно
прийти к выводу о том, что кухня крымских татар сформировалась включив элементы
культуры приготовления пищи ранее существовавших народов Крыма, соседствующих
этносов. 
Извлечения из трудов
Эвлии Челеби являются бесценным источником знаний о нравах, обычаях, обрядах и
привычках крымских татар. Автор, не скупясь на эпитеты, красочно живописует
жизнь крымских татар. Он касается и отправления религиозных обрядов, и
особенностей приготовления пищи, и некоторых аспектов духовной и общественной
жизни. 
В заключение хотелось бы
сказать о том, насколько достоверна «Книга путешествия» Эвлия Челеби. И тут
нельзя не остановиться на личности самого автора. Несомненно, он, будучи
мусульманином, не мог не испытывать симпатии к своим единоверцам и был
несколько тенденциозен в своих описаниях. Так, например, не выдерживают критики
его сведения о том, что в Бахчисарае находится 4,5 тысячи дворцов. Несмотря на
это, нельзя не отметить одно: вся книга Эвлии Челеби пронизана искренним
интересом к Крыму, его природе, крымскотатарскому народу и другим народам,
населяющим полуостров в то время[[17]].
1.2.
Историография Крымского ханства в XVIII веке.
Крупным исследователем в
области возникновения Крымского ханства и генеалогии ханов в XVIII веке был турецкий историк Ахмед ибн
Лутфаллах родом из Солоник, написавший фундаментальный труд на арабском языке «Джами ад-дувал»
(«Собрание династий»), который был переведен на турецкий язык в 1720-1730-х
годах., и назван «Саха’иф ал-ахбар» («Листы известий»)[[18]].
Используя сведения, изложенные в сочинениях Хафиза Мухаммеда Ташкенди,
арабского историка ал-Джен-наби и турецкого историка Ахмеда Гаффари, он относит
предков крымских ханов Гераев к потомкам старшего сына Джучи – Орде.
Следует привести еще один
труд российского историка, автор которого А.Ф. Малиновский (1760-1840),
впоследствии сенатор, тайный советник начальник Государственного Архива
Коллегии Иностранных дел, перевел на русский язык и опубликовал материалы
дипломатической переписки, происходившей между Крымом и Россией с середины XV
по 30-е годы XVI столетия[[19]].
В предисловии к своему
труду, автор повествует: «В исходе XVI столетия пришел из-за Ялка в Орду к хану
Темир Кутлую князь Едигей и вскоре приобрел себе великую доверенность от него.
Едигей происходил из племени Чингисханова, и все дееписатели согласно почитают
его праотцом Крымских ханов… Польский историк Стрыйковский повествует об
Едигее только то, что он, царствуя в Крыме, жил мирно с великим князем Витовтом.
Эдигеев сын Ази-Гирей (Хаджи-Гирей) по неизвестной причине ушел из Крыма, жил в
Литовской земле, и владел там городом Лудою» (Ныне городок Лида в Белоруссии). 
Вторая половина XVIII
века в Западной Европе, время интенсивного развития, консолидации и укрепления
капитализма, отличалась чрезвычайно энергичным, активным стремлением передовых
капиталистических стран Европы к овладению внеевропейскими рынками и острой
борьбой их между собой за эти рынки. Завоевание этих рынков происходило, конечно,
не только силой оружия, но и всевозможными дипломатическими уловками,
финансовыми и торговыми мероприятиями, направленными к тому, чтобы получить
привилегированное положение и побить конкурентов. Для достижения успеха в этой
борьбе необходимо было, прежде всего, знать эти новые, подлежащие завоеванию рынки,
изучить их всесторонне и углубленно, при этом не только с экономической
стороны, со стороны торговли, но и о географической, политической, социальной,
исторической. Отсюда чрезвычайно активный, живой интерес к географическим
знаниям, к описаниям всяческих стран, к запискам путешественников. Этот интерес
уже сильно сказывался и в предыдущие века, но во второй половине XVIII века он
особенно усиливается. Идя ему навстречу, сильно развивается страсть к
путешествиям, которые во множестве предпринимаются разными негоциантами,
учеными и просто просвещенными предприимчивыми непоседами, то по личному
почину, то по поручению торговых организаций, самих правительств и разных
научных учреждений. В результате в литературе появляется большое число
географических изданий, описаний путешествий во всяческие страны, близкие и
далекие, географических обзоров и сводок. Сообразно потребностям буржуазного
читателя в этих изданиях преследовались цели то просто увлекательного чтения с
экзотикой, приключениями и страхами, то практической помощи негоцианту
хозяйственными обзорами и справками нужными в торговой практике, то задач
общего обогащения и расширения познания мира. Издавалось и множество
географических карт и атласов, еще крайне несовершенных в смысле географической
точности, за отсутствием точных съемок, но представлявших огромный шаг вперед
по сравнению с предыдущим объемом знаний. Из этих же потребностей родились и
издававшиеся тогда обширные географические сборники и обзоры, включавшие в себя
подробные описания отдельных стран.
Одним из типичнейших
образцов такого рода географической литературы этой эпохи являлась известная и
широко популярная тогда географическая серия («Большое землеописание Бюшинга»)[[20]].
Тогдашняя Германия, разобщенная намного десятков государств, резко отставала в
развитии капитализма от передовых: Англии, Франции, Нидерландов – и почти не
проявляла активности в развернувшейся борьбе за рынки. Но германские ученые и
германские издатели не были на последних местах в обслуживании этого движения и
не безуспешно работали над удовлетворением познавательных запросов всего
капиталистического Запада.
Издатель Бюшинг не ставил
себе задач ни непосредственного обслуживания практических интересов торговцев,
осваивающих новые рынки, ни щекотания фантазии читателей авантюрными
путешествиями; он придал своему «Землеописанию» характер «строго научного»
географического сборника, несколько суховатого и педантичного, добросовестного
и солидного, служащего для углубления мировоззрения и расширения географических
познаний основательно образованного европейца. Он рассчитывал на серьезного, солидного
буржуазного читателя. Описания отдельных стран поручались Бюшингом разным
авторам, от которых он требовал крепкой эрудиции в данной области и широких
общих знаний. «Большое землеописание» Бюшинга документирует серьезное,
основательное, вдумчивое (в меру тогдашних сил, возможностей в методологии)
отношение к познанию земного шара со стороны растущей, приходящей к господству
капиталистической буржуазии, чувствовавшей себя новым хозяином на этом земном
шаре, наследником и преемником обветшавшего феодализма, и потому хозяйским
деловым глазом пристально рассматривавшей свои будущие владения.
Описание Крымского
ханства в Бюшинговом землеописании дано Тунманном[[21]].
Оно по всему своему характеру и стилю вполне соответствует изложенным
особенностям всего издания. С большой методичностью и деловитостью описывает он
Крымское ханство в целом и его отдельные части, даст ясную, поскольку это было
возможно в его время, картину его природы, истории, политического устройства,
социальной структуры, национального состава, населенных пунктов и хозяйства.
Изложение его часто слишком скупо (особенно в описании городов), всегда
сдержанно, осторожно, бесстрастно, бесхитростно, выдержано в стиле ученого
географического обзора, просто и лишено литературных прикрас. Для своего
времени оно означало большой шаг вперед в области познания территорий,
входивших в состав Крымского ханства. Это было первое систематическое,
всестороннее, исчерпывающее описание ханства, в меру уровня тогдашних знаний.
До этого в литературе существовали лишь либо разрозненные, случайные сведения о
Крыме, либо описания путешественников, излагавших, конечно, только то, что они
видели, либо отдельные мемуарные записи, либо изложения отдельных сторон жизни
ханства, либо, наконец, совсем робкие попытки систематических описаний. Тунманн
дал, например, первый связанный очерк всей истории Крыма от легендарных до
греческих времен, до его, автора, дней. В этом очерке много фактических ошибок,
много пробелов, объясняемых тогдашним уровнем знаний, методологией и объемом
доступных источников. Эти ошибки и пробелы не умаляют его пионерского значения.
Мы на сегодняшний день, через 150 лет после Тунманна, не можем похвалиться, что
имеем хорошее связное изложение всей истории Крыма. Скажем прямо, мы все еще не
имеем пока никакого, даже плохого. Тем выше нужно ценить достижение Тунманна.
Работа Тунманна являлась систематизированной, отцеженной сводкой того, что к
его времени было известно и доступно западноевропейской науке о Крымском
ханстве, и в этом ее значение для нас, тем более, что сверх того, что автор
почерпнул из наличной тогда печатной литературы, он дает еще много сведений из
иных источников, не опубликовывавшихся.
О самом авторе, Тунманне,
мы не имеем почти никаких сведений. В самом «Землеописании Бюшинга» раздел о
Крымском ханстве даже не подписан; авторство Тунманна не указано; раздел издан анонимно.
О том, что он написан Тунманном, нам известно лишь потому, что, во-первых,
почти тождественная работа издавалась под его именем в Лейпциге в 1774 г. в отдельном издании, во-вторых, в 1786 г. в Страсбурге под его именем издан французский
перевод данной работы в виде отдельного оттиска из французского же издания всего
Бюшинга и под заглавием «Description de la Crimee». Наконец, в-третьих, Тунманн назван в качестве автора
этого раздела в повторном издании «Землеописания Бюшинга», вышедшем в Гамбурге
в 1787 г. где данный раздел назван «Die Taurische Statthalterschaft oder die Krim» («Таврическое наместничество или Крым»), Из других
работ автора известна только «Untersuchungen uber die Geschichte der altesten europaischen Volker», Leipziq
1774[[22]].
Из заглавия французского издания мы узнаем, что Тунманн был профессором в Галле
(в Саксонии, потом в прусской провинции Саксонии). Этим и ограничиваются
доступные нам сведения об авторе.
Однако из самого
тунманновского текста можно почерпнуть целый ряд сведений и выводов об авторе.
Прежде всего о времени
написания. Работа издана в 1784 году, т. е. уже после покорения Крыма
Екатериной II. Однако в начале текста примечание издателя указывает, что раздел
этот написан до «осуществления российских притязаний» на Крым, т. е. до 1783
года, и издается она в таком уже устаревшем виде ради полноты всей серии и
из-за отсутствия сведений о новом устройстве Крыма под русской властью. Нигде в
тексте этот захват Крыма Россией в 1783 г. не упоминается, т. е. работа издана без всяких изменений. В одном месте текста упоминается даже год написания
автором этой работы; сказано: «при несогласиях, происходящих теперь (1777)
между османским двором и ханом Шагин-Гераем». Следовательно, работа писалась в 1777 г., издана Бюшингом через 7 лет после ее составления и отражает то состояние и положение
ханства, какое автор мог констатировать, между 1774 (Кучук-Кайнарджийский мир,
неоднократно упоминаемый) и 1777 годами. Это как раз период «независимого»
существования Крымского ханства, когда оно Кучук-Кайнарджийским миром 1774 г. было в результате победы екатерининской России над Турцией изъято из-под суверенитета Турции
и попало в негласную; но еще более тяжелую зависимость от царской России. По этому
периоду имеется как раз мало исторических источников иностранного
происхождения. Предыдущие наиболее солидные свидетельства о ханстве, труды
Пейссоннеля и Клеемана относятся ко времени, предшествующему 1774 г., хотя и не намного. В этом также значение работы Тунманна[[23]].
Во всем изложении автора
нет нигде указании на то, чтобы он лично ознакомился с Крымом, с ханством. По
всей видимости, он сам в Крыму не был, иначе он не преминул бы где-нибудь на
это намекнуть. Следовательно, он все свои сведения черпает из других
источников. Каковы эти источники? Будучи профессором университета в Галле,
Тунманн обладал, конечно, очень основательной книжной эрудицией и стремился и
мог использовать все, то литературное богатство, которое накопилось к его
времени в западно-европейской науке по данному вопросу. Кое-каких
использованных им авторов он упоминает в тексте прямыми ссылками, других он не
называет поименно, но они явственно сквозят из его текста. Например, он не
ссылается на итальянского миссионера XVII века Дортелли д’Асколи, но только из
него он мог почерпнуть приводимые им сведения об остатках генуэзцев в деревне
Сююрташ у Бахчисарая и т. д. Особенно широко ему приходилось пользоваться
книжными источниками в исторических частях своего труда, которые по его замыслу
играют в нем очень существенную роль.
Здесь на первом месте
использованы им античные первоисточники, историки, географы, путешественники. Поименно
он упоминает самых первоклассных – Геродота, Страбона, Птолемея, Скимна Хиосского,
Арриана. Аргументирует он и Гомером. Выявление и публикация античной литературы
не были в то время, конечно, столь исчерпывающими, как теперь, но все же был
известен ряд авторов, трактующих о Крыме, сверх перечисленных, которыми Тунманн,
несомненно, пользовался, хотя и не ссылался на них поименно. Таковы Демосфен,
Диодор Сицилийский, Плутарх, Стефан Византийский, Тит Ливии и т. д. От
недостаточности тогдашних публикаций произошло то удивительное для нас
обстоятельство, что автор совсем не упоминает знаменитой греческой колонии
Ольвии и не задается допросом о месте, где она была расположена. Средневековых
хронистов автор упоминает мало, но пользовался он ими, поскольку они были в его
время известны, довольно широко[[24]].
Он ссылается только на Винцента де Бовэ из западноевропейских, а из польских на
Стрыйковского, Гнезненского анонима и Яна Красинского, из византийских – на Прокопия
и императора Константина Порфирородного, наконец, из арабов – на Абулфеду,
Ибн-Батуту и Эдризи. Из путешественников средневековых и новых он упоминает Рубрука,
Барбаро, Броневского и Бузбека.
Этими поименно
цитированными авторами, конечно, не исчерпывались источники тех богатств
сведений, которые Тунманн дает о крымском средневековье. Он использовал гораздо
больше. Для истории генуэзских колоний в Крыму, он несомненно, опирался на
генуэзского хрониста Джустиниани, хотя его и не упоминает. Из польских он знал,
конечно, кроме Стрыйковского, также Гвагнина, Кромера, Матвея Мехов-ского,
множество западных хронистов и путешественников и сверх того церковные акты,
католические и греческие (очень обильно сообщает об учреждении епархий, архиепископств
и митрополий), Bollandi
Acta Sanctorum, Annales ecclesiastici и т. п.
Более близкую к нему литературу
своих предшественников Тунманн цитирует также довольно скупо. Он называет
только Дмитрия Кантемира; Николая; Клеемана и Пейссоннеля. Литературы по нужным
ему вопросам в XVIII веке было не так много, но все же больше, чем он цитирует,
и он ее, конечно, знал, хотя бы таких авторов, как де-Гинь, Витсен, де-Боз,
Фармалеони, Маннштейн, де-ля-Мотрэй и ряд других.
Итак, Тунманн был во
всеоружии книжной эрудиции своего времени. Однако заимствованиями из всех этих
литературных источников не исчерпываются все приводимые им данные и соображения.
Несомненно, он пользовался еще какими-то источниками непечатными, особенно в
разделе современного ему положения ханства. Такими источниками могли быть архивные
сведения, главным образом из дипломатических донесений, более же всего устные
данные, получавшиеся им от бывавших в Крымском ханстве негоциантов, дипломатов,
военных, путешественников и т. д. Так, он очень точно (сравнительно, конечно) передает
множество татарских и ногайских географических названий, дававшихся в предыдущей
литературе искаженно. Таков, например, список кадылыков, список ногайских
колен, выправляемый им по сравнению с незадолго до этого изданным списком
Клеемана. Он упоминает множество речек (особенно на материке), до этого в
литературе не известных, частью теперь даже исчезнувших; много поселений он
называет первым. Понятно, что Тунманн, очевидно, ревностно и кропотливо
работавший в литературе об интересовавшем его ханстве настойчиво собирал в то
же время и разные устные сведения о нем, гораздо более богатые, чем
литературные. И в этом для нас крупное значение Тунманна: многие его данные
нельзя найти в предшествовавшей ему литературе[[25]].
Тунманн старается придать
своему очерку Крымского ханства характер сугубо ученого, беспристрастного,
«объективного», «аполитичного» исследования и описания. Однако эта его
тенденция не может нас обмануть, не может скрыть тех идеологических,
политических позиций, на которых стоит автор, хотя он и проявляет их в
совершенно завуалированном, сообразно его эпохе, виде, а может быть даже и
невольно. Из тех двух основных классовых сил, которые в его эпоху боролись за
политическую власть, буржуазии и помещиков-феодалов, Тунманн, несомненно,
принадлежал к буржуазии и следовал се идеологии. Проявлял он ее очень мягко,
осторожно, побаиваясь, видимо, власть имущих, но вес же проявлял. Как представитель
прогрессивного, восходящего, борющегося класса, он трезво, критически смотрел
на действительность. Поэтому его очень интересуют социальные взаимоотношения в
Крымском ханстве. Он их четко характеризует в качестве феодальных и проводит
решительную аналогию между ними и западноевропейскими, что для нас является
весьма ценным наблюдением. Он ярко выявляет классовый характер ханской власти,
находящейся в полной и формальной и фактической зависимости от феодалов, и
притом от феодальной верхушки «Крым-беги, говорит он, т. е. представители
четырех сильнейших феодальных родов, – это то же самое, что западно-европейские
пэры»[[26]].
Четко и, несомненно, негодующе характеризует он класс феодалов, мурз, имея при
этом, конечно, на прицеле своих отечественных феодалов: «Мурзы проживают в
своих деревнях и живут на подати, собираемые со своих подданных. Простые татары
– не что иное, как вассалы этих мурз»[[27]].
Отношения феодалов между собой, к ханской власти, к отдельным конкретным ханам,
отношение ханов к турецкому правительству, – все эти внутриклассовые
взаимоотношения правящего феодализма он трактует с постоянной тонкой завуалированной
иронией.
Ту же насмешливость
проявляет он и в отношении религии, как это полагалось его просвещенно-вольтерьянствующей
эпохе. «В татарских школах объясняется Коран и преподаются другие менее важные
науки», – острит он, адресуя эту стрелу, конечно, не столько мусульманской,
сколько религиозной школе вообще. Не забудем, что сам Тунманн, как королевский
прусский профессор, состоял под началом игравшего в прогрессивную
просвещенность Фридриха Великого.
Часто проявляется у
автора тенденция идеализировать, как Жан-Жак Руссо чужие, культурно ниже
стоящие народы. Характеризуя крымских татар, ногайцев, черкесов и т. д., он
всех их находит и приветливыми, и гостеприимными, и мужественными, и честными,
и благородными, и добродушными, и любящими справедливость, и обладающими живым
.и восприимчивым умом, и т. д. При этом он, конечно, совсем не считает нужным
эти ходячие добродетели как-то классово дифференцировать. При такой огульной идеализирующей
схеме трудно, конечно, избегнуть комического. «У буджакских ногайцев, – говорит
он, например, – важнейшим средством пропитания служит грабеж и добыча. Больше
всего они грабят молдаван… Вообще же они честны, добродушны, гостеприимны и
мужественны»[[28]].
Только одним армянам от Тунманна достается почему-то беспощадно: «Они ленивы, нечестны,
грязны и невежественны».
Буржуазно-либеральные
поползновения автора не могли быть, конечно, во всем последовательны. Описывая
Крымское ханство в годы величайшего нажима на него со стороны захватнической
политики правительства Екатерины II, автор должен был занять какую-то позицию в
этом вопросе, стать на ту или другую сторону. Несмотря на свой либерализм, он
не увидел величайшего насилия и издевательства российской дворянской монархии
над трудящимися Крыма и, видимо, – оказался в плену у той
либерально-просветительной мистификации, которой Екатерина II перед лицом просвещенной Европы
умела прикрыть свою захватническую политику и которая напустила розового тумана
и не на такие умы, как Тунманн. Он определенно стоит на стороне захватчицы, он
иногда повторяет те измышления, которые она пускала в ход для оправдания своей
завоевательной агрессии. Он формулирует результат Кучук-Кайнарджийского мира
так: 
«Русские отняли у этого
государства (Крымского ханства) большие территории и даже утвердились в Крыму.
За то они покончили с османской верховной властью и восстановили для
государства давно утраченную им независимость»[[29]].
Это явный перепев
оправдательных концепций екатерининского правительства.
Он неоднократно повторяет
российскую версию о том, что ногайцы, кочевавшие в материковой части ханства, в
1770 г. (в начале русско-турецкой войны) «сами» подчинились царской власти и
«добровольно» переселились на Кубань. Это опять перепев тех же концепций. Вся
Европа льстила Екатерине II, превозносила ее и побаивалась. У Тунманна были для
этого, может быть, и свои соображения.
Характерной чертой
изложения Тунманна является его историзм. Описывая основную часть ханства –
Крымский полуостров, он после физико-географического очерка дает, прежде всего,
обширный очерк истории Крыма, первый, как мы уже указывали, и почти
единственный в крымской историографии связный очерк всей истории нашего
полуострова. При изложении классового состава, государственного устройства,
национального состава, экономики и т. д. он все время даст обширные
исторические справки и экскурсы. Перечисляя населенные места, он о каждом из
них даст исторические сведения. Он останавливается даже на таких, которые не
имели в его время уже жителей и представляли собою развалины, городища крупного
историко-археологического значения (Херсонес, Ин-керман, Мангуп, Чуфут-Кале, Эски-Кермен),
причем на этих городищах он останавливается иной раз подробнее, чем на
существующих городах. Описывая материковые части ханства – Восточный и Западный
Ногай, Едисан, Буджак и Кубань, – он каждую из них снабжает пространным обзором
ее истории, с древнейших, ему известных, времен до своих дней: Излагая прочие
стороны характеристики этих стран, описывая поселения, он опять делает
множество исторических отступлений[[30]].
Этот историзм является
неотъемлемой, существенной чертой географа XVIII века и исходит от того
культивирования знаний об античности, которое тянется через все столетия от
Ренессанса к XVIII веку, являясь основой всякой тогдашней образованности и
эрудиции. Историзм этот культивировался в равной мере и идеологией отходящего
феодализма, и наступающей буржуазией, разница была лишь в предпочтениях,
оказывавшихся определенным историческим эпохам и явлениям и в делавшихся
выводах. Тунманн огромное внимание оказывал античной истории Крыма, получив,
как истый сын XVIII века, основательную подготовку в этой области, но он не
меньше интереса уделяет и последующим периодам, и раннему средневековью, и
татарской эпохе, в частности истории Крымского ханства, выказывая в этик
разделах недюжинные знания, далеко несвойственные рядовому европейскому ученому
его времени. Это его специфическая черта.
При том уровне
исторических знаний и объеме исторических источников, которые были в
распоряжении Тунманна и науки XVIII века, изложение им исторических процессов и
конкретных исторических фактов страдает, конечно, с нашей точки зрения
множеством дефектов, ошибок, пробелов. Мы сейчас, естественно, бесконечно
богаче, особенно в области археологических памятников, да и письменных источников.
Но это не умаляет знания пионерской работы Тунманна, тем более, что для истории
непосредственно ему предшествовавшей эпохи он дает ряд сведений, которых мы не
найдем в литературе, бывшей в его распоряжении, ввиду чего он является для нас
первоисточником.
Если историческая часть
исследования Тунманна – является для нас в преобладающей своей части материалом
вторичного порядка, эклектическим, заимствованным из первоисточников, то
изложение им современного ему и недавнего положения и состояния Крымского
ханства, лишь отчасти ‘Почерпнутое из литературы, является для нас источником
первоклассным при условии, конечно, критического освоения. Большая
осторожность, трезвость и точность его изложения, ясность восприятия, простота
и четкость языка, – все это делает его данные для нас весьма ценными. Для
примера – Тунманн указывает количество населения в Крыму в его время в «вероятно
около» 400 тысяч. Других сведений по этому весьма важному историческому вопросу
для времен ханства у нас нет; вопрос этот в исторической литературе многократно
дискутировался, особенно в связи с вопросом о первом переселении татар в
Турцию; цифра Тунманна является исходной для всяких соображений на эту тему и,
нужно сказать, наиболее правдоподобной.
1.3.
Историография Крымского ханства в XIX веке.
В развитии историографии
Крымского ханства XIX века огромное
значение имеет работа известного крымскотатарского историка и поэта,потомка
крымского династического дома Халим Гирая (1772 – 1823 гг.) – «Гюльбюн-и
Ханан».
Халим Гирай родился в
Румелии, отличился в русско-турецкой войне 1806 – 1812 гг., умер и погребен в
городке Чаталджа[[31]].
В первом десятилетии XX века (1909 год) крымскотатарским
писателем и политическим деятелем Аблякимом Ильми (1887 – 1947 гг.) был
выполнен перевод с издания на арабской графике на русский язык этого
исторического сочинения Халим Гирая. Это издание является переработкой авторского
текста Аблякимом Ильми. Почти в каждый раздел исторического труда Халим Гирая
он ввел приложения, дополнения и комментарии. Тогда, в первом десятилетии XX
века, А. Ильми учился в Стамбуле и состоял членом кружка «Татар талебе
джемиети» (Общество татарских студентов). По воспоминаниям лидера национального
движения Цжафера Сейдамета, в то время также учившегося в Стамбуле и
состоявшего членом упомянутого кружка, студенты намеревались перевезти весь
тираж книги в Крым и распространить его, чтобы поднять дух задавленного царским
режимом крымскотатарского народа. Однако таможня не пропустила контрольный
завоз.
Фамилия крымских ханов,
передаваемая арабской графикой в форме Гирай, читаемая по-турецки как Giray, а по-русски традиционно как Гирей, воспроизводится в работе
в форме Гирай, по причине все большего распространенения в крымскотатарском
языке этой формы.
Содержание данного труда
Халим Гирая, до сих пор не переведенного ни на один из европейских языков, все
же хорошо известно специалистам-историкам. В обиходном русском языке за книгой
закрепилось название «Розовый цветник ханов». Более точный перевод: «Розовый
куст ханов», что лучше соответствует смыслу оригинала.
 В 2001 году Кемалем
Усеиновым был сделан еще один перевод на русский язык, где им выполнены разъяснение
отдельных терминов и реалий, подбор официальных документов и иллюстраций.
Перевод, хотя и передает
содержание «Розового куста ханов» целиком, все же не является дословным. Автор
перевода, крымскотатарский ученый К. Усеинов, включил в канву повествования
Халим Гирая сведения, извлеченные А. Ильми из «Семи планет» Мухаммеда Ризы, «Опоры
историй» Абдульгаффара Кырыми, сочинений турецких историков и представленные в
примечаниях оригинального издания 1909 года[[32]].
Кроме этого, в ряде случаев в текст Халим Гирая включены сведения, почерпнутые
К. Усеиновым из других, не названных им источников (в частности, из «Семи
планет» Мухаммеда Ризы). Некоторые сведения в «Добавлениях» А. Ильми автором
перевода сокращены в силу их общеизвестности и доступности. Это касается,
главным образом, сведений по истории России и российско-турецких отношений,
извлеченных А. Ильми из турецких переводов «Истории государства Российского»
Н.М. Карамзина. Такие изменения вполне соответствуют научно-популярному
характеру настоящего издания, но ни в коей мере не снимают с повестки дня
задачу подготовки современного критического издания этого памятника
крымскотатарской историографии XIX – начала XX вв.
Крупнейшим историком сделавшим
большой вклад в историческую науку о Крымском ханстве был Василий Дмитриевич
Смирнов (1846-1922), российский востоковед – автор двухтомного исследования по
истории Крымского ханства. Особенно важное значение для дальнейшего развития
историографии о Крымском ханстве имел первый том, получивший название «Крымское
ханство под верховенством Османской Порты до начала XVIII века»[[33]].
В.Д. Смирнов, значительно расширил хронологические рамки своего исследования и попытался
представить историю Крыма с первой половины XVIII века, справедливо считая, что
основы будущей государственности следует искать в период господства над
полуостровом Золотой Орды. В.Д.Смирнов довольно подробно описал эпоху правления
в Крыму улус-беков – наместников, получивших полуостров в качестве удела и
утверждаемых ханами Золотой Орды. Автор образно называет их также
«временщиками», почему-то не проводя параллелей между улус-беками, имена
которых зафиксированы в письменных источниках, и личностями, указанными в
генеалогических преданиях о предках династического дома Гирей. Так, например,
Оренг-Тимур, Кунджек, Тулек-Тимур, Хасан, Таш-Тимур фигурируют в источниках как
улус-беки Крыма (а Таш-Тимур даже как независимый хан в 1394-1395 гг.), тогда
как в генеалогических трудах эти же личности отмечены как предки основателя
Крымского ханства, красноречиво указывая на то, что правившие в Крыму в золотоордынский
период улус-беки являлись предками Хаджи-Гирей-хана.
1.4.
Историография Крымского ханства в XX века.
Говоря развитии историографии
Крыма и Крымского ханства в частности в XXвеке можно упомянуть слова известного ученого, доктора
исторических наук Возгрина В.Е.: «…о Крыме, этом в буквальном смысле слова
«опытном поле Истории», до сих пор ни в СССР, ни за рубежом не создан
общеисторический труд. И даже наиболее крупные работы, написанные русскими или
советскими историками, отражают огромную, многоплановую тему Крыма далеко не
полностью – и хронологически, и в предметном плане[[34]].
Во-первых, все без
исключения крупные послевоенные работы, посвященные крымским античности,
средневековью и началу Нового времени, написаны как бы «извне», с точки зрения
русских или европейских историков. Говорить, что работы эти субъективны, –
значит не сказать ничего; историк, безусловно, не может стать до конца
объективным. Поэтому речь идет об уровне субъективизма – впрочем, и здесь
объективных критериев не выработано. Очевидно, достаточно будет сказать, что
автору не известна ни одна значительная советская работа о Крыме, которая не
была бы выдержана в антитатарском духе (исключение – несколько небольших
трудов, вышедших до 1944 г. в Крымской АССР). Таким образом, мы вправе говорить
не о спорном, но о повальном субъективизме, причем доходящем до крайних
пределов не только «качественно», но и количественно. Так, в четырехтомнике П.
Надинского периоду 1917 – 1920 гг., т.е. четырем годам, посвящено 300 с лишним
страниц, полустолетию до этого – около 90 с, а полутысячелетию истории так
называемого татаро-турецкого периода (XIII – XVIII вв.) – 38 страниц!
Но конечно, гораздо пагубнее
качественные, концептуальные перекосы. Не стоит приводить все (или даже
основные) примеры великодержавной, шовинистической трактовки крымской истории,
использования антинаучных терминов и ярлыков типа «крымские хищники,
захватчики, разбойники, агрессоры» уже из-за их огромного количества (только
книг, где они приведены, сейчас, по подсчетам Р.Я. Эминова, уже больше сотни).
Кроме того, нам не представляется плодотворным клеймить конкретных авторов этих
писаний – они лишь отразили в своих книгах и брошюрах некие концепции,
опирающиеся на поддержку довольно значительных слоев в горизонтальном плане и
представителей весьма влиятельных административных, научных и общественных
институтов – в вертикальном[[35]].
Подлинно научный анализ
любого исторического явления приводит к достоверным результатам, лишь будучи
начат с истоков этого явления. История же необъективной, антитатарской
направленности отдельных псевдонаучных положений коренится, безусловно, в том
самом «средневековом мракобесии», которое было несовместимо с принципами
исторического материализма еще в конце прошлого века. Простительные лишь для
домарксистской историографии, но, как видно, сохранившиеся и даже развившиеся в
XX в., эти стереотипы и установки –
среда, что питает «научную» литературу подобного плана…»[[36]]
«…общим местом стало
расхожее утверждение об исконной, первоначальной заселенности Крыма славянами
(вариант – праславянами). Какие из сего следуют выводы – догадаться нетрудно.
Пересматривается сам факт колонизаторской политики царского правительства в
Крыму, репрессии по отношению к местному населению, прямым потомкам автохтонных
насельников полуострова; утверждается, что в отличие от Средней Азии или
Кавказа здесь имела место не колонизация малых народов, а обычная эксплуатация
трудового крестьянства, как, например, в Тульской или Архангельской губерниях.
Не отстают от профессиональных историков современные публицисты и литераторы.
Книги П. Павленко, А. Козлова, И. Давидкина, А. Первенцева, И. Вергасова, И.
Лугового и многих других проникнуты в большей или меньшей степени
патологической ненавистью к татарам, стремлением «объяснить» нарушения ленинской
национальной политики и оправдать известные постановления 1944 г. и более поздних лет»[[37]]
Но все же, несмотря на
отрицательные явления в историографии, в XX веке было издано немало исторических трудов внесших большой
вклад в изучение истории Крымского ханства.
Серию статей о правлении
некоторых ханов издал Нуретдин Агат, известный историк и нумизмат. Он родился в
1889 г. в деревне Мухалатка на Южном берегу Крыма. Закончил школу, открытую И.
Гаспринским в городе Бахчисарае, а затем их семья в 1901 г. переезжает в Стамбул. В 1918 г. Нуреттин Агат, приехав в Крым, принял активное участие в национальном
движении крымских татар, но спустя несколько месяцев, вновь был вынужден
вернуться в Турцию. Все свое свободное время он посвятил изучению истории
Крыма, поместив серию статей в журнале «Emel» под рубрикой «Badimsiz Kirim Hanlari» («Независимые крымские ханы»), в которых рассматривал
историю правления Бек-Полат-хана (Бек-булата), Таш-Тимура, Гыяс эд-дина,
Девлет-Берды, Улуг-Мухаммед-хана, Хаджи-Гирей-хана и др. Особое внимание
Нуреттин Агат уделял нумизматике, изучал монеты, чеканенные в Джучиевом Улусе и
Крымском ханстве. В 1976 г. им была издана работа «Каталог монет Золотой Орды
(Джучидов) (1250 – 1502)», которой Нуреттин Агат посвятил десять лет своей
жизни (1958 – 1968 гг.)[[38]].
Ввиду многонациональности
Крыма много внимания было уделено историками вопросу о национальной ситуации в
Крымском ханстве.
Броневский М. в своих
«Описаниях Крыма» говорит, что города ханства, как новые, так и древние,
никогда не были однонациональными. Даже в Эски-Юрте, одном из очагов крымского
исламизма, население уже в конце XIII
в. было интернациональным; в крымских городах проживало большое количество
евреев, черкесов, пятигорцев, цыган. Лишь о христианах славянского
происхождения почти не встречаются упоминания; очевидно, если они и встречались
среди оседлого населения полуострова, то крайне редко[[39]].
В очерках «Дорогой
тысячелетий» вышедших в свет в 1966 году делается вывод, что существование
такого удивительного и для наших времен конгломерата из разноплеменных
инаковерующих было бы немыслимым без известной веротерпимости татарского
населения – впрочем, также полиэтнического, хотя и единоверческого. И черта эта
резко выделяет крымских татар из всего исламского мира. Это была, по словам
советских ученых, удивительная даже для суннитов «широчайшая веротерпимость[[40]].
Другой советский
исследователь Крыма Фадеев Т.М. в своем труде пишет, что Успенский монастырь
близ Бахчисарая пользовался не только материальной поддержкой ханов, но и
авторитетом у татар, оставаясь на протяжении веков центром и оплотом крымской
православной церкви. Другой монастырь, Георгиевский (мыс Фиолент),
беспрепятственно функционировал, правда, с небольшим перерывом, более тысячи
лет (890 – 1920-е гг.). В Кафе в дотурецкий период рядом с мечетями и медресе
высились купола 17 католических храмов и двух монастырей с латинскими школами
при них; греческие храмы и монастыри, армянские, русские церкви, еврейские и караимские
синагоги и т.д. Причем здесь были далеко не безобидные убежища гонимых за веру
монахов, как в первые века крымского (херсонесского) христианства, но оплоты
церкви воинствующей. Католические монастыри играли роль центров христианской
миссии; здесь посланцы Европы изучали языки, обычаи, культуру Востока для того,
чтобы отправиться в качестве миссионеров в ближние и дальние страны Азиатского
континента[[41]].
Из довоенных советских историков
данного вопроса касается Сыроечковский В. Е. в своей статье «Мухаммед-Гирей и
его вассалы» напечатанной в журнале «Ученые записки МГУ» в 1940 году пишет, что
в отношении конкретных христиан, ханы и беи оценивали их не столько за
преданность заветам Пророка, сколько за деловые и человеческие качества, отнюдь
не понуждая к принятию ислама. Вера не сказывалась не только на условиях
экономической деятельности иноверцев, но и на служебной карьере некоторых из
них. В весьма отрывочных сведениях о лицах, приближенных к ханам, можно встретить
множество немусульман: нескольких казначеев (евреи Ша-Ислам и Мусафей, итальянец
Августин, поляк Янушко), дипломатов в ранге посла (итальянцы Августин
Гарибальди, Ян Баптист, Винцент Зугуль-фи, еврей Кокоса) и т.д.
Не мог пройти мимо
внимания историков и вопрос о войнах Крыма. По мнению Возгрина В.Е. до сих пор
не проведено глубокое объективное научное исследование действительных причин
всех войн, что вели в указанный период Крым и его соседи. Сделанные же доныне
общие выводы по этому поводу грешат предвзятостью и непоследовательностью[[42]].
Весьма показательно в
этом отношении исследование А.Б. Кузнецова. Работа, основанная на старых трудах
русских и советских ученых, которые, по признанию автора, касаются лишь
«отдельных сторон» большой крымской темы, претендует на «обобщающее» значение,
на выявление «основных аспектов политики Крымского ханства в Восточной Европе
вообще и в отношении России в частности» и уже поэтому заслуживает
внимательного изучения[[43]].
Выводы, к которым
приходит А.Б. Кузнецов, весьма знаменательны. Один из них – о том, что в
Бахчисарае уже в XV в. были
выработаны по отношению к России некие конкретные «захватнические планы»,
апробированные Турцией, что позднее возникли агрессивные коалиция Вильно –
Крым, «ось» Казань – Бахчисарай и т.п., имевшие ту же перманентную программу.
Есть вывод и о «широком плане турецко-крымской экспансии» за счет России, и о
том, что даже поход Мухаммед-Гирея в 1521 г. имел целью «создать плацдарм для нового удара по России с юго-запада». При этом автора не смущает полное
отсутствие документальных подтверждений существования этих планов.
Очевидно, историк имеет
право и на умозрительные выводы, точнее – гипотезы. Не будучи даже поддержаны
источниками, они обычно основываются на анализе реальных действий исторических
лиц и народов. Но политика Гиреев также не «соответствует» выкладкам Кузнецова.
Ханы неоднократно брали русские города (в том числе не только Киев, но и
Москву), однако после этого неукоснительно оставляли эти территории, причем
совершенно добровольно.Крымские набеги были удивительной «экспансией», она не
имеет аналогов ни в догиреевской (вспомним 300-летнее монгольское иго), ни
особенно в послегиреевской истории попыток завоевать Россию. Интересно, как бы
владели несколько десятков тысяч кочевников огромной страной, если они и
Крым-то не смогли уберечь от турецкой агрессии?
Наиболее, по мнению
автора, прав исследователь внешней политики ханства в XVII в. А.А. Новосельский, изучивший, в отличие от А.Б.
Кузнецова, огромные документальные комплексы. Он пришел к недвусмысленному
выводу: крымцы действовали совершенно самостоятельно и даже иногда вразрез с
планами турецкого правительства, т.е. не было общей программы агрессии. Об
отсутствии какого-то постоянного собственного стратегического плана борьбы с
Москвой говорит и их тактика – татарские набеги были довольно слабыми,
совершались небольшими силами и не проникали глубоко внутрь страны. Зачастую
были делом частной инициативы отдельных вожаков. Отсюда полная распыленность и
бессвязность действий татарских отрядов, чьи действия не были рассчитаны на
совершение крупных операций.
В целом же если сравнить
различные подходы к этой теме, то, начиная с В.Д. Смирнова, творчество
историков можно разделить на два направления. Первое основано на убеждении, что
Крым с 1470-х гг. был послушным вассалом Турции. Сторонники второго утверждают,
что политика ханов имела две тенденции: связанную с вассальными отношениями и –
наоборот – вытекавшую из стремления крымчан к самостоятельности, т.е. антитурецкую[[44]].
Автор данной работы
склоняется ко второй точке зрения, считая, что ее необходимо лишь дополнить
следующим замечанием. Определение политики Крыма по отношению к Турции на
протяжении сколько-нибудь значительного периода вообще невозможно, если мы
хотим достичь при этом достаточной степени обобщения. Относительно же войн и
дипломатии каждого отдельно взятого хана нужно привлекать к исследованию не
только эти внешние проявления его политики, но и социально-экономическое и
международное положение ханства в этот период и, более того, такие данные, как
личные качества хана, султана, царя и т.д., направление их личной политики,
степень поддержки правителей широкими массами и феодалами. Мог играть важную
роль в крымской политике и такой малозаметный фактор, как малолетство султана
(1640-е гг.) и т.п.
Таким образом, истина,
как это часто бывает, лежит посредине двух упомянутых историографических
направлений. Крым нельзя считать ни послушным исполнителем воли султана, ни
постоянным врагом стамбульского сюзерена, стремящимся к свободе. Он выступал в
роли то первого, то второго – целиком в зависимости от конкретных условий.
Подобный, не вполне обычный вывод можно сделать, лишь принимая во внимание
уникальное географическое, демографическое, социально-экономическое и
политическое положение ханства.
Это не означает, что
следует игнорировать общие положения науки, например, о сложном, двойственном
характере политики вообще всех восточных стран, от Крыма до Японии. Ведь
политика эта вела как к войнам агрессивным, диктовавшимся интересами феодалов,
так и к чисто оборонительным, порожденным начавшимся колониальным натиском
Запада. Бесспорно, что при всей своей «стопроцентной агрессивности» Крым не
приобрел в рассматриваемый период ни пяди земли, несмотря на слабую
защищенность и даже незаселенность ряда территорий Северного Причерноморья.
Напротив, именно в эти века все более усиливается натиск на крымчан их соседей,
особенно христианских, где уже тогда всячески раздувались антимусульманские страсти.
Готовились не простые набеги, а та тотальная ликвидация ханства, что получила
выражение в конце XVII в., когда
Москва откровенно выдвинула ультиматум о полном выселении крымского населения в
Анатолию и передаче безлюдного (!) полуострова русским.
До этого было еще далеко,
но и за много десятков лет татары смогли провидеть такой исход русской
политики. Вполне точен вывод и другого ученого (которого также тяжело
заподозрить в стремлении «оправдать» внешнюю политику мусульман, согласно
которому для татар и турок войны с целью ослабления русских были отнюдь не
самоцель, а лишь способ выравнивания сил между Москвой и Варшавой, средство поддержания
равновесия между ними. Другими словами, Крым в своей политике придерживался
общеевропейской теории «баланса», столь характерной именно для XVII – XVIII вв.
С проблемой крымских войн
тесно связан вопрос о крымских походах за живым товаром – набегах. Как замечал исследователь
Бахрушин С. в своей работе «Основные моменты истории Крымского ханства» это
занятие было для них вполне закономерным средством для получения путем обмена
необходимых им товаров и денег. Это было действительно ремесло, почти
профессия. Беи и мурзы были такими же рыцарями-разбойниками в степях Восточной
Европы, как их украшенные благородными гербами «коллеги» на больших дорогах
Запада, с одинаковой легкостью приносившие в жертву материальной выгоде
человеческие жизни – свои и чужие[[45]].
Охота на людей
повсеместно рассматривалась в ту эпоху как занятие, ничем не хуже любого
другого. Разве что несколько более опасное, чем, скажем, ремесло рыбака. Как и
в рыбацких селениях, состоятельные татары ссужали бедняков средствами
производства, т.е. боевыми конями, расчет за которые производился с добычи. Как
писал свидетель последнего татарского набега (на Подолье, в середине XVIII в.) барон де Тотт, должник давал
обязательство «по контракту своим кредиторам в положенный срок заплатить за
одежду, оружие и живых коней – живыми же, но не конями, а людьми. И эти
обязательства исполнялись в точности, как будто бы у них всегда на задворках
имеются в запасе литовские пленники».
Большой вклад в развитие
историографии Крымского ханства по этому вопросу сделал Хензель В. посвятивший
данной проблеме свой труд «Проблема ясыря в польско-турецких отношениях XVI – XVII вв.».
Он пишет, что по числу
участников набеги делились на три вида: большой (сефери) совершался под
водительством хана, в нем участвовало до 100 тыс. человек, и приносил он, как
правило, около 5 тыс. пленников. В средне-масштабном походе (чапуле) 50 тыс.
всадников возглавлялись одним из беев; ясырей при этом бывало около 3 тыс.
Небольшие же набеги (бешбаш, т.е. «пять голов») во главе с мурзой приносили
скромную четверть тысячи рабов[[46]].
Когда добыча была взята, татары проявляли о ней своеобразную заботу, что
естественно. Как пишет Возгрин цитируя барона де Тотта, «пять или шесть рабов
разного возраста, штук 60 баранов и с 20 волов – обычная добыча одного человека
– его мало стесняет. Головки детей выглядывают из мешка, подвешенного к луке
седла; молодая девушка сидит впереди, поддерживаемая левой рукой всадника, мать
– на крупе лошади, отец – на одной из запасных лошадей, сын – на другой; овцы и
коровы – впереди, и все это движется и не разбегается под бдительным взором пастыря.
Ему ничего не стоит собрать свое стадо, направлять его, заботиться о его продовольствии,
самому идти пешком, чтобы облегчить своих рабов…»[[47]]
Конечно
же, советские авторы, говорящие о жестокости такого промысла, совершенно правы;
да и упомянутая выше «забота» имела вполне понятную экономическую основу. Но уже,
поэтому она была постоянной и действенной. Пока пленный не сдан с рук на руки
купцу, о товаре должен беспокоиться владелец. И можно представить себе, с каким
осуждением смотрели татары, участвовавшие в совместных походах с украинцами в
Польшу, на бессмысленную порчу «товара», когда казаки «вырезали груди у женщин,
били до смерти младенцев». Вот уж в чем татар нельзя обвинить, так это в
бесцельной жестокости!
Из работ современных
исследователей истории Крыма и Крымского ханства можно выделить следующие. В
1998 году вышла в свет работа Полякова В. – «Крым. Судьбы народов и людей».Эта
книга объединяет работы многих лет. Книга разделена на 4 главы, которые
отличаются как манерой изложения, так и тематикой материала. В ходе работы многие
статьи и очерки уже были опубликованы на страницах газет и журналов, многие
были написаны автором специально для этого издания и никогда раньше не
печатались. В ходе работы над книгой автором использованы фонды Крымского
государственного архива, библиотеки имени Франко, имени Гаспринского и др.
В контексте истории всего
Крымского полуострова В. Поляков достаточно подробно описывает возникновение
Крымского ханства, формирование крымских татар, как самостоятельного этноса,
распространение топонима «Крым» на весь Крымский полуостров. Приводит сведения
о политическом устройстве Крымского ханства[[48]].
Большое внимание
земельным отношениям, сословному разделению общества, государственному
устройству Крымского ханства, уделено в работе Андреева А. Р. «История Крыма» (1997 г.). Кроме этого, достаточно подробно, рассмотрены торговые отношения Крымского ханства,
перечислены предметы торговли, также автор приводит краткие сведения об
организации крымскотатарского войска. Много места отводится взаимоотношениям
Крымского ханства с Россией и Украиной в годы Национально-освободительной войны
украинского народа середины XVII
века[[49]].
В целом работа дает
хорошее представление об историческом развитии Крымского ханства, но
ограничивается лишь изложением происходивших событий не раскрывая их причин или
предпосылок.
В доступной форме об
историческом прошлом полуострова, в частности об истории Крымского ханства
повествует работа Дюличева В.П. «Рассказы по истории Крыма»[[50]].
Книга написана на основе научных источников, исторической литературы,
краеведческих публикаций, содержит большой фактический материал, подкрепленный
многочисленными иллюстрациями, картами. Много внимания уделено истории развития
культуры на полуострове, описанию быта и традиций народов, населявших Крым.
В главах работы
охватывающих XIII – XVIII века подробно рассмотрена история Крымского ханства,
начиная с возникновения государства и заканчивая включением его в состав
России. Много внимания автор уделяет процессу распада Золотой Орды и выделению
из ее состава Крымского ханства. Причем дату его образования Дюличев считает
весьма противоречивой, но склоняется к 1453 году.
Касаясь вопроса о
границах Крымского ханства Дюличев придерживается мнения, что четкое их
определение невозможно, можно определить только примерные границы.
Очень хорошо раскрывается
социциально-политическая структура Крымского ханства. Раскрыты вопросы
взаимоотношении хана с представителями наиболее знатных княжеских родов
Крымского ханства. Про полномочия татар феодалов, Крымского хана, Дивана и тд.
О взаимоотношениях Крымского хана с Турцией.
Много сведений автор
приводит и о социально-экономическом положении Крымского ханства.
Много сведений о внешней
политике Крымского ханства. Автор пришел к выводу, что к концу правления
Хаджи-Гирея внешняя политика Крымского ханства носила промосковский характер и
вместе с тем антипольский и антиордынский характер. Но с конца 15 века, когда
фактически перестала существовать Золотая Орда происходит переориентация
внешней политики Крымского ханства и политика Крыма по отношению к Москве
становится все более жесткой.
Много сведений приводит
автор об организации войска и военных походов. При этом автор использует
сведения Э. Лясоты, Г. Лавассер де Боплана, а также русские источники. Много
внимания уделяет вопросам культуры и быта, развитию городов, ремесел,
архитектуры.
Вопросам в области
формирования крымскотатарского этноса посвящена работа Меметова А. «Крымские
татары»[[51]].
Так как история Крымского ханства неразрывно связана с этим вопросом то нельзя
пройти мимо этой работы. По мнению Меметова считать крымских татар потомками
монгольских завоевателей, проникших в Крым в XIII веке, ошибочно. Эта точка зрения, по мнению Меметова
была бы верна лишь в двух случаях: 1) если бы монголо-татары в тринадцатом веке
не застали в Крыму местного населения и 2) если бы они истребили все население
которое тут проживало.
В ходе исследования
Меметов делает вывод, что еще задолго до возникновения этнонима «крымские
татары» крымскотатарский народ исторически сложился из различных племен и
народов, населявших Крым с глубокой древности. При этом процесс формирования крымских
татар шел путем миграции, расселения, завоевания одних этнических групп другими
и их последующей ассимиляции, т.е. задолго до вторжения монголо-татар в Крым.
Проблема статуса хана в
Крымском ханстве сегодня слабо изучена. Между тем без ее исследования
невозможно познать со всей необходимой глубиной своеобразие формы правления
Крымского ханства, его взаимоотношений с Османской империей.
Именно этому вопросу –
происхождению и развитию института главы государства в Крымском ханстве XV – XVIII веков, порядку престолонаследия, а также полномочиям
хана – посвящена работа Фатмы Аметка «Статус хана в Крымском ханстве»[[52]].
Вывод
Таким образом, можно
сделать вывод, что интерес историков к Крыму и в частности к Крымскому ханству
никогда не угасал. Так называемому татаро-турецкому пятисотлетнему периоду в
истории Крыма посвящены множество книг, статей, публикаций как восточных,
западноевропейских, так и отечественных исследователей.
В работах этих историков
содержаться множество теорий, научных гипотез, догадок, домыслов, характерных
взаимоисключающими оценками не только целого периода истории Крыма, но и
отдельных событий и даже фактов.
Глава II. Проблема генеалогии крымских ханов
в историографии Крымского ханства.
Одним из самых спорных
вопросов в историографии Крымского ханства является вопрос о происхождении
династии крымских ханов – Гиреев.
В 60-х гг. XVII века
правителем Хивы Абу-л-Гази Бахадур-ханом написана «Родословная тюрок»
(«Шеджере-и тюрк»). Труд содержит наиболее важные политические события истории
Монгольской империи, а впоследствии государств Чингисидов. Автором труда
составлено также одно из самых полных описаний генеалогической истории потомков
Чингис-хана. Вот – как изображает генеалогическую историю предков
Хаджи-Гирей-хана Абу-л-Гази Бахадур-хан:
«Род Тукай-Тимура,
царствовавший в Крыму. У Чингис-хана сын Джучи-хан, у него сын Тукай-Тимур, его
сын Уз-Тимур (Уран-Тимур), его сын Сарича, его сын Кюньджек-углан, его сын
Тук-Куль-Ходжа-углан, его сын Туй-Ходжа-углан, его сын Токтамыш-хан: у этого
было восемь сынов…
Упомянутого выше
Тук-Куль-Ходжи был младший брат по имени Тулюк-Тимур; у этого сын был Хине, его
сын Хасан-углан, которого зовут также Ичкимий Хасан; у него сын был
Мохаммед-хан, его сын Таш-Тимур, его сын Гыяс-эд-дин-хан, его сын Хаджи-Гирей»[[53]].
Генеалогическая версия
Абу-л-Гази Бахадур-хана, как видим, отличается от версии неизвестного а втора
«Му’изз ал-ансаб…»
В 1832 году в Казани
российским востоковедом Мирзой Казем-Беком издан труд известного османского
историка Сейида Мухаммеда Ризы «Эс-суб’ус-сеййяр фи ахбари мулюки татар» («Семь
планет в известиях о правителях татар») – одного из важнейших источников по
истории Гераев и Крымского ханства. Следуя традициям восточных историков, после
краткого вступления, Сейид Мухаммед Риза представляет картину сотворения мира,
а затем переходит к описанию истории тюркских народов, Монгольской империи,
Золотой Орды, где история Крымского ханства с династией Гераев во главе
является основной темой его сочинения. Завершается повествование 1737 годом,
когда на престоле в Крыму вторично утверждается Менгли-Герай-хан II. Сам автор
отмечал, что в «Семи планетах» использованы труды арабских, персидских,
турецких, и что для нас очень важно, крымских историков Хайри-Заде, Абдул-Вели
эфенди и Масуд эфенди, сочинения которых до сих пор не найдены. Таким образом,
автор непосредственно был хорошо знаком с крымской историографической школой,
сложившейся при дворе ханов. Это обстоятельство имеет исключительное значение,
так как в середине XVIII века в труде «Семь планет» Сейидом Мухаммедом Ризой
представлена очередная, отличающаяся от версий вышеуказанных восточных авторов XIV – XVII вв., концепция о предках Гераев, которая выглядит
таким образом:
Менгли-Герай-хан сын
Хаджи-Гирей-хана сына Гыяс эд-дина сына Таш-Тимура сына Джатая сына Тула-Тимура
сына Кунджека сына Рук-Тимура сына Тука-Тимура сына Джуджи сына Чингиса[54].
Известный
крымскотатарский историк и поэт, потомок крымского династического дома
Халим-Герай (1772-1823), родился в Румелии, отличился в русско-турецкой войне
1806-1812 гг., умер и погребен в городке Чаталджа. Халим-Герай является автором
популярного исторического произведения по истории крымских ханов «Гюльбюн-и
Ханан».
В главе, посвященной
Хаджи-Гирей-хану, автор приводит генеалогический перечень предков крымских
ханов, практически тождественный с перечнем, изложенным Сейидом Мухаммедом
Ризой в «Семи планетах» (у Халим-Герая Джатай указан как Джанай или Джанса):
Мелек Хаджи-Гирей сын
Гыяс эд-дина сына Таш-Тимура сына Джаная сына Тула-Тимура сына Кунджека сына
Рук-Тимура сына Тука-Тимура сына Джуджи сына Чингисхана[[55]].
Итак, перед нами пять
авторов и пять важнейших первоисточников, правда, в некоторой мере
противоречащих друг другу, но объединенных одной версией, что крымская династия
Гераев – это потомки по прямой линии Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи,
старшего сына Чингисхана. Именно это направление в генеалогической истории
предков Хаджи-Гирей-хана получило признание, существуют интересные исследования
по этой проблеме.
В 1938 г. Хасан Ортекин издал брошюру «Кirim hanlarin ueceresi» («Генеалогия крымских ханов»),
которая затем была перепечатана в 1968 г. в журнале «Эмель», издаваемом крымскотатарской диаспорой[[56]].
Автор, сравнивая генеалогические версии Абу-л-Гази Бахадур-хана,
Мюнеджджим-баши, Халим-Герая и отмечая имеющиеся в них различия, пришел к
выводу, подкрепленному им же выдержками из письменных источников, что наиболее
достоверная, генеалогическая история предков Гераев выглядит таким образом:
Чингис-хан –
Джучи-Тогай-Тимур – Оран-Тимур – Сарыджа – Тюлек-Тимур – Хабине – Хасан Джефан –
Тащ-Тимур – Гияс эд-дин – Хаджи-Гирей.
Известный историк и
нумизмат Нуреттин Агат родился в 1889 г. в деревне Мухалатка на Южном берегу
Крыма. Закончил школу, открытую И. Гаспринским в городе Бахчисарае, а затем их
семья в 1901 г. переезжает в Стамбул. В 1918 г. Нуреттин Агат, приехав в Крым, принял активное участие в национальном движении крымских татар, но спустя
несколько месяцев, вновь был вынужден вернуться в Турцию. Все свое свободное
время он посвятил изучению истории Крыма, поместив серию статей в журнале «Emel» под рубрикой «Badimsiz Kirim Hanlari» («Независимые крымские ханы»), в которых
рассматривал историю правления Бек-Полат-хана (Бек-булата), Таш-Тимура, Гыяс
эд-дина, Девлет-Берды, Улуг-Мухаммед-хана, Хаджи-Гирей-хана и др. Особое
внимание Нуреттин Агат уделял нумизматике, изучал монеты, чеканенные в
Джучиевом Улусе и Крымском ханстве. В 1976 г. им была издана работа «Каталог монет Золотой Орды (Джучидов) (1250 – 1502)», которой Нуреттин Агат посвятил
десять лет своей жизни (1958-1968 гг.). В ней помещены генеалогические таблицы,
в том числе и Джучидов, правивших в Крыму:
Чингис-хан – Джучи-хан –
Тукай-Тимур – Оренг-Тимур – Сарыджа – Тюлек-Тимур –Хабине (Чине) – Ичкили Хасан
–Таш-Тимур-хан – Гыяс эд-дин – Хаджи-Гирей[[57]].
Нуреттин Агат умер в 1979 г., не успев закончить еще один свой труд «Золотая Орда – история Джучидов».
Турецкий историк Музаффер
Урекли в первой главе своей книги «Kirim Hanliqin
kuruluvu ve Osmanli himayesinde yukselivi (1441-1569)» («Основание Крымского
ханства и возвышение его под защитой Османов (1441-1569)») также обращается к
вопросам, имеющимся в генеалогической и хронологической истории предков
Герай-ханов. Исследовав исторические источники, автор представил
генеалогическое древо предков крымских ханов, практически совпадающее с
данными, имеющимися в произведении Халим-Герая (в «Гюльбюн-и Ханан» отсутствует
лишь имя Сарыджи):
Джучи-хан – Тогай – Тимур
– Оренг-Тимур – Сарыджа – Кёнчек – Тюлек-Тимур – Джанай (Чагай) – Таш-Тимур –
Гыяс эд-дин – Хаджи-Гирей[[58]].
Другим турецким историком
Йылмазом Озтуна составлена и издана поистине генеалогическая энциклопедия о
мусульманских владыках, правивших от Испании до Филиппин со времен пророка
Мухаммеда. Автором исследованы практически все турецкие, арабские, персидские
хроники и первоисточники, публикации по нумизматике, работы современных
исследователей. В его труде мы имеем возможность ознакомиться также не только с
династией крымских ханов Гераев, но и с основанной, правда, на противоречивых
источниках, историей правителей Крыма в золотоордынский период:
Чингис-хан – Джучи-хан –
Токай-Тимур – Оренг-Тимур – Абай – Сарыджа – Кёнчек – Тюлек-Тимур – Хабине –
Ичкили Хасан – Таш-Тимур – Гыяс эд-дин – Хаджи-Герай[[59]].
Версия о том, что
Хаджи-Герай-хан является потомком Тука-Тимура, тринадцатого сына Джучи,
является основной и наиболее достоверной. Но в этой связи необходимо отметить,
что в исторической науке эта версия не является единственной. Существует еще
несколько гипотез по этой проблеме.
Турецкий историк Ахмед
ибн Лутфаллах (ум. в 1702 г.). родом из Солоник, некоторое время являлся
главным придворным астрологом, на что красноречиво указывает прозвище –
«Мюнаджджим-баши»; Используя арабские, персидские и турецкие источники,
Мюнаджджим-баши написал фундаментальный труд на арабском языке «Джами ад-дувал»
(«Собрание династий»), переведенный на турецкий язык в 1720-1730-х гг., уже
после его смерти, и названный «Саха’иф ал-ахбар» («Листы известий»). Опираясь
на сведения, изложенные в сочинениях Хафиза Мухаммеда Ташкенди, арабского
историка ал-Джен-наби и турецкого историка Ахмеда Гаффари, Мюнаджджим-баши
относит предков крымских ханов Гераев к потомкам старшего сына Джучи – Орде:
Чингис-хан – Джучи – Орда
– Тулии – Сасык-Буга – Эберзен – Чимтай – Урус-хан – Тимур-Мелик – Тимур-Кутлуг
– Тимур-Султан – Мухаммед-Султан – Хаджи-Герай-хан[[60]].
Однако современные
исследования по истории Джучиева Улуса (Золотой Орды) показали явную
ошибочность этих утверждений.
В польской и российской
историографической науке XVI — начала XVIII веков существовала еще одна версия
о происхождении крымских ханов.
В 1687 и 1689 гг. были
предприняты два бесславно закончившихся похода российских войск к Перекопу, в
которых участвовал Андрей Лызлов (род. ок. 1655 — ум. в 1697), автор «Скифской
истории», законченной им в 1692 г. Вся книга состоит из четырех глав, но особый
интерес представляет глава третья: «О начале ханов крымских и ако под область
султана турецкого приидоша…», в которой А. Лызлов повествует: «Народ сей
татарский аще и от давних времён, яко поведашеся, в полях оных и в Таврике
Херсонской за Перекоком житие своё имели, всяко же царей своих не имяху, даже
до того времени, егда исчезе Темир Аксак, царь ординский, с ним же в воинстве
бысть того же татарского народу царь имянем Едигай, имели под правлением свих
сих татар крымских и перекопских.
По смерти же
Темир-Аксаковой, иже умре 6950-го, той Едигай с татары поручными себе приде в
Таврику за Перекоп у креписяжамо, и деже и престол царский урверди. его же едва
достоит звати царский, но мучительский, и жительство своё той и прочие по нем
будущие утвердиша в Бакшисарае.
И начаша зватися ханами,
наследуючи онаго прежнего ханского названия…»[[61]].
Очень важно, что текст
«Скифской истории» снабжен автором системой строчных ссылок на источники,
помещенных им. Поэтому не требует особого труда установить, что выводы А.
Лызлова о предках крымских ханов, к которым автор относит эмира Эдиге (Едигей),
заимствованы им из хроник польских историков XVI в. – М. Стрыйковского, А.
Гваньини, М. Кромера и др.
Вероятно, указанные
польские хронисты являются авторами этой версии, перекочевавшей затем в русскую
историографию (А. Лызлов, А.Малиновский). Поражение в 1399 г. на р. Ворскле объединенных войск князя Витовта и Токтамыш-хана в битве с войсками под
командованием эмира Эдиге, его авторитет в Джучиевом Улусе в последующее
десятилетие, конечно же, произвели на польских хронистов сильное впечатление.
Видимо, эти конкретные исторические события и привели, в конечном счете, к
возникновению ложной гипотезы об эмире Эдиге как предке крымских ханов.
Следует привести в
качестве примера еще один труд в российской историографии, автор которого А.Ф.
Малиновский (1760-1840), впоследствии сенатор, тайный советник начальник
Государственного Архива Коллегии Иностранных дел, перевел на русский язык и
опубликовал материалы дипломатической переписки, происходившей между Крымом и
Россией с середины XV по 30-е годы XVI столетия.
В предисловии к своему
труду, автор повествует: «В исходе XVI столетия пришел из-за Ялка в Орду к хану
Темир Кутлую князь Едигей и вскоре приобрел себе великую доверенность от него.
Едигей происходил из племени Чингисханова, и все дееписатели согласно почитают его
праотцом Крымских ханов… Польский историк Стрыйковский повествует об Едигее
только то, что он, царствуя в Крыме, жил мирно с великим князем Витовтом.
Эдигеев сын Ази-Гирей (Хаджи-Гирей) по неизвестной причине ушел из Крыма, жил в
Литовской земле, и владел там городом Лудою»[[62]]
(Ныне городок Лида в Белоруссии).
Итак, даже в конце XVIII
века (1793 г.) эта гипотеза еще находила своих сторонников, внося путаницу в
генеалогическую историю крымских ханов.
Позднее один из известных
русских историков Н.М.Карамзин (1766-1826), касаясь этой проблемы в «Истории
государства Российского» напишет: «С Васильева времени (первая четверть XV века) сделалась известною Крымская
Орда, составленная Эдигеем из улусов черноморских. Повествует, что сей
знаменитый князь, готовясь умереть заклинал многочисленных сыновей своих не
делиться, но они разделились и все погибли в междоусобии. Тогда монголы
черноморские избрали себе в ханы осьминадцатилетнего юношу одного из потомков
Чингисовых (как уверяют) именем Ази, спасенного от смерти и воспитанного
каким-то земледельцем в тишине сельской. Сей юноша из благодарности к своему
назвался Ази-Гирей: в память чего и все ханы крымские до самых позднейших
времен назывались Гиреями. Другие же историки пишут, что Ази-Гирей, сын или
внук Тохтамышев, родился в Литовском городе Троках и что Витовт доставил ему
господство в Тавриде».
Особый интерес с
историографической точки зрения для нас представляет то обстоятельство, что Н.М.Карамзин
отказался от предположения, что эмир Эдиге является «праотцом Крымских
ханов», но вместе с тем очень осторожно, оговариваясь («как уверяют»)
относит предков Хаджи-Гирея к потомкам Чингис-хана. То, что сомнения автора
довольно основательны, подтверждает и следующая, приводимая им гипотеза со
ссылкой на «других историков», что основатель Крымского ханства является не то
сыном, не то внуком Токтамыш-хана. Однако ныне в исторической науке давно
известны все восемь сыновей Токтамыш-хана, поэтому Хаджи-Гирея никоим образом
нельзя отнести к его прямым потомкам. Насколько тесными были родственные связи
потомков Тука-Тимура, правивших в Крыму, и Токтамыш-хана, сказать пока сложно
из-за недостаточности источников. Можно лишь предположить, что родственные
отношения, вероятно, возникли либо во время правления Токтамыш-хана,
объединившего Джучиев Улус под своей властью в 1381-1395 гг., либо во время
длительного проживания на территории Польско-Литовского государства потомков
Таш-Тимура и Токтамыш-хана, нашедших там убежище от войск Тимура, а затем эмира
Эдиге. Однако в российской историографии с течением времени появляются все
новые гипотезы о предках основателя независимого Крымского ханства –
Хаджи-Гирей-хана.
Н.Ф.Катанов (1862-1922) –
российский востоковед, нумизмат, автор многочисленных работ по тюркской
филологии и этнографии. В 1884-88 гг. получил высшее образование, окончив
арабо-персидско-турецко-татарский разряд факультета восточных языков
Санкт-Петербургского университета. В 1893 г. Н.Ф.Катанов назначен в Казанский университет преподавателем турецко-татарских наречий в звании ординарного
профессора и успешно выдерживает магистерский экзамен. Все последующие годы
Н.Ф.Катанов проведет в Казани, где и проявит живой интерес к изучению истории
края. Среди многих работ представляется важной опубликованная автором в виде
приложения генеалогическая таблица Чингисидов в книге «Сказание о зачатии
царства Казанского…» Указывая потомков Тука-Тимура, одним из предков
Хаджи-Гирей-хана автор назвал Иса-бека, брата Тулек-Тимура. Гипотеза, конечно,
достаточно оригинальна, но не лишена существенных изъянов. К сожалению,
Н.Ф.Катановым при этом не указаны какие-либо ссылки на источники. Версия выглядит
таким образом:
Чингис-хан – Джучи –
Тука-Тимур – Уз-Тимур – Сарыча – Иса – Алибек – Хасан Джефан – Таш-Тимур –
Хаджи-Гирей[[63]].
Предложенная
генеалогическая гипотеза, насколько известно, не нашла отклика ни у одного
российского востоковеда, вероятно, даже осталась бы просто незамеченной. Но
интерес представляет тот факт, что в книге «Къырым фа-джиасы» («Трагедия
Крыма») известного общественно-политического деятеля и патриота Крыма Амета
Озен-башлы (1893-1958) представлено генеалогическое древо Гераев (в том числе и
предки Хаджи-Гирей-хана) весьма схожее с версией предложенной Н.Ф.Катановым:
Чингис-Джуджи – Али-бей –
Хасан – Таш-Тимур – Гыяс ед-дин – Аджы-Гирей[[64]].
Здесь же, в пояснении,
А.С. Озенбашлы указывает, что генеалогическое древо извлечено из произведения
Халим-Герая «Гюльбюн-и Ханан». Действительно, в кратком предисловии к своему
труду Халим-Герай привел в качестве источников три генеалогические таблицы: с
кратким перечнем сыновей Чингис-хана и их потомков, ильханов Ирана, а также
крымских ханов Гераев, указывая при этом, что таблицы извлечены из каталога
султанского нумизматического музея. Генеалогическая версия предков
Хаджи-Гирей-хана:
Чингис-хан – Джуджи –
Али-бек – Хасан – Таш-Тимур – Хаджи-Гирей.
Таким образом, можно
заключить, что оба автора – Катанов Н.Ф. и Озенбашлы А.С. – независимо друг от
друга воспользовались в различное время одним источником.
Василий Дмитриевич
Смирнов (1846-1922), российский востоковед, широко известен как автор
двухтомного исследования по истории Крымского ханства. Первый том получил
название «Крымское ханство под верховенством Османской Порты до начала
XVIII века», но В.Д. Смирнов, значительно расширив хронологические рамки своего
исследования, попытался представить историю Крыма с первой половины XVIII века,
справедливо считая, что основы будущей государственности в период господства
над полуостровом Джучиева Улуса (Золотой Орды). В.Д.Смирнов довольно подробно
описал эпоху правления в Крыму улус-бека – наместников, получивших полуостров в
качестве удела и утверждаемых ханами Джучиева Улуса. Автор образно называет их
также «временщиками», почему-то не проводя параллелей между улус-беками, имена
которых зафиксированы в письменных источниках, и личностями, указанными в
генеалогических преданиях о предках династического дома Гирей. Так, например,
Оренг-Тимур, Кунджек, Тулек-Тимур, Хасан, Таш-Тимур фигурируют в источниках как
улус-беки Крыма (а Таш-Тимур даже как независимый хан в 1394-1395 гг.), тогда
как в генеалогических трудах эти же личности отмечены как предки основателя
Крымского ханства, красноречиво указывая на то, что правившие в Крыму в
золотоордынский период улус-беки являлись предками Хаджи-Гирей-хана.
Крупнейший российский
востоковед Бартольд Василий Владимирович (1869-1930) за сорок два года своей
научной деятельности опубликовавший свыше четырехсот работ, в статье «Гирей»,
посвященной крымской династии, отмечал: «Гирей – татарская династия, в течение
трех веков (IX-XII / XV-XIII) правившая в Крыму. Известия о
возникновении этой династии и о деятельности ее основателя Хаджи-Гирея скудны и
противоречивы. Его первые монеты относятся к 845/1441-1442 гг.; свое
владычество он основал, как сообщают, значительно раньше с помощью князей Литвы
и Польши, поддержкой которых он пользовался до самой своей смерти (871/1466
г.). О происхождении имени Гирей нет никаких точных сведений. По местной
традиции наставник (аталык) этого царевича принадлежал к роду Гирей (это
название рода и теперь известно в Средней Азии, где произносится Кирей).
По-видимому, у Хаджи еще не было намерения передать это имя по наследству своим
потомкам; из его сыновей только один – Менгли, который не был ни старшим, ни
непосредственным наследником своего отца, – носил имя Гирей; зато со времен
Менгли это имя стало даваться каждому царевичу из этой династии»[[65]].
Клиффорд Эдмунд Босворт в
работе «Мусульманские династии» представил обзор мусульманских династий от
возникновения ислама до наших дней с перечнем халидгов, султанов, ханов,
правителей с указанием годов их правления. К каждому перечню приложена краткая
справка об истории династии.
В главе, посвященной
генеалогии крымских ханов, К.Э. Босворт, в частности, указывает: «В период
междоусобий, сотрясавших Золотую Орду после 760/1359 г., в Крыму утвердилась
одна ветвь потомков Джучиева сына Тока-Темюра. В начале они были вассалами
Тохтамыша, но за тем, с начала XV в.. полностью сбросили с себя зависимость от
Золотой Орды и образовали самостоятельное ханство во главе с Хаджи-Гиреем.
Родовое имя Гирей (Герай) образовано, возможно, от керей, названия одного из
родов, входивших в состав Золотой Орды, который оказал поддержку Хаджи-Гирею.
Так или иначе, Крымское ханство стало одним из самых долговечных государств
Чингисидов». Такого же мнения о происхождении родового имени Гирей (Кирей)
придерживается известный крымскотатарский историк, профессор Халил Иналджик.
Однако исследователи
ставят под сомнение происхождение названия крымскотатарской династии от
наименования рода или племени, в данном случае – керей, считая, что основу
имени Герай может составлять корень Кер с семантикой «упорство, стойкость,
оспаривать». Имена с таким значением составляют большую группу в тюркской и
монгольской антропонимии. Вполне возможно, что имя Герай (Керай) Гирей означает
«упорный, стойкий».
Перечень гипотез и
концепций будет, видимо, неполным, если не представить точку зрения известного
востоковеда и этнолога Льва Николаевича Гумилева (1912-1992), по мнению
которого «ветвь татар из рода Керей (будущие Гирей) выделилась в Крыму к 1360
году».
Вывод
Переходя к заключению,
можно констатировать, что генеалогическая история предков Гераев сложна и
запутана как в средневековых письменных источниках, так и в последующих, более
поздних исследованиях историков. 
Ныне исследованиями
современных историков убедительно доказано, что Гераи никакого отношения не
имеют к династической линии дома Орды, а потомками эмира Эдиге (Едигея), его
сыновей – Нуреддина и Мансура, являются ногайские беи Едисана, Джамбуйлука,
Буджака, Едичкуля и Кубани.
Сопоставляя сведения
авторов основных первоисточников по генеалогии Гераев (Рашид ад-дин,
неизвестный автор «Му’изз ал-ансаб…», Абу-л-Гази Бахадур-хан, Сейид Мухаммед
Риза, Халим-Герай), отметим прежде всего, что все эти хронисты единодушно
относили Гераев к Чингисидам, если не сказать еще точнее, к потомкам старшего
сына Чингисхана Джучи.
Глава III. Проблема внешней политики России в
отношении Крымского ханства в XVIII веке.
Анализируя внешнюю
политику России в отношении Крыма в XVIII веке, следует сказать, что в
историографии длительное время господствовали тенденциозные подходы к изучению
данной проблемы, которая глубоко и всесторонне не изучалась. Ее рассматривали
либо как составную часть обшей истории России, либо сквозь призму интересов
Российской империи. В дореволюционной историографии довольно четко
прослеживаются два направления исследований.
Первое, берущее начало от
крупнейших русских историков (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, А. Г. Брикнер),
рассматривало проблему с точки зрения интересов России, второе, несравненно
менее широко представленное (В. Д. Смирнов) пыталось рассматривать проблему как
бы с точки зрения Крымского ханства и тех сил, которые противостояли России[[66]].
Советская историография,
в значительной степени унаследовавшая эти подходы, еще более усугубила их, подчинив
изучение важнейшего вопроса о присоединении Крыма к России интересам
господствовавшей политической системы. Так, в 30-е годы XX в. он представлялся
как имперское завоевание, лишившее татар их государственности и продиктованное
лишь гегемонистскими устремлениями России. «Руководящим началом русской
политики в отношении к Турции и Крыму были не идеальные, бескорыстные цели, а
интересы торговые и политические. Стремясь во что бы то ни стало завладеть
Черным морем, Россия, прежде всего, должна была захватить Крым… В интересах
этой задачи, Россия не останавливалась ни перед чем и в течение столетних
взаимоотношений с Турцией всегда изыскивала способы и средства, при помощи
которых можно было бы отторгнуть Крым от Турции».
В 50-е годы XX в. –
наоборот необоснованно выпячивалось агрессивная направленность Крымского
ханства, а присоединение Крыма представлялось, чуть ли не добровольным
вхождением в состав России, приведшим к процветанию края.
«Воссоединение Крыма с
Россией не было захватом чужой земли. Крым – исконно русская земля, с которой
русский народ и его предки – восточные славяне – с колыбели своей исторической
жизни были всегда тесно связаны… Следует также помнить, что воссоединение
Крыма с Россией имело большое положительное значение для приобщения Крыма к европейской
культуре и цивилизации»[[67]]
Отголоски этих крайних
позиций слышны и сейчас. «Вопрос о Крыме поднимался всегда в русле развития
внешней политики России. Помимо избавления от набегов Крымского ханства,
инспирировавшихся Османской империей, существовала необходимость выхода к
Черному морю, к колыбели российского христианства – Крыму…» читаем в газете
«Крымская правда» высказывания одного из историков.
Историографический
материал, привлеченный для данной работы невелик по объему. Анализ
историографии сделан таким образом, чтобы показать как в работах русских и
советских историков освещались те или иные аспекты политики России в отношении
Крыма от начала XVIII века и до 80-х годов того же столетия.
Советский историк Н. Н.
Молчанов, исследуя дипломатию Петра I считал, что Петр I оставаясь в рамках
традиционной южной политики России, тем не менее, внес ряд новых факторов,
которые в дальнейшем сыграли определенную роль во внешнеполитической
деятельности России XVIII века. Первое, что сделал Петр – это изменил
направление главного удара. Традиционное крымское направление было заменено
турецким. Петр первым из русских государей сделал вывод о необходимости вести
борьбу с Турцией, чтобы победить Крым. Правда Петра интересовал Крым не сам по
себе, а лишь как необходимое условие для возможности получить выход к морю,
приобрести гавани и крепости, построить флот. Анализируя политику Петра I, Н.
Н. Молчанов в то же время указывает, что до Петра политика России на юге
отличалась пассивностью и решала чисто оборонительные задачи. Никаких реальных
стратегических замыслов дальнего прицела не было. Необходимо согласиться с
автором этого высказывания в том, что Петр I действительно необычайно
активизировал южную политику России. В то же время выдающийся русский историк
С. М. Соловьев рассматривал, например уже крымские, голицинские походы как
проявление нового курса внешней политики России. Еще одной особенностью
дипломатии Петра 1 явилось то что он не проводил политики разделения Бахчисарая
и Стамбула, ориентируясь на отношения с Турцией, игнорируя Крым[[68]].
Нужно заметить, что по
мнению советского историка Г.А. Некрасова освещавшего «послепетровский» период
в 1725-1739 годах «внешнеполитический курс русских правительств
характеризовался неустойчивостью и колебаниями, приводившими к существенным
отступлениям от петровской политической системы»[[69]].
Другое мнение по поводу политики России в русско-турецкой войне высказал еще в
XIX веке исследователь этого периода В.А. Ульяницкий, который считал, что «в
случае войны Россия будет преследовать программу Петра I и направит свои усилия
к приобретению Азова и берегов Черного моря и как к естественному последствию
этого – к достижению свободы активной торговли через Черное море и Проливы со
Средиземным морем».
Действительно, победы
русских войск под командованием Миниха давали такую надежду, хотя, как
оказалось, итоги войны были достаточно скромными для России. Оказалось, что
военным путем завоевать Крым в то время было невозможно.
Правительство Екатерины
Петровны стало проводить в отношении Крыма более гибкую политику. Она
заключалась в налаживании прямых контактов с Крымом, причем на совершенно иной
основе. Упоминавшийся уже историк В. А. Ульяницкий, характеризуя внешнюю
политику России 40-х годов XVIII века, приводит следующий документ: «19 декабря
1743 года резидент в Константинополе Вешняков в своей реляции на имя
императрицы представлял, что «для пользы высочайших ее императорского
величества интересов» он советовал бы «подобием консула» определить «искусного
человека» в Крым». На протяжении всего царствования Елизаветы Петровны
происходила упорная, «мирная» борьба за претворение этой идеи в жизнь. Возможно
уже тогда сложились первые наброски будущего плана действий в отношении Крыма,
который воплощала уже Екатерина II.
Изучая позицию различных
историков по проблеме крымской политики России при Екатерине II приходится
признать противоречивость и даже противоположность выводов ими сделанных. Так,
А. Брикнер считал, что «Успехи похода 1770 года заставляли императрицу и ее министров
надеяться на скорое окончание войны. Возникла мысль об освобождении Крымского
полуострова от всякой связи с Турцией, о превращении Крымского ханства в
независимое государство и о присоединении его после этого к России». Однако
общеизвестно письмо Екатерины графу Панину от 15 апреля 1770 года, в котором
она писала: «Совсем нет Нашего намерения иметь сей полуостров и татарские орды,
к оному принадлежащие, в Нашем подданстве, а желательно только, чтобы они
отторгнулись от подданства турецкого и остались навсегда в независимости».
Вопрос состоит в том, как Екатерина II понимала эту независимость. Но как бы то
ни было, она вступила в борьбу за Крым[[70]].
В. О. Ключевский, отмечая
особенности политики Екатерины II, дал следующую характеристику действиям
императрицы: «У меня лучшая армия в целом мире, – у меня есть деньги» –
говорила Екатерина II в 1763 году. Опираясь на эти средства, Екатерина смело
приступила к решению стоявших на очереди вопросов внешней политики, из которых
один стоял в необходимости продвинуть южную границу России до Черного моря. Н.
А. Полевой, автор истории князя Италийского, графа Суворова, писал, что «…
Екатерина II. была готова к войне и хотела показать Европе огромные средства
России». С другой стороны, его современник С. Горяинов говорил о том, что
успехи войны явились неожиданными для Екатерины[[71]].
Как известно,
русско-турецкая война 1768-1774 гг. была успешна для России и завершилась
подписанием 10(21) июля 1774 года Кучюк-Кайнарджийского мирного трактата.
«Кучюк-Кайнарджийский мир заключил первый период царствования Екатерины.
Торжествуя в политике и в войне, она исполнила мысль Петра Великого – Черное
море было доступно русским» – писал Н. А. Полевой.
В советской историографии
Кучюк-Кайнарджийскому миру 1774 года посвящена крупнейшая по значению
монография Е. И. Дружининой, которая считала, что «Кучюк-Кайнарджийский мир
повлек за собой присоединение Крыма к России, и таким образом выбил из рук
Оттоманской империи важнейший стратегический плацдарм на подступах к
Российскому государству»[[72]].
Мнение о том, что этот мирный договор был выгодным для России, не подвергался
сомнению в историографии. Однако еще в 50-е годы, например в работе П.
Надинского «Суворов в Крыму»,изданной в 1950 году, высказывалась мысль, что он
не соответствовал тем результатам, которых добилась русская армия в войне.
Екатерина II, заключая мир, пошла на значительные уступки и вопрос о
«воссоединении» Крыма с Россией остался неразрешенным. Другой историк 50-х
годов О. И. Неделин в небольшой работе «Присоединение Крыма к России», изданной
в 1958 году, также утверждал Кучюк-Кайнарджийский мирный договор был выгодным
для России, однако он не решил до конца задачу усиления ее позиций на северном
побережье Черного моря. Российское правительство не реализовало полностью
блестящие успехи русской армии в этой войне, не доведя ее до победного конца –
окончательного присоединения северного побережья Черного моря к России.
Неожиданно эта точка зрения была поддержана в новейшее время. Так, в монографии
«Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века», изданной в 1989
году, ее автор А. В. Гаврюшкин пишет, что мирный договор не дал России всего,
что она хотела получить, однако его заключение было значительным успехом.
Нелишне напомнить, что и Е. И. Дружинина также придерживалась мнения, что только
боязнь международных осложнений удержала Екатерину II от присоединения Крыма
уже в 1774 году[[73]].
Для большинства
исследователей, кроме Е. И. Дружининой разделяющих данную точку зрения,
представляется бесспорным тот факт, что Екатерина II поставила своей задачей
присоединение Крыма уже с 60-х годов XVIII века. Е. И. Дружинина указывает, что
программа русской внешней политики в отношении Турции и Крыма, разработанная в
1760-1770 гг., была в основном реализована с заключением Кучюк-Кайнарджийского
мира. Однако могло быть и иначе. Возможно, вначале Екатерина II считала
необходимым добиться отторжения Крыма от Турции, закрепления независимости
Крымского ханства, чтобы в дальнейшем использовать крымских татар в
антитурецких целях, причем на достаточно длительный срок. Известный советский
историк Г.А. Санин согласен с такой интерпретацией событий, но замечает, что о
длительном сроке речь идти не может. Имела ли Екатерина II какие-либо основания
надеяться на успех своего замысла? Скорее всего, да. В Крымском ханстве
существовала мощная взаимосвязь и взаимозависимость с Османской империей, но в
то же время некоторые историки (Г. А. Санин, Е. М. Апанович) указывают на то,
что на протяжении XVI – XVIII веков ряд крымских ханов являлись выразителями
другой тенденции, а именно стремления стать не-зависимыми правителями,
освободиться от власти султана. Эти идеи были близки и некоторой, возможно
значительной, части крымскотатарской знати. Именно к ним могла апеллировать
Екатерина II, борясь за отторжение Крыма от Османской империи. Однако такая
реконструкция событий небезупречна. Российский историк В. Е. Возгрин
придерживается прямо противоположной точки зрения. Он считает, что предложение
помощи Россией в достижении полной независимости Крыма не нашло отклика и вот
почему: «…русские переоценили крымско-турецкие разногласия. Конечно, они были
традиционными, ибо зародились еще в первые годы турецкого владычества. Но
теперь, ввиду, несомненно, более угрожающей опасности, крымчане явно забыли о
старом антагонизме»[[74]].
Для многих историков
действия Екатерины II представлялись точно рассчитанным, тонко придуманным
планом присоединения Крыма. Историк первой половины XIX века Д. П. Бутурлин
писал, что «Екатерина II почитала независимость Крыма, утвержденную
Кучюк-Кайнарджийским трактатом между Россиею и Турциею, первым шагом
окончательного присоединения сей земли к Российской Державе». На агрессивные
планы Екатерины II после Кучюк-Кайнарджийского мира указывал и украинский
историк М. С. Грушевский. В сборнике «В память столетия Крыма» (1884) эта мысль
находит новое подтверждение: «Мудрая политика императрицы Екатерины II
относительно присоединения Таврического полуострова к России, делается
общепонятною с 1774 г., т. е. со времени Кучюк-Кайнарджийского мира,
обеспечившего за нами Керченский пролив с городком этого имени. Приобретение
это казалось ничтожным для тех, кто не подозревал дальнейших видов императрицы,
но дипломатам не трудно было понять, что с той минуты, как Турция вынуждена
будет отказаться от верховных прав на судьбу крымских ханов, права эти перейдут
к нам и будут поддерживаться войсками, сосредоточенными в Керчи.»[[75]].
Н.А. Полевой указывал на
то, что, опираясь на решения Кучюк-Кайнарджийского мирного договора, «…Россия
имела все средства держать татар под рукой и приготовлять постепенно меры к
совершенному покорению Крыма…».
Е. И. Дружинина,
продолжая исследования истории Крыма в работе «Северное Причерноморье в
1775-1800 гг.», изданной в 1958 году, писала, что «в 1774 – 1783 гг. освоение
Северного Причерноморья происходило в условиях напряженной борьбы за Крым,
который считался независимым, фактически же находился под сильным влиянием то
России, то Турции. …Несмотря на выгодные для России постановления
Кучюк-Кайнарджийского мира, торговые связи практически оказались почти
невозможными»[[76]].
Автор монографии
«Политика России на Тешенском конгрессе» (1988 г.) Г. Нерсесов считает, что уже в 1774 году, подписывая мир с Османской империей, русское
правительство рассматривало независимость Крыма как временную, переходную
стадию, после чего должно было последовать включение всей территории Крымского
ханства в состав Российской империи[[77]].
Какова же в эти годы
политика России в отношении Крыма? По мнению исследовательницы из Молдовы Г. С.
Гросул: по окончании войны с Турцией и заключения Кучюк-Кайнарджийского мирного
договора правительство Екатерины II взяло курс на решение Черноморской проблемы
мирными средствами. Россия стремится показать, что её интересы теперь
неразрывно связаны с Крымом. В письме генерал-поручику Щербинину от 6 июня 1775
года Екатерина II писала следующее: «Новые Крымского п-ова явления в низложении
хана Сагиб-Гирея, а в возведении на его место известного Девлет-Гирея,
открывают теперь совсем новые нужды и обороты в делах тамошнего края.
Государственная наша политика требует, чтобы Мы в сем случае не остались
безмолвными, как в рассуждении самой Порты, как и татар, ибо инако и та и
другие не могли бы с вероятностью возомнить, что Мы не радеем более о деле
собственных наших рук, и что по тому могут входить между собою в мимо нас
соглашения о будущем жребии Татарской области и превратить ее вновь мало по
малу… в прежнее Порте Оттоманской …подчинение …из того свободного и
независимого состояния, в которое она Нами …приведена…». Стремление решить
все вопросы мирным путем вытекает из позиции России по поводу заключения Айналы-Кавакской
конвенции, хотя как отмечает Г. А. Нерсесов, Екатерина II не верила в
возможность мирного соглашения с Турцией. Ряд историков считают
Айналы-Кавакскую конвенцию значительной уступкой Турции. «Совершенно ясно, –
пишет Е. И. Дружинина, – что, несмотря на сделанные оговорки, Турция расширила
возможность своего влияния на политическую жизнь Крымского ханства». Другие же
исследователи придерживаются прямо противоположного мнения, в частности Г. С.
Гросул «С заключением Айналы-Кавакской конвенции завершился важный этап борьбы
России за Крым. Вопрос о Крыме фактически уже был решен в пользу России» Г. А.
Нерсесов склонен видеть в заключении конвенции временное урегулирование
русско-турецких отношений. В какой-то степени можно рассматривать Айналы-Кавакскую
конвенцию и как попытку Екатерины II сохранить «независимое» Крымское ханство,
не прибегая к военной силе, идя даже на некоторые, незначительные уступки
Турции.
Исследователи проблемы
обращают внимание на то, что в рассматриваемый период Россией был предпринят
ряд мер в отношении торговли и экономики Крыма. Так еще до-революционный
историк Д. И. Яворницкий в своей «Истории запорожских казаков» приводил указ
Екатерины II, который запрещал казакам вывозить серебряную монету в Крым,
поскольку это серебро являлось единственным источником пополнения серебряных
запасов ханского монетного двора. Естественно, что эта мера была направлена на
подрыв экономики Крыма. Таким же губительным для экономики Крыма последствием
обернулось переселение из Крыма христианских жителей. Одни историки склонны
видеть в этом заботу о христианах, покровителями которых всегда выступали
русские государи. Большинство же историков в объяснении причин этого решения
признают политическую подоплёку событий, указывая на то, что переселение было
фактически инспирировано Россией. «Чтобы разрядить обстановку, сделать ее
максимально выгодной, а также экономически ослабить Крымское ханство, П. А.
Румянцев решил переселить из Крыма христиан. Такая мера поставила бы в еще
большую зависимость от России Крым» – таково мнение Киняпиной, Блиева, Дегоева,
авторов коллективной монографии «Кавказ и Средняя Азия во внешней политике
России. 2-я половина XVIII в. – 80-е гг. XIX в.», вышедшей в свет в 1984 году[[78]].
В историографической
литературе существует несколько точек зрения по поводу мотивов принятия
Манифеста от 8 апреля 1783 года одна точка зрения, рассмотренная в работе может
быть изложена в следующем виде: Весь ход истории русско-крымских отношений
требовал окончательного решения крымского вопроса, и правительство Екатерины
II, следуя традиционной русской политике и своим долгосрочным планам,
присоединило Крым, как только сложилась благоприятная международная обстановка.
Сильный дипломатический нажим на Порту имел место в 1782 – 1783 годах, в момент
решительных действий царского правительства в Крыму… твердые демарши, начатые
русским посольством в Константинополе в конце 1782 года при активной поддержке
посольства союзной Австрии помогли царскому правительству успешно решить
крымскую проблему… Манифест от 8 апреля 1783 года о присоединении Крыма застал
Турцию врасплох»[[79].]
Русский историк А.
Брикнер считал, что «занятие Крыма было некоторым образом оборонительной
мерой». Брикнер полагал, что правительство Екатерины II выбрало удачный момент
в смысле международной обстановки. Существует и такое мнение, что сохранение
независимого Крыма являлось бы постоянным яблоком раздора между Россией и
Турцией. Сохранялась постоянная опасность возобновления военных действий. Еще
одна точка зрения может быть изложена следующим образом: Екатерина II
стремилась до последней возможности сохранить крымскотатарскую государственность,
опасаясь как международных осложнений в случае присоединения, так и надеясь еще
извлечь определенные выгоды из независимого статуса Крыма. Непредсказуема была
и позиция основной массы крымскотатарского населения. Однако будучи вынужденной
принять решение, как агрессивностью Турции, так и нестабильностью положения в
Крыму, подписала Манифест. В уже упоминавшейся коллективной монографии Н. С.
Киняпиной, М. М. Блиева, В. В. Дигоева излагается эта версия – «В ходе всех
военных приготовлений в Петербурге созрело решение о скорейшем присоединении к
России Крымского ханства. Правительство России все больше убеждалось, что
политический статус ханства – «независимость Крыма» – таит постоянную
взрывоопасность, поскольку он не только не убавил притязания Турции на
полу-острове, а напротив, лишь усилил ее нажим, направленный на сохранение
выгодного военно-стратегического плацдарма. Кроме того, сохранение Крымского
ханства в пределах постановлений Кучюк-Кайнарджийского договора – а это
делалось в противоборстве с Турцией – вынуждало Россию нести огромные затраты –
7 млн. рублей… В конце 1782 года. Екатерина II предписала Потемкину
готовиться к присоединению Крыма».
Вывод
Таким образом, в
дореволюционной историографии довольно четко прослеживаются два направления
исследований по данному вопросу.
Первое, берущее начало от
крупнейших русских историков (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, А. Г. Брикнер),
рассматривало проблему с точки зрения интересов России, второе, несравненно
менее широко представленное (В. Д. Смирнов) пыталось рассматривать проблему как
бы с точки зрения Крымского ханства и тех сил, которые противостояли России.
Советская историография,
в значительной степени унаследовавшая эти подходы, еще более усугубила их,
подчинив изучение важнейшего вопроса о присоединении Крыма к России интересам
господствовавшей политической системы. 
В 50-е годы XX в. –
наоборот необоснованно выпячивалось агрессивная направленность Крымского
ханства, а присоединение Крыма представлялось, чуть ли не добровольным
вхождением в состав России, приведшим к процветанию края.
Заключение
На основании проведенного
исследования автор сделал следующие выводы: интерес историков к истории Крымского
ханства никогда не угасал. Так называемому татаро-турецкому пятисотлетнему
периоду в истории Крыма посвящены множество книг, статей, публикаций как
восточных, западноевропейских, так и отечественных исследователей.
В работах этих историков
содержаться множество теорий, научных гипотез, догадок, домыслов, характерных
взаимоисключающими оценками не только целого периода истории Крыма, но и
отдельных событий и даже фактов.
Не обходил внимание
историков и вопрос о возникновении династии крымских ханов. Генеалогическая
история предков Гераев сложна и запутана как в средневековых письменных
источниках, так и в последующих, более поздних исследованиях историков. 
Ныне исследованиями
современных историков убедительно доказано, что Гераи никакого отношения не
имеют к династической линии дома Орды, а потомками эмира Эдиге (Едигея), его
сыновей – Нуреддина и Мансура, являются ногайские беи Едисана, Джамбуйлука,
Буджака, Едичкуля и Кубани.
Сопоставляя сведения
авторов основных первоисточников по генеалогии Гераев (Рашид ад-дин,
неизвестный автор «Му’изз ал-ансаб…», Абу-л-Гази Бахадур-хан, Сейид Мухаммед
Риза, Халим-Герай), отметим прежде всего, что все эти хронисты единодушно
относили Гераев к Чингисидам, если не сказать еще точнее, к потомкам старшего
сына Чингисхана Джучи.
В дореволюционной
историографии по вопросу о внешней политике России в отношении Крымского
ханства довольно четко прослеживаются два направления исследований. 
Первое, берущее начало от
крупнейших русских историков (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, А. Г. Брикнер),
рассматривало проблему с точки зрения интересов России, второе, несравненно
менее широко представленное (В. Д. Смирнов) пыталось рассматривать проблему как
бы с точки зрения Крымского ханства и тех сил, которые противостояли России.
Советская историография,
в значительной степени унаследовавшая эти подходы, еще более усугубила их,
подчинив изучение важнейшего вопроса о присоединении Крыма к России интересам
господствовавшей политической системы. 
В 50-е годы XX в. –
наоборот необоснованно выпячивалось агрессивная направленность Крымского
ханства, а присоединение Крыма представлялось, чуть ли не добровольным
вхождением в состав России, приведшим к процветанию края.
Список
литературы.
1.        
Аграновский Г. На
весах полярности // Кесавет. – Симферополь.,1999. – С 2 – 7.
2.        
Возгрин В.Е.
Исторические судьбы крымских татар.- М.:Мысль, 1992. – 446 с.
3.        
Дружинина Е.И.
Кучюк-Кайнарджийский мир 1774 года. –М., 1978. — 354 с.
4.        
Бартольд В.В.
Гирей // Сочинения. –М.:Наука, 1968. – С 522.
5.        
Лызлов А. И.
Скифская история. – М.: Наука, 1990. – С. 126 – 127.
6.        
Тунманн. Крымское
ханство. – Симферополь.: Таврия, 1990. – 96 с.
7.        
Озенбашлы А. С.
Трагедия Крыма. – Симферополь, 1997. – 69 с.
8.        
Андреев А. Р.
История Крыма. – М., 1997. – 254 с.
9.        
Дюличев В. П.
Рассказы по истории Крыма. – Симферополь.: Таврида, 1990. – 64 с.
10.     
Поляков В. Е.
Крым: Судьбы народов и людей. – Симферополь.: Таврида, 1998. – 270 с.
11.     
Сенаи Мехмед.
Книга походов. – Симферополь.: Крымучпедгиз, 1998. – 82 с.
12.     
Эвлия Челеби.
Книга путешествия. – Симферополь.: Дар, 1999. – 144 с.
13.     
Непомнящий А. А.
История и этнография народов Крыма. – Симферополь.: Доля, 2001. – 816 с.
14.     
Крым в составе
золотой орды // Крым: прошлое и настоящее. – М., 1988. – С 18 – 20.
15.     
Неделин О. И.
Присоединение Крыма к России. – К., 1958. – 256 с.
16.     
Нерсесов Г. А.
Политика России на Тешенском конгрессе. – М., 1988. – 128.с.
17.     
Брикнер А. Г.
История Екатерины II. – М.: Владос,
2001. – 451 с.
18.     
Рашид ад-Дин.
Сборник летописей. – М.: АН СССР, 1946. – 623. с.
19.     
Гафуров А. Имя и
история. – М.: Наука, 1987. – 589 с.
20.     
Гумелев Л. Н.
Древняя Русь и Великая Степь. – М.: Мысль, 1989. – 744 с.
21.     
Халим Герай.
Розовый Куст ханов. – Симферополь.: Доля, 2001. – 235 с.
22.     
Абдуль-Гази.
Родословное древо тюрков. – М.: Наука, 1995. – 512 с.
23.     
Бобылев В. С.
Внешняя политика России зпохи Петра I. – М.: Изд-во ун-та Дружбы народов, 1990. – 347 с.
24.     
Бахрушин С.
Основные моменты истории крымского ханства. – Симферополь.: Дар, 1995. – 112 с.
25.     
Фадеев Т. М. По
горному Крыму. – М., 1987. – 387 с.
26.     
Карпов С. П.
Работорговля в северном Причерноморье первой половины XV века. – М., 1987. – 218 с.
27.     
Хензель В.
Проблема ясыря в польско-турецких отношениях. – М., 1979. – 354 с.
28.     
Меметов А. А.
Крымские татары. – Симферополь., 1993. – 215 с.
29.     
Фатма Аметка.
Статус ханов в Крымском ханстве. – Симферополь., 2004. – 67 с.
30.     
Каргашев В. В. На
степной границе. – М., 1974. – 251 с.
31.     
Санин Г.А.
Некоторые проблемы истории Крымского ханства. – Симферополь.: Дар, 2001. – 318
с.
32.     
Алексеев С.Р.
Исторические версии и факты // Кесавет. — Симферополь, 2000. – С 23 – 28.
33.     
Надинский Н.
Суворов в Крыму. – Симферополь.:Крымиздат, 1950. – 386 с.
34.     
Молчанов Н.Н.
Дипломатия Петра Великого. – М.: Межд. Отн.,1991. – 325 с.
35.     
Некрасов Г.А.
Роль России в европейской международной политике 1725 – 1739 гг. – М.: Наука,
1976. – 279 с.
36.     
Алексеев С.Р.
Исторические версии и факты // Кесавет. — Симферополь,2000. – С. 23 – 28.